Текст книги "Прекрасная пленница"
Автор книги: Этель Стивенс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Я-таки достану кого-нибудь, хотя бы мне пришлось идти до Эль-Хатеры, – воскликнул он и, нахлобучив на лоб свою панаму, вышел со станции.
Весь уродливый французский квартал предавался сиесте. Даже собаки дремали в скудной тени. Но вот на улице показался, направляясь к станции, один из рабочих Сан-Калогеро, араб Милуд, Джованни окликнул его.
– Пойдем на станцию. Мне надо вскрыть один из ящиков, пришедших от Си-Измаила. Там должны быть вещи, которые он обещал прислать мне.
Лицо Милуда вытянулось.
– Ящики Си-Измаила?.. – переспросил он.
– Да. Поторапливайся.
– Трудно будет, сиди.
– Не валяй дурака. Пойдем.
Милуд неохотно, как капризный ребенок, прошел несколько шагов, потом вдруг – точь-в-точь первый араб – подобрал платье и пустился бежать без оглядки.
Джованни вернулся к вагонам.
– Вы правы, Риккардо, – тут что-то неладно. – Он решительными движением сбросил пиджак и жилет и присоединился к Риккардо, но все их усилия вскрыть ящики не привели ни к чему.
– А в конце концов окажется, что в них нет ничего, кроме самых безобидных одеял да бульона «Магги», – заявил Сан-Калогеро, присаживаясь на край платформы.
Но Риккардо продолжал осматривать платформы. Он постукивал по стенкам, вымерял палкой.
– Так вот оно что! – взволнованно крикнул он наконец.
– В чем дело?
– Слепы вы, что ли? У этих платформ двойное дно. Слышите?
– Нельзя же ломать платформы, – возразил Джованни.
Но Риккардо уже принялся за дело. В полу одной из платформ была щель, в которую он просунул найденный тут же кусок железа. Ближайшая планка подалась, показался край циновки. Риккардо отодвинул ее, блеснуло что-то металлическое – ружейный ствол.
– Теперь нетрудно догадаться, что заключается в ящиках, – сказал он, обернувшись к Джованни, который заглядывал ему через плечо.
– Это надо расследовать, – отозвался тот, ставший вдруг серьезным. – Как же нам быть?
– Отправить вагоны обратно и убрать ящики. Это послужит предостережением для тех, кто с такой целью их использовал.
– Кади может прислать за своими ящиками каждую минуту.
– Не думаю, чтобы он это сделал после того как трижды был предупрежден о том, что мы стараемся их открыть. Во всяком случае, он выждет пока стемнеет.
– Что же нам делать?
– Вернуться вечером с инструментами и надежными людьми, а пока устроить охрану. Если не на кого положиться, придется остаться одному из нас. Но что вы скажете насчет Джузеппе?
– О, Джузеппе я верю как самому себе!
– Приведите его, я подожду. И пусть он объяснит начальнику станции, что вы получили важный груз, который не должен проходить через таможню в ваше отсутствие.
Спустя полтора часа шофер Джузеппе устроился в тени вагонов на запасном пути. Перед ним ряд низеньких домов с зелеными ставнями, казалось, изнемогал от жары, так же как высохшие поля, окруженные изгородями из диких груш. Дальше широко раскинулась выжженная солнцем равнина, по которой бродило несколько верблюдов; направо таяли на солнце минареты Керуана.
Джузеппе закурил папироску и, вытащив из кармана истрепанный роман, развалился в беспечной позе человека, который наслаждается своей праздностью, доволен и своим положением и видом, открывающимся перед ним.
ГЛАВА II
Улица Сосье, старинная Цанкат Туила, дремала, обласканная послеполуденным солнцем. Несколько мулов и ослов, навьюченных бурдюками из овечьих шкур с оливковым маслом или вязанками зелени, все в струпьях и ссадинах и сопровождаемые целыми тучами мух, медленно тащились по ней, многострадальные и терпеливые, терпеливее своих западных сородичей, поскольку на долю их выпадало много больше невзгод. Шелудивые верблюды, такие же хилые и так же облюбованные мухами, задрав головы, неприятно фыркая и поднимая пыль, проходили мимо ларьков мясников, мимо продавцов плодов и овощей и веселых лавчонок с пестрыми ситцами. Нищие в лохмотьях мирно беседовали друг с другом; старик-калека, на самом припеке, непрерывно вопил: «Мескин! Мескин!» и громко читал молитву Аллаху, всеблагому и милосердному. А между ними всеми ловко сновал босоногий продавец кофе, держа в каждой руке по несколько крошечных, с рюмку величиной, чашек с длинными ручками, и угощал правоверных.
