Текст книги "Тайфун Дубровского (СИ)"
Автор книги: Ева Мелоди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Иначе почему вдруг тело стало таким податливым, уступая ему? Незнакомцу, насильнику, страшному отшельнику! Из груди которого в данный момент вырывается короткий рык вожделения, напугавший меня до дрожи в коленях и в то же время пробудивший какой-то потаенный уголок в душе, зацепивший острым краем и оставивший рану, поверхностную, но все равно кровоточащую…
Как бы я хотела, чтобы все происходящее было лишь наваждением, кошмаром! Особенно моя собственная реакция, поразившая и напугавшая до дрожи – острое покалывание между ног, жар, разлившийся по телу, и необъяснимый трепет в груди, словно едва ощутимое касание крыльев бабочки.
И тут замечаю, что уголок рта мужчины приподнялся в язвительной усмешке.
– Так и думал. Отличная постановка, чаевые ты, пожалуй, все-таки заслужила. Надо будет почаще заказывать этот номер. Круто.
Мне не удалось ничего объяснить, лишь утвердить его подозрения. Что же делать? Как вырваться из безумного кошмара, в который меня затянула собственная глупость и наивность?
Открываю рот чтобы снова привести аргументы и возражения, но не успеваю произнести ни слова – мужчина снова прижимается раскрытым ртом к моим губам. Его язык погружается в мой рот, и я непроизвольно отзываюсь на его дерзкое вторжение. Его ласки неторопливы, но невероятно приятны, руки гладят мою спину, спускаясь ниже… Потом ложатся на мои груди и слегка сжимают. Неожиданно резко дергает за фартук, срывает его с меня и отбрасывает в сторону.
Этот грубый жест разбивает наваждение вдребезги, и я начинаю отчаянно сопротивляться, вырываться из объятий. Сейчас я отвратительна сама себе, не понимаю, как могла так низко пасть, допустить поцелуи незнакомца и хуже того, реагировать на них, упиваться ими, желать… Нет, этого просто не может быть! Какой-то гипноз, дурман, что он сделал со мной? Этот мужчина считает меня продажной, играющей роль актрисой… Да даже если бы и не так – не в моих правилах целоваться с первым встречным, который раздел меня практически силой, наговорил гадостей, унизил… Я противна сама себе, а его – ненавижу всей душой и это помогает, придает сил для борьбы с человеком в разы сильнее.
Извиваюсь в его объятиях, набираю побольше воздуха в легкие чтобы закричать, позвать на помощь. Теперь я уже не особо верю что Карл поможет – скорее всего он заодно с этим громилой… Но я не собираюсь сдаваться и позволять ему…
Но мое сопротивление, кажется, лишь сильнее распаляет бородатого, его рука тянется к последнему клочку одежды – трусикам, он наклоняет голову и начинает покрывать мою грудь поцелуями. Я вырываюсь, кричу, сама не понимаю, что. Но его рот снова находит мои губы, этот поцелуй настолько неистов и полон желания, какого-то мрачного, отчаянного, что замираю. Все тело словно разряд тока прошибает. Что происходит? Я должна испытывать отвращение, тогда почему все мое существо охватывает бесконечное блаженство? Как это может быть?
Идиотка, кретинка последняя – ругаю себя. Оттолкни его, залепи пощечину! Пусть он в сто крат сильнее и не вырваться, но нельзя позволять ему вести себя со мой как с проституткой!
И снова борьба, из последних сил отталкиваю, царапаюсь, сердце бьется как паровой молот, всхлипываю, умоляю остановиться. Кажется, у меня началась истерика, потому что не понимаю смысла собственных слов – то ли это угрозы, то ли мольбы, то ли бессвязный поток сознания…
И тут позади, откуда-то доносится женский голос, полный изумления:
– Владимир?
Громила моментально отпускает меня и оборачивается, закрывая своей богатырской фигурой обзор. Открываю рот чтобы закричать, позвать на помощь. Понимаю, что это, возможно, последний шанс… Но все темнеет перед глазами и я падаю на пол, погрузившись в темноту.
