355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Этель Стивенс » Прекрасная пленница » Текст книги (страница 2)
Прекрасная пленница
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 03:09

Текст книги "Прекрасная пленница"


Автор книги: Этель Стивенс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА III

За день до отъезда граф Кассили заболел лихорадкой. Де Коломбель прождал его лишний день, в надежде, что ему станет лучше. Но Кассили и к вечеру не в состоянии был подняться. Де Коломбеля же призывали в Батну неотложные дела. Оставив поэтому в распоряжении больного друга экипаж, он воспользовался предложением хозяина, предоставившего ему двух лошадей – одну для него, а другую для проводника Тайеба. На третьей должен был ехать до Эль-Мары мальчик Рашид. В Эль-Маре де Коломбель рассчитывал сесть в дилижанс. На хороших лошадях они могли попасть в Эль-Мару на рассвете следующего дня. Смеркалось уже, когда они собрались. Си-Измаил на этот раз не удерживал француза, но взял с него обещание, что осенью, если ему придется быть в этих краях, де Коломбель проведет в Силге недели две и поохотится на газелей.

Молодой офицер покидал друга не смущаясь – болезнь была несерьезная и хинина имелось вдоволь. Но о Мабруке он вспоминал часто. С той ночи у колодца он не видал ее, но сквозь глиняные стены, разделявшие их, ощущал ее присутствие. В своей арабской, с золочеными полумесяцами кровати он ночи напролет думал о красоте Мабруки, которая угадывалась за густыми складками покрывала, о ее смелой, необузданной натуре, которая заставляла ее рваться на свободу, искать любви. Он вспоминал нежное прикосновение окрашенных охрой пальчиков, тепло, исходившее от гибкой фигурки. Недаром он был сентиментален, как всякий бретонец, и чувственен, как всякий француз, который долгое время прожил на Востоке.

Но Мабрука молчала, и он тщетно ждал от нее какой-нибудь вести, ждал, что она назначит новое свидание. Он повел бы себя тогда иначе. Он взял бы то, что давалось ему в руки, и оставил бы ей воспоминание о сказочно прекрасных минутах страсти. Она грезила бы о них в своем заточении, и это наполняло бы долгие томительные дни ее безрадостной жизни. Вот о чем он думал по ночам.

При дневном свете настроение менялось. Он был осторожен. Хотя каждый раз, как ему случалось проходить по залитому солнцем двору, он воображал, что из-за густой занавески окна за ним следят черные глаза, и от этой мысли его бросало в жар, он все же не решался расспрашивать Рашида, а тем более делать попытки снестись с Мабрукой. Он даже уверял себя, что забудет ее раньше, чем доедет до Батны.

Зной, тишина, прозрачный воздух, солнце, какая-то атмосфера мистицизма – все в этой деревне, затерянной среди песков, способствовало тому, что пустой случай приобретал непомерное значение.

Подошел час отъезда, и де Коломбель, хотя и не без сожаления, похваливал себя за благоразумие. Пасмурный день, в течение которого не переставая завывал сирокко, сменил вечер, темный и ветреный. Ветер принес много саранчи, которая ползала всюду; детишки ловили неуклюжих насекомых, обрывали им крылья и съедали живьем или тащили к матерям, которые пекли саранчу на угольях.

Несколько арабов, низко надвинув на головы капюшоны своих бурнусов, стояли у ворот, когда де Коломбель вышел на площадь; ветер, налетавший порывами с запада, трепал их платье и открывал худые ноги. Рашид был великолепен, но Тайеб смотрел на него с явным неодобрением.

Де Коломбелю подвели серую арабскую кобылу, в которой каждая линия выдавала породистость.

Однако Си-Измаил был, видимо, удивлен.

– А где же Гейза? – спросил он Рашида, державшего лошадей в поводу.

– Гейза вчера прихворнула, сиди, – поспешно отозвался тот.

Си-Измаил нахмурился.

– Я хотел дать вам другую лошадь, – обратился он к де Коломбелю, – мою собственную, она много быстрее и лучше этой.

Выехали. Ночь была душная. Жаркий ветер гнал навстречу тучи песку. Верхушки пальм качались, как пьяные. Де Коломбель молчал. Тайеб хмурился. Молчал и Рашид. Спустя полчаса они миновали Фарфар, еще через полчаса Лишхану – маленькие деревушки с глиняными хижинами, прятавшимися в тени финиковых пальм. Только они выехали из Лишханы, как Рашид остановил своего коня и, соскочив наземь, стал осматривать ему ноги, а затем объявил, что лошадь потеряла подкову и ему необходимо вернуться в Лишхану, чтобы подковать ее.