Вдруг все звуки покрыл протяжный и резкий, не от мира сего, зов, несшийся откуда-то сверху. Его подхватили и повторили сотни других голосуй. Некоторые из торговцев поднялись и, оправив свои бурнусы, тихо, по двое и по трое, направились и ближайшую мечеть, одну из ста сорока мечетей города Молитвы. Другие взялись за свои четки, нищий продолжал вопить.
Один торговец, из менее набожных, перешел к своему соседу-пирожнику и уселся рядом с ним на циновке.
– Мир тебе!
– Мир тебе!
Пирожник подозвал разносчика кофе.
– Два кофе.
– Наступают жаркие дни, – вздохнул первый торговец-фруктовщик. – Скоро все иностранцы покинут город. Сегодня с поездом не приехало ни одного.
– Останутся те, что копают там, за городом, будь они прокляты!
– Говорят, нашли что-то новое.
– Голую женщину, бесстыдную мраморную штуку.
Фруктовщик слушал почтительно: пирожник был человек ученый и в родстве со святыми людьми.
– По-твоему такие вещи надо бы уничтожать?
– Разве не сказано в Коране, что не должно творить или терпеть кумиров? А эти христиане не только сами поклоняются голому мужчине и Мариам, его матери, и многим другим, но еще чужих богов откапывают.
– А по нашим святым мечетям шатаются сколько им вздумается! Собаки!
– Это ты повторяешь слова Большого Человека?
– Да, он много раз говорил.
– Однако сын твой не мало зарабатывает, показывая этим собакам мечети, – заметил пирожник, в котором внезапно заговорило чувство юмора.
– Так что же? Пускать их бесплатно, что ли? Глупо было бы. А что слышно о Большом Человеке?
– Он молчит. Время все еще не пришло.
– В Марокко уже многое сделано. Я читал сегодня, что там правоверные совсем уничтожили французские отряды.
– Мало ли что пишут газеты!
– А правду ли говорят, будто Большой Человек сейчас здесь, в городе?
– Ты поздно встаешь, Мустафа. Я сам видел утром Двуликого. Проходя мимо, он окликнул меня по имени, подал мне семь фиников и сказал, чтобы я три съел сам, а остальные роздал четырем надежным друзьям – это, мол, принесет мне счастье.
– Как он благосклонен к тебе, – с оттенком зависти проговорил фруктовщик. – И кому же ты роздал финики?
Пирожник замялся, потом ответил смущенно:
– Я отдал все четыре Азизе, танцовщице.
– А-а! Должно быть, ты у нее искал счастья! – лукаво заметил его собеседник. – Да хранит тебя Аллах!
Почти в это же время Сан-Калогеро, Риккардо и обе девушки прогуливались по базарам. В противоположность тунисским, в Керуане базары совсем крытые, так что там прохладнее, темнее, и воздух сильнее насыщен запахом благовоний. В этот день все лавки принарядились в честь праздника Муледа. Стены были задрапированы желтыми, белыми и оранжевыми шелками, затянуты дорогими коврами. Хозяева облечены в богатые, красивых оттенков одежды. Повсюду развешаны цветные фонарики и стеклянные люстры: с наступлением темноты весь город должен был быть иллюминирован.
Здесь было не так богато, как в Тунисе, но девушкам все казалось ново. Сан-Калогеро многие знали, и один из торговцев пригласил их присесть рядом с ним на прекрасный ковер и выпить кофе с душистым печеньем.
Джоконда свободно беседовала по-арабски с их хозяином. Сан-Калогеро прислушивался с интересом, как вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Позади стоял один из его рабочих-арабов, запыхавшийся, потный.
– Сиди! Иди скорей! – шепнул он Джованни на ухо.
– Что такое? Что случилось?
Араб оглянулся кругом. Во всех лавках-ячейках этого торгового улья сидели их хозяева, то потягивая кофе, то куря, то играя в домино или читая Коран.
Слышался сдержанный гул голосов, нежный аромат носился в воздухе.
– Не могу говорить здесь. Пойдем, сиди, нужно!
Джованни окинул его подозрительным взглядом.
– Чего ради я побегу, неизвестно почему?
Араб нагнулся к самому его уху и что-то прошептал. Джованни не изменился в лице, но поднялся.
– Мне очень жаль, – сказал он, обращаясь к девушкам, – но нам с Риккардо придется проводить вас в отель…
Хотя он говорил спокойно, но девушки тотчас догадались, что не все благополучно, и простились со своим хозяином.
– Неприятное известие? – дорогой спросила Джоконда Сан-Калогеро.
– Пустое: недоразумение между одним из моих рабочих и властями. Мы живо уладим это. А вечером успеем посмотреть иллюминацию.
Шедшая позади Риккардо Аннунциата сказала с оттенком иронии:
– Мне, конечно, не соблаговолят сказать, в чем дело?
– Я и сам понятия не имею, – холодно, несколько обиженно ответил Риккардо.
– Риккардо, – вдруг неожиданно мягко заговорила девушка, – отчего бы нам не быть друзьями, по крайней мере? Я знаю, что часто бываю невозможна, но я это не нарочно… Помиримся?
Риккардо невольно улыбнулся:
– Это, во всяком случае, приятнее состояния вооруженного перемирия, в котором мы пребывали до сих пор.
– Значит, мир?
– Да, мир.
Он взял протянутую ему руку и задержал в своей.
– В сущности, все это было нелепо, раз нам все равно придется пожениться, – сказала она.
Он с неожиданной для самого себя страстностью пожал ей руку. Она подняла на него глаза и улыбнулась.
Проводив девушек до отеля, Джованни повернул в сторону вокзала.
– Что случилось?
– Джузеппе прислал за мной этого араба, там что-то неладно.
Они молча шагали, араб следовал за ними. Не доходя до вокзала, услышали шумный говор. У решетки вокзала стоял допотопный экипаж, запряженный серым арабским конем. А по ту сторону решетки оживленно жестикулировали и спорили десять-двенадцать человек, среди которых были и европейцы и арабы.
– Это экипаж кади, – с ударением сказал посланный Джузеппе.
– Погодите, Джованни! – остановил Риккардо друга. – Давайте выработаем раньше план действий.
– Проще всего известить полицию.
– Ничуть не бывало, – горячо возразил Риккардо, – вы и не подозреваете, что тут замешано. Если вам дорого счастье Аннунциаты и Джоконды, не вызывайте полицию.
– А что если вагоны будут осмотрены по дороге в Тунис? Каково будет мое положение? Что-то надо сделать.
– Пока надо сказать, что в этих ящиках – снаряжение для вашего лагеря, присланное вам из Туниса в виду того, что в округе неспокойно.
– Заявить притязания на снаряжение? Но в четырех вагонах не меньше восьмидесяти ружей. К чему такое количество? Как я объясню?
– До ружей дело не дойдет. Начальник станции не знает ведь, что платформы с двойным дном Мы можем вернуться ночью и забрать ружья. А теперь идем.
Когда они подходили, от группы отделились и направились к ним взволнованный начальник станции и еще более взволнованный таможенный офицер.
– Месье Сан-Калогеро! Выясните недоразумение! Господин кади утверждает, что эти ящики присланы ему, и в доказательство предъявляет письмо Си-Измаила. А ваш человек заявляет, будто они представляют собственность лагеря в Эль-Хатере и без вашего разрешения никому выданы быть не могут.
Кади, необычайно тучный человек в монументальном тюрбане, подхватил сказанное начальником станции, рассыпался в уверениях, и все присутствующие заговорили разом, каждый во весь голос.
Как только ему удалось вставить слово, Джованни сказал:
– Мне очень жаль вступать в конфликт с господином кади, но я тоже рассчитывал получить из Туниса кое-что с этими же вагонами, и, судя по внешнему виду ящиков, не сомневаюсь в том, что они присланы мне.
– У мсье нет письма в подтверждение его слов, – заявил кади, с торжествующим видом помахивая своим документом.
– Письмо, конечно, есть, но вряд ли стоит посылать за ним в Эль-Хатеру. Нельзя ли проще разрешить спор? Быть может, господин кади согласится сказать, что должно быть в его ящиках?
– Одежда и книги, – сказал тот, моргая черными, как бусинки, глазами. – Си-Измаил посылает их для бедных учеников «зауйи» при одной из мечетей.
Джованни улыбнулся.
– Чего же проще? А в моих ящиках должно быть снаряжение для нашего лагеря в Эль-Хатере. В Тунисе ходят слухи, что здесь неспокойно, и мне присылают средства защиты. Спорить незачем: достаточно вскрыть ящики, чтобы выяснилось, кому они принадлежат.
– Я протестую, – вскричал кади, весь побагровев, – это оскорбительно и для Си-Измаила, и для меня.
– Но почему же, – пытался его успокоить начальник станции. – Предложение вполне разумное.
Препирательства продолжались некоторое время, но, в конце концов, таможенный офицер, хотя и очень неохотно, стал вскрывать первый ящик.
Начальник станции, с видом арбитра, смотрел ему через плечо.
– А-а! Книги! – воскликнул он вдруг.
Сенсация! Приунывший было кади приободрился! Джованни смутился.
Но Риккардо, опустившись на колени возле ящика, просунул в него руку и вытащил книгу Коран в пергаментной обложке. Засунул руку ещё раз.
– Это не книги, – крикнул он, вытаскивая картонную коробку.
Начальник станции осторожно раскрыл ее затем нагнулся над ящиком. Минута напряженного молчания.
– Мсье Сан-Калогеро, – сказал начальник станции, выпрямляясь, – вы правы.
– Бесполезно вскрывать другие ящики, – мрачно заявил таможенный офицер. – Я удовлетворен.
– Все удовлетворены, я полагаю, – улыбнулся Джованни. – Я уверен, господин кади, что ящики с книгами и одеждой для ваших бедных студентов прибудут в свое время.
Потерпевший поражение кади, весь бледный от гнева, уселся в свой экипаж. Толпа разошлась.
Риккардо и Джованни поблагодарили начальника станции, гордого сознанием, что он сыграл в этом деле роль Соломона, сдали на его ответственность ящики и, в сопровождении Джузеппе, вышли со станции. Солнце садилось, и рельсы горели, как расплавленные. На белых домах играли красные отблески.
Пока они шли к отелю, небо темнело, краски наката угасали. На юге мрак наступает сразу после захода солнца. Джованни и Джузеппе простились с Риккардо. В гостиной Риккардо застал одну Аннунциату, – Джоконда переодевалась у себя наверху. В комнате, с пестрой деревянной обшивкой, было почти совсем темно. Риккардо привлек Аннунциату к себе и поцеловал ее.
– Ты серьезно хочешь, чтобы мы были друзьями? – спросил он.
Она не отвечала, но и не вырывалась, даже как будто доверчиво прижималась к нему. Он был удивлен. Неужто это та самая девочка, которая с таким негодованием отнеслась недавно к его поцелую? Он целовал и целовал ее, недоумевая, чем объясняется ее покорность. Но вдруг она вырвалась с негромким восклицанием:
– Не надо, Риккардо! Я не могу… – Глаза ее были полны слез.
– Что такое? Что с тобой? – спросил он и, обняв ее, подвел к окну и усадил в кресло.
Потом повернул выключатель.
– Скажи, – уже другим тоном заговорила Аннунциата, – уладилось ли дело? Что это было?
Риккардо улыбнулся.
– Столкновение Джузеппе с таможенными. Пустяки.
– А я испугалась. У меня было такое чувство, будто что-то угрожает нам.
– Надеюсь, оно рассеялось? – шутливо спросил Риккардо.
– Нет… не скажу.
Он рассмеялся и обнял ее за плечи, успокаивая как в тот день, когда умер ее фламинго.
Спустилась ночь. Оставивши на дороге автомобиль под охраной Джузеппе, Риккардо и Джованни в сопровождении одного мальтийца прокрались на вокзал. Но когда, оторвавши одну-другую планку в первой платформе, они хотели вытащить содержимое тайника, – оказалось, что там пусто. Даже циновки были убраны. То же самое повторилось и на остальных платформах. Риккардо внимательно осмотрел вагоны и открыл, что у всех второе дно бесшумно выдвигалось наподобие ящика. Те, кому предназначались ружья, уже успели побывать здесь!
ГЛАВА III
Риккардо чувствовал, что ему не до сна и, глубоко задумавшись, продолжал сидеть в гостиной после того, как его кузины ушли к себе. Потом, надевши шляпу, вышел на свежий воздух.
Он направился к ярко освещенному городу, прошел массивными воротами, которые туземцы называли Баб Джеллэдин, и свернул в крытый рынок, где оказался чуть ли не единственным, если не считать нескольких французских солдат, европейцем. Все лавки так и сияли огнями, напоминая подземный дворец из «Тысячи и одной ночи», а между ними сновала густая толпа – всё тюрбаны и ярко-красные фески.
Из одного угла неслась дробь барабанов и пронзительное пение; протолкавшись вперед, Риккардо увидал несколько десятков юношей, расположившихся кружком на ковре; в центре круга в старинной медной светильне курилось какое-то благовоние. Каждый юноша держал в руках деревянную раму, обтянутую овечьей шкурой, и через равномерные промежутки все они вскидывали свои рамы вверх и разом ударяли в эти своеобразные барабаны, производя неописуемый шум. Затем, опустив свои инструменты, пальцами, перебирали по ним в такт напеву, который напомнил Риккардо слышанное им в Палермо пение псалмов. Зрелище было любопытное, но Риккардо вскоре заметил, что окружающие начинают мрачно коситься на него, и, отойдя, смешался с толпой. Все, кроме одного юноши, в это время умолкли, а солист, раскачиваясь взад и вперед, высоким альтом выводил рулады.
Риккардо хотелось узнать, что все это означает, но араб, к которому он обратился с вопросом, не удостоил его ответом, только окинул высокомерным взглядом. Тут на выручку подоспел подозрительного вида армянин, который заявил Риккардо, что он гид и что эти юноши…
– Кто же они?
– Ученики сиди Абеселема; они заучивают стихи из Корана и после того как повторят их дюженое число раз, становятся неуязвимыми для огня. Так они говорят, по крайней мере. Невежество, месье.
Риккардо повернул обратно, но настойчивый армянин не отставал; он привык наживаться на туристах и не хотел упускать случая. Только когда Риккардо прикрикнул на него, он отошел, ворча себе под нос. Риккардо спокойно продолжал свой путь по запутанным сводчатым переходам, залитым ярким светом ламп, в толпе арабов в праздничных одеждах.
Наконец он уселся в маленькой арабской кофейне и потребовал чашку крепкого сладкого кофе. Не успел еще его кофе остыть, как Риккардо услышал приближавшийся грохот барабана, и в дальнем конце прохода показалась густая шумная толпа с факелами и барабанами. Сидевшие в кофейне арабы вышли на порог.
В середине толпы шел человек выше среднего роста, в зеленой гандуре. На него-то и были устремлены все глаза. Против кофейни он остановился, и толпа с криками окружила его. Арабы, сидевшие в кофейне, тоже протолкались к нему и приложились губами к краю его одежды. Ясно было, это марабу – святой человек. Но когда он повернулся, Риккардо узнал холодные голубые глаза Си-Измаила. Взгляды их встретились. Это было одно мгновенье – Си-Измаил прошел дальше. Риккардо сидел задумавшись, как вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за плечо и, обернувшись, увидал низко нагнувшегося к нему метиса в грязной феске.
– Иди за мной, – на каком-то непонятном жаргоне сказал тот. – Марабу хочет говорить с тобой.
Первым побуждением Риккардо было игнорировать приглашение, но потом он передумал и поднялся. Посмотрел на часы: был уже третий час.
– Скорей, скорей, – испуганно торопил его метис.
– Ступай вперед.
Метис вывел его из рынка. Улицы были пусты, одни звезды освещали их. Риккардо с трудом поспевал за своим провожатым, который быстро сворачивал из одной улицы в другую; твердо решившись не дать захватить себя врасплох, Риккардо нащупал в кармане револьвер. Наконец метис остановился в узкой, окаймленной высокими стенами улочке, перед низеньким домом, у дверей которого было три молотка – два повыше и один совсем внизу, для детей, должно быть. Вслед за метисом Риккардо в первый раз в жизни вошел в арабский дом. Первая комната, которую ему удалось мельком оглядеть при свете лампы, принесенной открывшим им слугой, была богато отделана изразцами и лепной работой. Потом его провели через внутреннее patio в комнату, отделявшуюся от дворика лишь вышитой занавеской. Слуга в шитом кафтане, смахивавшем на ливрею, указал ему на диван со множеством подушек и на стоявший на столике подле дивана коньяк, затем исчез и вскоре вернулся с чашкой кофе на серебряном подносе. Кофе с гвоздикой, и в комнате носился нежный аромат, скорей от «воспоминания о цветах», чем от самих цветов. Даже ковер, казалось, был пропитан ими.
Риккардо не курил, но медленно пил кофе. Прошел час или около того – он все еще был один. Он начинал смущаться и упрекать себя за то, что пришел. Шум шагов в patio прервал его размышления. Шаги приближались.
– Добрый вечер, – сказал Си-Измаил, появляясь в дверях. – Прошу извинить меня. Меня задержали.
Усевшись на диване против Риккардо, он тонкими пальцами свернул папироску.
– Боюсь, – заговорил его гость, – что мы причинили сегодня неприятности кади. Надеюсь, что бедные ученики зауйи не пострадают от отсутствия Корана. Вы, Си-Измаил, как их благодетель, наверное, сокрушались бы.
Си-Измаил не выразил никакого удивления. Все его внимание было устремлено на папиросу.
– Боюсь, что воздух станции не принесет вам пользы, – сказал он, – Да и взламывание железнодорожных вагонов в самую жаркую пору дня – занятие рискованное.
Они пристально смерили друг друга взглядом, как два дуэлянта, которые собираются скрестить шпаги.
– Рискованно также привлекать внимание полиции.
– Небезопасно для Скарфи и Компании оказаться запутанным в такое дело.
– Потому-то представитель фирмы и находит нужным покончить с ним раз навсегда. Кстати, он не забывает, что убийцей Сицио Скарфи был в сущности Си-Измаил, который выдал его мафии.
Си-Измаил, улыбаясь, покачал головой.
– Вы ошибаетесь, – просто сказал он. – Мафия ничего не знает. Скарфи убил тот, кто пострадал по его вине.
Си-Измаил вынул из кожаной сумки, которую носил на поясе, небольшую вырезку из газеты и протянул ее Риккардо. В ней говорилось, что «известный Кальтанизетти, убивший лет шестнадцать тому назад сенатора Антонелли, бежал из тюрьмы и, по видимому, при помощи влиятельных друзей, покинул Италию».
Риккардо сидел некоторое время молча. Первым заговорил Си-Измаил, заговорил совсем другим тоном.
– Зачем нам ссориться? Что касается меня, я почувствовал к вам расположение при первой нашей встрече – на пароходе, – помните? Начать с того, что вы красивы, а красота влечет меня неотразимо. Затем вы, кажется, правдивы, – оригинально. Наконец, вы умны, а умный человек – большая редкость. И что важнее всего – вас, как вы говорили, всегда тянуло в мою страну и к моему народу. Это у вас в крови. Все говорит за то, что мы должны быть друзьями и прийти к соглашению.
Он запнулся. Риккардо молчал. Занавеска у входа вдруг заколыхалась, словно от сквозняка, и Риккардо показалось, будто за ней кто-то скорбно вздохнул. Си-Измаил, не говоря ни слова, подошел, отдернул занавеску и выглянул во двор. Его высокая фигура, резко выделившаяся на фоне ночного неба, производила внушительное впечатление. В нем была величавость, невольно внушавшая уважение.
Опустив занавеску, Си-Измаил вернулся на диван. В глазах его появилось мягкое меланхолическое выражение.
– Все говорит за то, что мы должны быть союзниками. Могут найтись и новые основания. Я знаю место в горах, где человек честолюбивый мог бы откопать кое-что получше каменных статуй да финикийских кувшинов. Богатство много значит для такого молодого человека, как вы. Для старика, как я, – оно всего только средство.
Он снова остановился, но на этот раз молчание нарушил лишь вой шакала, где-то по ту сторону городских стен.
– Суда Скарфи и Компании оказывали мне услуги. Совершенно верно. Вы и в дальнейшем можете быть полезны. У меня есть план, благодаря которому опасность со стороны таможни сведется к нулю. А хлопоты, разумеется, я компенсирую вам.
– А если я откажусь?
– Но почему? Риск, благодаря моему влиянию, будет ничтожен. Никаких обязательств в отношении чужого правительства у вас нет. А ваше личное против меня предубеждение, надеюсь, рассеется, как только мы побудем вместе, – так ведь бывало каждый раз.
Он улыбнулся.
– Неужто вы думаете, что я пойду на дело, которое связано с опасностью и для меня самого и для фирмы? Все это бесполезные разговоры.
Снова наступило молчание. Ночь была очень тихая; предрассветный ветерок с равнины снова колыхнул занавес, но на этот раз Си-Измаил не поднялся с места.
Он опять заговорил пониженным тоном.
– Через несколько лет здесь начнется крупная игра. Как вы думаете, на чьей стороне будет счастье? На стороне ли проклятых, скверно живущих, неверных иностранцев? Пьянчуг и грабителей? Или на стороне тех, кто сердцем остался детски чист и веру свою сохранил неоскверненной? Нет бога кроме Аллаха, и Магомет – пророк его. Это я говорю вам, я, усвоивший мудрость Запада наряду с мудростью Востока. Христос христиан говорит: «По делам твоим узнаю тебя». А что у них за дела? Их броненосцы? Их тресты? Их алкоголизм? Есть признаки – есть много признаков того, что ваша ложная цивилизация будет сметена с лица земли… Идите вместе с нами. Вы избраны, не сворачивайте в сторону.
Перед Риккардо стоял совсем новый Си-Измаил. Не учтивый дуэлянт, а фанатик, который, не помня себя, выкрикивал слова, накипевшие у него на сердце, и в представлении которого искажались все перспективы.
– Идите с нами! – пылко повторил Си-Измаил.
– Не могу. Невозможно.
Си-Измаил секунду помолчал, потом внезапно изменившимся небрежным тоном бросил:
– Быть может, это окажется для вас возможным, когда… мы найдем другие способы…
Угроза, заключавшаяся в этой фразе, вывела Риккардо из пассивного состояния. Он заговорил, и слова сами срывались с языка.
– Ни убеждения, ни угрозы не могут поколебать меня и заставить изменить мое решение. Вы хотите воскрешать то, что уже умерло, и борьба, которую вы затеваете, заранее обречена на неудачу. Вы не об освобождении народа от хищников-чужеземцев, от эксплуататоров, своих и чужих, думаете. Вы хотите разжигать в нем религиозный фанатизм, и во имя религии, во имя дряхлого магометанства, держать его в косности и невежестве. Я не защищаю пауков и концессионеров, но сюда идут с запада и те, кто хочет и может трудиться рука об руку с теми, кто трудится здесь. И не восстанавливать надо одних против других только потому, что принадлежат они к разным расам, а искать общие пути к общему лучшему будущему. Вот за что надо бороться! А вы, Си-Измаил, вы – фанатик! Мечтатель! Вы обманываете самого себя! И дело ваше обречено на гибель!
Он ждал ответа, но Си-Измаил молчал… Поднял руку, будто про себя творя заклинания и рассчитывая, что от этого одного человек, оскорбивший его религию, рассыпается в прах. Риккардо смотрел на него не смущаясь, и видел, как мало помалу лицо араба темнело, тень сомнения, тень ненависти ложилась на него. Он вдруг осунулся, глаза ввалились, рука бессильно упала.
– Воскрешать то… что уже умерло… – повторил он, сам не замечая, что говорит вслух.
В эту минуту над городом пронесся зов, протяжный, на высоких нотах. Он несся сверху, и ему ответили сотни голосов.
Си-Измаил поднялся, двигаясь, как в трансе, и отодвинул занавес. Риккардо увидел минарет, неясно выступавший на фоне пробуждающегося неба, и серп умирающего месяца над ним. Муэдзин призывал верных к утренней молитве.
Си-Измаил опустился на колени и, припав лбом к плитам пола, начал молиться. Риккардо смотрел на него с изумлением. Окончив молитву, Си-Измаил поднялся. Риккардо увидел совсем преображенное лицо. Оно светилось как лицо ребенка. Глаза были нежные и влажные.
Он посмотрел на Риккардо отсутствующим взглядом; потом хлопнул в ладоши.
Метис тотчас появился – он, должно быть, тоже не спал всю ночь.
Си-Измаил повернулся к Риккардо.
– Я полагаю, – сказал он с самой невинной улыбкой, словно и не угрожал никогда, – я полагаю, что вы можете быть поставлены в необходимость пересмотреть свое решение. Мы как-нибудь еще вернемся к этому вопросу. Пока вы придерживаетесь прежнего взгляда?
– Безусловно.
Си-Измаил задумчиво погладил подбородок.
– Мой слуга проводит вас в отель. Иностранцу здесь легко заблудиться.
И Риккардо вышел вслед за метисом во двор, потом на улицу. Занимался рассвет нового дня.