* * *
Лицо ласкают горячие солнечные лучи, я словно парю на облаке, мягком и пушистом. Открываю глаза и в первую минуту не соображаю, где нахожусь. Огромная, королевских размеров постель. Явно дорогое шелковое белье. Роскошно обставленная комната. Но никак не могу понять, что я, Мария Владимировна Морошкина, делаю в этом дворце… Стоп. Или замке? Точно! Замок Отшельника. И раздевший меня донага тип. Напугавший до самого настоящего обморока. Ничего себе меня вырубило! На всю ночь… И что… было? Эта мысль настолько ужасна, что коротко вскрикнув, начинаю выбираться из огромного невесомого одеяла, действительно похожего на пушистое облако.
Бормочу под нос проклятия и ругательства, скатываюсь с постели и тут первое что понимаю – на мне нет одежды, кроме трусов. Впрочем, откуда ей взяться, если проклятый маньяк-отшельник сорвал ее с меня? Краснею от этой мысли. И тут замечаю, что нахожусь в комнате не одна! В горле застревает крик… Едва удерживаюсь на ногах, увидев картину – возле окна, заливаемого светом, в большом старинном, очень красивом кресле, сидит старушка и вяжет. В этот момент она оборачивается, и мы встречаемся взглядами. Прыгаю обратно в постель и натягиваю одеяло до самого носа. В моей голове мелькают самые разные мысли. Что-то неприятное, пугающее есть в этой старушке со спицами. Напоминает какую-то сказку, вот только паникующий мозг не может вспомнить какую. Точно, сказка про веретено! Злая колдунья, обернувшаяся старухой, уколола бедную принцессу… Мой уставший и запуганный событиями мозг не взял во внимание, что спицы и веретено – вещи разные.
– Проснулась, деточка! – радостно восклицает старушка. И мне становится стыдно за свои мысли о злой ведьме. Но в то же время в глубине души я все еще опасаюсь подвоха…
– Да, спасибо за гостеприимство, – отвечаю максимально вежливо. – Но мне пора. Я домой хочу.
– Конечно, деточка, – восклицает старушка. – Ты только не волнуйся… Все уладим…
– Не могли бы вы… в таком случае, вернуть мне мою одежду? – спрашиваю осторожно.
– Конечно! Она в шкафу. Ты только не волнуйся, ладно?
Да что она как попугай-то заладила? И как она думает мне не волноваться? Если я голая в чужой постели лежу. В шкафу? Отлично? Быстро одеваюсь и текать на выход… Вот только знаю ли, где выход? Нет… даже не представляю. И старушенция сидит со своими спицами как приклеенная. Она что, думает я голая через всю комнату к шкафу перед ней пробегусь? Может она тоже извращенка, как ее внук, или кто он ей там? В результате в комнате вновь виснет пауза.
– Я понимаю твое состояние, – первой нарушает молчание старушка.
– Правда? Были на моем месте? – не удерживаюсь от колкости.
– Что ты, бог миловал.
– Надо было лучше внука воспитывать, – бурчу под нос.
– Ой, ты меня за графиню приняла? – неожиданно начинает хихикать старушка. – Нет, милая, я не владелица этого роскошества. Всего лишь экономка.
Мне почему-то легче стало от этого признания. Что женщина не из знати, и что не родственница психу. Сразу смотрю по-другому и даже готова доверять, пусть и совсем немного.
– Мне ужасно неловко просить… но не могли бы вы подать мне мои вещи? – прошу женщину.
– Конечно, милая. – Резво вскочив, старушка направляется к шкафу, что-то там рассматривает несколько минут, а потом подает мне мою одежду, аккуратно развешенную на вешалке. Да еще и выстиранную и выглаженную. Прямо курорт «он инклюзив», впрочем, ни разу не была на подобном и вряд ли, после таких событий, вообще отправлюсь в отпуск когда-нибудь.
– Огромное спасибо. А теперь, вы не могли бы выйти? Неловко одеваться при посторонних.
Кивнув, женщина выходит, а я быстро напяливаю желтые лосины и тунику цвета фуксии, в которых приехала сюда. Затем выглядываю за дверь.
