Текст книги "Туринская плащаница"

Автор книги: Этьен Кассе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Палатка Людовика IX в развалинах древней римской крепости была просторной и высокой. У входа развевалась эмблема с золотыми лилиями на красном бархате. В пятидесяти шагах от шатра короля стояла дюжина воинов.

Когда юного Жана-Пьера де Вуази ввели в королевскую палатку, рыцарь замер на мгновение.

Хоть горел огонь во многих серебряных жаровнях, хоть поблескивало бессчетное множество свечей, в шатре было сумрачно. Ложе короля было со всех сторон окружено знатными крестоносцами и священниками, среди них стояли сыновья короля, его младший брат Альфонс Пуату, королевский племянник Роберт Артуа, а также король Наварры. И только спустя несколько мгновений Жан-Пьер увидел изможденную фигуру на ложе — это был Людовик IX. Словно издалека доносилась молитва священника.

Людовик IX тяжело дышал, его губы дрожали. Тонкая струйка слюны стекала из уголков его рта. Из глаз монарха текли слезы.

В этот момент в шатер вступил епископ Турский в сопровождении двух священников. На голове его была митра, а в правой руке золотой цимборий. Епископ приблизился к ложу умирающего. Руки монарха мелко дрожали. Епископ открыл цимборий и протянул королю гостию, а священники упали на колени.

Дыхание короля становилось все тяжелее, грудь вздымалась и опускалась с большим трудом. Правой рукой король в отчаянии прижимал к сердцу деревянное распятие.

Внезапно кто-то сказал Жану-Пьеру:

–    Приблизьтесь, барон де Вуази, передайте ваше послание...

Адмирал Флоренц де Веренн склонился перед королем:

–    Сир, это Жан-Пьер де Вуази, младший сын барона Рэде, Пьера III де Вуази. Он доставил вам послание эмира Тунисского, Аль-Мустанзира, чьим заложником стал в недавнее время.

Жан-Пьер упал перед ложем умирающего короля на колени, желая поцеловать дрожащую руку Людовика.

–    Не подходи близко, сын мой, избегай опасного для твоей жизни прикосновения к моему телу... — задыхаясь, прошептал король.

–     Нет! Нет! — с жаром возразил юный барон. — Дозвольте мне поцеловать вашу руку, сир! Не бойтесь за меня! Ваши заслуги перед Христом охранят меня от болезни. Ибо спешил я предложить вам мир от эмира Туниса. Аль-Мустанзир клянется и впредь с добротой и почтением относиться к христианам в своих землях. А еще обещает эмир, что не придет на помощь султану Бибару, если армия крестоносцев двинется на Египет. – С этими словами Жан-Пьер положил на королевское ложе послание Аль-Мустанзира.

–     Мир... мир... — закашлялся король. Казалось, письмо эмира очень взволновало его. Лицо Аюдовика было бело, как мрамор.

–     Следуйте за мной, мои отважные воины! — внезапно прохрипел король; в глазах его появился странный блеск. А голова в волнении начала метаться из стороны в сторону. — Вот он, крест... там, за той стеной... О Гроб Христов! Трепещи, нечистый, неверующий народ! Крестоносцы, разрушьте, уничтожьте эти стены!

–     Он бредит... — прошептал король Наваррский.

Король со свистом втягивал в легкие воздух.

–     Это твой дворец небесный, да, Иисус? — прошептал Людовик. Его глаза были открыты и во что-то вдали жадно вглядывались. Щеки короля внезапно раскраснелись, как будто кто-то ударил его по лицу. – О блаженный Сион, приветствую тебя!

–     Отец! Не покидай нас... – умолял дофин.

Властитель Франции отдал душу Творцу всего сущего.

Только сейчас слезы хлынули из глаз Жана-Пьера.

–     Он умер! Какая смерть! — прошептал король Наваррский.

–     Так умирают святые! — отозвался Альфонс Пуату.

Епископ Турский подошел к смертному одру короля и двумя пальцами закрыл глаза монарха. После этого священник опустился на колени и произнес:

–     О святой король! Какие же страдания оставил ты нам в наследство!

