Текст книги "Прекрасная пленница"
Автор книги: Этель Стивенс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА VIII
С тех пор как Джоконда осталась одна, она по утрам пила кофе не у себя в комнате, а в общей столовой. Так и в тот день, когда Риккардо проснулся в арабском доме, она в половине девятого спустилась вниз. В столовой уже сидела приехавшая накануне американка, энергичная, недурная собой особа с неукротимым языком. Она ответила улыбкой на поклон Джоконды и окинула ее внимательным взглядом. А покончивши с основательным, судя по количеству оставшихся яичных скорлупок, завтраком, шурша юбками, подошла к девушке.
– Вы итальянка? По-английски говорите? О, как мило! У вас прелестный акцент! Вы простите, что я заговорила с вами, но нас тут только две женщины. Извините, вы не та ли несчастная девушка, о которой мне рассказывала вчера мадам Перье? Это ваша сестра таинственно исчезла?
Джоконда робко подтвердила ее предположение.
Дама опустилась на стул и рассыпалась в соболезнованиях, а затем предложила Джоконде прогуляться вместе с ней. Так как миссис Мур много говорила и медленно ходила, то зашли они недалеко. Вернувшись, застали в холле отеля обоих американцев и драгомана Юсуфа. Миссис Мур представила Джоконде своего мужа и их спутника и с восторгом объявила, что Джоконда согласилась сопровождать их на «представление» Айсовы.
– Я уже говорил вам, дорогая, что это не развлечение, а религиозная церемония, – снисходительно поправил ее муж.
В это время в дверях показался Риккардо, и Джоконда поспешила ему навстречу.
– Ты рано ушел сегодня! – сказала она. – Я начинала удивляться, где ты.
Она, очевидно, не знала, что он не ночевал в отеле. Это его обрадовало.
Джоконда рассказала, что познакомилась с американцами и обещала идти с ними на церемонию.
– Ты пойдешь с нами, да?
– Пойду, – рассеянно ответил он.
Он решил непременно под вечер побывать у Си-Измаила и прямо в лицо ему бросить обвинение в похищении Аннунциаты. Но он хотел предварительно посвятить в свое намерение Джованни, с тем, чтобы тот, вместе с мальтийцем-землекопом и шофером Джузеппе, поджидал его на улице и в случае, если бы он, Риккардо, через два часа не вышел, попытался бы проникнуть в дом, хотя бы для этого пришлось обратиться к помощи полиции.
День был жаркий, солнце немилосердно жгло плоские крыши и извилистые улицы. С тенистой стороны лежали или сидели закутанные в белое фигуры. Бойко торговали разносчики воды и лимонада, продавцы холодных медовых пряников. Кое-где попадались погруженные в сладкое забытье курильщики запретного кифа, травы, которая делает человека нечувствительным ко всему, кроме таких услаждающих чувства впечатлений, как музыка, запах, журчание воды. Впрочем, большинство курильщиков забиралось в кофейни, где грезило, лежа на прохладных циновках; тут же, на низеньких столиках, расставлены были кувшины с цветами, а в углу музыкант, тоже вдохновленный кифом, выводил замысловатые трели или рулады на камышовой флейте, окрашенной в оранжевый цвет.
К шести часам тени удлинились, жара немного спала, и небольшая компания, по предложению Юсуфа, отправилась в путь.
Риккардо хмурился: Джованни не появлялся, а он непременно хотел посвятить его в свой план перед новым посещением Си-Измаила.
«Зауйя», или школа братства Айсовы, помещается недалеко от французского квартала и отелей. К ней ведет пыльная дорога, снаружи огибающая стены города. С внешней стороны «зауйя» представляет собой большой двор, на который справа и слева открываются комнаты учеников и последователей; в глубине двора возвышается мечеть, в которой раз в неделю происходит служение культа. Иностранцы издали услышали грохот барабанов. У входа слепой мальчик продавал цветы апельсинного дерева. Риккардо протянул ему десять сантимов и подал пучок цветов Джоконде, но ребенок всунул ему в руку другой пучок.
Юсуф протолкался внутрь мечети. Мечеть была бедная, почти без украшений. Слева густая решетка отделяла места, отведенные для женщин, достигших известного возраста; под потолком висели масляные лампы. В одном из углов стояла рама с развешанными на ней кинжалами и тонкими рапирами. В центре, на циновке, сидело несколько музыкантов и певцов, которые немелодично напевали что-то под аккомпанемент бендиров. Вид у них был утомленный и тупой.
Юсуф необычайно суетился, раздобывая стулья и расставляя их так, чтобы его патроны могли видеть получше, а супруги Муры не считали нужным даже понижать голос, делая свои замечания и критикуя. Но кроме одного человека – пирожника Али – никто на них внимания не обращал. Риккардо заметил, с какой ненавистью смотрел Али на Юсуфа, счастливого любовника, отбившего у него танцовщицу Азизу (Риккардо узнал это впоследствии).
Юсуф указал им шейха – главу братства. Он сидел среди музыкантов, даже в таком положении выделяясь своей статностью. Вид у него был патриархальный: высокий тюрбан, белоснежные брови и борода, нос крючком, рот жестокий, с тонкими губами.
По знаку, данному шейхом, музыканты ускорили темп. Старик поднялся, часть поющих последовала его примеру. Двигаясь в такт музыке, мужчины и дети составили два ряда. Выступив вперед, шейх пустился танцевать, по временам сильно притоптывая босыми, с очень вздутыми жилами ногами. Оба ряда повторяли его движения, притопывание в такт музыке, и крики начинали покрывать пение. Крики становились все громче и громче, все меньше походили на людские, наконец, слились в один сплошной звериный вой. Один из плясавших лаял по-шакальи, другой испускал пронзительный крик рассерженного верблюда, третий зловеще клохтал, как хищная птица. Зрелище становилось жутким. Только шейх сохранял полное спокойствие.
Вдруг один из танцующих, весь дрожа и судорожно передергиваясь, вылетел на середину и сорвал с себя все одежды, кроме широких турецких шаровар. Человек хорошего сложения, он был как одержимый – каждый мускул у него дергался, остекленевшие глаза смотрели в одну точку. Один из присутствующих подошел к раме в углу и, достав тонкий кинжал, подал ему. Тот драматическим движением вонзил его себе в горло. Ему подали другие кинжалы: он проколол себе щеку, руку. Али пирожник последовал его примеру, но в то время как первый не потерял ни капли крови, Али обливался кровью. Один из правоверных катался по разложенным на полу колючим веткам дикой груши, пока все тело его не обратилось в кровоточащую, ободранную тушу. Другой, рядом с ним, закрыв глаза и откинув голову, жевал куски стекла, которые потом шумно глотал. Третий ел живого скорпиона.
Риккардо мутило от отвращения, голова у него кружилась, в глазах темнело, но он, как очарованный, не мог отвести взгляда от вопящей и пляшущей обнаженной толпы. Вдруг его внимание привлек Али. Обливаясь потом и кровью и раскачиваясь из стороны в сторону, он выхватил острый клинок, который перед тем вонзил себе в тело, и со звериными воплями замахал им над головой. Да ж в исступлении он не отрываясь смотрел на ласкового драгомана, нагло улыбавшегося в ответ. Продолжая плясать, Али все ближе подходил к их стульям. Судорога сводила ему все тело, голос хрипел, Юсуф презрительно улыбался, скрестив руки на груди, Али вдруг метнулся вперед и взмахнул кинжалом; кинжал вонзился в грудь толмача. Юсуф захрипел и повалился навзничь: клинок попал прямо в сердце.
Миссис Мур громко вскрикнула. Муж ее схватил убийцу за руку. Али старался вывернуться. Они сцепились.
– Уведи женщин, Ван Дип! – успел крикнуть американец.
Но это было не так просто. Ван Дип уже подвергся нападению. Риккардо отбросили к стене, он шевельнуться не мог.
– Не стреляйте до последней возможности! – крикнул он с отчаянием, сам взявшись за револьвер.
В центре мечети, на небольшом пространстве, шла свалка. Одни разжигали страсти, пытаясь силой водворить порядок, другие пьянели от крови и исступления. Риккардо вначале потерял Джоконду из виду, потом оказалось, что она и миссис Мур забились в угол, забаррикадировавшись стульями. Обрадованный тем, что их не трогают, он попытался пробраться в центр, туда, где мелькала светлая и растрепанная голова м-ра Мура. Это не привело ни к чему. Его и Ван Дипа опять оттеснили к стене, им пришлось выдержать новую атаку. У Риккардо была рассечена губа, из носа шла кровь, но ему все же удалось пробиться к женщинам. Миссис Мур онемела от ужаса. Джоконда, хотя и очень бледная, держалась храбро. По предложению Риккардо, она обхватила его сзади за талию, миссис Мур так же обхватила ее, и, улучив удобный момент, они втроем пробились к дверям и во двор.
Но двор был также переполнен народом. Их окружили враждебные физиономии. Их толкали, теснили, хмурые арабы преграждали им путь. Миссис Мур упала наземь в обмороке. Джоконда и Риккардо с трудом подняли ее и потащили за собой через двор. Их остановил дюжий малый со шрамом на щеке, и в одно мгновение оцепила кучка арабов. Джоконда по-арабски умоляла пропустить их. Но в ответ раздались проклятия и крики: «Смерть собакам! Долой неверных!»
Риккардо сделал было новую попытку пробиться сквозь стену обезумевших людей, но получил несколько тяжелых ударов и вместе с обеими женщинами был отброшен в угол двора. Однако дюжий малый со шрамом, неизвестно почему, взял их под свою защиту; работая кулаками направо и налево, он расчистил небольшое пространство, и Риккардо с Джокондой воспользовались этим, чтобы попытаться привести миссис Мур в чувство.
В это время изнутри мечети донесся звук выстрела. Второй, третий… У Риккардо сердце упало. Крики и шум усилились. Их покрыл четвертый выстрел.
Снаружи на улице тоже бесновалась толпа; она не давала выйти тем, кто был во дворе.
Риккардо заглянул Джоконде в глаза и сказал ей вполголоса:
– Если со мной покончат, постарайся выбраться во что бы то ни стало, а на крайний случай… – Он протянул ей револьвер.
Она поняла и молча опустила револьвер в карман своего длинного пальто. Миссис Мур все еще не приходила в себя. В съехавшей набок шляпе и разорванной блузке она неожиданно напомнила Риккардо пьяную женщину, которую он как-то видел на родине, на Корсо Витторио Эммануила.
– Смерть! Смерть! – раздавалось со всех сторон.
Но вдруг все на мгновение затихло – чей-то спокойный властный голос сказал несколько слов, встреченных восторженными криками.
– Время пришло! – завопил стоявший рядом с Риккардо араб. – О Великий! Уничтожь неверных!
В эту минуту толпа так тесно сомкнулась, что Риккардо должен был снова пустить в ход кулаки, чтобы не дать раздавить себя и женщин. Получился небольшой прорыв, в который Риккардо увидел высокого человека в зеленом одеянии. Глаза их встретились всего на одну секунду, но этого было вполне достаточно. Риккардо узнал Си-Измаила.
Немного погодя, он услышал голос, сзади шептавший ему:
– Не оборачивайтесь, ничему не удивляйтесь. Вас не тронут, женщин доставят в безопасное место.
Больше Риккардо ничего не слышал, потому что противники его возобновили нападение. Смяв добровольного защитника иностранцев, они затем сосредоточили все свое внимание на Риккардо. Он дрался ожесточенно, но перевес был на их стороне, и, в конце концов, наполовину оглушенный, он был связан по рукам и по ногам.
Придя немного в себя, он увидел, что сам он мотается, как мешок с картофелем, на плече одного из нападавших, миссис Мур несет другой, а Джоконда идет между ними обоими. Толпа освободила, наконец, дорогу к выходу. Улица вся была запружена народом, женщинами под покрывалами, стариками и детьми, главным образом. Вся боеспособная часть жителей давно устремилась к французскому кварталу.
Несколько сот человек с угрозами и проклятиями провожали пленников, как вдруг все разноголосые шумы покрыл зловещий звук залпа. Риккардо понял, что гарнизон спохватился и направил на толпу пулеметы.
Сумятица усилилась: из французского квартала отхлынула сюда волна. Люди, захватившие Риккардо и его спутниц, бранились, колотили направо и налево и старались пробить себе дорогу, но их относило назад, как соломинку, подхваченную от накатывающейся волной. При одном толчке человек, несший Риккардо, оступился, упал. Одно мгновение – и над Риккардо замелькали ноги, ноги, топчущие ноги; едкий запах человеческого мяса ударил ему в лицо – великий ужас захлестнул его… безмолвие… мрак…
ГЛАВА IX
Риккардо казалось, что он лежит на дне морском; волны колышутся над ним; бесцветные рыбы, как призраки, шмыгают вокруг… вот к нему нагнулось человеческое лицо, уже почерневшее. Он замер от страха. Но лицо начало понемногу проясняться, оживать, напомнило что-то знакомое. Риккардо широко открыл глаза. Кто-то смачивал ему лоб и темя водой, медленно капавшей из глиняной амфоры, которую наклонили над ним. Вверху видно было небо, жемчужно-серое небо. Едва заметно мерцало в тумане несколько звезд.
– Что случилось? Который час? – с трудом проговорил он.
– Браво! Месье чувствует себя лучше! Выпейте!
Ему поднесли ко рту фляжку.
Сознание окончательно возвращалось к Риккардо. Он разглядел пожилую женщину, сидевшую невдалеке на куче мешков. Ветер раскачивал над самой его головой веревочку с нанизанными на ней апельсинными корками. Небо понемногу подергивалось палевым, звезды бледнели.
Он раздраженно повторил свой вопрос.
Армянин – тот самый, что провожал его накануне к Якорям Ноя, – указал на восток:
– Солнце встает.
Риккардо попытался подняться, но упал назад и закрыл глаза. Голова у него неистово болела. Армянин дал ему еще глоток водки; он повторил свою попытку, на этот раз с большим успехом. Ощупал свои руки, ноги. Он мог двигать ими. Но болело все тело, особенно острая боль была в левой руке.
– Где я? – спросил он, наконец. – Расскажите, что случилось?
– Вы у меня в доме на крыше, месье, – горделиво отвечал армянин. – Я ночью увидел вас на земле в куче других тел. Умер, подумал я. Ну, и запустил руку в карман, чтобы не дать беспринципным людям ограбить вас. А вы и шевельнулись. Прислушался я – сердце бьется. Вот и приволок вас сюда. Вижу, повреждений особых нет, только крови много потеряли. Ну, кровь я остановил и положил вас на крыше. В отель вам нельзя: отель сгорел.
– Сгорел! – повторил Риккардо.
– Большой был бой прошлой ночью. И большие пожары во французском квартале. А казармы на воздух взлетели, и много солдат с ними.
– А сейчас?
– Ночью арабы одержали верх. А что будет днем – увидим – пуф! Конец всему! Араб – как дитя. Куда ему с французами тягаться. Невежество! Нашлют солдат побольше, начнут расправу… Месье придется полежать здесь, пока все не успокоится. И тогда… месье не забудет, что я сделал для него?..
Риккардо кивнул головой. Он и порывался и боялся задать один вопрос. Наконец решился.
– А леди, что с ними случилось?
– Я не видал никаких леди, месье.
– И ничего не слышали?
– Ничего не слышал.
Прошло с полчаса. По знаку своего повелителя, старуха сняла с жаровни кастрюлю и налила в деревянную тарелку супу. Армянин подал ее Риккардо, настаивая, чтобы тот ел. К великому своему удивлению, Риккардо с аппетитом поел этого варева, состоявшего главным образом из лапши и лука, но обильно сдобренного кисловатым красным вином, и сразу же почувствовал себя крепче.
Часа три спустя он уже мог обойти крышу. Старая армянка промыла ему руку, втерла какую-то мазь с неприятным запахом и взяла руку в лубки. Он был весь в синяках и ссадинах, но, благодарение небу, ноги были в порядке.
Солнце поднялось уже довольно высоко и начинало припекать.
– Мне надо идти, – заявил Риккардо своему хозяину, только что вернувшемуся откуда-то.
Тот только рот разинул.
– Идти? Месье с ума сошел?
– Нет. И мне нужен проводник. Вы должны отвести меня к Си-Измаилу.
– К Си-Измаилу? Нет, положительно, месье разрешит… компресс на голову.
– Я не шучу, – нетерпеливо перебил его Риккардо. – Переоденьте меня как хотите и идем к Си-Измаилу.
– Но я не могу. Месье убьют, и меня тоже, если увидят меня с ним.
Риккардо долго убеждал его. Он предлагал выдать ему чек на триста франков. Армянин нашел эту сумму до смешного малой после всего того, что он сделал для месье, и, со своей стороны, предъявил следующий счет:
«За спасение жизни – 2000 франков. За услуги в качестве проводника – 100. За полный пансион (сутки) – 100 фр. 50 сант. Итого – 2200 фр. 50 сант.».
Эти пятьдесят сантимов сильно рассмешили Риккардо. Спор продолжался. Наконец, поладили на девятистах франков, при условии, если армянин доставит Риккардо в дом Си-Измаила не больше как через два часа. Соглашение было оформлено на бумаге, после чего началось обсуждение, как бы получше переодеть Риккардо. В обсуждении принимало участие все семейство армянина. Порешили, что нет ничего удобнее, как женский хаик, и откуда-то появился полный женский костюм. Женщины покатывались со смеху, одевая его. По счастью, он был начисто выбрит. Перед уходом Риккардо выпил для подкрепления немного козьего молока.
По шаткой лестнице они спустились в невообразимо грязный двор. От детей, цыплят, тощих котов и шелудивых собак проходу не было, а куча отбросов, гниющих на солнце, издавала зловоние, от которого начинало тошнить.
Армянин шел впереди, Риккардо на некотором расстоянии сзади. Они скоро вступили в арабскую часть города. Там кучками толпились люди, вполголоса толковавшие; иногда сломя голову проскакивал всадник; на одном перекрестке какой-то дервиш монотонным пугающим голосом вещал будущее; никакой торговли на улицах не было. Кое-где лежали неподвижные окровавленные фигуры.
Чувствовалась выжидающая напряженность. Риккардо заметил, что все прохожие вооружены, а время от времени по улицам проходят патрули.
Он шел мелкими шажками, и его пропускали беспрепятственно. Однажды он чуть было не поскользнулся в луже крови, другой раз споткнулся о тело убитого французского солдата. Солнце высоко поднялось в безоблачном небе, и избитое тело Риккардо ныло, с трудом вынося жару.
Вдруг армянин остановился и попятился назад к Риккардо. Они проходили в это время пустынной узкой улочкой, с обеих сторон окаймленной белыми стенами. Риккардо она показалась знакомой.
– Месье! – шепнул армянин. – Тсс! Слушайте. Шум, вроде шума прибоя. Французы прислали подкрепления. Будет новый бой. Повернем, месье!
– Да мы почти пришли…
– Безумно идти навстречу…
– Ступайте! Не то я выдам и вас, и себя первому встречному арабу.
Они двинулись вперед. Но в эту минуту поток обезумевших людей хлынул в улицу. Риккардо едва успел оттащить армянина в небольшое углубление у одной из стен. На лицах бежавших было то выражение мрачного отчаяния и животного страха, которое бывает лишь у совершенно деморализованных паникой людей. Женщины – были тут и женщины – кричали: «О горе! О горе!» Все были запылены, многие ранены.
Вдруг толпа остановилась, поднялась страшная давка, задние напирали, передние не двигались. Раздался крик:
– Большой человек! Измаил! Измаил!
Риккардо увидел верхового, подвигавшегося в толпе. Звенели радостные восклицания, измученные лица светлели, хриплые голоса сливались в восторженные клики.
Верховой – это был Си-Измаил – остановил своего коня как раз против дверей, у которых стоял Риккардо. Лошадь поводила ушами. Си-Измаил был бледен и мрачен, как человек, переживший крушение всех своих надежд. Поднявшись на стременах, он повел рукой, и так велика была его власть, что крики мгновенно умолкли.
– Откуда вы, – спросил он резким, звонким голосом, который прозвучал, как удар бича. – Откуда бежите, трусы? Безумию поддались, умейте же умереть! Назад, собаки! Назад, глупцы!
Поднялся глухой ропот.
– Назад! Лицом к лицу встретьте смерть, которую вы заслужили! Я поведу вас, свора дворняжек!..
Тяжело падало каждое слово. Толпа заволновалась, зароптала. Изумление сменялось раздражением. Послышались отдельные возгласы.
Голос продолжал бичевать.
– Горе вам, люди Керуана, люди святого города! Слепые глупцы! В одну ночь безумия вы разрушили то, что подготовлялось двадцать лет. Вы отдали себя и детей своих на поругание. Не будет вам пощады на земле, не ждите мира в раю! Горе, горе вам! Покинул вас Аллах!
– Не Аллах, а Си-Измаил покинул нас! – гневно выкрикнул подъехавший тем временем забрызганный кровью всадник; его поддержал гул толпы.
– Кто, молча и отвернувшись, выслушивал известия о вчерашних победах? Кто был мрачен в минуту торжества? Кто, как женщина, убеждал сохранять спокойствие, утверждая, будто час еще не пробил? Воистину, пророк наш оказался лжепророком, и сердце у него оказалось заячьим! Почем знать, не продался ли он французам!
Гнев толпы покрыл эти слова.
– Долой лжепророка!
– Долой труса!
– Обманщик! Самозванец!
– Убить собаку!
– Да покарает Аллах его и его детей!
Си-Измаил заговорил снова, но слов его уже нельзя было разобрать. Толпа, как взбаламученное море, волновалась вокруг него, размахивала руками, грозила; ненавистью горели глаза; зубы оскаливались, как клыки.
– Ты предал нас неверным!
– Изменник! Осквернитель!
Си-Измаил не двигался. Высоко подняв брови, он с презрительной улыбкой смотрел на бушевавшую толпу. Риккардо не мог не отдать должного его храбрости. Выкажи он хоть малейшее смущение, его стянули бы наземь и разнесли бы на клочки. Испуганный женский крик заставил Риккардо обернуться. Рядом с ним, в углублении, образуемом дверью, стояла закутанная покрывалом женщина. Это крикнула она.
Толпа приходила все в большую ярость. Отчаяние, горечь разочарования – все вылилось в безумную ненависть к этому человеку, которого два дня тому назад та же толпа почитала как полубога.
– Они убьют его и нас, – стуча зубами, прошептал армянин.
Си-Измаил попытался проехать вперед, но лошадь его схватили под уздцы, она взвилась на дыбы, шарахнулась в сторону. От маленькой группы в дверях ее отделяло не больше ярда. Все, что произошло потом, произошло с молниеносной быстротой. Что-то сверкнуло на солнце, Си-Измаил зашатался в седле, опрокинулся и упал у самых дверей, одной ногой запутавшись в стременах. Лошадь снова взвилась на дыбы и бросилась в сторону. Этим она высвободила ногу лежавшего, и стоявшая рядом с Риккардо женщина, бросившись вперед, вытащила безжизненное тело из-под копыт взбешенного животного.
Рев жаждущего крови зверя вырвался у толпы, которую отделяла от ее жертвы обезумевшая лошадь. Риккардо почувствовал, что дверь за ним подалась. Моментально сообразив, он повернулся и помог протащить в дверь потерявшего сознание человека. Они только-только вовремя захлопнули дверь; тяжелые удары посыпались на нее снаружи. Открывший им двери негр – Риккардо тотчас узнал его – помог им задвинуть тяжелые засовы. Женщина отбросила стеснявший ее хаик. Это была Мабрука. Отбросил свой хаик и Риккардо. Она мельком взглянула на него. Дверь трещала под ударами.
– Дверь долго не выдержит, нам надо унести его, – сказала Мабрука.
В глазах у нее было страдание, шрамы на щеках побагровели.
Рослый негр, с трясущимися от страха губами, подхватил раненого, как ребенка, и в сопровождении Риккардо и Мабруки побежал через patio, вверх по лестнице, коридором, опять лестницей, на крышу и с этой крыши на другую. Мабрука и Риккардо не отставали от него. Она карабкалась как кошка. Он, стиснув зубы, старался не обращать внимания на то, что все тело у него ноет и саднит. В этой части города крыши все сообщались между собой: знатные арабские женщины имели обыкновение посещать друг друга таким путем. По счастью, на этот раз ни одной женщины не было на крышах: стрельба загнала всех в дома.
Наконец Мабрука сделала знак, и они остановились на террасе, имевшей очень запущенный вид; пожелтевшая трава пробивалась между плитами; осколки глиняных кувшинов валялись на горячих фарфоровых изразцах. Дом был, очевидно, необитаем. Они спустились на первый этаж когда-то, должно быть, богатого арабского дома. Изразцы ярких красивых оттенков – синего, зеленого, бирюзового – украшали стены и колонны. Но сейчас все приходило в разрушение. Часть лепной отделки стен и потолка обвалилась, изразцы местами повыпадали.
Беглецы остановились в комнате, в которой когда-то помещался гарем богатого хозяина. Здесь было прохладно; сквозь окно с цветными стеклами свет падал пятнами, а колоннада перед входом защищала от солнца.
Мабрука совсем сняла свой хаик и, скатав, положила его под голову раненому, которого негр с нежностью женщины опустил на пол. Из раны в животе обильно текла кровь, смачивая вышитый пояс и гандуру. Мабрука ловко раздела его и обнажила страшную рану. Риккардо не вынес этого зрелища и почти ползком выбрался на террасу на солнце. При его уже истощенном состоянии, новое напряжение оказалось ему не по силам. Он не решался вернуться, пока не наберется сил, и остановившимся взглядом смотрел на зеленую ящерицу, гревшуюся тут же на обломке черепицы. Головокружение и тошнота понемногу проходили. Он начинал чувствовать себя лучше и вернулся в комнату, едва передвигая ноги от усталости.
Мабрука сидела, уставившись глазами в одну точку; темные круги стали еще темнее; рот перекосила жалкая гримаса.
Она медленно повернулась к нему.
– Вы ранены?
– Меня чуть не убили вчера.
Он сел подле нее.
– А как Си-Измаил?
– Рана глубокая. Я перевязала ее, порвала на бинты тюрбан. У меня есть еще с собой мазь, останавливающая кровь, я всегда ношу ее в рукаве. Но пользы от нее мало.
– Могу я помочь чем-нибудь?
Она покачала головой. Большие глаза налились слезами.
Они сидели некоторое время молча. Бэда вставал раз: заметив скорпиона, палкой сбил его со стены и раздавил босой ногой. Становилось все жарче. Время от времени Бэда наполнял кувшин со свежей водой, и Мабрука смачивала виски раненому, который все еще не приходил в сознание. Он бредил не переставая, переходя с арабского на французский язык и на другие, незнакомые.
Около полудня Бэда исчез и через некоторое время вернулся с фуражом – кружкой молока и краюхой плоского арабского хлеба, Больной отпил немного молока и продолжал бредить.
Риккардо почувствовал себя бодрее, выпив молока и закусив его хлебом. Мабрука к еде не прикасалась.
Издали доносились выстрелы; стреляли ружья и пулеметы. От сотрясения кусок штукатурки отвалился и рассыпался в пыль на полу.
Умирающий перестал бормотать, открыл глаза, обвел взглядом комнату и присутствующих. Мабрука ответила ему страдальческим взглядом бессловесного животного.
– Мабрука, дочь моя! – тихо позвал Си-Измаил.
– Сиди! – горячие слезы закапали ему на руку.
Он ласково посмотрел на нее.
– Мы проиграли, дочь моя… Кто это там?
– Сицилиец.
– Пусть подойдет.
Риккардо присел на корточки подле него.
– Что? Конец дуэли, друг мой? А? Конец совсем не такой, на какой вы или я рассчитывали? Мы забыли, что человек легкомыслен, а Аллах мудр…
Он с трудом перевел дух и продолжал упавшим голосом:
– Мабрука привезет вашу кузину… младшую… она в безопасности. Другая, вместе с американкой, у меня в доме. Оба американца сильно пострадали, но в момент паники толпа бросила их; подобранные французами, они помещены в госпиталь. Они поправятся. Дураки – народ выносливый…
Риккардо пробормотал несколько слов благодарности. Си-Измаил прикрыл на минуту глаза, а потом снова взглянул на него с добродушной иронией.
– А вы… вы кое-что повидали, кое-чему научились. Вы храбры, искренни и упорны… недаром в вас есть доля арабской крови. Вы умеете понимать. Не давайте заглохнуть этой способности. Любите жизнь – и не стыдитесь этого, любите женщин – и не стыдитесь, любите самого себя – и не стыдитесь. Вот в чем мудрость…
Мабрука бросилась на пол подле умирающего.
– Сиди, сиди! Неужто у тебя не найдется ни слова для меня? Разве я не служила тебе безропотно?
Он чуть улыбнулся.
– Ты свободна, Мабрука!
– Сиди, сиди! Дай мне умереть с тобой! Что мне свобода без тебя!
– Для тебя еще найдется работа, бедная моя Мабрука! Ты мечешься между Западом и Востоком. Пляши, малютка, и люби. Я давно простил тебе… Ты ведь вольная пташка, дочь вольной птахи… и в клетке тебе было тесно… – Голос изменил ему, он снова начал бредить.
– Не выполняла я разве семь лет твою волю! – крикнула она, почти грубо схватив его за плечо.
Он встрепенулся.
– Дочь моя! Это зачтется… Побывай в Мекке… Передай поклон Магомету Саад-бею, расскажи ему, как все произошло. Нагнись, любимая, голос мой слабеет, а надо еще передать… – Он зашептал ей на ухо.
Бэда стоял как каменный, глядя на них. Риккардо отошел в дальний угол.
Спустя четверть часа Си-Измаил опять потерял сознание. Он умер на закате, в ту самую минуту, когда муэдзин соседней мечети, невзирая на то, что делалось внизу, не думая о мире и войне, о жизни и смерти, с высоты минарета призывал на молитву жителей города, на улицах которого валялись трупы и раненые.
Мабрука с пронзительным воплем упала на тело.