Никого. Старушка как испарилась. И что мне делать? Бродить по дому где можно за любым углом наткнуться на маньяка – как-то не хочется. Не представляю как найти выход из этого ДУРдома, где обитают графини и ненормальные бородачи-насильники. Но понимаю – другого варианта нет, никто не спасет, рассчитывать не на кого, надо выбираться, как бы ни было страшно.
Какое-то время брожу по коридорам как привидение, выглядываю в окна, пытаясь понять где дверь наружу. И вот, наконец, нахожу спасительный выход. Выбегаю во двор – невероятное везение, тут тоже никого. Ни злых собак, ни охраны. Это место кажется полностью необитаемым. Несусь вниз по знакомым ступенькам, думая только о том, чтобы мне так же повезло с воротами. Ничего больше не прошу у Бога – только этого. Но везение закончилось – у высоких кованых черных ворот со шпилями – стоит высокий, грузный охранник. Черный ежик волос, серьезное выражение лица, строгий костюм… Но я все равно должна попытать удачу. Подбегаю к мужчине.
– Здравствуйте. Мне нужно выйти.
– Здравствуйте. – Отвечает он, так же вежливо. – Выходите, пожалуйста. И открывает калитку, сбоку от больших ворот – я и забыла, что вчера мы заходили именно через нее.
Не могу поверить своему счастью. Несусь вприпрыжку по ступенькам. А потом замираю…
Сумочка с телефоном и деньгами, если так можно назвать три копейки которые у меня остались, в комнате, где мне велел переодеваться Карл, положила… Ни такси взять, ни позвонить я не смогу. Да и кому звонить? Светлане и Василию, этой парочке, которые меня сюда привезли навешав лапши на уши? Прям Лиса Алиса и Кот Базилио Местного разлива! А я, получается, дура-БуратинА? Точно! Нет уж, что-то не хочется им звонить, даже будь такая возможность… Ведь даже Буратино поумнел в конце концов… Не вечно же и мне оставаться невезучей идиоткой…
Но что мне делать в данный момент?
Не знаю сколько я простояла так на ступеньке. Пока рядом не раздались шаги.
– Куда же ты убежала, деточка? – раздался голос старушки со спицами. – Я тебя обыскалась.
– Мне домой нужно, – отвечаю нервно. Потому что понимаю – придется маме звонить… Просить выслать деньги. А ведь ей сейчас каждая копейка дорога… Чувствую себя паршивей некуда. – Только отдайте пожалуйста мою сумочку… – добавляю чуть не плача.
– Пойдем в дом, милая. Поговорим, чайку попьем сладкого – вон ты бледная какая. Ты мне расскажешь свою историю, а я попробую тебе про Владимира объяснить… Чувствую, что недоразумение вышло, но это не меняет того, что виноваты мы перед тобой. Ты не бойся, пожалуйста. Поверь, я сама в шоке, до сих пор картина перед глазами стоит…
Глава 4
Моя старушка-спасительница представилась она Анной Львовной, и начала с того, что рассказала о себе.
– Я много лет служу в этом доме, деточка. И родители мои тут слугами были, и я вот по их стопам пошла. Сейчас, конечно, это пережиток прошлого… Но мне нравится жить как в начале девятнадцатого века. Так что ты не пугайся – а то, наверное, услышала про графиню и подумала что тут психи живут. На самом деле титул давно утрачен, еще несколько поколений назад. Но между собой мы зовем хозяйку графиней.
– А где хозяйка? – спрашиваю, скорее из вежливости, мне не особенно интересно. Хочу вещи забрать и свалить подобру-поздорову.
– Она редко здесь бывает. Большую часть времени она проживает в Англии. Или путешествует по Европе. У Дубровских много недвижимости в разных странах.
– Ясно. Вы можете отвести меня в комнату, которую изначально показал мне Карл? Я там сумочку оставила.
– Я сейчас распоряжусь, ее принесут. Пойдем, поговорим спокойно. Не думаю, что тебе есть куда торопиться.
– Почему вы так решили?
– Ты явно нездешняя.
– Вы правы… Но это не значит, что мне хочется тут быть. Вы же понимаете…
– Понимаю! И очень переживаю из-за произошедшего. Пойми, я на твоей стороне. Все, чего хочу – это хоть как-то загладить… Мы обязательно это обсудим, не подумай, пожалуйста, что я Владимира защищаю. Ни в коей мере.