Людовику IX, властителю Франции, было пятьдесят шесть лет.

Вернувшемуся во дворец эмира Алъ-Мустанзира заложнику Жану-Пьеру де Вуази было очень плохо. Его колени дрожали, тело содрогалось от рвоты. Голова юного крестоносца раскалилась, словно железо на огне в кузнице.

–     Я целовал руку моего короля... — прошептал он встревоженному не на шутку ибн Вазилю. И потерял сознание.

Чуть не случившаяся катастрофа

Плащаница оставалась самым ценным достоянием Савойского дома, выполняющим роль фамильного талисмана. А потом произошла катастрофа. В ночь с 3 на 4 декабря 1532 года в святой капелле в Шамбери вспыхнул страшный пожар. Убийственное пламя поглощало все вокруг. Плащаница Христа, находившаяся в капелле, хранилась в закрытом серебряном ларце-ре– ликварии. Сам ларец стоял за толстой железной решеткой. По иронии судьбы излишняя предосторожность весьма часто бывает губительна, а не спасительна. Плащаница должна была погибнуть, уж слишком быстро распространялось пламя. Оно бушевало уже около шести часов. Монахини были так перепуганы, что не успели даже позвать ключаря. Они сами более двух часов старались спасти святыню. Обильно поливали водой серебряную раку, но ничто не помогало. Спасения как будто не было.

Но плащаница не погибла: шамберийский кузнец ворвался в горящую капеллу и выломал решетку. Драгоценную реликвию вынесли из церкви один из посланников герцога Савойского и двое священников. Чудом вынесли, ведь серебряная рака уже начала плавиться от сильного жара. Реликварий раскалился до температуры около 900 °С. Позже, во время исследований ткани плащаницы в 1978 году, в ней было обнаружено аномально высокое содержание серебра. Капли расплавленного металла попали на ткань плащаницы Христа. На реликвии до сих пор заметны следы огня и воды, которой ее так щедро поливали...

Плащаница была спасена

Но слухи о гибели священной реликвии уже поползли по миру. Слухи волновали умы и не утихали. Вскоре они достигли таких масштабов, что для расследования обстоятельств дела к герцогам Савойским отправилась папская комиссия. Только через полтора года после пожара плащаницу со следами пожара вернули в капеллу в Шамбери. А в 1578 году ее перевезли в кафедральный собор Св. Иоанна Крестителя в Турине. Но с 1543 года драгоценное полотно было покрыто куском ткани, ее старались надежно прятать от человеческих глаз. Ткань сняли только в 2002 году... чтобы на обратной стороне плащаницы обнаружить еще одно, очень слабое изображение чьего-то лица.

По мнению итальянского профессора Джулио Фанти, возглавлявшего исследование, в ходе которого слабое изображение удалось сделать более четким, это оттиск все того же лица, что и на лицевой стороне плащаницы, хотя есть и кое-какие отличия. Очень хорошо, что имеются отличия. Дело в том, что, если бы оборотное изображение было зеркальным по отношению к лицевому, плащаницу точно можно было признать подделкой – дескать, краски, нанесенные на одну сторону плащаницы, со временем просочились сквозь ткань. Но все дело в том, что в данном случае о зеркальности речь не идет, – это просто два изображения одного и того же человека.

Как написал В. Покровский в статье «Обратная сторона Туринской плащаницы», «чудеса на свете бывают, только каждое из них обязательно имеет реалистическое объяснение. Найдется ли объяснение феномену Туринской плащаницы и всем ее бесчисленным тайнам, Бог весть. Следующий раунд поисков намечен на 2025 год, когда монахи вновь извлекут ее из серебряного контейнера, где она хранится уже многие сотни лет» [9]9
  Независимая газета. 2004. 27 апреля.


[Закрыть].

А пока и в самом деле пора предоставить слово ученым-исследователям Туринской плащаницы.