– Сын совы! За чем смотрел, когда выезжали? – воскликнул Тайеб, давая волю своему гневу, причем досталось всем родственникам флейтиста.

Рашид презрительно пожал плечами и повернулся спиной к разгневанному тунисцу.

– Сиди разрешит мне вернуться в Лишхану? Я не задержусь. Там у меня двоюродный брат кузнец.

Де Коломбелю ничего не оставалось, как согласиться.

Было часов около десяти. Жители Лишханы все почти улеглись, лишь кое-где светился огонь, да изредка попадалась на улице кучка арабов с засаленными картами в руках.

Де Коломбель, в свою очередь, слез с лошади и подвел ее к ручейку, омывавшему оазис. Тайеб ворчал себе в бороду.

Небо было беззвездное. У самого оазиса, как прикорнувшее чудовище, залегла песчаная дюна; ветер срывал с нее песок и бросал его на оазис. На горизонте темнела гряда, очертаниями напоминавшая доисторического гада, огромную ящерицу, большеголовую, как те ящерицы, которых де Коломбель сотни раз видел греющимися на солнце в пустыне.

Де Коломбель ждал, и раздражение, вызванное неожиданной помехой, сменялось ощущением истомы и усталости. Но вот раздался глухой топот, потом ржание, на которое отозвалась его кобыла, и в нескольких шагах от де Коломбеля остановилась лошадь. Силуэты всадника и какого-то узла позади него резко выделились на фоне ночного неба.

– Рашид! – громко крикнул де Коломбель.

Молчание…

Сзади раздался шепот Тайеба:

– Это не Рашид. Их двое и один из них – женщина. Я спрошу, что им нужно.

Один из всадников спустился наземь, и шагнул к ним, держа лошадь в поводу. Де Коломбель взялся за револьвер.

– Мир вам! – крикнул Тайеб.

– И вам также! – каким-то приглушенным голосом ответил незнакомец.

Тайеб круто обернулся к де Коломбелю:

– Аллах! Это всего только мальчик! Шпионит за нами! Ну и дурак народ тут! Тебе что нужно от нас? – громко спросил он по-арабски.

Узел на седле охнул. Мальчик остановился.

– Мне с вами надо говорить, – обратился он к де Коломбелю.

Де Коломбель с ужасом узнал голос Мабруки и поспешил отослать Тайеба.

Когда тот отошел, де Коломбель направился к девушке.

– Вот и я! – сказала она по-французски.

– Как вы осмелились! – Он грубо схватил ее за руку. – Как вы осмелились! Это безумие! Самоубийство! Возвращайтесь сейчас же обратно вместе с Рашидом! Кто эта другая женщина?

– Неджма!

– Великий Боже! – вырвалось у него.

– Помпом, нам нельзя вернуться, нам надо ехать дальше.

– Вашего отсутствия еще не успели заметить, вероятно.

– Но двери заперты уже. – Она содрогнулась, случайно употребив слова, в каких арабы говорят о смерти. – Нам не откроют.

Он молчал.

– Ты должен взять меня с собой, – крикнула она, и в голосе был дикий ужас.

– Куда, ради самого неба?

– К твоей сестре, в Алжир.

– Невозможно. Я еду в Батну, оттуда в Тунис.

– Возьми нас с собой.

– Что я буду делать с двумя женщинами?

– Никто не догадается, что я женщина, я стройна и худощава. Я буду мальчиком Саллахом, отправляющимся в Тунис со своей больной матерью. Я не буду вам в тягость. Я захватила свои драгоценности и деньги.

– Но за нами будет выслана погоня! – вырвалось у него. – Меня обвинят в том, что я увез вас. Боже! Вот так положение!

Она засмеялась:

– О, я не так глупа, как вы думаете! До утра меня не хватятся. А там – два человека покажут, хотя бы и под присягой, что видели, как мы пробирались к палаткам Хаджи Джилани, который уйдет со своим караваном на рассвете. Я не раз грозила, что сделаю это. Рашид удостоверит, что с вами меня не было.

Де Коломбель задумался. Узнав, что опасность не так велика, что истина может и не обнаружиться, он начинал поддаваться обаянию приключения.

