Текст книги "В лесной глуши"

Автор книги: Эухенио Фуэнтес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Эухенио Фуэнтес
В лесной глуши

1

Она оглянулась просто так, безо всякой причины – просто легкий холодок пробежал по спине. Ни тени, ни звуки, ни запахи не мешали ее спокойной прогулке, но что-то неясное, неуловимое вдруг напугало и заставило повернуть голову. Одиночку в лесу всегда поджидает волк, подумала она, удивившись собственному страху. За время ее прогулок по Патерностеру такое с ней было впервые. Она хорошо знала эту часть заповедника, и хотя здесь случались с ней и неприятности – костер, по их с Маркосом вине однажды в ветреный день чуть было не переросший в пожар, пораненная при падении нога и то, как она увидела повешенного оленя, у которого собака вылизывала семя, – все это были отдельные эпизоды, результаты неосторожности или жестоких нравов и никогда – чья-то злая воля. Поэтому она задержала шаг, несколько раз глубоко вдохнула, прислушалась к звенящему безмолвию леса и в первый раз с тех пор, как вышла из отеля полтора часа назад, нарушила тишину, громко сказав:

– Здесь никого и ничего нет. Бояться нечего.

Однако спокойствия ей это не добавило. Она с удивлением заметила, что сердце заколотилось быстрее, а слово «страх» клещом вгрызлось в мозг и не желало отпускать его. Она вспомнила, что написала тремя неделями ранее в дневнике: «Страх – отнюдь не невинное чувство», и почувствовала, что посреди леса, в одиночестве, избавиться от него будет нелегко.

Решив прогуляться после завтрака, она запланировала подняться до пещер с наскальной живописью в Юнке, там подкрепиться холодным обедом, заранее положенным в маленький рюкзачок еще в отеле, и изучить кое-какие детали, нужные ей для завершения картин. А перед тем как вернуться, у нее еще будет время подумать о своих отношениях с Маркосом, подумать спокойно, созерцая неповторимый пейзаж, при виде которого невозможно поверить, что существуют зараженные реки, черный дым в небе, загрязненные ядовитыми отходами поля. Она надела удобные непромокаемые сапоги, холщевые брюки, светлую рубашку мужского покроя, кепку и отправилась в путь. Все было так же хорошо, как и во время предыдущих прогулок, поэтому она не желала поддаваться нелепому чувству страха. Она понимала: очень легко испугаться, одиноко шагая в чаще леса, но напомнила себе, что она сильная и независимая девушка, что после смерти отца одна живет в мадридской квартире и открывает дверь, не спрашивая «кто там?», что презирает боязнь темноты и двойные засовы, а еще больше – малодушный подозрительный взгляд, который свойственен одиноким женщинам, вздрагивающим от каждого дверного звонка в ожидании беды. Она шла полтора часа с лишним и без особого сожаления повернула бы назад, но подозревала, что если сейчас вернется в отель, то больше никогда не осмелится отправиться гулять одна, потому что знала: память часто играет с нами злые шутки. Она подтянула лямки рюкзака, отхлебнула воды из фляги и решительным шагом продолжила путь.

Через пять минут лесная дорога, накатанная машинами, вывела к большой прогалине, а оттуда разделилась на две тропы. Левая, более широкая, спускалась к озеру. Не останавливаясь, она пошла по правой, поднимавшейся к пещерам с рисунками, и снова затылком почувствовала, будто кто-то наблюдает за ней, желая удостовериться, что она следует заранее выбранным маршрутом. Опять засомневавшись, не стоит ли вернуться, она ускорила шаг, хотя и понимала, что уж здесь-то вероятность встретить кого-либо ничтожно мала – по этой пустынной тропе почти никто не ходил, все предпочитали гулять по долинам и холмам, глазея на крупных зверей заповедника, которые в больших количествах паслись у болота и позволяли фотографировать себя, не слишком опасаясь людей. Капля пота сползла у нее по лбу и скользнула между бровями к носу. Она вытерла ее рукавом и, сама не зная почему, может, чтобы определить положение солнца, подняла глаза к небу. Очень высоко, в лазурной утренней вышине медленно парили два коршуна, сытые и довольные, видимо переваривая мышь, змею или какую-нибудь падаль, съеденную на рассвете. Ее всегда удивляло и восхищало великолепие и многообразие птиц, встречавшихся в заповеднике, причем их здесь было гораздо больше, чем других животных, – подчеркнуто безразличный ко всему коршун, величественный орел, изящный, белогрудый, будто с салфеткой на шее, стервятник, высокомерный черный аист с клювом, полным лягушек, гриф, сладострастно и методично пожирающий падаль, сокол, пикирующий на головы своих жертв с высоты, проворный и элегантный стриж, наглая сорока, молчаливый ястреб, рассекающий тюль неба острыми ножницами своих крыльев, иволга с вибрирующим колокольчиком в горле, куропатка, которая, взлетев, так хлопает крыльями, будто у нее ломаются кости... Она всегда считала их лучшим доказательством того, что этот клочок земли сохранился в первозданном виде, чистый, незагрязненный. Птицы были свободны, и если уж появлялись в Патерностере, так потому, что здесь еще осталась природная среда, почти исчезнувшая во всех других местах. Можно искусственно создать зону обитания для кабанов или оленей, огородив ее забором, но невозможно огородить кусок неба, чтобы там жили и размножались хищники. Как хорошо, подумала она, что это место не слишком известно, а то каждое воскресенье здесь ходили бы толпы туристов; хотя сейчас она была бы не прочь услышать поблизости голоса, крики детей, смех, даже треск радио, транслирующего футбольный матч, потому что все еще не избавилась от преследующего ее страха. Она слышала, что заповедник вот-вот должны объявить национальным природным парком или чем-то в этом роде, и спросила себя: конечно, планы замечательные, но сможет ли она в будущем вот так, свободно, в одиночестве бродить по здешним тропам безо всяких помех и навязанных маршрутов? Она уловила шум за спиной и вновь ощутила прилив страха. Ей показалось, будто треснула сухая ветка, но она повторила себе, что это вовсе не повод бояться. Наоборот, лес излучал угрозу, когда погружался в звенящую тишину, а не когда был полон звуков. Она снова почувствовала сухость во рту, остановилась, чтобы сделать глоток из висящей на поясе фляги, и заметила в прохладной воде привкус пыли, попавшей ей в рот за время прогулки. Лес воистину чудесным образом обострял все чувства, притуплявшиеся в городе, помогал, будто заново, ощутить каждую, самую маленькую частичку своего тела. Закрыв флягу, она вспомнила, что ни в каком другом месте не получала такого наслаждения, занимаясь любовью, как посреди леса – на траве или в палатке, поставленной возле укромного озерного залива, где потом купалась голая, каждой порой кожи впитывая прохладу свежей воды. Она вспомнила о нем и о его отказе провести вместе эти выходные; она хотела просто поговорить с ним без свидетелей – о том, что между ними не ладилось, поговорить безо всяких взаимных упреков и слез. Она опустила голову, чтобы повесить флягу на пояс, а подняв ее, увидела фигуру человека, возникшего из ниоткуда, он бросился на нее с ножом в руке – грозным пастушеским ножом, лезвие которого со временем темнеет и теряет свою прямизну, но, заточенное о гранитный камень, становится еще более страшным смертоносным оружием. Она закричала и попыталась защититься, выставив перед собой руки. Боль в запястье настигла ее на мгновение раньше, чем боль в левой груди, – она ясно почувствовала, как, разрывая нежную плоть, сталь вонзается в тело. В ту же секунду ее забил озноб и во рту появился неприятный вяжущий привкус. Нож вышел из груди, чтобы нанести новый удар в основание шеи. Она ощутила, как холодная сталь вгрызается в сухожилия и хрящи, как внутри что-то обрывается, а вместо крика изо рта вырывается нечленораздельное животное клокотание. Ее удивило охватывающее тело тепло, оно разлилось по груди и обожгло горло, будто она глотала что-то горячее и липкое, совсем не похожее на воду, которую пила минуту назад, и это ощущение вызывало у нее нестерпимую тошноту. Теперь она поняла, что умрет, поняла, что знала это с того самого момента, как свернула с лесной дороги на тропу, ведущую к пещерам. Она протянула руки навстречу своему палачу и изо всех сил вцепилась ему в одежду, оставив грудь совсем беззащитной перед ножом. Она укололась о какую-то булавку и, не зная почему, сжала пальцы еще сильней, будто этот укол мог заставить ее забыть о боли в горле. Ей показалось, что она падает назад и тонет в ярко-красной реке; через мгновение она уже ничего не чувствовала.

В то утро она услышала выстрел, а с тех пор, как жила в лесу, знала, что выстрелы означают кровь. Еще из своей норы она услышала крик женщины и чуть позже – дребезжащий шум удаляющейся машины, с помощью таких обычно передвигались человеческие существа. Некоторое время она спокойно вслушивалась в тишину, улавливая малейшие колебания почвы, и просидела так, неподвижно, несколько часов в темноте, сдерживая голод, возраставший от сознания, что где-то близко находится мясо.

Крыса высунула из норки черную мордочку и крошечными глазками окинула пустынный пейзаж. Все на своем месте – деревья и солнце, насекомые и пыль. Она сделала шажок наружу и подняла голову. До ее ноздрей доплыл легкий и душистый аромат крови, о котором она мечтала с тех пор, как услышала выстрел. Тем не менее двинуться вперед она пока не решалась. Эхо человеческих голосов отчетливо долетало до нее снизу, с поляны, но на таком расстоянии эти голоса не слишком ее беспокоили. Крыса боялась не самого человека, а его смертоносных машин. Безоружный, человек был чрезвычайно неуклюжим, слепым как крот, с никудышным чутьем и смехотворной медлительностью. Она вспомнила пса из города, где раньше жила: он всегда был гораздо проворней ее сородичей и убивал их, валя с ног одним мощным ударом. А потом даже не ел. Пока люди с поляны ее не заметили, беспокоиться не о чем.

Крыса снова огляделась вокруг, а затем посмотрела на небо. Она знала, что там обитают главные враги – степенные грифы, постоянно таскающие падаль своим вечно голодным птенцам. Однако в небе никого не было. Она решительно выскочила из норы и пробежала до ствола сосны. Крыса не могла ждать ночи. Легион ночных грабителей, таких же, как она, конечно, слышал выстрел, чуял кровь и уже ждал в своих убежищах наступления темноты, чтобы наброситься на останки или на мелких животных, что придут на приманку.

Порыв ветра принес ей более сильный запах. Теперь он смешивался с прекрасным ароматом, уже знакомым ей, – так пахла одежда человеческих существ и мусор, который они оставляли в лесу. Она снова посмотрела на небо перед тем, как быстрыми перебежками добраться до своего ужина. Крыса затаилась в кустарнике и огляделась. Там лежало тело, огромное, свежее и мягкое, его было достаточно для того, чтобы кормиться в течение всего года. Одна беда – трупы человеческих существ разлагались с непомерной быстротой, испуская тяжелый смрад, который даже она была не в состоянии вынести. Ничто в теле не выдавало признаков жизни – вряд ли это ловушка. Мухи, верные спутники смерти, уже облепили губы. Перед зрелищем еды и острым запахом крови голод крысы стал нестерпимым. Она беспечно двинулась вперед, подбежала к телу и обошла вокруг, дрожа от разыгравшегося аппетита и удовольствия, как приглашенный на обед к королю нищий, который при виде обилия яств не знает, с чего начать.

Она встала на задние лапки, передние поставила на лоб трупа, так что кончики усов скользнули по холодным и расширенным от ужаса зрачкам, но тут же отпрянула, напуганная пристальным взглядом. На лбу остался земляного цвета след от трех ее маленьких пальцев.

Притаившись возле шеи, крыса снова осмотрелась – нет ли поблизости более сильных соперников. Убедившись, что не придется делить добычу с другими, она метнулась к ногам. Крыса застыла у подошвы и оставила без внимания источаемый ею запах ящериц. Она взобралась на один из сапог и оттуда осмотрела огромное тело, принадлежавшее теперь только ей одной. Если бы она могла, она бы утащила его и спрятала в своей норе. На секунду крыса позавидовала муравьям – не их силе, а крепкому, хорошо организованному сотрудничеству в пополнении съестных припасов. Но свойство ее племени – жестокая борьба между сородичами за территорию и еду. Одним прыжком она очутилась на коленях девушки и медленно пошла, чувствуя под лапами гладкие и мясистые бедра, которые с удовольствием попробовала бы на вкус, не мешай ей прочная ткань. Запах мочи повлек ее выше. Крыса продвинулась на несколько шажков вперед, обнюхала темное пятно на брюках, и у нее еще сильнее потекли слюни. Это был запах ее предыдущего дома в городе, откуда ее прогнал свирепый пес и стальные машины. Крыса лизнула влажные брюки и царапнула живот под ними, пьянея от удовольствия, а затем продолжила путь. Она добралась до груди, окунула морду в кровь первой раны и, смакуя алую жидкость, подняла голову. Кровь была не такая густая, как у оленей, более сладкая. Крыса собиралась начать пир, когда увидела нож, торчащий из шеи, немного дальше. Обуреваемая желанием, не видя ничего вокруг, не внимая никаким другим инстинктам, кроме зова своего брюха, крыса вонзила острые зубы в растерзанную плоть возле ножа и откусила маленький кусочек. Никогда она не ела такого приятного, такого нежного мяса. Будто гиена, она проглотила кусок, не прожевав, и снова жадно рванула зубами мясо, опираясь на испачканные кровью передние лапы. Все это принадлежало ей, это было ее находкой и ее собственностью. Крыса почувствовала бешеную ненависть к мухам, обжившим раны и ворующим у нее еду. И тут она услышала приближающиеся шаги и, не переставая жевать, поднялась на задние лапы. Она все время слышала человеческие голоса, далекие, но теперь один из них приближался. Крыса увидела огромное враждебное существо, которое в нерешительности остановилось и наклонило голову, конечно тоже прикидывая, чем бы поживиться. Затем существо снова двинулось в ее сторону. Сомнений не было: оно шло сюда, оно заставит ее бежать, бросить пир. Вечно одно и то же. Такова судьба их племени: заглянуть в рай – и немедленно быть изгнанными из него; мечтать стать орлами – и жить как кроты. Она алчно оторвала два кусочка и спрятала во рту. Затем, с надутыми щеками, сделала прыжок и побежала, снова ища убежища под землей.

Несколько мальчишек от двенадцати до четырнадцати лет подъехали к поляне на горных велосипедах. Там они спешились и, смеясь, уселись в тени сосен на окаменевшую после нескольких лет засухи землю, чтобы подкрепиться бутербродами, принесенными в небольших разноцветных рюкзаках. Был конец октября, и дни становились слишком короткими. Болтая и отпуская шутки, они поели и выпили крепкое, как мадера, вино, тайком взятое из дома, при этом все изображали, что оно им очень нравится. По окончании трапезы кто-то вытащил пачку сигарет, и некоторые закурили, сдерживая кашель. Несколько минут они решали, отправиться к пещерам сразу или подождать, пока уляжется пища. А так как самое легкое обычно – ничего не делать, ребята решили полчасика отдохнуть и посвятить время своим детским развлечениям, которые зачастую бывают довольно жестоки. Они вытащили тюбик клея, припасенный на случай прокола камеры, а затем трое из них пошли искать палочки-рогатины. Другие расчистили от травы и камней круг радиусом в полметра, обложив его дерном и сухими веточками.

После этого все разбрелись по сторонам, высматривая под камнями скорпионов. День клонился к закату – самый подходящий момент для такого рода охоты, но и самый рискованный: из-за жары токсичность их яда увеличивалась, так что ужаленному мало бы кто позавидовал. Немного погодя в мисках из-под еды ребята принесли двух скорпионов и бросили в круг. Те, скорее от испуга, чем от злобы, неистово забегали, пытаясь найти выход с чистой площадки, где не было тени и нельзя было спрятаться от этих огромных существ, наблюдавших за ними сверху. Попытки убежать не удавались, потому что маленькими рогатинами их снова и снова возвращали в центр круга. Кроме того, один из мальчиков разжег огонь – несмотря на висящие повсюду запретительные знаки – из заранее приготовленных сухих веточек. Напуганные дымом, скорпионы застыли в неподвижности, обманчиво покорные. Вряд ли кто-то мог предположить, что их железы сейчас напряженно работают, чтобы произвести как можно больше яда.

Игра началась. Два мальчика зафиксировали скорпионов на месте, крепко держа рогатинами. Третий открыл тюбик с клеем и осторожно, но четко и уверенно – видно, не впервой – выдавил на острое и кривое жало каплю, которая тут же затвердела. Рогатины убрали, и скорпионов освободили. Те какое-то время не шевелились, вычисляя, что же им следует предпринять, все еще напуганные исполинскими фигурами и запахом гари, исходившим от ограждения, но, несомненно, верящие в силу своего яда и свою непреклонную отвагу. Мальчик, капавший клей, поднес к ним руку. Оба скорпиона приняли оборонительную стойку, жало к жалу, прикрывая друг друга спинами и готовясь принять бой с огромным врагом, кости и сухожилия которого были в тысячу раз мощнее, чем их собственный хрупкий скелет. Когда палец приблизился, скорпионы приподняли брюшко над землей и выпустили против пальца жала, но теперь они походили на маленькую копию пастушеской палки с увесистым шаром на конце и не могли уколоть, только били, как крошечные кулаки. Вызывая бурное веселье детей, скорпионы несколько раз ударили по пальцу, потом остановились передохнуть, приведенные в замешательство твердым наростом, появившимся на кончике жала. Мальчишки начали дразнить их пальцами и приставали к ним, пока те совсем не выбились из сил, пытаясь защититься и уже осознавая, какую шутку с ними сыграли. Двое мальчишек положили скорпионов на ладони, приблизили к лицу и, рассмотрев, бросили на землю, чтобы раздавить ногой. Не наигравшись вволю, словно им встретились недостаточно свирепые противники, ребята отправились искать под камнями очередную пару. Они разошлись вокруг поляны, а двумя минутами позже раздался крик одного из них. Мальчик прибежал к остальным, будто ища защиты. Все было подумали, что его ужалил скорпион, когда тот сунул руку под камень, но он сказал:

– Там мертвая женщина.

Парень был белым как полотно, и все поняли, что это не шутка.

Затем, поднеся руку к своей шее, он проговорил:

– У нее нож в горле.

Солнце опустилось за гребень Юнке, и в темноте пришлось включить электрогенераторы. Время от времени вспышки фотокамер освещали пеструю и необычную для потревоженных среди ночи птиц картину. С дюжину людей, почти все в полицейской форме, которых тремя часами ранее привела сюда ватага мальчишек, передвигались среди деревьев, изучая каждую деталь, каждую примятую травинку, каждую сломанную ветку, каждый сдвинутый камень.

К высокому молодому мужчине в штатском, который разговаривал со следователем и судмедэкспертом, уже приехавшими забрать тело, приблизился человек в форме сержанта.

– Мы осмотрели все вокруг три раза, лейтенант. При таком освещении нам здесь больше делать нечего.

Мужчина в штатском посмотрел на следователя, ожидая его решения. Тот кивнул головой в знак согласия, и тогда сержант разрешил подойти двум санитарам в белых халатах. Санитарная машина стояла ниже, на развилке, откуда брала начало тропинка. Они осторожно подняли тело и положили на брезентовые носилки. Круглые алюминиевые трубки блестели, отражая свет электрических лампочек.

– Будто кто-то специально ждал этого момента. До конца прошлой недели здесь постоянно кружил патрульный вертолет, – сказал лейтенант, глядя на посиневшее лицо, нож с деревянной рукояткой, торчащий из шеи (никто не имел права трогать его, пока не явятся эксперты из Мадрида), а также следы земли с кровью, которые крыса оставила на лбу и на светлой рубашке жертвы.

Санитары поспешили накрыть тело простыней. Даже они, привыкшие к изуродованным трупам на дорогах, казалось, были потрясены этим диким и жестоким убийством.

– Погодите, – прервал работу санитаров следователь, склоняясь над носилками. – По-моему, у нее в руке что-то есть.

Прошло больше двенадцати часов, и пальцы, плотно сжатые в кулак, уже успели застыть. Суставы были чуть белее, чем остальные участки кожи, это означало, что кулак не пустой.

– Может, хоть какой-нибудь след, ну хоть что-нибудь, – пробормотал лейтенант сквозь зубы.

Судмедэксперт с усилием, начиная с мизинца, стал разгибать пальцы. Вскоре все увидели, что из подушечки среднего пальца торчит маленький металлический предмет, заблестевший в свете электрических лампочек и направленных на него фонарей. Это был значок. Сержант взял его пинцетом и, перед тем как спрятать в небольшой пластиковый пакет, показал следователю и лейтенанту. На круглом значке был изображен красный запрещающий знак. Внутри него, под рисунком маленького атолла в Тихом океане с поднимающимся ядерным грибом, было выведено слово МУРУРОА[1]1
  Атолл Муруроа – с 1966 по 1996 г. французский полигон для испытаний ядерного оружия. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. Партию таких значков выпустили несколько месяцев назад – их носили те, кто протестовал против ядерных испытаний, проведенных французами.

Лейтенант склонился над трупом и обследовал обе стороны окровавленной рубашки, ища след от значка, который мог остаться на ткани, хотя интуитивно чувствовал, что ничего не найдет.

– Полагаю, у нас уже есть нечто, – сказал он.

– Да, – скептически ответил старый сержант. – Именно нечто.

По сигналу врача санитары подняли носилки и пошли тропинкой до прогалины, где их ждала машина. Фотограф еще несколько раз сфотографировал место преступления, запечатлев на пленку сухую траву и ветки, примятые телом, чей силуэт уже был выведен на земле тонкой линией белой извести.

– Полагаю, мы можем идти, – сказал лейтенант. – Оставьте здесь трех человек. Завтра, при дневном свете, нужно будет снова все осмотреть уже более тщательно. Надо привезти металлоискатель и пройтись с ним вокруг.

Они направились вниз, к джипу. Машина «скорой помощи» уехала. Лейтенант вытащил из бардачка документы погибшей, которые приказал изъять в отеле «Европа», где она провела прошлую ночь. С маленькой фотографии ему улыбалась привлекательная девушка со светлыми волосами, прядками падающими на лоб. Он снова прочитал ее имя – Глория Гарсиа Карвахаль, – дату рождения и адрес. И с облегчением подумал, что на сей раз не ему придется выбирать слова, сообщая родителям, чьи имена значились на обороте странички с мадридским адресом, о постигшем их несчастье. Это его высокомерные коллеги из столицы должны будут снять фуражку, опустить голову и выразить соболезнование. Лейтенант не пустил сержанта на водительское сиденье, а сам сел за руль, и они начали спускаться по земляной дороге.