Продолжение легенды о плащанице

Как долго он пробыл без сознания, Жан-Пьер де Вуази впоследствии так и не смог припомнить. Вновь и вновь кто-то склонялся к нему из темноты. Один раз больной услышал какой-то далекий шум. Жан-Пьер с трудом открыл глаза, увидел какой-то нестерпимо яркий, просто невероятный свет и вновь провалился в беспамятство. А потом сознание вернулось, и к нему из непереносимо яркого света двинулся высокий стройный незнакомец. Глаза Жана-Пьера жадно впились в силуэт, словно сотканный из света. Лицо он пока видел неотчетливо — человек, кажется, был бородат, по плечам спускались длинные каштановые волосы. Незнакомец склонился над ложем больного.

Теплый, почти нежный взгляд больших темных глаз приковывал к себе Жана-Пьера. Де Вуази показалось, что он не может пошевелиться, скованный по рукам и ногам этим взглядом. Сердце его учащенно забилось.

–    Иисус? — прошептал он. — Ты пришел, чтобы забрать меня?

–    Он бредит... — словно издалека произнес мягкий мужской голос.

Жан-Пьер зажмурил глаза, понимая, что обязательно должен не поддаться мороку бреда. И силой заставил себя вновь приподнять веки.

Теперь рядом с ним был его друг, принц Халид.

–    Доброе утро! — произнес сын эмира.

Жан-Пьер переспросил слабым голосом:

–    Доброе утро?

–    Да, утро 7 сентября...

–    Значит, я...

–    Ты пролежал в беспамятстве целых восемнадцать дней. Но теперь ты вновь пойдешь на поправку, так говорят ибн Вазилъ и Натанаэлъ. Ах, да... — спохватился сын эмира, оборачиваясь к кому-то в покоях, — это мой друг Натанаэлъ.

Жан-Пьер с трудом повернул голову и увидел человека из света.

Натанаэлъ казался чуть старше Халида и самого Жана-Пьера. Лицо его выглядело мужественно и мягко одновременно. Волнистые до плеч каштановые волосы ниспадали с высокого лба.

–    Утро доброе, — произнес он.

–     Ты говоришь на моем языке? — удивился Жан-Пьер.

–     Ну да, — отозвался рабби, — мы, иудеи, рассеяны по всему миру и говорим на многих языках. Кроме того, в Акконе — вы, европейцы, называете сей город Сен-Жан д’Акра — долгие годы я учился в школе раввинов. Ты, верно, знаешь, что Аккон относится к Латинскому королевству в Палестине, в нем говорят по-французски.

–     Натанаэлъ только два дня назад прибыл в Тунис, — пояснил сын эмира, — мы вместе дежурили у твоей постели. А ты так и не заметил?

–     Не помню... — прошептал Жан-Пьер. А потом собрался с силами и все же спросил: — Воцарился ли мир в Тунисе?

Лицо Халида помрачнело.

–     Несколько дней назад в Элъ-Багире произошла стычка между крестоносцами и нами. Карл Анжуйский напал на нас. Слава богу, погибли лишь немногие... — И Халид вновь улыбнулся. — Но не беспокойся. Мой отец сговорился с сицилианским королем, и вскоре вновь воцарится мир. Крестоносцы покинут наши земли и вернутся в свои родные края! Между отцом, повелителем Египта Бибаром и Анжуйцем сейчас вовсю идет торг!

–     Они сговариваются о мире? — спросил Жан-Пьер. — А точно ли это? Или ты просто хочешь успокоить меня?

–     Нет, Халид говорит правду, — вмешался в их разговор молодой рабби. — Один из наших величайших философов, Маймонид, считал, что исход брани может решить только ссора, а попытка договориться есть основа примирения. Собственно, о том же говорил и ваш апостол Павел в послании к коринфянам.

Жан-Пьер был изумлен. Иудейский рабби знал Новый Завет и даже цитировал его.

Словно читая мысли де Вуази, Халид заметил:

–   Видишь, Натанаэлъ знает христианскую Библию и Коран намного лучше, чем мы с тобой! Уверен, нам троим предстоят интересные беседы! Так что набирайся сил для предстоящих разговоров...