– О друг мой, не отталкивайте меня! – быстро зашептала Мабрука, прижимаясь к нему. – Я молода, Помпом, я не хочу умирать, я люблю жизнь, люблю, люблю. Клянусь Аллахом, я не жила до сих пор, а вы хотите выбить чашу у меня из рук, как раз в ту минуту, когда я уже подношу ее к губам.

– Вы вознаградите меня, маленькая луна? – неуверенно ответил он, загораясь от ее ласки.

– Еще бы! – это прозвучало уверенно-радостно.

Он схватил ее в объятия.

– Послушай, Мабрука. А Рашид?

– Его бояться нечего.

– И, если я возьму тебя с собой… – хриплым голосом начал он.

– Я награжу вас, я уже сказала. У меня есть деньги. И я дам вам много, много золота, когда разбогатею, потому что я буду плясать, как моя мать. О Помпом! Хорошо быть богатой. Можно бывать всюду – в Константинополе – и в Каире – и в глубине Аравии. Везде будет греметь слава обо мне. А драгоценностей у меня будет столько, как ни у одной женщины в мире! Вот увидишь. – Глаза так и сияли из-под капюшона тяжелого бурнуса. – Я буду сверкать, как солнце, я буду как райская гурия в светозарных одеждах. Ах! Вот это будет жизнь! Я, как франкская женщина, увижу большие города…

Она умолкла в экстазе и сделала движение, чтобы освободиться из его объятий.

– Пусти… я не люблю, когда меня держат…

Он послушно отпустил ее, утешая себя надеждой на будущее.

Он задавался вопросом – служат ли ее слова выражением глухого, столетиями накапливавшегося протеста, или она – исключение, одинокая душа, в которую природа вложила непреоборимое стремление к свободе? А может быть, в ней говорит наследственность со стороны женщины, которая сама отвергла покрывало?

– Дай посмотреть на тебя, – попросил он вдруг.

– Темно. – Она по привычке натянула капюшон на лицо.

Он зажег спичку. Спичка вспыхнула и погасла. Он не успел разглядеть лица Мабруки, но с радостной уверенностью подумал, что она красива той особенной красотой, которая не поддается определению, а влечет к себе неотразимо; той красотой, что прославила ее мать в стране, где тело ценят больше, чем душу, где нет двух разных слов для «люблю» и «желаю».

– Надо действовать очень осторожно, – заговорил он, взвешивая каждое слово. – Очень осторожно. Надо заставить Тайеба молчать.

– Значит, решено?

– Решено.

В ней была какая-то ребяческая смелость, пленявшая де Коломбеля. Волна страсти захлестнула его, веки дрогнули.

– Решено! – повторил он и, отвернувшись, позвал Тайеба.

– Сиди! – отозвался издалека голос драгомана.

– Си-Измаил прислал этого мальчика и его пожилую больную родственницу, чтобы мы взяли их с собой. Нам надо спешить. Рашида не видно еще?

– Он уже здесь, сиди.

– В таком случае – в путь!

– Так, сиди.

И четыре лошади потонули во мраке ночи.

ГЛАВА IV

В одной из узких улиц тунисской Казбы, лет двадцать тому назад, стоял грязновато-желтый с зелеными ставнями дом, по фасаду которого черными, местами выцветшими от солнца буквами было выведено: «Гостиница «Солнце». Дом заклинился между мальтийской бакалейной лавкой и еврейской мясной и даже в этой улице, где все было ни с чем несообразно, имел вид какой-то деклассированный. Он был много выше соседей, и из окон верхнего этажа, поверх плоских крыш, открывался вид до самого Дарэль-бея, и можно было пересчитать все минареты квартала Медины. А снизу из узкой улички, такой узкой, что солнце проникало туда только в полдень, весь день неслись звонкие крики продавцов и шарканье ног в туфлях.

Над большой мечетью в верхней части города только что взвился флаг – знак, что пробил полдень, – и только что отзвучали голоса муэдзинов, призывавших на третью молитву, как на улице Казбы показался офицер в форме африканского стрелка; он вошел в гостиницу, кивнув мимоходом неопрятной итальянской хозяйке, пожилой, с усиками женщине, чистившей на пороге горох.

– Наверху? – спросил он, не останавливаясь.

Она кивнула головой – двойной подбородок задрожал.

– Они не выходили из дому?

– Старуха выходила вчера, да и молодая тоже – после захода солнца. Месье знает дорогу?

