Текст книги "Приквел (ЛП)"

Автор книги: Ева Чарльз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

6
Даниэла

У меня сводит живот, и я на несколько секунд прикрываю глаза. Антонио Хантсмэн. Как будто мне не хватает проблем.

Я никогда не пойму, почему он так нравился отцу. Не просто нравился, отец способствовал его приходу к власти. Papai мог расправиться со всем кланом Хантсмэнов, но не сделал этого.

– Я не могу позволить себе роскошь уничтожить наш мир, чтобы свершить месть такого рода – даже во имя твоей матери.

Таково было его последнее слово на эту тему.

Отец никогда не приглашал Антонио в наш дом, вплоть до последнего часа, по крайней мере, тогда меня там не было. Но вера в него была оскорбительна и неприятна по отношению к матери и ко мне. Мучительно болезненна. Словно срывали струп со свежей раны. Мой струп. С моей раны.

Он был мягкосердечен, когда это касалось нас, но для отца не было ничего важнее, чем защита нашего мирка. Мне ясен этот принцип, но крошечная часть меня никогда не простит его за то, что он не уничтожил всё, чем дорожили Хантсмэны.

Нет, Антонио не был причастен к событиям того дня, но насколько могу судить, мужчины в этой семье – монстры. Это заложено в их генах. И если слухи правдивы, то он ничем не отличается от других членов семьи. Может, ещё более жестокий. Но если мне придётся выбирать, я лучше попытаю удачу с ним, только не сейчас.

Я смотрю на Хосе, по-прежнему терпеливо ожидающего указаний от меня.

– Пожалуйста, скажи ему, что я нездорова. Благодарю.

Он медлит, прежде чем кивнуть. Не многим захочется сказать Антонио Хантсмэну, чтобы он убирался прочь, но персонал в этом доме до безобразия преданный.

Изабель поворачивается к нему.

– Я сама, – говорит она.

Должно быть, она увидела в глазах Хосе те же опасения, что и я.

– Может, я должна встретиться с ним и покончить с этим, – недовольно говорю я, хотя это как раз последнее, что я хочу сделать.

Когда я начинаю подниматься, Изабель жестом велит мне оставаться на месте.

– Ты не одета для посетителей. Пойду и скажу ему, что ты сейчас не принимаешь гостей. Предложу ему вернуться в другой раз. Он не доставит проблем в доме твоего отца.

Может, нет. Но это больше не дом отца. Он – мой.

– Спасибо.

– Кто является без предупреждения в половине десятого утра? – бормочет она, выходя в коридор.

Антонио Хантсмэн, высокомерный ублюдок, который творит всё, что ему заблагорассудится. Вот кто.

По большому счёту, он всегда был таким. Богатый красавец с влиятельным отцом – троекратное везение, не требовавшее учиться скромности.

Так не должно быть. Деньги и власть не должны высасывать всю человечность из души, но зачастую именно так и происходит.

Как бы больно мне ни было признавать это, но когда я была младше, мне очень нравился Антонио, и хотя он едва знал о моём существовании, он всегда был добр ко мне.

Когда мне было девять, Антонио вмешался, когда несколько мальчиков обидели меня и моих друзей на празднике Дня Непорочного Зачатия⁷. Он быстро покончил с этим. Те больше не побеспокоили нас. Как и их друзья.

Были и другие мелочи, но он был настолько старше, что наши пути редко пересекались, разве что во время его визитов с мамой, что случалось редко, но всегда было особым удовольствием. Во всяком случае, я так считала.

Но если верить слухам за последние несколько лет, ничего доброго в Антонио не осталось. Полагаю, яблочко от яблоньки… Старая поговорка не зря появилась.

Когда любопытство одолевает меня, я крадусь в коридор, где слышу разговор в фойе, но при этом остаюсь вне поля зрения.

Когда я приближаюсь, голоса становятся всё более ясными.

– Мне жаль, senhor⁸, но как я сказала несколько секунд назад, Senhora⁹ Даниэла никого не принимает до традиционного приёмного часа, – резким голосом выговаривает Изабель. Она соблюдает регламент, и он, должно быть, давит на неё. Удачи, Антонио.