Тем временем в лагере крестоносцев и пилигримов в развалинах крепости Марса происходило следующее.

С тех пор как в лагерь крестоносцев прибыл Карл Анжуйский, его дни — кроме того, когда была стычка в Элъ-Багире, — состояли из воинских советов, посещений больных и раненых рыцарей и воинов, которые что-то ждали от него: или нападения на Тунис, дальнейшего похода в Святую землю, или (и таких было большинство) долгожданного возвращения на родину.

Казалось, мир с момента смерти Людовика IX затаил дыхание, да так и боялся выдохнуть.

5     сентября Карл Анжуйский пригласил к себе всех военачальников похода. Эмир Аль-Мустанзир за несколько часов до того в знак мира прислал королю Сицилии трех оседланных иссиня-черных жеребцов, два великолепных шел ковых ковра и деревянный ларь с золотыми монетами. Когда руководители крестового похода собрались в шатре Карла Анжуйского, король Сицилии решительным голосом оповестил их, что он, имея в виду, что половина воинов-крестоносцев либо уже умерла, либо лежит при смерти, отказался от любой мысли о военном столкновении с эмиром Туниса. Все устремили взгляды на дофина Филиппа. В последние дни, когда влияние сицилианского короля становилось все заметнее, Филипп все громче заявлял о том, что никогда не допустит, чтобы гарантированная победа отца над Тунисом была упущена из рук, а христианское воинство ради материальной выгоды Анжуйца спасовало перед эмиром. Однако сейчас дофин молчал. Очевидно, и он понимал, что война с Тунисом будет проиграна.

Зато Альфонс Пуату решительно выступил вперед.

–     Нет, брат мой! — крикнул он Карлу. — Мы не должны давать врагам нашим времени на передышку, чтобы подготовиться к сопротивлению! Надо брать штурмом их стены! В интересах нашего упокоившегося брата я убежден, что договор с этим безбожным эмиром Туниса — дело бесчестное, оно было бы предательством наших святых задач, а следовательно, нашим страшным грехом!

Карл Анжуйский бросил на брата яростный взгляд. А затем решительно заявил, что дело-то уже решенное и спорить он не намерен. Он огласил отдельные пункты мирного догово ра, заключенного с эмиром, умолчав о том, что Аль-Мустанзир уже выплатил контрибуцию.

–   Я собираюсь отправить воинов в родные края, — завершил свою речь король Сицилии.

Беспокойное ворчание раздалось в походном шатре Анжуйца. Рыцари умоляли его продолжить поход на Иерусалим. Король Сицилии выслушивал их с плохо скрываемым нетерпением. Он и не думал раскрывать перед ними свои карты. Никто не знал, что гонцы Анжуйца уже ведут переговоры при дворе египетского султана Бибара об открытии Иерусалима для христианских пилигримов из Сирии и европейских земель, причем политическое главенство мусульман над святыми землями Анжуец не думал ставить под сомнение. И поскольку Аль-Мустанзир поддерживал предложения сицилийского короля, можно было добиться подобного компромисса. Отвоевывать святые земли Анжуец и не собирался.

Поздним вечером освещенный ярким светом факелов Карл Анжуйский обратился к толпе воинов-крестоносцев.

Когда он сообщил, что вскоре воинство будет отправлено в Европу, из тысяч глоток вырвались крики радости и восторга. Однако были в толпе и такие, что возмущались. Но слышно их не было...

Фотоперевоплощение

Его живописные полотна совсем не фотография... Но «истинный образ» Христа можно увидеть на картинах великого испанского художника XVII века Франсиско де Сурбарана. Сурбаран всю свою творческую жизнь рисовал святой образ на ткани в манере «тромплей», то есть «обман зрения». И всякий раз великий художник интерпретировал его по-разному. В 1631 году Сурбаран написал картину «Святой лик». На ней он представил то, что в 1898 году увидел итальянский фотограф: среди складок ткани четко вырисовываются черты распятого Христа. Повторю: это картина 1631 года. Спустя двадцать пять лет, в 1656 году, художник создал еще более поразительное творение. На этом полотне черты лица проявляются на плащанице. Лицо Христа изображено как неясное пятно цвета запекшейся крови. При этом Франсиско де Сурбаран никогдане видел Туринской плащаницы...