Она снова принялась за свой горох, а де Коломбель поднялся по скрипучей лестнице в верхний этаж. Остановившись у первой двери, он постучал. Раз, другой. Дверь приоткрылась. Выглянуло лицо старухи, желтое, как слоновая кость, и все в морщинах.

– Как дела, Неджма?

– Хорошо, сиди, хорошо.

Она неохотно отступила, и он быстро вошел, отстранив ее.

– Где Мабрука? – Он оглянулся в скудно обставленной комнате.

– Все еще больна, сиди. Маленькая луна болеет в чужой стране.

Де Коломбель остановил ее нетерпеливым движением.

– Довольно. Мне это надоело. Ей, очевидно, лучше, раз она выходила вчера.

– Выходила, сиди? Да она не вставала с постели.

– Она выходила, и даже под вечер, когда прохладно. Незачем лгать мне. Я хочу видеть Мабруку.

Лицо старухи перекосилось от страха. Не обращая на нее внимания, де Коломбель толкнул дверь в соседнюю комнату и вошел. Ставни были притворены, и по голому полу протянулись в разных направлениях светлые горячие полосы.

– Мабрука!

Она вызывающе взглянула на него. Глаза у нее были окаймлены темными кругами, но цвет лица совершенно здоровый. При виде него краска медленно прилила ей к щекам.

– Я не хочу вас видеть.

– А мне надо видеть тебя! – заговорил он на своем родном языке. – Я не знаю минуты покоя с тех пор, как ты убежала от меня в Батне. Думаешь, я выследил тебя здесь так… из любопытства? От скуки?

Она молчала, стояла неподвижно, порывисто дыша, – странная дикая фигурка в желто-пунцовом платье.

– И ты не можешь обойтись без меня, – уже спокойнее и мягче продолжал он. – Тебе невозможно оставаться здесь одной. Что знаешь ты о жизни? Что будешь делать? Какие могут быть у тебя причины отказываться видеть меня? Отказываться от единственного твоего друга? Поди сюда, не будь дурочкой!

Он подошел к ней вплотную и осторожно, опасаясь взрыва, обнял ее.

– Не прогоняй меня, – шептал он ей на ухо по-арабски. – Я не могу отпустить тебя. Ты мне как воздух нужна.

Она слушала, испуганная, упрямо сжав губы и нахмурив брови.

– Я изголодался по тебе, – продолжал он шептать, прибегая к языку арабов.

– Отпусти меня назад, – тихо, с трудом заговорила она, наконец.

– На смерть?

– Не все ли равно? Я умру, если останусь здесь.

– А что же свобода?

– Но я ведь несвободна! – крикнула она с рыданием в голосе. – Ты обманул меня. Я ненавижу тебя.

– Это ты нарушаешь наш уговор.

– Как я могла знать, что у меня украдут драгоценности, – прерывающимся голосом ответила она.

– Разве я требую денег, Мабрука? Я люблю тебя.

– Мы сговорились, что я расплачусь деньгами.

– Я не сговаривался.

– Ненавижу, ненавижу тебя! – страстно выкрикнула она.

– Я предлагал купить тебе новые драгоценности…

– На что они мне? Собака! Собака!

Пот выступил у него на лбу. Он долго смотрел ей в глаза, метавшие молнии, потом вдруг встряхнул головой, коротко рассмеялся – он овладел собой. Опустившись на край широкого дивана, покрытого красным ковром, он попросил пить.

Она отошла в угол и вернулась с полным стаканом какого-то питья. Он залпом выпил его и, вернув Мабруке стакан, притянул ее на диван рядом с собой. Стакан выпал из рук девушки и разлетелся на мельчайшие куски. К величайшему изумлению де Коломбеля, Мабрука на этот раз не сопротивлялась, и он душил ее поцелуями, шепча слова любви.

Наконец она высвободилась. Зрачки, у нее сузились, как у хищного зверя.

– Ты сказал, что подаришь мне драгоценности?

Он снова обнял ее.

– Мабрука, бога ради, мне надо идти.

– Ты сказал… – начала она опять.

– Да, да… – нетерпеливо оборвал ее де Коломбель.

– Сегодня вечером подаришь? – медленно, с удареньем спросила она.

– Сегодня вечером.

– И деньги тоже?

– Принесу и деньги. Но к чему это, сердце мое? Тебе не нужны здесь деньги.