– До традиционного приёмного часа? – шипит он.

Он не доставит проблем в доме твоего отца. Запишите это в рубрику «знаменитые последние изречения».

– Да, senhor. Посетителям позволено заходить, чтобы выразить соболезнования, но не раньше назначенного времени, согласно традиции.

Ох, Изабель, учить людей вроде него правилам приличия – провальная идея.

– Я – занятой человек. У меня нет ни времени, ни терпения для условных традиций. Скажи Даниэле, что мне нужно поговорить с ней. Просить вежливо дважды я не стану.

Дважды? Ты не просил вежливо даже в первый раз. Боже, он ещё более самодовольный, чем мне запомнилось.

Я услышала достаточно. Возможно, я справлюсь не лучше, но нельзя бросать её разбираться с ним.

Я делаю глубокий вдох и выхожу из тени.

7
Даниэла

– Доброе утро, Senhor Хантсмэн, – приветствую я Антонио, когда вхожу в залитое солнечным светом фойе. И хотя мои внутренности делают кульбиты, голос твёрд и ясен.

Взгляд Антонио устремлён через плечо Изабель, но он молчит, когда я подхожу. Наверное, потому что слишком занят разглядыванием моей облегающей одежды для верховой езды, словно может видеть сквозь неё. Он делает это в открытую и совершенно не торопится, словно ему плевать, если кто-то уличит его в этом.

– Bom dia, – произносит он мягким голосом, когда я останавливаюсь подле Изабель.

Чувствуя, как пылают мои щёки, я всё равно поднимаю подбородок и заставляю себя улыбнуться. Я не позволю этому придурку увидеть, что он поставил меня в затруднительное положение в моём собственном доме.

– Я понимаю, что сейчас не лучший час для визита. ― Антонио вглядывается в мои глаза, не отводя взгляда. – Но я не займу много твоего времени.

Я не отвожу взгляда, но делаю тихий вдох, прокручивая его слова в голове одно за другим в поисках чего-то, напоминающего извинение. И нахожу лишь высокомерие. Но в отличие от Изабель, я не сотрясаю воздух нравоучениями.

– Почему бы нам не поговорить в кабинете отца.

Не то чтобы нам нужно было вести беседу. Я знаю, почему Антонио здесь. Он хочет виноградники, или, скорее всего, всё поместье. Он – владелец множества объектов элитной недвижимости по всей долине, но мужчины вроде него не успокаиваются, пока не получат всё. Хотя дело не только в этом. Квинта Роза до Вэйл, моё наследие, станет величайшей драгоценностью для его королевства. В результате вся власть окажется в руках одного человека, навеки укрепив его наследие – даже я это понимаю.

«Но ничто не вечно, Антонио. Если ты веришь в обратное, то ты дурак».

Когда ты влиятелен, люди выстраиваются в очередь, чтобы уничтожить тебя. Вот почему у отца всегда было так много охраны вокруг. И это не спасло мою мать.

Антонио молча следует за мной по коридору на расстоянии нескольких шагов, даже когда я сбавляю шаг. Он не проявляет этим своё почтение. Он – не из тех, кто проявляет почтение. Антонио – свинья.

Когда я оглядываюсь через плечо, его взгляд прикован к моим обтягивающим бриджам. Я не настолько самоуверенна, чтобы демонстративно покачать бёдрами и дать ему понять, что знаю, что он смотрит, и не настолько дерзка, чтобы одёрнуть его. Опыт общения с мужчинами вроде него у меня фактически отсутствует. Поэтому я ускоряюсь, чтобы добраться до комнаты как можно быстрее.

Изабель тоже следует за нами, и я уверена, что позже мне предстоит услышать, какая он porco¹⁰.

Когда мы заходим в кабинет, Антонио поворачивается к ней.

– Мне нужно переговорить с Menina¹¹ Даниэлой, – говорит он, обращаясь ко мне как к юной девочке и отпуская Изабель, словно это его чёртов дом, и он здесь король.

Всё, что требуется, – одно простое предложение, и он перехватывает власть в комнате.

Я смотрю на него секунду или две, не больше. Не уверена, чего хочу добиться с помощью злобного взгляда, но это неважно. Он даже не замечает.

По правде говоря, мне всё равно, как он будет называть меня – menina, senhora, или dona. Впрочем, неудивительно, что он выбрал именно тот титул, который мог бы меня обесценить. Но меня беспокоит, что я не могу найти слов и смелости, чтобы сказать ему, чтобы он либо вежливо разговаривал с персоналом, либо уходил. Родители поступили бы именно так.

Я смотрю на Изабель, пытаясь передать извинения взглядом, как поступил бы трус или беспомощная девушка.

– Почему бы тебе не принести нам кофе? Por favor¹².

Она поджимает губы в тонкую линию, когда поворачивается к двери.

– Мне ничего не нужно. Долго я здесь не пробуду. Закрой за собой дверь, por favor, – отдаёт приказ Антонио, процеживая слова «por favor», чтобы поиздеваться надо мной. Меня не удивит, если узнаю, что он никогда не говорит «пожалуйста».

Поведение Антонио Хантсмэна меркам Порту является ужасающим, даже для высокомерного ублюдка.

Принимать еду и напитки в гостях – не просто традиция, если ты отвергаешь закуски, то наносишь оскорбление хозяину. И ни один человек с хорошими намерениями никогда не попросит остаться наедине с женщиной, с которой не связан родственными узами. Эти традиции могут казаться устаревшими, но в Порту многое существует по порядкам прошлого века. Никто не знает этого лучше, чем Антонио Хантсмэн, использовавший старые способы достижения власти.

Изабель кипит от злости, на её лбу оставили неизгладимый след морщины, которые стали неотъемлемой чертой с тех пор, как нам стало известно о неизлечимой болезни отца. Она выглядит намного старше сорока восьми лет из-за морщин и седеющих волос.

– Всё хорошо, – уверяю я её. – Я сама закрою дверь.

Она задерживается, бросая выразительный взгляд на Антонио, а затем на меня.

Я киваю и ободряюще улыбаюсь. Изабель может быть нервной, но она будет защищать меня до последнего вздоха.

Когда её шаги исчезают в глубине коридора, я оцениваю его. Сын o diabo. Он выглядит соответствующе.

«Ни за что в жизни я не закрою эту дверь».

Вопреки мнению отца, я считаю Антонио Хантсмэна пугающим, особенно сейчас, когда остались одни. Его пошитый на заказ костюм, скроенный с точностью до полусантиметра, может навести на мысль об определённой изысканности, но тёмные, бездушные глаза говорят совсем иное.

– Приятно вновь встретиться.

Не могу даже выдавить улыбку.

Его рот дёргается в уголках.

– Правда?

Не дожидаясь ответа, Антонио проходит к южному окну и изучает поместье, словно оно принадлежит ему.

– Никогда не стоял у этого окна, – бормочет он. – Отсюда открывается потрясающий вид.

«Наслаждайся, потому что больше ты его из этой комнаты не увидишь».

– Тот вздорный жеребец всё ещё у тебя? – спрашивает Антонио, вглядываясь вдаль.

Вопрос застаёт меня врасплох. Странно, что он помнит мою лошадь.

– Зевс. Да, но с возрастом он стал покорнее. Он больше не такой вздорный.

Антонио оглядывается на меня через плечо.

– Когда я впервые увидел тебя на нём, я подумал, что мне придётся запрыгнуть на ограду и спасать тебя. Но эта лошадь была у тебя на крючке. Либо ты была бесстрашной, либо ты хорошо скрывала страх.

– Мне не было страшно. ― Тогда я не знала страха. Меня всячески опекали и защищали. Не было причин бояться. – Большинство людей думают, что залог успеха в умении обращаться с животным такого размера состоит в том, чтобы скрыть страх. Но его не скрыть. Животные чуют его. Чтобы управлять такой пылкой лошадью, как Зевс, нужно не бояться.

Антонио поворачивается ко мне лицом, на котором читается нервирующее напряжение.

– Так управляют и людьми. Не могу вспомнить, когда в последний раз испытывал его, но я могу учуять страх за милю.

Тон Антонио столь будничный, но его слова таят в себе опасность, это вызывает у меня дрожь по позвоночнику.

В этот момент Антнонио напоминает мне самых свирепых охранников отца. Тех, кто беспрекословно окутывал жизни жестокостью работы. Тех, кто пустил бы пулю тебе в голову, пока расспрашивал о семье.

Я вытираю вспотевшие ладони о бриджи так незаметно, насколько это вообще возможно. Надеюсь, он в действительности не может чуять страх.

– Чем я могу вам помочь, senhor?

За несколько длинных шагов Антонио оказывается почти на мне. Мы стоим так близко, что я могу коснуться щетины на челюсти, не вытягивая руку. Его близость выбивает из колеи, но не настолько, чтобы удержать меня от восхищения его длинными, чёрными как смоль ресницами и сильными сухожилиями на шее.

– Ты звала меня Антонио, когда была ребенком. Глупо сейчас начинать звать меня senhor, Даниэла.

Он выделяет каждый слог имени, отчего волосы на затылке встают дыбом.

– Чем могу тебе помочь, Антонио?

Я жестом приглашаю его присесть, а сама подхожу к креслу за столом.

– Это дружеский визит, а не бизнес-встреча. Почему бы нам не присесть у камина?

Всю неделю я принимала мужчин, которые хотели принести соболезнования, но на деле лишь интересовались виноградниками. В кресле отца мне хватало смелости говорить им нет, даже когда они начинали настаивать. Мне сейчас нужна эта смелость.

– Мне удобнее здесь, – отвечаю я, опускаясь в кресло и упираясь спиной в жёсткую кожаную спинку.

Антонио трёт висок и улыбается. Улыбка не искренняя, а больше напоминает то, как могут скривиться губы, когда кто-то старается держать себя в руках.

Я жду, пока он сядет, и крепко переплетаю пальцы, чтобы руки не дрожали. Минуют секунды, и становится всё более очевидно, что он не планирует садиться.

Пока я устраиваюсь на сиденье, ища в себе смелость, которая была присуща мне только вчера, Антонио упирается обеими руками в стол и наклоняется так, что его губы в сантиметре от моей головы.

– Меня, черт побери, не волнует, где тебе будет удобнее. Мы сядем у камина. – приказывает он жестким шёпотом, что делает его ещё более угрожающим. – Не заставляй меня это повторять.

8
Даниэла

Я выросла в мире, где велось множество тяжёлых разговоров, и не было недостатка в жестких мерах, но никто в этом доме не говорил со мной в подобном тоне. По крайней мере, пока был жив отец.

Я с трудом сглатываю и пытаюсь успокоить бешено бьющееся сердце. Но я не двигаюсь. Не уверена, что могу.

Антонио отступает, всё ещё возвышаясь надо мной.

– Я – гость, – говорит он в столь же сдержанном тоне, что и его движения. – В твоём доме. И как бы нелепо это ни было, похоже, что теперь ты управляешь поместьем. Тебя должно волновать моё удобство, а не твоё.

Обычно я вполне терпелива, и меня обучали хорошим манерам с пеленок. Но с меня хватит его оскорблений. Даже больше.

Мне приходится прикусить щёку и придержать язык, прежде чем из меня вырвется что-то, о чём потом пожалею. Если я не хочу, чтобы это переросло в конфликт, мне нужно контролировать себя, потому что очевидно, что ему контроль неподвластен.

«Это твой дом, Даниэла. Веди себя подобающе».

Я не могу ударить каблуком ездового сапога по яйцам, как он того заслуживает, и не настолько глупа, чтобы выгнать Антонио Хантсмэна на улицу. Но мне нужно проявить власть, иначе он продолжит унижать меня.

Если Антонио хочет получить недвижимость, то ведёт себя довольно странно. Может, он думает, что будет издеваться надо мной, пока я не соглашусь продать её, лишь бы он ушёл.

Этого не случится. Я сравняю здесь всё с землей, прежде чем позволю кому-то с фамилией Хантсмэн завладеть виноградниками матери.

Краем глаза я вижу, как Антонио сверлит меня взглядом. Я почти чувствую жжение на голове.

В одном я уверена – без боя он не уйдёт.

«Дай ему возможность сделать предложение, и затем ты сможешь вежливо отказать ему. Это может вызвать некоторое недовольство, но потом он уйдёт, как и другие».

«Он не похож на других», – предупреждает тоненький голосок в голове. Но лучшей идеи мне не придумать.

Я поднимаю подбородок.

– Ну, естественно, я не хочу, чтобы ты испытывал неудобство.

Это не входило в мои намерения, но слова слетают с губ, как раздутое пренебрежение, и я сомневаюсь, что он это оценит. Антонио ничего не говорит, но от него исходит нарастающая напряжённость, и меня бы не удивило, если бы Антонио схватил меня за волосы и потащил в кресло у камина.

Не успевает он сделать и шага, как я поднимаюсь и отхожу от безопасности старинного стола, который олицетворяет отца и всё, что он ценил. Безопасность, по меньшей мере, иллюзия, за которую я цеплялась после его смерти. Ничто не безопасно, когда рядом Хантсмэн. Особенно рядом со мной. Даже прочный стол отца не может изменить этот факт.

– Дверь, – нарочито говорит Антонио, приподняв бровь.

Что-то внутри меня щелкает.

«К черту тебя!» ― хочется прокричать ему в лицо. «К черту тебя!»

«Не опускайся до его уровня», – говорит здравый смысл. Не опущусь, но и размазнёй больше не буду.

– Это по-прежнему дом моего отца, – возмущённо огрызаюсь я. – Он умер чуть больше недели назад. Тебе может казаться, что после его смерти больше не нужно проявлять уважение, но для меня это иначе.

Антонио отводит голову чуть в сторону и замирает. Его лицо нечитаемо.

Моя небольшая тирада удивила его. Если начистоту, то и меня тоже.

Антонио больше не говорит о двери. Ни слова. Воспринимаю это как победу – оказывать ему неповиновение странным образом доставляет удовольствие.

Когда мы располагаемся на безопасном расстоянии друг от друга, я крепко цепляюсь за победу и собираюсь с силами.

– Мы совсем не знаем друг друга, во всяком случае, будучи взрослыми. ― Без дрожи я смотрю прямо в его тёмные глаза. – Ты выразил соболезнования в траурном зале. Если это не деловая встреча, тогда что?

Антонио откидывается назад, заслоняя кресло широкими плечами. Он скрещивает ноги, лодыжка непринуждённо упирается в колено, словно у него есть всё время мира, чтобы возиться со мной.

Антонио выглядит как любой другой симпатичный бизнесмен в консервативном полосатом галстуке и начищенных до блеска ботинках. Щетина на челюсти – единственный признак утомления, ни выбившейся нитки, ни царапины. Хотя его яркие цветные носки выглядят неожиданно. Сейчас модно сочетать их с тёмными костюмами, но это кажется слишком эксцентричным для такого опасного человека.

В его глазах мелькает веселье, когда Антонио замечает, что я его разглядываю. И вдруг моя недавняя победа становится несущественной.

– Раз уж мы оба взрослые, давай кое-что проясним, – говорит Антонио, пародируя меня. – Я не заинтересован в виноградниках и винодельнях. Это именно то, что я сказал, – дружеский визит. Если бы это было чем-то иным, я бы без колебаний сказал об этом.

Не верю ни единому слову, но киваю.

– Кто занимается текущими делами после смерти отца?

Дружеский визит, так, значит?

– Я. ― Высоко поднимаю голову и не обращаю внимания на ухмылку, которую Антонио не особенно старается скрыть. – Как тебе известно, отец умер не внезапно. Когда ему диагностировали рак толстой кишки в конце прошлого года, он знал, что это лишь вопрос времени. Он ввёл меры предосторожности и усовершенствовал штат, чтобы на высоких постах работали только доверенные люди. Виноградники хорошо обустроены, а управляющий работает с нами уже два десятилетия. Он знает каждую гроздь, как собственного ребенка. И с помощью Изабель я управляю домом с момента смерти матери.