  Наука  ссылается  в  своих  сомнениях  по поводу подлинности на  следующего  персонажа средневековой истории – монаха-бенедиктинца Корнелиуса  Зантифлета.  Он  был  в  1449  году в  Льеже  (Бельгия)  во  время  демонстрации плащаницы Христа,  проведенной  по  распоряжению  Маргарет  де  Шарне.  Местный  епископ счел,  что  изображение  на  плащанице  написано  красками.  По  долгу  службы  Зантифлет с  выводами  епископа  согласился  и  добавил, что  плащаница  «написана восхитительно».  На этом средневековом  свидетельстве  современная  наука  основывает  свои  сомнения.

Удивительно  только  одно:  где  монах  Зантифлет  смог  рассмотреть  «восхитительно  на писанный» образ распятого Христа? В наши дни изображение на Туринской плащанице для невооруженного взгляда кажется бледным и едва различимым. Может, фотоснимки могут переубедить науку? В 1898 году Туринскую плащаницу – случай сам по себе редкий – выставили на всеобщее обозрение. Эта акция входила в программу торжеств, посвященных пятидесятой годовщине объединения Италии. Праздновали так называемый Альбертинский статут, конституционный закон 1848 года, принятый в королевстве Сардиния (именно он лег в основу общенациональной итальянской конституции). Демонстрацию плащаницы сочли удачным дополнением к официальным мероприятиям.

В эти дни к туринскому юристу Секондо Пиа обратились с просьбой сделать первые фотоснимки плащаницы. Дело в том, что Секондо Пиа был очень талантливым фотографом-любителем, сфотографировать плащаницу он согласился с охотой. Тем паче что сделать фотографии попросил его лично король Умберто I.

В общей сложности Пиа сделал 25 мая 1898 года всего Десять фотографий. Но именно эти фотографии, а не юриспруденция прославили итальянца на весь мир, сохранив его скромное имя для истории. Эти снимки стали самым значительным «делом» в его карьере. Рассматривая фотографии в своей «лаборатории», Секондо Пиа с удивлением обнаружил, что фотонегатив оказался очень четким. Вместо смутных очертаний бородатого человека глазам юриста-фотографа предстало четкое изображение страшно израненного совершенно реального тела.

«Снимок оказался жутким образцом по искусству распятия. Каждая царапина от ногтей, каждый след римского бича взывали к состраданию. Перед нами – жуткое доказательство бесчеловечности человека по отношению к себе подобному, кажущееся в наших глазах еще более страшным оттого, что мы слишком свыклись с мыслью, что этот человек – Иисус Христос», – написали Л. Пикнетт и К. Принс.

Секондо Пиа увидел лицо человека с плащаницы и замер, завороженный изможденным лицом мученика. После его снимков и взволнованного рассказа весь Турин – от мала до велика – бросился в церковь лицезреть чудо. Собственно говоря, это и было чудо – увидеть страдающего и истерзанного Иисуса Христа. «Именно тогда плащаница начала свою собственную современную историю, историю культового предмета, совершенно уникального в своем роде. Поразительный синтез тела и изображения, отпечатка и портрета, древняя реликвия и современная фотография», – отмечается в статье, опубликованной 4 июля 2007 года в итальянской газете «Corriere  della  Sera».

Наука тоже замерла, но совсем не завороженно. Теперь было крайне трудно доказывать с пренебрежительным видом, что плащаница – грубая рисованная подделка времен Средневековья. Рисованным изображение быть не могло, потому что художнику не под силу создать образ, про изводящий «эффект негатива». Сразу же после открытия Секондо Пиа два итальянских художника – Карло Кусетти и Энрико Риффи – попробовали повторить изображение с плащаницы при помощи художественных средств, но с треском провалились. Рисованным изображение не могло быть еще и потому, что живописцы Средневековья не обладали такими великолепными познаниями анатомии, которые необходимы для создания подобного образа. А если еще вспомнить и тот факт, что натурализм в средневековые каноны не входил...