– Так… хочется… в руках подержать… вообразить, что я богата… – Окрашенные охрой до первого сустава пальцы зашевелились, будто перебирая монеты. – Приятно трогать деньги и драгоценности тоже. Я надену их и буду плясать для тебя и думать, что я пляшу перед великим шейхом.

Кровь бросилась ему в лицо.

– Ты получишь их.

– Это правда?

– Правда, Мабрука.

Он двумя руками взял ее за лицо и испытующе заглянул ей в глаза. Лицо было бесстрастно, как высеченное в камне египетское изображение, и таких же совершенных линий.

– Я буду допущен сегодня вечером?

– Ты будешь допущен.

Он поднялся.

– Сердце мое, помни, я друг тебе!

– Я знаю.

Он снова с сомнением заглянул ей в глаза. Она ответила улыбкой, бесконечно печальной улыбкой женщин ее расы.

– Иди пока, Помпом.

Он нагнулся и перецеловал кончики ее пальцев, один за другим. Потом поцеловал ее в губы.

Когда он вышел, она несколько мгновений сидела неподвижно.

Доносившийся с улицы гам заглушал шум его шагов на скрипучей лестнице.

Она не шевелилась. Наконец, нагнувшись, хладнокровно плюнула на то место, где он только что стоял. Плюнула второй, третий раз, а затем, подойдя к дверям, позвала Неджму.

Старуха вошла, боязливо поглядывая на свою госпожу.

– Неджма, я хочу надеть твои серьги.

Старуха с трудом вытащила большие ободки из сморщенных ушных мочек, сильно оттянутых книзу тяжелыми серьгами. Серьги были кабильские, туземной работы: золотые, искусно вычеканенные, украшенные янтарями и кораллами, – предмет гордости Неджмы.

Госпожа ее взяла их, подержала на руке, затем, подойдя к висевшему на стене треснувшему зеркалу, продела их себе в уши.

– Теперь давай браслеты.

Неджме удалось снять лишь полдюжины с запястьев. Остальные были надеты ей на руки, когда руки были тоньше и стройнее, и снять их не было никакой возможности. За запястьями последовала серебряная цепочка с амулетами, – словом, весь скромный запас драгоценностей Неджмы.

Мабрука рассматривала себя в мутное стекло, поворачивая голову из стороны в сторону, как красивый пестрый попугай.

– Мои были красивей…

– Но эти тоже идут тебе, друг мой, – сказала старуха. – Если бы Измаил видел тебя…

Мабрука вдруг опустилась на пол к ее ногам и разразилась рыданиями.

ГЛАВА V

У французов офицеров, стоявших в Тунисе, вошло в обыкновение обедать в небольшом итальянском ресторанчике, помещавшемся в арабском квартале. Повар там был прекрасный, а в знойные дни большое преимущество представляла прохладная каменная веранда, на которой расставлялись столики.

Не успел де Коломбель присесть к одному из таких столиков, как к нему подошел знакомый штатский.

– Вы будете вечером у мадам Тресали? – спросил он.

– Загляну, вероятно, ненадолго.

– Это почему? Мадам Тресали будет разочарована. На последнем приеме вам выказана была особая благосклонность, все обратили на это внимание.

– Все, кроме меня, очевидно.

Собеседник расхохотался. Де Коломбель зевнул, проглядывая меню.

– Сказать правду, Бурдон, дама, на мой вкус, чересчур стара, чересчур прославлена и чересчур набожна.

На этом разговор оборвался.

Час спустя де Коломбель раскланивался перед хозяйкой дома.

Мадам Тресали играла видную роль в политических сферах Туниса. Говорили, что оккупация его французами совершилась мирным путем именно благодаря ее стараниям. Итальянка по происхождению, она действовала в интересах французского правительства и умело пользовалась для этой цели своими многочисленными дружескими и любовными связями, – она была исключительно красива, хотя и перешагнула уже за пятый десяток. Генерал Тресали, обходительный человек и большой любитель карт, занимал при бее высокий пост, но всеми давно было признано, что руководящая роль в их ассоциации принадлежит жене.

– Мне надо поговорить с вами, – шепнула она де Коломбелю, когда он здоровался с ней. – Подойдите ко мне через час.

Де Коломбель раскланялся. Он не любил м-м Тресали, несмотря на ее ум и красоту, не любил за склонность к интригам.

Он прошел в зал, где танцевали, потом – в комнату, где играли в баккара. Шел как автомат. Душой он был далеко от этой толпы. За одним из карточных столов он заметил приятельницу м-м Тресали, красивую молодую сицилийку. Она встретилась с ним глазами, улыбнулась, сбросила свою последнюю карту.

Де Коломбель с оттенком сожаления смотрел ей вслед, когда она с несколько скучающим видом направилась к мужу. Но вдруг при мысли о том, что через час он будет держать в своих объятьях Мабруку, огонь пробежал у него по жилам. Ее своеобразие, примитивность, ее мягкость зажгли его страстью, какую никогда не могла внушить ему ни одна женщина его расы, и страсть разгоралась все сильнее оттого, что Мабрука сопротивлялась.

В ее лице он столкнулся с натурой гораздо более сложной, чем можно было предположить. В Батне, когда выяснилось, что планы у них совершенно разные, она, после бурной сцены, бежала от него, и он лишь с помощью Рашида выследил ее в Тунисе. Дорогой у нее украли деньги и драгоценности, так что она вынуждена была принять предложенную им помощь, но видеть его отказывалась, ссылаясь на нездоровье, до сегодняшнего дня. А сегодня…

Тут чья-то рука тронула его за локоть, и он увидел м-м Тресали.

– Выйдем на балкон, – сказала она вполголоса. – Нам там не помешают.

Она увела де Коломбеля в самый дальний угол балкона и опустилась в кресло. Он последовал ее примеру.

– Я слыхала, месье де Коломбель, что вы знакомы с Си-Измаилом бен-Алуи, что вы гостили у него недавно?

– Только что приехал.

– О нем-то я и хотела поговорить с вами. Мы с мужем собираемся на экскурсию в те края, и было бы очень мило, если бы вы дали нам рекомендательное письмо к нему.

– С удовольствием. Но муж ваш так известен и настолько близок со многими видными арабами, что в письме нет надобности.

– Все же лучше иметь письмо от его личного друга. Мне очень любопытно посмотреть на Си-Измаила. Расскажите, как он живет. Какой резкий переход – из Парижа в пустынную деревушку, на роль местного святого! В резиденции говорили на днях, что он наш главнейший оплот на юге – в смысле политическом, что он и сердцем и душой предан Франции. Каково ваше мнение?

– Мы с ним политики не касаемся.

– Ведь отец его поднял восстание семьдесят первого года.

– Слыхал об этом.

– Но отец… – Она колебалась. – Месье де Коломбель… – вдруг заговорила она другим тоном. – Признаюсь вам, что наш визит к нему имеет основания политического характера. И я хотела бы заручиться вашей помощью.

– Сожалею, что ничего сделать не могу. Как я уже сказал, мы никогда не касались политики.

– Но он ведь фанатичный магометанин?

– Магометанин, разумеется, но он слишком широких взглядов человек, чтобы быть фанатиком.

Он знал, что она мысленно честит его отъявленным дураком.

Но ничего больше не прибавил. На этом разговор и прекратился.

Час спустя он вернулся к себе в отель, достал из чемодана небольшой сверток, который положил туда днем, не переодеваясь спустился по лестнице и, минуя кланявшегося заспанного швейцара-араба, вышел на площадь. Ночь была не темная, хотя молодой месяц давал мало света. Знакомая улица Казбы была пустынна, но он шел осторожно, чтобы не поскользнуться на нечистотах, и прошло минут десять, пока он подошел к «гостинице». На его стук дверь открыла итальянка – еще более обыкновенного растрепанная, в кое-как застегнутой кофте и измятой юбке.

– Думала, месье уж не придет, – проворчала она. – Полночь миновала.

– Можете ложиться. Будьте спокойны, я не забуду, что помешал вам спать.

Он быстро, с бьющимся сердцем, взбежал по лестнице. В дверях его встретила Неджма. Вид у нее был встревоженный.

Он вошел. Комната имела праздничный вид. Женщины раздобыли сласти с подозрительного вида липкими украшениями, пирожные и леденцы, разложили их по тарелкам, расставленным на полу, зажгли свечи. Пестрое постельное покрывало и два одеяла манчестерского происхождения играли роль скатерти и ковров.

Мабрука стояла посреди комнаты. В колеблющемся свете свечей ее желтые и красные одежды горели как лепестки роз или как огненно-красные жилки в темном опале. У него перехватило горло, такая она была особенная, – совсем живое пламя. Он сразу заметил большие серьги у нее в ушах и амулеты, покрытые незнакомыми письменами, на шее.

