Текст книги "Зеро"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Филипп рассказал Дзэну Годо, что найденное у Накасимы письмо заронило в его душу глубочайшие сомнения. Поведал о своей встрече с генералом Хэдли и о том, как генерал выяснил, что данные, на основании которых Силверс принял решение ликвидировать Ямамото, Накасиму и Годо, поступили к нему через его адъютанта Давида Тернера.

Лицо Дзэна Годо оставалось бесстрастным. Наконец он сказал:

– После вашей первой встречи Митико назвала вас «особенным американцем». Это меня очень заинтересовало, ибо означало, что вам понятны основные заповеди японского Пути. Должен вам сказать, что Митико замужем за Нобуо Ямамото. Это старший сын Арисавы Ямамото. Узнав, что вы повинны в смерти ее свекра, она едва не лишилась рассудка.

Филипп содрогнулся, представив себе, как Митико заносит меч над его головой.

– Думаю, ей очень хотелось бы увидеть вас мертвым, мистер Досс, – продолжал Дзэн Годо. – Но все это было до вашей встречи. А потом вы стали «особенным американцем», и все изменилось. Поэтому-то я попросил ее привезти вас сюда. – Он потеребил свою бородку. – Именно благодаря вам я вспомнил, что посоветовал моему отцу дух. Отца это тогда спасло. Надеюсь, спасет теперь и меня. – Он протянул руки ладонями вверх. – Пожалуй, пора объяснить вам, почему вы оказались здесь. – Он рассмеялся. – Я хочу, чтобы вы меня убили.

* * *

Теперь необходимо было разобраться, что творится в штаб-квартире ЦРГ. К этому подталкивали сведения, полученные от Дзэна Годо. Как только Филипп понял, что Дзибан подсовывает Силверсу ложную информацию, картина начала проясняться. И если предположить, что Силверс знал, какую информацию ему поставляют, многие необъяснимые обстоятельства становились понятными. Например, почему Силверс так тщательно охранял источник этой информации. Или почему он использовал такого сугубо канцелярского работника, как Дэвид Тернер, в качестве полевого агента для самых деликатных поручений. Казалось бы, зачем доверять столь опасную работу такой обезьяне, как Дэвид Тернер? Теперь этому нашлось объяснение. Как адъютант Силверса, Дэвид Тернер был напрямую связан со штабом. И если Силверс действительно водил дружбу с Дзибаном, он мог не только контролировать поступление ложной информации, придавая ей достоверность, но и имел под рукой отличного козла отпущения, Дэвида Тернера, на тот случай, если кто-нибудь усомнится в подлинности сведений.

Чем больше Филипп думал об этом, тем глубже убеждался, что Силверс на самом деле не тот, за кого себя выдает. Почему он это делал – другой вопрос. Если честно, Филиппа это не очень волновало. Для него предатель оставался предателем. Не имело значения, почему он предал – из-за денег, по идейным соображениям или под угрозой шантажа. Итог все равно был один и тот же.

Филипп составил план действий. С присущей ему методичностью он начал с того, что проник в штаб-квартиру ЦРГ. Он не надеялся, Силверсу достанет глупости держать в кабинете изобличающие его документы, но не проверив это, он, Филипп, совершил бы еще большую глупость.

Как он и предполагал, в кабинете не оказалось ничего интересного. Оставалось осмотреть квартиру Силверса. Глава ЦРГ жил в небольшом уютном домике недалеко от императорского дворца. Проникнуть внутрь не составило никакого труда. По крайней мере для такого специалиста, как Филипп.

Квартира была отделана темным деревом. Полы покрывали восточные ковры, поглощавшие шум при ходьбе. Филипп выбрал вечер, когда Силверс был на торжественном приеме в доме Мак-Артура. Такие мероприятия обычно затягивались допоздна. Генерал отличался склонностью к напыщенным речам и не упускал случая попотчевать ими своих подчиненных.

Филипп бывал у Силверса дважды. Он всегда моментально запоминал расположение комнат, так что ему незачем было зажигать свет.

Начал он с кабинета Силверса. Там была старинная конторка с шарнирной крышкой, вращающееся кресло на колесиках, кожаный диван. Перед книжными полками орехового дерева стояло несколько кожаных кресел. Короче, самая что ни на есть европейская комната.

Филипп просматривал один ящик за другим. Освещая фонариком бумаги, он молился, чтобы ему попалось что-нибудь стоящее. Филипп был уверен, что, имея нужные бумаги, его тесть выступит против Силверса.