Уже в 1902 году французский биолог Поль Виньон смог детально исследовать анатомию человека, изображенного на плащанице, – исследовать по фотографиям Секондо Пиа. Это позволило его хорошему знакомому Иву Деляжу, профессору сравнительной анатомии в Сорбонне, человеку совершенно неверующему, доложить Парижской академии, что плащаница действительно была погребальным саваном Иисуса Христа. Надо отметить, что выводы ученого в буквальном смысле слова... оскорбили Парижскую академию. Деляж лишился научной карьеры. В 1931 году была сделана еще одна серия фотографий. Автором ее стал Джузеппе Энри. На этих фотографиях Энри запечатлел несколько участков ткани. Качество фотографий просто превосходное, по ним можно судить о фактуре материи плащаницы. Эти снимки использовались даже при детальном исследовании самой ткани, изображения и пятен крови.

В своей монографии«La Santa Sindone rivelata della fotografia», вышедшей в 1938 году в Турине, Джузеппе Энри отметил, что первые фотоснимки, сделанные Пиа, демонстрируют куда более сильные отеки и припухлость, чем на его собственных снимках. Он сам объяснял это тем, что Пиа не смог как следует расправить ткань плащаницы перед тем, как начал фотографировать ее, и поэтому изображение лица получилось слегка деформированным. Фотографии самого Энри были использованы во множестве исследований. Так, историки и патологоанатомы (что в данном случае важнее!) пришли к выводу, что человек, чье изображение отразилось на плащанице, был распят по древнеримским обычаям. Этнологи же обнаружили, что природный тип этого человека относится к иудеям сефардам, к которым был близок Иисус.

Наука  сомневается  и  приписывавает подобное  прочтение  монеты  богатому  воображению  иезуита  Файлеса,  указывая  на надписи  на  монете.

А затем пришла эпоха приборов УР-8, или анализаторов изображений. Воспользовавшись данным анализатором, Джон Джексон объявил, что трехмерные снимки выявили на глазах изображаемого на плащанице некие предметы – скорее всего, мелкие монеты. Богослов-иезуит Френсис Файлес благодаря VР-8 смог прочитать часть надписей на окружности монеты – четыре буквы: UCAI. Файлес предположил, что это – средняя часть надписи Tiberiou Caicaroc(Тиберий император). Как известно, во времена жизни Христа именно Тиберий был римским императором.

Да, такое написание действительно представляет собой ошибку, смешение греческих и латинских букв: по-гречески TIBERIOY KAICAPOC, на монете же —TIBERIOU  CAICAROC. Но дело в том, что монетчики в Риме делали только серебряные монеты – динарии и драхмы, мелочь же чеканилась в самих местностях, в данном случае в Палестине. Местные мастера нередко путали латинские буквы с греческими. Подтверждением тому может служить факт, что уже после сообщения о находке изображения монет на плащанице в разных музеях были обнаружены еще шесть монет с подобной – «ошибочной» – надписью... Плащаница, претерпев фотовоплощение, была готова к встрече с наукой. А наука как бы пряталась от известной строки Евангелия от Иоанна: «Счастливы те, кто, не видев Меня, поверили». Наука и видела даже, но не поверила.

Продолжение легенды о плащанице

Мир снизошел на землю. Анжу ей, добился того, что паломники-христиане могли спокойно поклоняться Гробу Господню в Иерусалиме. Жана-Пьера де Вуази более никто не держал в заложниках во дворце эмира Аль-Мустанзира. Но и отправляться вместе с воинством крестоносцев в родные края юноше пока тоже не хотелось. Молодой барон стремился в Иерусалим. Сопровождать его на пути в Святую землю вызвался Натанаэлъ. Их путь лежал в Аккон, к рыцарям храма.

–     Это мой друг Натанаэлъ бен Соломон, — представил де Вуази коменданту-тамплиеру Роджеру де Адаму. — Он многие годы прожил в Сен-Жан д’Акре, учился здесь.

Повернувшись к рабби, тамплиер спросил:

–     Ты жил и учился в нашем городе, почтенный? В нашей школе талмудистов? Это радует меня.

Их оживленный разговор прервало появление монаха-францисканца лет шестидесяти. Он кивнул коменданту Аккона и замер в дверях. Его неухоженная лохматая борода доходила до толстого живота, выпиравшего из коричневой рясы. Из-под кустистых бровей монах молча наблюдал за Жаном-Пьером и Натанаэлем. Взгляд монаха был подобен металлу, холодный и жесткий.

–     Это фрадре Гюго де Бульо, глава местного отделения ордена францисканцев, — произнес Роджер де Адам. — Когда я сказал ему о вашем прибытии, дорогой де Вуази, преподобный фрадре сразу же пожелал увидеть вас...

–     Гюго де Бульо? — удивленно спросил Жан-Пьер. — Но так звали священника, крестившего меня! Вы?..

–     Да, господин барон, я и есть твой крестный, — отозвался францисканец и вплотную приблизился к юному рыцарю. Запах немытого тела ударил в нос Жану-Пьеру. Этот нищенствующий орден категорически не любил мыться. Жан-Пьер слегка отступил в сторону.

Монах же тем временем говорил:

–    Я отлично помню, как полил святой водой на твою маленькую головенку, помню твой возмущенный рев и дико молотящие ножонки...

Францисканец ухмыльнулся. Передних зубов у него недоставало, и в этот момент монах напомнил де Вуази одного из морских разбойников.

–    А я помню, — произнес Жан-Пьер, — как мой отец рассказывал, что вы отправились в Святую землю вместе с крестоносцами в 1250 году...

–    Не в последнюю очередь по просьбе твоего отца, — заметил францисканец, — чтобы сопровождать твоего брата Пьера. Несчастный погиб на море.

–    Я думаю, мой батюшка и не знает, что вы все еще находитесь в Святой земле.

–    Может быть, — согласился монах. — Я посылал твоему отцу несколько депеш на родину, сообщал о горькой судьбе твоего брата, а потом перестал писать... Шестой крестовый поход был ужасен. Мы все тогда вместе с королем оказались в плену, а потом Людовик покинул Святую землю. Но я-то не тот человек, который сдается слишком быстро! Я остался на Востоке и никогда не оставлял надежды вновь вступить в святой город Иерусалим, — взгляд монаха омрачился. — Я рад ныне, что вскоре пилигримы свободно потянутся в священные места иерусалимские, но не скрываю, что мне больше по душе воинская победа христиан над магометанами! Христианское воинство долж но было перерезать горла, вспарывать утробы неверных безбожников, всех до единого: мужчин, женщин, детей! Но...

Жан-Пьер побелел, переглянулся с Натанаэлем, а рыцарь-тамплиер прервал словоизвержение францисканца небрежным взмахом руки.

–    Не все придерживаются твоего мнения, почтенный фрадре, — резко произнес он.

Гюго де Бульо замолчал.

Выслушав яростные выкрики монаха, Жан-Пьер лишь с большим трудом нашел в себе силы улыбнуться одними только уголками губ:

–    Если дозволите, фрадре, я навещу вас в вашем монастыре после моего путешествия в Иерусалим и тогда расскажу вам о том, как обстоят дела в святом городе.

–    Я дозволяю, дорогой барон! Даже попрошу об  этом во имя нашей старой дружбы с твоим отцом, — произнес францисканец.

Жан-Пьер торопливо попрощался и вместе с Натанаэлем покинул комендатуру Аккона.

–    До чего же неприятен сей человек! — заметил Натанаэль, когда они отправились в сторону странноприимного дома иоаннитов.

–   Заметил? Он все это время с такой яростью поглядывал на меня. Вид иудея оскорблял его.

–    Мне он показался опасным безумцем, способным на любое преступное деяние, — подтвердил Жан-Пьер.