– Мир вам, – сказала она на своем родном языке.

Он подошел и поцеловал ее.

– Как ты хороша, боже! Как ты хороша, маленькая дикарка!

Она, как и поутру, покорно сносила его объятия, не отвечая на них, но и не отталкивая его.

– Правда? Я красивей тех женщин, что были на балу?

Сравнение было настолько неуместное, что он рассмеялся, опускаясь на приготовленную для него низенькую скамеечку. Она села на пол, подле свечей.

– А мои драгоценности? – спросила она.

– Я принес.

Она внимательно, со странным выражением взглянула на него.

– Поедим сначала.

Неджма внесла кофе на медном подносе и, поставив его перед своей госпожой, села у стены.

Де Коломбель не мог ни есть, ни пить. Неджма беззубыми деснами грызла пирожное. Мабрука отломила кусочек и тотчас отложила его в сторону.

– Нет, я хочу сначала посмотреть, что ты принес мне.

Он молча вытащил из кармана сверток, который захватил, уходя из отеля. Он принес ей золотую цепочку, бирюзовый, оправленный в изумруды подвесок туземной работы, который он купил для нее днем, и браслет французского изделия. Она брала вещи одну за другой, взвешивала их на руке и подносила к свету, как бы оценивая. Потом заставила его назвать цену каждой из вещей. Неджма молчала, но блестевшими из-под морщинистых век глазами следила за каждым движением своей госпожи. – Довольна ты? – спросил де Коломбель.

– Довольна, да. Но я надеялась… – Она указала на бриллиантовые запонки в его манишке.

– Надеялась получить бриллианты? – Его забавляла ее алчность. – Ничего не поделаешь, я не миллионер, а этих отдать тебе не мог бы: они подарок моей тетки и стоят очень дорого.

Он вынул одну из запонок, и Мабрука двумя пальцами поднесла ее к свету.

– Сверкает! – воскликнула она. – Как лезвия маленьких кинжалов. Кажется, будто что-то живое заключено в нем и старается выбраться. Вот почему мне нравится.

Она вернула ему запонку и в то же время мягким движением прижалась к нему. Потеряв самообладание, он обнял ее – запонка упала на пол. С неожиданной для него покорностью отдавалась Мабрука поцелуям, которыми он осыпал ее рот, шею, и де Коломбель не замечал ненависти, таившейся в сузившихся глазах.

– Пусти, – шепнула она, как только он дал ей возможность говорить, – камешек упал…

– Неважно…

– Нет, давай поищем.

Она начала шарить руками между тарелками со сластями и подсвечниками.

Он опустился на колени подле нее.

– Не закатился ли под ковер?

Она поднялась на ноги.

– Я подержу свечу.

Он продолжал искать между складками. Не хотелось терять ценную вещь. Неджма не пыталась помочь им. Она сидела у противоположной стены. И вдруг рассмеялась коротким истерическим смешком.

И в это самое мгновенье де Коломбель почувствовал толчок и жгучую боль… Он пошатнулся.

– Боже! Ты заколола…

Он не договорил. Стальной клинок вонзился снова, на этот раз в горло. Де Коломбель упал навзничь. Струя крови хлынула у него изо рта.

Неджма опять рассмеялась. Она дрожала всем телом, но не двигалась с места.

– Помоги мне, – сказала Мабрука низким голосом. – Бриллианты пригодятся нам.

Но Неджма не шевельнулась.

Тогда Мабрука нагнулась и, бледная, но с твердо сжатыми губами, вынула две запонки из окровавленной манишки убитого. Третья была у нее в руке. Потом она собрала полученные от него подарки, завязала их в узелок, который спрятала на груди, и вынула из ящика расшатанного итальянского бюро два темных хаика.

– Идем! Нам надо спешить! Живо!

Она подняла старуху на ноги и накинула на нее хаик. Оделась сама.

– Теперь ступай вперед и открой дверь. Я запру эту за нами.

Старуха повиновалась, дрожа с головы до ног.

Мабрука на мгновенье остановилась на пороге и оглянулась. Одна из свечей упала. Пламя уже лизало волосы убитого. Мабрука вернулась и, нагнувшись, затушила огонь. Постояла немного, потом плюнула в лицо убитому, как плюнула утром на то место, где он перед тем стоял, и, низко надвинув на самые глаза свой хаик, неслышно притворила за собой дверь, заперла ее на ключ и скользнула вниз по темной лестнице.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю