Текст книги "Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)"

Автор книги: Эрнст Юнгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

Юнгер явно демонстрирует безразличие к читательскому успеху, целиком поглощенный усилиями адаптировать в слове то, что проступает сквозь зримые формы реальности, ускользая от однозначности восприятия. Но есть места, в которых личный элемент начинает проявляться сквозь усложненную структуру интеллигибельных метафор. В «Кавказских заметках» это прежде всего записи, вызванные смертью отца, которого Юнгер застал уже в гробу, а во «Втором Парижском дневнике» и «Кирххорстских листках» это заметки, связанные с арестом, осуждением и гибелью любимого сына Эрнста. Молодой человек, призванный на морскую службу, был осужден по обвинению в создании «кружка сопротивления», чья деятельность сводилась к разговорам о «положении вещей», в наказание выслан на «фронтовые испытания» и погиб в Италии в Каррарских горах. Весть о смерти сына Юнгер получил спустя полтора месяца после его гибели – 11 января 1945 г. «Смерть сына стала одной из дат, одной из главных и поворотных точек в моей жизни. Вещи, мысли, поступки прежде нее и после совершенно различаются», – замечает он спустя несколько дней.

Пребывание в Париже после кавказской командировки отмечено в дневниках нарастающей экспрессией суждений. Они стимулировались общим ухудшением ситуации во всех сферах, в частности во внутреннем положении страны, где под гнетом трудностей нарастали ропот и уныние, а также безнадежностью военно-политической ситуации. В высших военных кругах в Париже вызрела военная оппозиция, постепенно обдумывавшая средства устранения Гитлера. Юнгер входит в узкий круг лиц, в котором осторожно, но все же вполне определенно обсуждаются все эти вопросы. Его собеседниками являлись командующий оккупационной армией генерал пехоты Генрих фон Штюльпнагель, генерал-лейтенант, начальник Генерального штаба оккупационной армии Ганс Шпейдель и другие видные генералы и офицеры. Известны контакты Э. Юнгера с фельдмаршалом Роммелем. Но Юнгер уклоняется от активного участия в заговоре. Его влияние, скорее, умственное. Еще в начале 1941 г., как свидетельствуют дневники, он делает первый набросок трактата-воззвания «Мир. Слово к молодежи Европы и к молодежи всего света», затем, однако, уничтоженный. Но по мере того как ситуация в Германии ухудшалась, нарастали и пессимистические настроения Юнгера. Его «пораженческие» взгляды не были ни для кого секретом.

По возвращении с Кавказа он снова берется за изложение своих взглядов на войну и будущее Европы. В октябре 1943 г. воззвание было готово и подпольно, в гектографированном виде стало распространяться в Париже и кое-где в Германии. Существует свидетельство о том, что оно было прочитано Роммелем и в какой-то мере повлияло на его решение примкнуть к противникам режима. Записи, сделанные Юнгером на второй день после неудачного покушения, свидетельствуют, что он не видел смысла в заговоре. «Вчера стало известно о покушении… По всему видать, что это дело приведет к чудовищной резне… Становится все труднее сохранять маску; так, сегодня утром неожиданно вступил я в спор с одним сослуживцем, который обозвал случившееся „неслыханным свинством“. При всем том, что издавна был убежден, что посредством заговора немногое изменится, но прежде всего – ничего не улучшится» (запись от 21 июля 1944 г.). Доказательство правоты, однако, радовать не могло.

В служебном положении Юнгера происходят между тем изменения, вызванные резким ухудшением военной ситуации, и в августе, после упразднения штаба военного командования, он покидает Париж, Странно, что как назначение в Париж – столицу культуры, в которую он стремился, так и вынужденное оставление его не отражены в дневнике никакими особыми эмоциональными цезурами. В конце октября следует отставка, к тому же над головой Юнгера нависла угроза фашистского судилища. Факт его прямого общения с главарями заговора, и в первую очередь с Цезарем Хофаккером и графом Шуленбургом, был очевиден. Можно отнести к аристократической гордости Юнгера то, что он не драматизировал ситуацию, он коснулся ее вскользь, намеками. В 1986 г. был обнаружен документ, представляющий собой письмо президента «Народной судебной палаты» Роланда Фрайслера, возглавлявшего суд над заговорщиками, начальнику партийной канцелярии Гитлера Мартину Борману. Оно касается причастности к заговору Юнгера. Фрейслер сообщает, что, повинуясь указанию фюрера, переданному ему лично по телефону, он прекратил следствие в отношении писателя. Причем дело Юнгера, с которым пожелал лично ознакомиться Гитлер, составило три тома. Решение фюрера состоялось 1 декабря 1944 г. Выше уже приводились высказываемые соображения, которые якобы определили позицию Гитлера. В них мало достоверности, учитывая, например, что он казнил знаменитых военачальников и расправился с офицерской элитой вермахта.

Итак, 13 августа 1944 г. Юнгер покидает Париж, чтобы спустя много лет, только в 1961 г., посетить его уже в качестве туриста. (Интересно, что в общественном мнении французов его имя никогда не связывалось с понятием оккупанта, а видный участник Сопротивления Ф. Миттеран даже посетил Юнгера в Вильфлинге в дни празднования 90-летия писателя, где тот провел последнее десятилетие своей жизни). В начале сентября он возвращается в свой дом в Кирххорсте, откуда ушел на вторую мировую войну ровно 6 лет назад. Вскоре он полностью выводится из кадров вермахта. Закончилась вторая по счету в XX в. мировая война. Германия перестала существовать как целостное самостоятельное государство, и казалось, что это – навсегда. Впереди у Юнгера оставались только закатные дни жизни. Уже много лет не издавались его книги, и, кажется, пришла пора забвения. По иронии судьбы, цензурный запрет фашистского режима продлился до 1950 г. уже как запрет на публикации книг писателя в западной зоне Германии со стороны английской военной администрации. Он находит в себе мужество спокойно встретить сообщение своего гамбургского издателя Циглера о том, что, согласно особому указанию цензуры, газетам запрещено как-либо откликнуться на 50-летие писателя. «Это единственный знак, что я чего-то стою», – прозорливо констатирует Юнгер. Какое-то время он еще возглавляет местный отряд самообороны – фольксштурм, но лишь затем, чтобы не допустить беспорядка и воспрепятствовать бессмысленному сопротивлению. Последние дни войны отражены в «Кирххорстских заметках», а первые годы жизни под союзническим управлением – в «Хижине в Вайнберге. Годы оккупации», впервые вышедшей в 1958 г. Ими и заканчиваются «Излучения», но – не дневники.

Перечисленные книги составили мемуарный корпус, получивший название «секстета» и являющийся уникальным свидетельством интеллектуального переживания войны человеком, создавшим культурно-философское и психоантропологическое обоснование ее как фундаментальной формы жизни человека и затем все же пришедшим к отвержению ее положительного смысла. Основные дневники из этого «секстета» и представлены в этом первом русском издании.

В. Ноткина
О переводчике Нине Олеговне Гучинской

Нина Олеговна Гучинская, автор перевода Второго Парижского дневника Эрнста Юнгера, к сожалению, уже не увидит этой книги. 13 февраля 2001 г. не стало этого замечательного, талантливого человека.

Вся ее деятельность исследователя-лингвиста, литератора и педагога была проникнута духом ее неповторимой личности, глубокой и сильной, исполненной добра и мужества, лишенной всякой мелочности и искательства. Выдающийся филолог-германист, она обладала энциклопедическими познаниями и широчайшим кругозором во всем, что касалось немецкой культуры: ее истории, литературы и философии.

Но активная научная деятельность далеко не исчерпывала отпущенных ей возможностей. Нина Олеговна была и ученым, и поэтом. Опыт, накопленный ею в исследованиях природы поэтического слова, нашел выход в прекрасных переводах средневекового немецкого эпоса, Фридриха Гёльдерлина, Райнера Марии Рильке, Стефана Георге. Особо следует сказать о ее переводе «Херувимского странника» Ангела Силезского: среди многих достоинств этого виртуозного перевода – поразительная свобода владения древними формами русской речи. Вообще Гучинской было присуще редкостное по нашим временам знание и целостное ощущение родного языка, всех исторических этапов его развития. Великолепное знание немецкого позволило ей познакомить немецкоязычного читателя со своими переводами стихов Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Елены Шварц.

Особенно интенсивно работала она над стихотворными и прозаическими переводами в последние годы: «Введение в метафизику» Мартина Хайдеггера с поразительной точностью терминологии, великолепный «Путь человека по хасидскому учению» Мартина Бубера, вдохновенный перевод проповедей и трактатов Мастера Экхарта, где старинные русские и церковнославянские формы служат красоте текста и естественности его восприятия. Все это было сделано за сравнительно короткое время и явилось свидетельством какой-то послушнической жажды труда. В этих работах Гучинской многое стало принципиальным открытием в области теории и практики перевода. Мыслители разных эпох обрели в русском языке органичное, глубокое и точное воплощение.

Переводы Эрнста Юнгера стали новым этапом и вместе с тем последней работой Нины Олеговны. По сравнению с прежними авторами, которых она переводила, Юнгер – наш современник. Его дневники, посвященные постижению физического и духовного макро– и микрокосма, изучению существующих в нем взаимосвязей, проникнуты сознанием ответственной роли человека – творения, стоящего между природой и Богом. Перевод Гучинской исполнен доверия к автору, как будто он не только жил с нами в одно время, но и говорил с нами на одном языке. Стиль, поражавший, например, в переводах Стефана Георге лексическим богатством и разнообразием, здесь лаконичен и точен. Отказываясь от риторических ухищрений и прикрас, переводчик стоит вровень с мыслью автора. Поражают своей мощью места, связанные с религиозно-философской проблематикой. Здесь во всей полноте выступают ее уникальное знание и проникновение в глубинную сущность Священного Писания, а также всей богословской и религиозно-мистической литературы, от раннехристианских памятников до творений русских религиозных философов Серебряного века. Хочется обратить внимание читателя на замечательные переводы стихов, встречающихся в текстах дневников. Вот только один пример – «Павлин», где эстетика экспрессионизма воссоздана всего в нескольких строчках.

Сделанное далеко не исчерпало творческий потенциал Нины Олеговны. Ее болезнь и кончина оборвали жизнь, полную энергии, планов и жажды творческого общения. Но то, что сделано, – своеобразная и заметная страница нашей культуры, ищущей новые духовные ракурсы, позволяющие глубже понять историю мира и заглянуть в его завтрашний день.

В. Ноткина