И наконец он нашел! В потайном отделении самого нижнего ящика лежала маленькая записная книжка в черном переплете. Филипп не мог поверить своей удаче. Подтвердились все его подозрения. С трудом сдерживая возбуждение, он еще раз просмотрел страницы книжки. Да, здесь было все: даты встреч с министрами Дзибана, чьи имена Филипп теперь знал, сумма выплат, записи о том, в какой банк и на какой счет эти суммы помещены. Все, что требовалось, чтобы уличить Силверса в пособничестве Дзибану.

Наутро Филипп направился в центр города. Предъявив в банке свое удостоверение сотрудника ЦРГ и добившись приема у вице-президента, он потребовал всю имеющуюся информацию о банковском счете номер 647338А. Обладателем счета оказался не Гарольд Морген Силверс. Собственно, Филипп и не ожидал этого. Он достал фотокопию приказа, подписанного Силверсом, и сличил его подпись с росчерком владельца банковского счета. Рука была одна и та же.

* * *

Планы дома Дзэн Годо прибыли как раз вовремя. Дэвид Тернер доставил их Филиппу на квартиру. Наступил тот момент, которого Филипп ждал с ужасом: Джоунас нашел такой способ ликвидации, при котором смерть жертвы будет казаться несчастным случаем, и ЦРГ не подвергнется ненужному риску. Задача была не из легких, поскольку Дзэна Годо знало слишком много людей.

Джоунас, никогда не забывавший о мерах предосторожности, не хотел, чтобы во время их разговора Лилиан была дома, поэтому Филипп предложил Тернеру сводить ее в кино. Она давно хотела посмотреть фильм «По ту сторону Тихого океана». Филипп знал, что у Лилиан не было друзей ни среди жен военных, ни среди местных жителей. Лилиан с Тернером послушно ушли, а Филипп и Джоунас занялись обсуждением задачи.

Склонившись над планами, они еще раз повторили все то, что было известно о Дзэне Годо. Только погрузившись в перечень цифр и фактов, Филипп сумел приглушить страх, холодком разлившийся в груди. Но, когда Джоунас перешел к деталям, он впервые ощутил всю реальность происходящего.

Только теперь он по-настоящему представил себе, что его ждет. Ему было жутко.

– Джоунас, – сказал он, посмотрев на часы, – давай сегодня разберемся с Годо.

– Сегодня?

– Конечно, – ответил Филипп ровным голосом. – Почему бы и нет? Все материалы у нас. – Он уже отдал генералу Хэдли записную книжку, найденную в столе у Силверса. Завтра вещественное доказательство будет у Мак-Артура. Вот тогда-то поднимется настоящая вонь. К этому времени здесь все должно быть кончено.

Филипп заставил себя ухмыльнуться.

– Что нам мешает?

– Должен быть свидетель, – сказал Дзэн Годо. – Чем плох ваш напарник?

– Мы можем сделать это вместе, – ответил Филипп.

– Ты шутишь, – произнес Джоунас.

– Не пора ли пауку высунуться из своей паутины? – Филипп наполнил стакан. Джоунасу сегодня наверняка не помешает подкрепиться.

Джоунас покачал головой.

– Не знаю.

– Но этот план – твое главное достижение, – сказал Филипп. – Я считаю, что ты должен принять участие. Джоунас отпил виски.

– Кроме того, – продолжал Филипп, – помнишь, ты рассказывал мне об испытании?

– В Пикетте? – Это была военная академия в Кентукки, Джоунас учился там, прежде чем поступить в Уэст-Пойнт.

– Да-да, – сказал Филипп. – В Пикетте. Вы пользовались палашами. Парадными палашами. Вы это проделывали с новичками, правильно? Ужасно больно. Лезвия острее крысиных зубов. Это ведь твои слова? «Острее крысиных зубов».

– Да. – Джоунасу казалось, что все это было вчера.

– Если закричишь, если хотя бы пикнешь – все кончено. Ты не прошел испытание. Так ведь?

– Да. – Джоунас допил свой стакан, Филипп снова его наполнил.

– Точно, Джоунас. Это ты любил больше всего. Ночью. В полнолуние. Капюшоны, черные одеяния. Обращения к духу генерала Пикетта. Весь этот юношеский вздор. – Джоунас прикончил свое виски. – А теперь ты сможешь пережить все заново. Что скажешь?

* * *

Ночь. Капли дождя монотонно стучат по деревянному карнизу. Филипп и Джоунас стоят под намокшими колоннами из кедрового дерева.

– Здесь его спальня, – прошептал Джоунас. Спрятавшись от дождя в густой листве криптомерии, жалобно кричит козодои.

– Надень маску, – сказал Филипп, закрывая лицо черной тканью.

Они оба одеты во все черное. Теперь слышится лишь шум дождя. Даже козодой умолк.

– А ты уверен, что в доме больше никого нет? – спросил Джоунас. Он чувствовал себя как вытащенная из воды рыбина и поэтому нервничал. – В донесениях говорится, что раз в неделю Годо отпускает своих навестить родных. Но это будет только через два дня.

– Сегодня восьмое февраля, праздник, – сказал Филипп. – Хари-куйо.Месса по иголкам. В этот день буддисты молятся за все иголки, сломанные за прошедший год. Ты улыбаешься, но ведь без иголки ничего не сошьешь и не заштопаешь. А кроме того, представь, сколько бед может натворить торчащая из татами сломанная иголка. Не беспокойся. Кроме Годо здесь никого нет.

– Кстати, об иголках, – сказал Джоунас. – Ты все взял?

– Вот здесь, – ответил Филипп, похлопав себя по карману. – Все пройдет как по маслу.

Они поднялись на деревянное крыльцо. Замерли, прислушиваясь. Кап, кап, кап. Только шум дождя.

Филипп подошел к сёдзи, опустился на колени. Просунул лезвие ножа между деревянными дверными планками, поднял его вверх, освобождая щеколду. Повернулся, кивнул Джоунасу.

Они осторожно отодвинули дверь в сторону. Дзэн Годо спал на футоне.

Филипп оставил обувь за порогом, прополз по татами. Он чувствовал спиной близость Джоунаса.

Теперь он был совсем рядом со спящим. Вынул коробку. Внутри был стеклянный шприц, содержимое которого должно было сымитировать коронарную эмболию. Его достал Джоунас. Филипп вынул шприц, нажал на поршень, выпуская воздух. И случайно задел фарфоровую чашку для сакэ, оставленную на самом краю низкого столика.

– Черт! – выругался Филипп, произведя больше шума, чем чашка, упавшая на упругую циновку.

Дзэн Годо зашевелился, начал приподниматься. Филипп попытался всадить иглу, но Дзэн Годо выбил шприц у него из рук.

– Черт тебя раздери, – зашипел Джоунас. – Делай же что-нибудь!

Филипп выхватил кусок проволоки с деревянными ручками на концах. Набросил проволоку на шею Дзэн Годо, начал затягивать.

Отчетливо услышал, как отъехала в сторону седзи, ведущая в холл. Повернул голову. Закричал:

– Берегись!

Над головой Джоунаса просвистела катана. Тот отпрыгнул в сторону, перевернувшись в воздухе. Лезвие врезалось в тростниковую циновку.

Филипп затягивал все туже и туже. А Джоунас тем временем делал ложные выпады, нырял, крутился на месте.

Хлынула кровь, теплым потоком заливая Филиппу руки. Наконец-то, подумал он. Высвободил проволоку, нагнулся за шприцем, убрал его в карман. Кинулся к Джоунасу, схватил его, когда тот уже достал пистолет.

– Убью мудака! – сказал Джоунас. Снова просвистела катана. Брызнули кедровые щепки.

Джоунас прицелился, Филипп ударил его по руке.

– Ты что, с ума сошел? – Он потащил Джоунаса к выходу.

Они выбежали на крыльцо. Филипп схватил туфли, свои и Джоунаса, засунул их в карманы куртки. Спрыгнул с крыльца, таща за собой упирающегося напарника.

– Что Годо?

– Мертв, – ответил Филипп. Провел окровавленной рукой по руке Джоунаса, пока дождь не смыл всю кровь. – Еще немного, и проволока совсем перерезала бы ему шею.

– Хорошо, – сказал Джоунас. – Очень хорошо.

Филипп заметил, что тот дрожит.

Уже в машине, несясь по темным улицам, Филипп сказал:

– Ты чуть было такого не натворил...

– Что?

– Пистолет, Джоунас. Твой гребаный пистолет. Он же американский. Армейского образца. Как ты думаешь, каковы были бы результаты баллистической экспертизы, пусти ты его в ход?

– На нас все равно не смогли вы выйти.

– На нас, может, и не вышли бы. Но Силверс наверняка оказался бы в очень неприятном положении. «Полковник Силверс, что делают американские пули военного образца в теле гражданина Японии?» Ты думаешь, он стал бы нас выгораживать?

Джоунас молчал. Свет уличных фонарей придавал его лицу злобное выражение. Дождь барабанил по крыше машины в такт щелканью дворников на ветровом стекле.

– Господи, – произнес через некоторое время Джоунас. – Гнусная была работенка. – Голос его звучал возбужденно, глаза горели. Он повернул голову. Зеленоватый свет фонарей делал его похожим на привидение. – Но кто, черт возьми, размахивал мечом?

– Какая разница, – ответил Филипп. – Годо мертв. А тот, кто там был, все равно не видел наших лиц.

– Да, – Джоунас провел рукой по волосам. – За что тебе большое спасибо, дружище. – Он глубоко вздохнул, расслабляясь. Происшедшее начало забавлять его. – Господи, этот проклятый меч едва не снес мне голову!

* * *

Потом, когда Филипп вспоминал этот день, ему казалось, что он видит фильм, где главный герой смотрится в вереницу зеркал, так что его изображение бесконечно повторяется... Тот день, когда Митико привела его к Дзэну Годо. Когда Дзэн Годо сказал ему: «Я хочу, чтобы вы меня убили». А Филипп спросил: «Почему?»

Но ему нужно было время, чтобы все осознать. Не только саму просьбу, но и то, что должно было случиться. Сомкнув пальцы вокруг фарфоровой чашки, ощущая, как тепло проникает в ладони, он наблюдал за каждым движением Митико во время долгой, изысканной чайной церемонии; несколькими днями позже он умышленно столкнет эту чашку на пол. Пар ленивой дымкой обволакивал его лицо.

Дзэн Годо заговорил только после того, как Филипп допил до дна.

– Я хочу, чтобы вы верно уяснили положение. – Митико, сидевшая сбоку, поставила новую чашку в сложенные ковшом ладони Филиппа. – Моя «смерть» даст мне лишь выигрыш во времени. Власть Дзибана настолько велика, что я вынужден отказаться от своего имени, от своего дела, от самой жизни, которую я вел как Дзэн Годо. Я исчезну с политической арены. Умерев, я потеряю всю свою власть.

Дзэн потягивал чай, Филипп последовал его примеру.

– Следовательно, – продолжал Дзэн Годо, – я должен воскреснуть. Это дело трудное и опасное. В одиночку мне не справиться. А у меня только дочь. Отрезанный от всех моих друзей, я стал очень уязвимым. Если кому-нибудь из членов Дзибана станет известно, что я жив, со мной расправятся в течение нескольких часов. Но сразу я воскреснуть не могу. Поэтому я уеду. На один из южных островов, Кюсю. Там я буду жить среди крестьян, выращивать апельсины, как и они. Я буду работать на земле и ни о чем не думать. Я буду есть, спать. И так скоротаю время. А здесь, в Токио, дочь займется моими делами. У меня много денег, много вкладов. Дел хватает.

Митико подтянула рукав кимоно, подлила им еще чая. Она не смотрела ни на отца, ни на Филиппа. У нее, вспоминал позже Филипп, потрясающая способность сосредоточиваться.

– Но одна она не сможет сделать все, что нужно, – продолжал Дзэн Годо. – Ей нужна помощь. И только вы, Досс-сан, можете эту помощь оказать.

Попивая чай, Филипп дивился тому, как он изменился. Перемены произошли незаметно, подкрались, как вор в ночи. Он вспомнил, каким был раньше, каким и ныне оставался Джоунас. Права моя страна или нет, я исполню приказ, не раздумывая и не колеблясь. Соединенные Штаты превыше всего. Наверное, Джоунас и сейчас так думал.

– Конечно, такая исключительная услуга должна быть вознаграждена. Скажите, Досс-сан, вы верите в будущее? Конечно, верите. Иначе вы не были бы сейчас здесь. В обмен на вашу услугу я предлагаю вам третью часть своих будущих доходов.

– Доходов от чего? – спросил Филипп. Дзэн Годо улыбнулся.

– Я сенсей канриодо.«Путь» чиновника определил всю мою взрослую жизнь. Даже наше поражение в войне ничего не изменило. Не изменит и моя «смерть». Конечно, о работе в одном из министерств не может быть и речи. Как не может быть речи об участии в любом законном предпринимательстве. Слишком велика вероятность того, что я привлеку внимание членов Дзибана. Так что мне остается только одно. Я должен уйти в подполье. Я должен стать членом якудзы.

– Почему якудзы? – спросил Филипп. – Якудза – это гангстеры. Они взяли под свой контроль азартные игры, проституцию, пачинко,они наживаются на слабых и беззащитных. Я не хочу в этом участвовать.

– Жизнь полна неожиданностей, – сказал Дзэн Годо. – Не понимаю, как может такой идеализм уживаться с цинизмом вашей профессии.

– Просто я решил для себя что можно, а что нельзя.

– Говорят, изначально якудза должна была защищать крестьян от бесчисленных банд мародеров. – Дзэн Годо пожал плечами. – Вполне возможно, что это всего лишь легенда. Или выдумка. Кто знает? В любом случае, у меня нет выбора. Если я хочу победить Дзибан, мне нужна власть. Мне нужно управлять действиями чиновников, политиков, финансистов и промышленников. Если вы можете предложить мне любой другой способ, я буду вам очень признателен.

– Не могу, – помолчав, ответил Филипп. – Но я не преступник.

– В якудзе найдется дело и честному человеку, Досс-сан. Я не претендую на роль... как это говорят у вас на Западе? Святого? Да. Человеку святость не свойственна. Я могу принести много пользы своему народу. Если я этого не сделаю – а именно вы, Досс-сан, можете мне помешать, – тогда восторжествует Дзибан и безусловно приведет страну к еще одной мировой войне. Они жаждут нового жизненного пространства. Они считают, что это воля императора и такова судьба Японии. Я не хочу сказать, что все это произойдет на следующей неделе или даже в следующем году, но для Дзибана это не имеет значения. Они терпеливы. Жители Запада не такие. На это-то и рассчитывает Дзибан. Через тридцать, через сорок лет разве сможет кто-нибудь вспомнить, что была такая группа министров? Вряд ли. Вот тогда и придет их время. Если я не буду в силах помешать им.

– Через сорок лет? – Филипп не верил своим ушам.

– Да, Досс-сан. В нашем мире это не более чем вздох. Это ничто. Этому вам еще предстоит научиться.

Филипп долго смотрел на Дзэна Годо. Наконец он произнес:

– Мне не нужны деньги.

– Тогда что же вам нужно? – пытливо спросил Дзэн Годо. Не дождавшись ответа, он сказал:

– Я думаю, вы простите меня, но кое-что вы все-таки хотите, я в этом уверен. Однако совесть заставляет вас отказываться. Поверьте, Досс-сан, незачем принимать решение прямо сейчас.

– Я не хочу этого.

– Но однажды, – сказал Дзэн Годо, – вы захотите.

* * *

Когда Дзэн Годо покинул их, Митико еще долго оставалась с Филиппом.

– Существуют некоторые особые обстоятельства, и отец хочет, чтобы ты во всем разобрался, – сказала она. Под пепельно-серым кимоно у нее было снежно-белое нижнее кимоно. Но цвет был теплым: сквозь ткань пробивался жар ее упругого смуглого тела.

– Не понимаю, – сказал Филипп, когда пепельно-серый шелк скользнул к ее ногам. – Не может быть, чтобы он имел в виду именно это. Ты же замужем.

– Брак с Нобуо Ямамото, старшим из сыновей Ямамото, был нужен отцу, а не мне, – сказала она. Филипп пристально смотрел на нее.

– Он тебя заставил?

– Заставил меня? – Митико не поняла вопроса. – Он подготовил брачный договор. Это расчет. Это сделка. Семья Ямамото создает целую сеть компаний, специализирующихся на тяжелой промышленности. Когда мой отец был главой банка «Ниппон», он начал создавать местный банк, который со временем станет основой концернаЯмамото. Именно так закладывается будущее Японии, считает отец. Правительство указало, какие именно отрасли промышленности должны развиваться в первую очередь. Чтобы оживить производство и заинтересовать промышленников, банк «Ниппон» через свои местные отделения предоставляет займы на очень выгодных условиях. Однако развитие новых отраслей промышленности требует времени. Деньги иссякают слишком быстро. Мой отец понял, что, раз начав ссужать деньгами новые компании, местные отделения банков будут и дальше вынуждены это делать.

– Чрезмерное кредитование, так отец это называет. Потому что в конце концов кредит станет настолько большим, что компания практически будет принадлежать предоставившему его банку. Это произойдет и с компанией Ямамото. С той лишь разницей, что благодаря прозорливости отца банк уже будет принадлежать ей.

Услышать предсказание будущего Японии из уст изысканной полуобнаженной женщины – в этом было что-то от древних мифов. На мгновение Филипп представил себя странствующим мифическим героем, встретившим в конце пути знаменитую прорицательницу. Он вспомнил, как впервые увидел Митико – в тумане на развалинах храма Кэннон. И это лишь усиливало то мрачное мистическое воздействие, которое она оказывала на него. Как будто она сама восстала из пепла храма, как будто она была воплощением душ тех, кто сгорел в огне бомбежки, тех, чьи крики он слышал.

– В конце концов, – с трудом выдавил Филипп, – ты станешь богатой женщиной.

– Деньги, – презрительно сказала Митико. – Если бы деньги не означали власть, они бы меня просто не интересовали.

– У Нобуо Ямамото будет власть, – сказал Филипп.

– Нет, – ответила Митико. Она так непринужденно двигалась в своем снежно-белом нижнем одеянии, что Филипп не мог отвести от нее глаз. – У него будут деньги. Он не понимает, что такое власть. Нобуо не знает ни как приобрести ее, ни что с ней делать, когда она у него будет. Он жаждет денег, чтобы устраивать вечеринки для своих деловых знакомых, чтобы обеспечивать всех девочками, чтобы они могли напиться, а их ласкали, нянчили и баловали, как грудных детей. «Агу-агу, – говорю я Нобуо, когда он возвращается утром с таких вечеринок. – Я обращаюсь к тебе на твоем языке, ты меня понимаешь?»

У нее были такие красивые плечи, такая изящная шея. Под шелком кимоно ее небольшие острые груди вздымались и опадали в такт ее дыханию. У нее была такая тонкая талия, что, казалось, он мог бы обхватить ее пальцами. Раздетая, она выглядела маленькой и беззащитной.

– Приумножение власти, – продолжала Митико, – будет моей заботой. Подозреваю, что отец и не догадывается об этом, но именно он научил меня, как обращаться с властью.

Пугающе желанной.

– Ты хочешь меня? – прошептала Митико. Свет лампы золотой нитью отражался в ее угольно-черных волосах. Филиппу стало трудно говорить.

– Я бы не был мужчиной, если бы не хотел.

– Вот то, что мне нужно, – сказала Митико, вставая. – Мужчина. А не ребенок.

Когда она встала, шелковые складки скользнули вниз. Тени ласкали ее сильные бедра и сгущались у лона, пряча от Филиппа этот сокровенный треугольник.

– Ты должен желать того, что я могу дать, – сказала Митико, идя к нему с врожденной грацией, натуру которой можно было бы определить лишь словом «порочная». – Но и в желании ты должен быть щедрым. – Мгновение, которое Митико стояла над ним, прежде чем склонить колена, тянулось так долго, что Филипп чуть не сошел с ума. – Наверное, мы эгоисты, если остались тут наедине, хотя и ты и я в браке. – Она опустилась перед ним на колени. Свет отражался в ее глазах. – Но мне не нужен еще один эгоист. Я и сама не хочу быть эгоисткой.

Митико расстегнула манжеты и манишку его сорочки, раздвинула полы.

– Скажи мне, Филипп-сан, может ли самозабвение заменить любовь? – Ее ладони скользнули по его плечам, вниз по рукам, вот уже рубашка упала, прикрыв его колени. – Веришь ли ты, как верю я, что это чувство может облагородить вожделение?

– Я верю в то, что мы делаем.

Она хихикнула.

– В самозабвенное стремление моего отца построить лучшую Японию? – Ее пальцы расстегнули пряжку, вытащили ремень, принялись за молнию на брюках. – Или в наше самозабвенное стремление друг к другу?

Митико отодвинула рубашку Филиппа в сторону.

С нею Филипп чувствовал себя, будто пьяный. С той самой ночи, когда он затянул проволоку на шее Дзэна Годо, и его руки обагрились кровью недавно убитого животного, Филипп испытывал ощущение свободы, от которого голова шла кругом.

Он опять ушел в подполье. Перешел из одного подземного коридора в другой. Только теперь по-настоящему начнется та игра, которая уже давно пленяла его, владела его мыслями. Теперь он мог быть одновременно и дичью, и охотником. Это была та уникальная возможность, к которой Филипп стремился всю жизнь.

«Когда я вернусь с Кюсю, – говорил ему отец Митико, – я уже не буду Дзэн Годо. Дзэн Годо мертв, так ведь, Досс-сан? Вы убили его. Отныне и до конца моих дней я буду Ватаро Таки. