Текст книги "В лесной глуши"

Автор книги: Эухенио Фуэнтес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– На эти полтора или два часа, – продолжал он, – у него алиби не было. Остальное же время, кажется, он провел весьма плодотворно: сдал анализ крови в лаборатории, а затем оплатил покупки в «Корте инглес» своей кредитной картой. Но все это неправда. В действительности он гнал по шоссе по направлению к заповеднику на мощном мотоцикле, чтобы оказаться на той самой тропе, по которой Глория будет подниматься к пещерам с наскальными рисунками. Случайно, во время забастовки метро в Мадриде, я узнал о том, о чем умолчал Англада: у него есть мотоцикл. Камилу, хозяйку галереи, удивило, что он не воспользовался им в тот день, дабы избежать пробок. Тогда я запомнил эту деталь и потом понял, почему он ее скрыл. Тем утром, пока ваш приемный сын, спрятавшись, выжидал у тропы, именно Англада в его очках и его одежде оплачивал покупки его кредиткой, и именно Англада сдавал кровь в лаборатории. Естественно, перед этим он успел появиться на судебном заседании, так что не осталось ни тени сомнения в том, что он находился в те часы в Мадриде.

Купидо вздохнул и впервые сделал глоток из рюмки с коньяком. Приняв алкоголь, организм потребовал и привычной дозы никотина, но сыщик не обратил на это внимания.

– Нет нужды вспоминать подробности кровавого преступления. Скажу лишь, что убийца совершил оплошность, к тому же было одно непредвиденное обстоятельство – он позволил жертве сорвать с его одежды значок. Это наталкивало на мысль, что преступник был знаком с Глорией лично. Непредвиденным обстоятельством же оказался выстрел из ружья, прозвучавший неподалеку.

Купидо и донья Виктория поймали взгляд, которым обменялись адвокаты, – похоже, оба были в замешательстве.

– Ошибка заставила их продолжать убивать, чтобы показать, что все это дело рук садиста и чтобы оказать давление на судебный процесс, ведь земля, где совершается столько преступлений, становится проклятой, и никакой любитель загородного отдыха не осмелится по ней гулять. А непредвиденное обстоятельство заставило их убить Молину. Егерь бродил тем утром в лесу, но не по служебной надобности. Он был тщеславным человеком, ему слишком нравились деньги, и временами он занимался собственным бизнесом. Он охотился на оленей, отдавал головы мастеру-таксидермисту, а затем продавал по хорошей цене. Есть несколько деталей, которых я не знаю, но они не настолько важные, чтобы теперь придавать им значение. Я предполагаю, что там, в лесу, они увидели друг друга, два человека, только что совершившие два разных преступления. Егерь должен был молчать – он мог потерять нечто большее, чем просто службу, таким образом, молчание было удобно им обоим. А так как смерть девушки куда серьезнее, чем смерть оленя, за молчание Молине платили. Между тем Англада нанял меня, чтобы никто не сомневался в его желании прояснить дело, в его желании отомстить. Нанял темного провинциального детектива, который заблудится в труднопроходимых дебрях столицы, когда поедет в Мадрид расспрашивать знакомых девушки о значке. Англада распрощался со мной десятью днями позже, сразу после смерти второй девушки, он больше во мне не нуждался. Они оба подумали, что проблема решена, но ошиблись. Молина, должно быть, сильно занервничал после второго убийства, такого поворота событий он не ожидал. К нему зачастили детектив и лейтенант полиции. Теперь его молчание стоило больше. Поэтому его тоже пришлось убить, хоть и не ножом, ведь он был сильным человеком. Незадолго до своей смерти Молина сказал мне, что с ножом нападают только на женщину, что мужчина всегда найдет в лесу палки и камни, которыми можно защититься. Поэтому они застрелили его. Но тут детективу в голову пришла новая идея – где искать тайник с дневником. Он сыщик из глубинки, ему нравится доводить дело до конца, и зачастую, расследуя какое-нибудь дело, он думает: интересно, что выяснил он сам, а что ему позволили выяснить? Детектив заподозрил, что сначала его направили по ложному следу, ведущему в тупик, и вот теперь, когда он уже не занимается этим делом, в конце тоннеля забрезжил слабый свет. Найденный дневник все прояснил.

Купидо замолчал. Длинный монолог утомил его, однако он продолжал, обращаясь все время к донье Виктории:

– Он, – Рикардо указал на Эспосито, – убил Глорию. Англада убил другую девушку. Поскольку на время совершения первого преступления у обоих было твердое алиби и никто не усомнился, что второе, похожее убийство – дело рук того же человека, оба остались вне подозрений. Англаде поверили, когда он заявил, что в день второго убийства напивался у себя дома. Это всем было понятно и никаких сомнений не вызывало. Что касается Эспосито, вы сами и ваша прислуга в Мадриде знали, что он неотлучно находился там.

– У нас было алиби? Оно у нас до сих пор есть, – возразил Англада, все еще улыбаясь. Но это была другая улыбка, уже отнюдь не столь вызывающая, как несколько минут назад.

– Нет, уже нет. У вас одна и та же группа крови – маленькое совпадение, из которого вы сумели извлечь выгоду. Но кое-чего вы не предусмотрели. Вы хорошие адвокаты, но не медики.

Купидо увидел, как они снова напряглись и слушали его слова все с большим выражением тревоги и страха на лицах.

– Утром, хотя сегодня и воскресенье, лейтенанту удалось получить копию результатов анализа крови, якобы сданного Октавио Эспосито, но в действительности их делали вы, – сказал детектив, обращаясь к Англаде. – Накануне вы сказали Глории, что не пойдете с ней, потому что собираетесь в лабораторию сдавать кровь. Подумаешь – обычное дело, простой анализ на антитела, к тому же вы оба знали, что здоровы. Почему не отдать пару капель своей крови, чтобы это подтвердить? Вы знали и то, что лаборатория уничтожает образцы крови через сорок восемь часов и, хотя труп Глории нашли слишком быстро, изучить их поподробнее уже не было возможности. Полиция лишь запросила данные о факте сдачи крови, чтобы проверить ваше алиби, – в справке всегда указывается группа крови, количество эритроцитов и лейкоцитов и есть там или нет антитела. И действительно, кровь была абсолютно чиста.

– Что вы хотите сказать? – вмешался Эспосито. Голос его дрожал, а в широко открытых глазах был заметен страх, все его черты выдавали крайнюю нервозность.

– Что это была не ваша кровь. Ваша кровь должна содержать антитела против вируса герпеса, следы которого некоторое время назад можно было заметить у вас на губе. Однако анализ их не выявил.

В комнате воцарилась тишина, будто в ней сейчас не находились четверо людей, – казалось, даже старинная деревянная мебель перестала поскрипывать и ветер остановился в оконном проеме, не осмеливаясь колыхать занавески. Все было кончено.

Купидо вынул из кармана пиджака фотокопию бланка с печатью лаборатории. Эспосито не двинулся с места – он и так прекрасно понимал, откуда эта справка, но Англада шагнул к детективу, вырвал листок у него из рук и пробежал глазами по написанному, расшифровывая медицинские термины, рушившие их тщательно сплетенную интригу-паутину, рожденную ненавистью и алчностью. Детектив посмотрел на Эспосито: губы адвоката, уже не изъязвленные герпесом, дрожали. Рот горестно искривился, не из-за следов, оставленных вирусом после отступления, – теперь он будет спать и набираться сил, подобно ужасным всеядным муравьям, пока что-либо не разбудит его и не заставит снова терзать несчастные губы, – а из-за тоски, стыда поражения и страха.

Купидо почувствовал упадок сил – как и всегда, когда он распутывал дело и понимал наконец мотивы, толкнувшие человека на преступление, но старался не дать пробудиться в себе сочувствию, так как хорошо знал способность некоторых злодеев выдавать себя за жертву, когда удача им изменяла. Рикардо подумал, что зло ведет себя внутри человека как герпес. Как вирус тихо спит, затаившись, пока болезнь, депрессия или какие-либо излишества не заставят его снова разъедать губы, так и зло дремлет в душе, чтобы вырваться наружу, пока ненависть или какое-то несчастье его не разбудят. Ни то ни другое не поддается лечению и сопровождает зараженного всю жизнь.

Англада оторвался наконец от бланка и посмотрел на Эспосито и донью Викторию, как бы прося о помощи. Затем сделал несколько кругов по комнате. Казалось, будто он отскакивает от стен, как мячик, и Купидо подумал, не ищет ли тот какое-нибудь припрятанное оружие. Англада был самым сильным из трех и, похоже, отказывался признавать поражение. В то время как донья Виктория сидела, ошеломленная услышанным, а Эспосито стоял, обхватив голову руками, Англада в любой момент мог кинуться к двери, словно волк, ищущий выхода из клетки. Кожаные жилет и брюки придавали ему угрожающий вид. «Что же медлит лейтенант? – подумал детектив. – Ведь они договорились, что он появится через десять минут после Англады». Купидо выторговал у лейтенанта эту уступку в обмен на информацию о деле лишь ради доньи Виктории. Он сочувствовал ей и считал, что обязан рассказать все сам, человеческим языком, без людей в форме и фотографов. Рикардо знал, что, совершив свое черное дело, убийца перестает думать о жертве, отгоняет угрызения совести и думает только о себе самом, о своем спасении, о том, как не быть разоблаченным и не угодить в ловушку. И Англада может напасть на него, если решит, что никто другой не знает правды. Но больше всего его удивил твердый голос доньи Виктории, когда она спросила:

– Сколько стоит ваше молчание?

Она повернулась к нему, выпрямившись в кресле, готовая к новой борьбе, для которой у Эспосито не осталось сил, готовая перевернуть все законы времени, различающие два живущих рядом поколения: молодость полна силы и честолюбия, а старость – страха. Купидо снова увидел ее широко раскрытые глаза, напряженную шею, лицо человека, отказывающегося принять поражение и потерять самое дорогое из того, что у него осталось.

– Сколько стоит ваше молчание? – повторила она.

– Оно не продается, – ответил детектив. Ему хотелось добавить, что он молчал бы только ради нее, оба адвоката не пробуждали в нем ни капли жалости.

– Кто еще знает об этом? – спросил Англада; должно быть, слова жгли ему горло. – Мы дадим вам достаточно денег, чтобы вы могли оставить работу и отдыхать до конца своих дней. Итак, кто-нибудь еще знает?

На секунду Купидо вспомнил о Молине. Он, наверное, себе на беду, поверил этим самым словам.

Прежде чем Рикардо успел ответить, в коридоре раздался крик и глухой стук, будто что-то упало на пол. В тот же миг дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гальярдо. Он, видимо, ожидал увидеть драку или еще что-нибудь в этом роде, потому что остановился возле косяка, удивленный царившим в комнате спокойствием. За лейтенантом столпились полицейские, крепко державшие Габино, тот поднял руки в наручниках, чтобы вытереть струйку крови, бежавшую из носа.

Гальярдо, не взглянув на детектива, направился к Англаде, представился и, пока на того надевали наручники, сообщил ему причину ареста – лейтенант очень ревностно относился ко всем формальностям своей работы. Англада смотрел в пол, – казалось, он не мог перенести такого унижения.

Тут раздался всхлип, и все повернулись к Эспосито. За толстыми стеклами очков сверкнули слезы, одна слеза побежала вниз и смешно повисла на подбородке. Он поднялся со стула, где до сих пор сидел, закрыв лицо руками – теми же самыми руками, которые не так давно орудовали охотничьим ножом, – и подошел к донье Виктории, не обращая никакого внимания на остальных – ни на Англаду, ни на лейтенанта с детективом, ни на полицейского, нерешительно переминавшегося рядом с ноги на ногу с приготовленными наручниками, – он смотрел лишь на старуху, неподвижно сидевшую в кресле. Он опустился на пол и, сотрясаясь от рыданий, положил голову ей на колени. Купидо знал, что слезы Эспосито не тронут старуху, что глаза ее останутся сухими. Он не представлял себе ее плачущей. Наоборот, ему казалось, она из тех, кого раздражают чужие слезы, потому что сами они всегда отказывают себе в этой слабости. Донья Виктория погладила молодого человека по волосам, не позволяя задрожать ни векам, ни рукам, словно доказывая: он еще может рассчитывать на ее силу. Затем подняла его голову и заставила взглянуть себе в глаза – он не должен забыть то, что она ему сейчас скажет, и то, что означают эти слова:

– Ты – мой сын.

Эспосито успокоился, будто ему отпустили грехи. Он поднялся с колен и покорно протянул руки для наручников. Затем все вышли, кроме Купидо и доньи Виктории, сидящей в кресле. Она пыталась собрать последние силы, необходимые для всего, что ее ожидало впереди, для еще более ожесточенной, длительной и тяжелой битвы, чем та, что она вела в течение двадцати лет.

– Думаю, я буду ненавидеть вас до конца своих дней, – вымолвила она, не глядя на Купидо, не глядя вообще ни на что, – взгляд ее потерялся в какой-то точке комнаты.

– Если так, это скрасит вам ожидание, – ответил детектив. Он искренне верил в то, что говорил, Купидо был полон сочувствия к сидевшей перед ним хрупкой, но твердой женщине, думая о том, что преступление – это боль не только жертвы и ее семьи, а еще и боль близких преступника, которые, несмотря на свою невиновность, вынуждены жить с этим всю жизнь.

– Сколько ему дадут?

– Двадцать или двадцать пять лет. Лет через восемь – десять за хорошее поведение ему позволят отлучаться на выходные. А еще чуть позже – вообще ночевать дома.

– Я буду навещать его каждый день. Больше у меня в жизни ничего нет. Я буду ждать.

Купидо осторожно закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Он зашагал, оставляя позади старую мебель, старые камни дома, а также его старую и несчастную хозяйку.

24

Земля начала резонировать, как барабан. Первые большие капли заколотили по его спине и ногам. Ударяясь о шлем, усиливавший звук, они, казалось, прямо-таки грохочут. Несмотря на то что обещали дождь, он решил прокатиться на велосипеде, потому что осень быстро кончится, а зимние холода обычно делают его ленивым. Кроме того, после четырех лет засухи – удушливой, губящей не только плоды, но и сами деревья, – он перестал воспринимать облака как предвестников дождей. За это время он неоднократно видел, как они скользят по небу и исчезают, не пролив ни единой капли, оставляя поля еще более жаждущими влаги, чем до своего прихода.

Но наконец с неба низверглась вода, заливая все вокруг и образуя на дороге лужи. По шоссе потекли ручейки грязи и масла, появляющиеся с первыми дождями и весьма опасные для машин и велосипедов. Купидо прильнул к рулю, сбросил скорость и думал лишь о том, как бы удержать равновесие. Гроза усилилась, и через пять минут ехать дальше стало невозможно. Он заметил недалеко от дороги сельский домик, направился к нему и спрятался под навесом над дверью. Там он прождал полчаса, но буря не утихала. Черные тучи наползали друг на друга, оккупировав все пространство над головой от горизонта до горизонта. Их электрический контакт с землей наполнял воздух запахом сварки или раскаленного железа.

Несмотря на то что Рикардо уже начал замерзать в промокших футболке и шортах, он подумал, что это удачный момент для дождя. Улетали аисты, стрижи и ласточки, и пришли первые вестники осени: крошечные оливки, похожие на козьи шарики, красноватые каштаны с очень острыми из-за засухи шипами, маленькие грибы, свернувшиеся коконом, и все остальное, что созревает или вырастает при прохладной погоде. Теперь, с водой, все изменится. От жизненных соков снова набухнут вены деревьев, листья, умытые и сверкающие, как стекло, опять воспрянут духом, крестьяне почувствуют приятную тяжесть глины, прилипающей к башмакам, умрут миллионы мух.

Как только дождь немного приутих, он снова сел на велосипед. Уставший Рикардо медленно крутил педали и по мокрому асфальту добрался до гаража без злоключений. Когда по обеим сторонам дороги показались первые городские домики, Купидо заметил: люди выглядывают из окон с улыбками на лицах, словно видят чудесный и давно забытый спектакль. Некоторые матери брали на руки маленьких детей, те протягивали ладошки к небу, чтобы ощутить незнакомое чувство падающей с неба воды.

Рикардо лег в горячую ванну, вытянув ноги и жалея, что рядом нет никого, кто потер бы ему спину и шею, уставшие после долгой езды на велосипеде. Он вытерся чистым полотенцем, вышел из ванной раздетым – одна из холостяцких привычек, как и тоскливые обеды на скорую руку или несвоевременный сон в течение дня, служивший причиной бессонницы по ночам, – и остановился перед встроенным шкафом в коридоре, где хранились пальто и зимняя одежда. Он выбрал тонкий свитер и, надев его поверх рубашки, ощутил легкий запах камфарного дерева и приятное раздражение от шерсти на шее и руках, с которым у него всегда ассоциировалось наступление холодов. Купидо взглянул на себя в зеркало и, несмотря на то, что выглядел хорошо – загорелый и стройный благодаря гимнастике, как курортник после отпуска, – опять почувствовал пустоту, обычно заполнявшую его по завершении дела, то же ощущение накатывало на него в студенческие годы, когда в июне заканчивались занятия и экзамены, – замешательство, потому как не знаешь, куда девать огромное количество свободного времени, хотя столько всего было запланировано. После долгих дней вопросов и разговоров Рикардо наконец вернулся к одиночеству.

Надев пиджак, Купидо почувствовал что-то во внутреннем кармане. Он полез туда, вытащил почти полную пачку сигарет и очень удивился находке, так как чуть больше недели назад обшарил всю одежду в поисках хоть какого-нибудь курева. Он удовлетворенно улыбнулся, глубоко вдохнул приятный аромат табака, взял в рот сигарету и снова посмотрелся в зеркало. Рикардо увидел какой-то несуразный, давно канувший в прошлое образ. Он швырнул пачку в мусорную корзину и вышел на улицу.

Дождь все не кончался, и детектив, прячась под зонтом, добрел до казино. Алькалино разговаривал с двумя мужчинами, но, увидев Купидо, тотчас приблизился, будто как раз его-то и ждал.

– Надо же – так по-идиотски лишиться миллиона! – сказал он. – Сегодня я угощаю.

Алькалино подозвал официанта и, не спрашивая пожеланий Купидо, заказал две рюмки коньяку, при этом он что-то невнятно пробормотал о дожде и холоде.

– Хорошенькое у тебя занятие! – добавил он. – Вроде бы тебе должны платить за то, чтобы ты докопался до правды, а когда тебе это удается, денег ты не получаешь. Думаю, тебе надо подыскать другую работу.

– Тогда у меня будет меньше поводов встречаться с тобой, – ответил Рикардо, смеясь. Он был благодарен Алькалино за информацию о браконьере, слышавшем выстрел, и решил, что такие слова – самый удачный способ выразить свою признательность. От любых других ее форм тот бы наверняка отказался. Однако его друг был прав: несмотря на контракт, Купидо не мог идти в тюрьму и требовать у Англады обещанный миллион за раскрытие убийства Глории.

– Сегодня твоя очередь рассказывать. Я плачу, ты говоришь, – предложил Алькалино, быстро осушив рюмку.

– И что ты хочешь знать?

– Все. Кто убил первую девушку?

– Эспосито. Англада обеспечил ему превосходное алиби, но дневник Глории раскрыл мне его промах: она хотела поехать в Бреду на выходные вместе с ним, но Англада отказался, сославшись на то, что идет делать анализы. В тот момент он уже знал: на следующий день Глория умрет, поэтому мог соврать что угодно. Эспосито потом говорил, что это он ходил в лабораторию. Они выбрали многолюдную клинику, где каждый день полно народа. Англада надел толстые очки, как у Эспосито, возможно, парик (ведь у него очень короткие волосы), нарядился, как приятель, и выдал себя за него. Пусть никто не запомнил его лица, никто бы не осмелился присягнуть в суде, что это был не Эспосито. У них одна группа крови. Как они и предполагали, кровь оказалась чистой, но тут крылся их второй промах: в крови должны были обнаружиться антитела против вируса герпеса, которым страдал Эспосито. Вторую девушку убил Англада. Услуга за услугу. Приемный сын доньи Виктории еще верил в то, что подобные убийства предотвратят окончательную экспроприацию земель, что никто больше не сунется в заповедник. Их союз был эдаким симбиозом – так птички чистят крокодилам зубы, а те их не едят.

– А донья что-нибудь знала?

– Нет, хотя, может, подозревала.

– А кто убил Молину?

– Эспосито, у которого в предыдущих двух случаях было неплохое прикрытие. Он застрелил охранника из старого ружья, что хранилось у них в доме.

– Но за что?

– Это выстрел Молины услышал твой браконьер. Молина нелегально торговал охотничьими трофеями – головами оленей. В то утро он столкнулся с Эспосито, все понял и потребовал плату. Они дали ему денег в обмен на молчание, но он был уже обречен. Кстати, поблагодари своего браконьера, он мне очень помог.

– Я же тебе говорил, – с гордостью сказал Алькалино. Потом сделал паузу, явно что-то обдумывая, и спросил: – Эти адвокаты были такими друзьями?

– Да, странная дружба, скорее, полное взаимопонимание, как между людьми, страдающими одной болезнью. Лейтенант уже их расколол. Говорит, намекнул каждому, что другой его сдал, и они действительно начали валить все друг на друга. Кажется, у Эспосито вырвалось что-то вроде: «Я пошел на убийство, чтобы получить обратно земли». Когда такие мысли падают в почву, хорошо удобренную ненавистью, то быстро дают ростки, начинается цепная реакция, которую уже не остановить. Эспосито сделал первый шаг, не особо задумываясь о последствиях, Англада сделал еще два, и снова настал черед его приятеля. Они дополняли друг друга еще во времена учебы.

– Как птицы и крокодилы, – вспомнил Алькалино.

– Эспосито не раз помогал другу на экзаменах. Англада же был одним из немногих в группе, кто его принимал. Они были настолько разные, что им даже не из-за чего было соперничать. Англада мог пить как сапожник, Эспосито же начинало рвать после пары рюмок; Англада крутил романы с однокурсницами, а Эспосито даже не пытался, будучи уверенным, что его отвергнут; Англада хвалился тем, что побывал во многих странах, а Эспосито не знал иного маршрута, кроме ведущего из Мадрида в Бреду. Как две стороны одной монеты.

– Да, мелочовка, – подытожил Алькалино.

Купидо был готов прояснить остальные детали дела, которые Алькалино потом будет сообщать всем, как информацию, доподлинно известную лишь ему одному, опровергая фантастические слухи, что вырастают вокруг любого преступления, но детектива удивил комментарий приятеля.

– Я понимаю, какими мыслями руководствовался Эспосито. Я сам сказал тебе, что ответ надо искать где-то здесь, – не без гордости заметил Алькалино. – Но я не понимаю мотивов Англады.

Купидо глотнул коньяку.

– У каждого из нас есть пунктик, больное место, на которое мы не позволяем давить никому, хотя со стороны иногда бывает трудно поверить, что из-за такой малости можно убить. Глория обманывала его не раз, и он это знал. Но речь шла о делах давно минувших дней, когда их отношения еще не были такими серьезными. И вот, в минуту слабости, она рассказала ему о коротком романе с неопрятным и никчемным типом, что для Англады было настоящим унижением. Я тоже не понимаю, почему именно в тот момент Англада отреагировал так бурно. С чем это сравнить? Скажем, человек тратит все силы на укрепление дома, чтобы его не разрушил ураган, а после бури вдруг раз – и отваливается какая-нибудь дверная петля, и хозяин уже не может найти в себе силы, чтобы ее поднять. Переживания и страдания прошлого вдруг становятся насущными, ведь он истратил последние силы, пытаясь избавиться от них. Англада не мог перестать любить ее и в то же время был не в состоянии снова терпеть обман. Он метался между мыслями о прощении и ненавистью, наверное заранее понимая, что верх одержит именно ненависть, и тут в одном из мадридских судов встретился с Эспосито. Во время того небольшого инцидента с пожаром в заповеднике они уже мельком виделись, но не успели толком поговорить. Теперь они пошли вместе пообедать, вспомнить студенческие годы и рассказать друг другу о своей жизни. Эспосито рассказал о тяжбе за земли Патерностера – именно там часто гуляла Глория, – об опасениях, что суд решит экспроприировать их и превратить в туристическую Мекку, и о намерении сделать что угодно, лишь бы помешать нашествию туристов. Упомянул он и о своих маленьких диверсиях. Этот обед положил начало их союзу. Когда Англада встретился со старым приятелем, все, что он воображал во время самых мучительных приступов ревности, вдруг стало приобретать вполне реальные очертания. Потом они еще не раз встречались. Оба были адвокатами и продумали все так, чтобы ни на одного из них не упало подозрение. Вполне исполнимый план созревал быстро. Если тогда Англаду еще терзали сомнения, чуть позже ненависть совсем лишила его рассудка.

– Мы все склонны помнить скорее зло, чем добро, – произнес Алькалино, глядя на Купидо своими маленькими серьезными глазами. Он жестом попросил у официанта еще одну рюмку коньяку и легонько взболтнул его, вдыхая аромат.

– Опять то же самое – вечное дело о любви и измене. Люди не очень оригинальны. Все те же старые чувства в новых сердцах, та же уверенность, что идешь по нехоженому до тебя пути.

– Это как сны, – сказал Алькалино. – Мы думаем, что каждую ночь с нами случается что-то новое. Но достаточно проснуться, чтобы убедиться: это все те же старые кошмары.

– Да, все те же кошмары.