«И мне не нужно оправдываться перед тобой». Но я делаю это. Я перечисляю перечень дел, чтобы доказать состоятельность, словно он может всё отобрать, если не смогу убедить его в своей компетентности.

– Многовато для кого-то, кому только недавно исполнилось восемнадцать.

Когда стало известно о болезни отца, многие стали размышлять, как восемнадцатилетняя девушка сможет взять на себя семейное наследие. Мэр Порту во время телевизионного интервью предположил, что я могу найти подходящего мужа для помощи. Никто и бровью не повёл, когда он сказал это, хотя подозреваю, что мать перевернулась в гробу.

– Я тоже слышала сплетни. Но не стоит волноваться обо мне. Я в состоянии позаботиться о себе.

Антонио ничего не говорит, поправляя нижнюю часть галстука, чтобы она не помялась, ниспадая на пряжку ремня, но когда он поднимает взгляд, я вижу недоумение в его глазах. Кажется, это самая нелепая вещь, которую он слышал за весь день… или за всю жизнь.

Хотя он не совсем ошибается, его самоуверенность вызывает у меня желание кричать.

Когда другие приходили, желая купить виноградники, они хотя бы делали вид, что проявляют ко мне хоть каплю уважения. Говорили вежливо и приносили шикарные пирожные, цветы и шёлковые платки, чтобы добиться расположения. Хантсмэн принёс уничижительное отношение.

– Сколько поступило запросов о недвижимости?

Я улыбаюсь ему крошечной, наглой улыбкой.

– Я думала, это дружеский визит?

Он смотрит на меня, как родитель предупреждающе смотрит на капризного ребенка, прежде чем наказать его. Но сейчас я слишком раздражена, чтобы подстраиваться под него, хотя не сомневаюсь, что Антонио с радостью накажет меня, если продолжу в том же духе.

– Так и есть, – коротко отвечает он с раздутыми ноздрями. – Я просто поддерживаю беседу. И пытаюсь понять, под каким давлением ты находишься.

«Чтобы ты мог вмешаться, как какой-то герой, и предложить купить виноградники за бесценок».

– К чему это? – требую я. В вопросе больше решительности, чем вежливости.

Его челюсть дёргается, и тишина становится напряжённой. Антонио больше не выглядит забавляющимся. Учитывая его неподвижный взгляд, мне следует больше нервничать, но досадить ему – ещё одна победа для меня. Она почти так же хороша, как предыдущая.

– У меня складывается ощущение, что ты не доверяешь мне, Даниэла.

Он произносит это так тихо, почти не нарушая тишины.

Доверие. Такое весомое слово. Я сижу около минуты, может, двух, обдумывая это.

– Стоит ли мне доверять тебе? – наконец, спрашиваю я.

Слова слетают с губ и звучат мягко, но неуверенно. Они звучат искренне, без намёка на сарказм, словно я действительно хочу довериться ему.

В глубине души я желаю, чтобы кто-то с его силой и знаниями стал моим наставником. Это выше моих сил. Но неважно, что он говорит, и как отчаянно я нуждаюсь в человеке вроде него подле меня. Я никогда ему не доверюсь. Ни за что.

Антонио поджимает губы, пока они не исчезают.

«Стоит ли мне доверять тебе?» Мой нелепый вопрос витает в воздухе, пока я судорожно ищу способ вернуть его обратно.

– Я здесь не ради виноделен и виноградников. ― Его тон непреклонен, но уверенность доведена до совершенства. – Мне не нравится, когда мои мотивы ставят под сомнение, или когда приходится повторяться.

Антонио буравит меня яростным взглядом, сверля им, пока мне не становится ясно, что он видит больше, чем должен, больше, чем мне бы хотелось. Я так растеряна, что отвожу взгляд. Бестактный и неосмотрительный ход. Теперь Антонио точно знает, как мне некомфортно. Как некомфортно мне из-за него.

– Я хотел проведать тебя, – продолжает он рассудительным тоном, утратив всю резкость. – Но нет. Ты не должна мне доверять. Я тот, кем ты меня видишь. Возможно, даже хуже.