Так мягко и ненавязчиво убеждала меня Анна Львовна и я покорно шла за ней, стараясь не особо распахивать от удивления глаза – дом был наполнен старинной мебелью, картинами, антиквариатом. Мы пришли в комнату, которую Анна Львовна назвала «Зеленой». Потому что этот цвет преобладал в интерьере – от обивки мебели, обоев, до большого количества цветов: на подоконниках, резных подставках, несколько огромных фикусов в кадушках…
Кресло, в которое мне было предложено опуститься, оказалось очень мягким, а чай, на изысканно сервированном столике – невероятно вкусным.
– Вообще-то не в моих привычках говорить о хозяевах… Но ты столько пережила, что чувствую себя обязанной хоть немного прояснить ситуацию. Расскажу про Владимира.
– Совершенно не нужно, мне не интересно слушать про этого ненормального бородатого типа, граф он или нет, мне абсолютно пофиг.
– Он сын графини, Маргариты Аркадьевны, – улыбается старушка. Младший из трех сыновей и самый «непутевый» по ее мнению. Другие два сына живут в Англии. Занимают хорошие должности, вращаются в светском обществе, среди политиков, меценатов, аристократов. Ну а Владимир… другой. Неприкаянный и немного странный. Расстройство для всей семьи. Родителей, деда, дальних родственников. Он словно подкидыш. Совершенно другую стезю для себя выбрал – в армию пошел. Представляешь каково это узнать такой как Маргарита? Изнеженная, воздушная, привыкшая к слугам, воспитывающая своих детей такими же изнеженными аристократами. Да и отец переживал страшно. Правда потом развелись они. Другую себе нашел, из Африки, мулатку. Бросил семью и уехал в Кению. Тоже удар для всех, как только пережили…
– Прямо «Санта-Барбара», – замечаю слегка ехидно. – Любимый сериал моей бабули, еще по детству помню…
Мне вдруг становится грустно, бабушка умерла пять лет назад, мы с мамой точно осиротели после ее ухода…
– Ох, и не говори, у Дубровских вечно страсти кипят. Когда Маргарита приезжает – особенно. Тут хоть вешайся. Начинает слуг строить, начинает Владимира пилить. Что живет как отшельник, что семьи нету, побриться уговаривает…
– И как, успешно?
– Нет, не хочет он семью, – вздыхает Анна.
– Я про бороду.
– А! Ну как тебе сказать… с переменным успехом. Но я еще не закончила историю. Парень ведь красавцем был. Старшие в отца пошли, темноволосые, хотя тоже конечно симпатяги… Но младший – он был в детстве настоящим ангелочком с локонами до плеч. Да и вырос когда – высокий, голубоглазый. Мать в нем души не чаяла, надежды возлагала. Разрешала в детстве все, баловала…
– Тогда понятно почему он такой, – перебиваю старушку.
– Ничего тебе не понятно! У него произошла трагедия. Сначала развод родителей – тяжело пережил. Отец даже какое-то время кричал что раз не похож ни капли, значит не его это сын. Уж не знаю откуда у него были такие подозрения… Сторонился мальчишки, а после и вовсе ушел из семьи. Вскоре Владимир сообщил матери что уходит в армию, он всегда хотел. А после еще и по контракту записался. Стрелял всегда хорошо… снайпером стал. Маргарита, конечно, до глубоких обмороков убивалась, умоляла бросить опасное занятие. А он – ни в какую. Так вот, невеста у него появилась после армии. Красоты необыкновенной, семьями их родители дружили… И вот когда Володя вернулся, заматеревший, накачанный, Изя не устояла… Влюбилась по уши.
Красивая она очень, Изабелла… – мечтательно закатывает глаза рассказчица. – Мать русская, отец француз… Хороша невероятно – платиновая блондинка с пышной грудью и тонкой талией. В Англии с детства ее семья и Дубровские дружили… Пару раз Володя сюда ее привозил – так каждый в нашем городке оборачивался и рот открывал. Как с обложки девка. У них как раз тут самый пик романа проходил – Володя всегда любил этот дом, места эти. Больше любой заграницы. Только вот после трех месяцев романтики он снова уехал на задание. Платили, видимо, хорошо, а он не хотел от родителей зависеть. Хотел весь мир к ногам любимой бросить…
Анна Львовна замолчала, и только тут я поняла, что полностью погрузилась в историю, меня пауза точно на поверхность океана резко вытолкнула. Я потрясла головой, отгоняя наваждение и поторопила экономку:
– И что же дальше?
– А дальше больно вспоминать. Несколько раз он уезжал на задания – хотел заработать на роскошную свадьбу. Жить тут планировали, уж не знаю как Владимир собирался эту фифу тут поселить, она же от нашего городка совсем не в восторге была, бредила Лазурным побережьем и еще курортами разными. Тут для нее скука смертная, любила она это подчеркивать… Володя ремонтировать замок бабки начал… Только на одном из последних заданий он ранение получил, не слишком серьезное, но дело далеко было, на другом континенте, то ли Куба, то ли Бразилия, сейчас не помню. Провалялся в местной больнице, подхватил лихорадку… Домой такой исхудавший, изможденный вернулся… А Изабелла не дождалась, паразитка такая. Она тут заскучала… Он просил ее ждать именно здесь, в их доме. А она заскучала и уехала на шопинг в Париж. Владимир вернулся и за ней рванул. И в постели с французом застал… Как уж от убийства удержался, не знаю. Но его мир рухнул. Он цель в жизни потерял. Многие переживают измену, и мужчины, и женщины. И каждый по-разному. Этот – с катушек слетел и на год по контракту в одну из самых суровых армий записался. Такие воины конечно ценятся. Но он себя не жалел… Вернулся только когда снова ранили. Мать вовсе с ним разговаривать перестала. Рыдала, что сердце ей разбил. Вот так вот… У него разбито, у нее. Одна шалава Изабелла – цветет и пахнет. Замуж вышла, еще и газету специально французскую на порог нам подкинула. Хотя кто ее знает – мои это домыслы, что она. Доброжелателей у нас и среди местных хватает, – вздыхает старушка. – Володя конечно рассвирепел… Долго переживал и работой своей жуткой боль глушил… И лишь недавно начал немного в себя приходить… Понял, что хватит убиваться, что не стоит она того… И про армию решил что с него хватит. Это ж на голову не напялишь – в наше время людей стрелять. Мать уж как только не умоляла его, бросить это занятие. Но он стал с тех пор таким нелюдимым, в городе давно отшельником зовут. Сидит тут один, да напивается. Недавно я подслушала… снова с командиром своим созванивается – уехать на задание хочет. Ждет отмашки… А тут и графиня приехать должна… Если она прознает, крику будет! Ох, с ума сойти, девонька, еще и ты… Он ведь никогда хороших девочек не трогает. Но физиология, сама понимаешь. Ему из агентства привозят, сам то почти не выходит отсюда, правду люди говорят, отшельником стал. – Морщится на этих словах Анна Львовна. – Но по тебе я сразу поняла, хорошая девочка. Как же ты попала сюда в таком качестве? Как тебя нашли, ведь Карл этим занимается давно и только с одними и теми же работает… Ты только не подумай, не так часто это бывает. Но что делать молодому парню, который разочаровался в любви, не верит женщинам и закрыл себя в четырех стенах от всего белого света?
Думать о том, что делать «несчастному парню» мне совершенно не хотелось. Больше заботили свои проблемы, которые росли с каждым днем в геометрической прогрессии.
– Это очень интересная история, – не могу удержаться от комментария, когда Анна Львовна замолкает. – Но увы, она не изменила мое мнение по поводу вашего хозяина.
– Понимаю, милая. Но может в ответ ты расскажешь свою историю?
– Это не слишком интересно, – пожимаю плечами. – Нет страстей как в вашем рассказе. Я приехала отдохнуть на море, в этом городе живет моя подруга, мы вместе учились… она давно звала. В дороге у меня украли все деньги, а подруга влюбилась и умчалась в другую страну, замуж собирается.
На этом месте замолкаю, потому что оценить последующие события мне до сих пор сложно. Что это вообще было? Почему Анюткина сестра подставила меня? Что я ей сделала плохого? Зачем они подослали меня в этот дом? Часть меня хочет верить, что все-таки из лучших побуждений. Ведь и правда, в таком большом доме вполне может требоваться прислуга… Вот только костюм, что мне выдали, теперь отлично понимаю, никак в эту историю не вписывается. Только такая дура как я могла поверить подобной лапше на уши. От этого безумно стыдно, и делиться этим ни капли не хочется.
Но и промолчать после полной откровенности собеседницы я не могу.
– Меня приютила сестра подруги. Показала здешние места, была очень гостеприимна. Я искала работу, но не смогла найти. И она предложила устроиться горничной, сюда, к вам…
– Ну надо же, деточка. Как нехорошо получилось! – восклицает собеседница.
– Ничего, я уже забыла, – вру, конечно, но мне неловко что старушка так убивается.
– Ты очень великодушна. И знаешь, горничные действительно требуются. Многие не выдерживают изоляции. Здесь испокон веков правило – прислуга живет тут же. Приходящей не держим.
– Почему?
– Так меньше сплетен. Так ты попробуешь?
Поверить не могу!
– Вы что, после всего предлагаете мне работу?
– Ну ведь ты же сама сказала – она тебе нужна… Что поделать, все произошедшее – ужасное недоразумение. Наверное, причина в том, что я поручила Карлу подбирать персонал, не подумав о том, что «девушек» (это слово Анна Львовна произнесла скривившись, словно в кавычках) для Владимира тоже приводит он…
– Мне нужна работа, очень… Но видимо этот город не для меня, а я – не для него. Я не могу работать в доме с бородатым психом! – вырывается прежде чем могу осмыслить собственные слова.
– А придется, – раздается у меня за спиной, и я холодею.
Так вышло, что я уселась в кресло, стоящее спиной к двери – из окна открывался потрясающий вид, не смогла устоять. Но теперь понимаю, насколько необдуманным был этот порыв. Псих-Дубровский здесь, в комнате! Что бы ни говорила мне Анна Львовна, страх въевшийся в кожу – ничем не унять. Я точно знаю – не подоспей экономка вовремя – он бы взял меня силой. И когда смотрю на него, даже когда просто ощущаю его присутствие – не могу не думать об этом. Не могу не чувствовать ненависти, отвращения к нему. Желания убежать…
Резко оборачиваюсь и встречаю пристально изучающий взгляд небесно-голубых глаз. Кажется, в их бездне можно утонуть. Но беру себя в руки и отвечаю дерзко:
– Я не ослышалась? Придется? В этом доме принято женщин заставлять силой? Склонять к сексу, к уборке? Неважно к чему, лишь бы последнее слово оставалось за вами? – вскакиваю на ноги, в порыве бежать прямо сейчас, куда глаза глядят из этого странного дома. И тут же осознаю, что наговорила лишнего и краснею. Вот дура. На случайно оброненные два слова, ответила целой тирадой! Как глупая истеричка. Я чувствовала себя сейчас именно так. Еще пара пронзительных взглядов бородача – и начинаю дрожать как осиновый лист, проклиная себя за глупую никчемную браваду.
– Ты не ослышалась. Но если вдруг у тебя проблемы с восприятием слов, я предпочитаю еще раз объясниться наедине. – С этими словами он делает пару шагов и оказывается почти вплотную от меня. Берет за правое предплечье и чуть тянет на себя. А я резко вырываюсь и отпрыгиваю.
– Ну уж нет! Ни за что! – прячусь за креслом Анны Львовны. – Никаких наедине, обойдешься. – От испуга обратилась на «ты», да и пофиг, пошел он! Страха к этому громиле больше не было. То ли благодаря рассказу экономки, то ли у меня уже совсем крыша поехала. Потому что в здравом уме ни за что бы не понадеялась что хрупкая старушка защитит меня от монстра. Но я опять ошиблась.
– Владимир! – голос Анны Львовны прозвучал совершенно иначе, он словно высечен из стали. – Сейчас же прекрати пугать девочку.
– Я не съем ее, – буркает бородач. – Всего лишь разговор.
– У меня нет секретов от тебя, – вворачивает хитро старушка, а я проникаюсь к ней еще большим уважением. Действительно, правильно сказала. С чего это он вздумал опять тащить меня куда-то. Обойдется.
Но он меня все-таки волнует. Вроде никогда не привлекали блондины, брюнетов я считала куда более брутальными, страстными… Хоть и знала всего одного, и особой страстностью он не отличался… Но по фильмам, сериалам, всегда выбирала жгучих темноглазых брюнетов. И вот нате вам поворот… Этот белокурый гигант кажется мне пещернее всех жгучих самцов вместе взятых. От него веет опасностью, смертью. Холодным расчетом, арктическим льдом. И в то же время этот лед оставляет ожоги.
– Хорошо, – на удивление быстро сдается мужчина. – Я подумал, вот что, Красная Шапочка. Раз ты так уверенно поешь свою песенку про уборку, значит, добро пожаловать.
– Спасибо, уже отпала необходимость в работе.
– Что-то сомневаюсь.
– А мне плевать!
Все еще пячусь задом, потому что Дубровский наступает.
– Если я принял решение, со мной лучше не спорить, предупреждаю.
– Я не хочу оставаться здесь ни минуты! – его наступление приводит меня в нервозное состояние. Попеременно бросает то в жар, то в холод. Голова просто раскалывается. Она болела с самого начала разговора, но теперь боль стала невыносимой…
И тут за моей спиной раздается ужасный грохот и звон. Анна Львовна что-то восклицает, на ее лице написан ужас. Даже Дубровский в лице меняется… А я никак не могу понять почему. Пока не оборачиваюсь. Я что-то разбила…
– Любимая ваза эпохи Мин! О боже, Маргарита…
– Будет в ярости, – договаривает за экономку бородач. А я чувствую, как все плывет перед глазами. Нестерпимая слабость, как в первый раз. И я снова погружаюсь в темноту.
Пробуждение дается тяжело, с трудом разлепляю веки, комната плывет перед глазами. Сфокусировав зрение, вижу склонившуюся надо мной Анну Львовну. На ее лице тревога, которую она хочет спрятать за показной улыбкой:
– Ну ты деточка прям кисейная барышня девятнадцатого века. От всего чувств лишаешься, – улыбается она.
– Я не нарочно, правда. – Мне до жути неловко и стыдно, ну правда, я прям неваляшка какая-то…
– Знаю, милая. Прости, пошутить хотела, а вышло глупо. Люблю девятнадцатый век, ностальгирую. А у тебя, милочка, лихорадка. Температура высокая. Как ты с ней еще и отшельнику нашему дерзить умудрялась… вот вопрос. Он тоже испугался, ты как упала, мы в панике, что делать не знали. Потом он тронул твой лоб, говорит – как печка горячая. Врача вызвали. Владимир тебя на руках в комнату отнес. Вот так вот, милая. Хотела ты убежать поскорее отсюда, да судьба против. Может и не сопротивляться уже?
Я не нашлась что ответить, раскалывалась голова и через несколько минут вновь погрузилась в сон.
* * *
Вот так я поневоле оказалась то ли гостьей, то ли пленницей в доме отшельника. Неделя постельного режима, вкуснейший куриный суп с домашней лапшой, всегда огромная ваза фруктов на столе. Иногда вечерами Анна Львовна составляла мне компанию – мы пили чай с вкуснейшим домашним печеньем и болтали обо всем на свете. Мне было неловко, немного страшно, я постоянно думала о том, что же делать дальше. Еще и ваза проклятая. Даже если не потребует Дубровский возмещения, я сама не позволю себе забыть об этом. Обязана компенсировать. Выспросила стоимость у Анны Львовны и мне поплохело. Это ж год тут пахать придется, за пятерых…
Но пока про вазу молчали. Да и Дубровского не видно не слышно, ни разу не пришел навестить меня, и слава Богу. Я очень боялась этого. И ждала, хоть не признавалась себе. Старалась всегда быть причесанной, умытой… Говорила себе, что просто мне так спокойнее. В другом не смела признаваться.
Анна Львовна была настолько добра, что узнав о моей любви к рисованию, принесла мне альбомы, кисти и даже мольберт. Правда, вместо красок – цветные карандаши и немного сухой пастели. Смущенно призналась, что красок не нашлось… Но я переживала совсем о другом – что бедная женщина разорилась на эти принадлежности, тогда как я и так кругом должна… Но оказалось, это не так. Правда облегчения это не принесло…
Оказалось в молодости мать Дубровского обожала рисовать. Ее картины висят по всему дому, сказала как-то Анна Львовна. Меня это очень интриговало, но вместе с тем я жутко боялась появления этой женщины. Насколько я поняла из рассказов экономки, у матери отшельника был непростой характер. Как она отреагирует на то, что я пользуюсь ее вещами? Анна Львовна уверяла что хозяйка много лет не прикасается к мольберту, бросив это занятие больше десяти лет назад. Но мне все равно было неспокойно… еще и вазу любимую разбила… Поэтому, как только пошла на поправку, сразу попросила дать мне хоть какую-то работу. Не стану ждать, пока отшельник предъявит счет. Отработаю что смогу, пока лето. А потом никакая сила меня не удержит, вернусь домой. Институт окончен, и я собираюсь по возвращении заняться поисками работы. Очень хочется попасть в реставрационную мастерскую, мне даже обещали место по знакомству, но не точно. Так что за лето нужно выложиться по максимуму. Обидно конечно, что вместо отдыха придется драить полы… Но видимо у меня такая карма. Вечно неуклюжей дурынды, попадающей в неприятности. Прям как в фильме про Петрова и Васечкина: «Эх, Маша, Маша…»
* * *
Спустя две недели я полностью встала на ноги. Все это время я созванивалась с мамой, даже когда закончились деньги на телефоне – Анна Львовна заботливо предложила мне свой. Даже не то что дала позвонить – принесла аппарат, довольно современный и дорогой, сенсорный (обычно у старушек кнопочные допотопные телефоны), и велела оставить себе, потому что у нее еще один есть. И как я не отнекивалась – не смогла отказаться.
Про лекарства, их стоимость я тоже без конца спрашивала. А уж питание, меня без конца пичкали витаминами. Если это тюрьма, то самая комфортабельная в мире, – шутила я про себя. И Дубровский не докучал, белокурый бородач словно испарился, его не видно и не слышно было в замке. Может уехал куда? Но вроде Анна Львовна говорила, что он не покидает свое убежище.
Я уже не боялась нелюдимого хозяина. Не знаю, почему. В комнате, что мне выделили, простой, но очень уютной, мягкая кровать, кресло, письменный стол, симпатичные светлые обои в цветочек, и в тон им занавески, мне нравилось гораздо больше, чем в доме подруги. Поначалу я строила планы поехать и поговорить со Светланой, выяснить, почему она так поступила со мной. Но потом пришло понимание, что это ничего не даст. Раз смогла так подставить, о чем с ней вообще можно говорить?
Маме я ничего о своих злоключениях не рассказала, созванивались мы как и было оговорено по воскресеньям, выходила я на связь из своей комнаты, уверяя маму что живу у Ани и работаю в цветочном магазине. Сказать правду означало вывалить на маму столько совершенно дикой информации… в общем, я боялась за ее сердце и успокаивала себя тем, что это ложь во спасение.
Я ждала когда мне позволят приступить к работе, хотела как можно скорее отдать долг, насколько это возможно. Хотя Анна Львовна велела мне забыть про вазу… я не собиралась забывать.
Еще одно мне не давало покоя. Однажды ночью, в первые дни, когда еще держалась высокая температура, я открыла глаза и увидела Дубровского над своей постелью. Был ли это сон, или он действительно приходил навестить меня?
Возвышаясь над моей постелью, он внимательно разглядывал меня, я же видела его расплывчатым, нечетким. Повинуясь какому-то порыву, я протянула руку и коснулась его руки. И почувствовала, как он напряжен, буквально замер… Пронзил взглядом. Застыл надо мной. Потом отдернул руку и вышел из комнаты.
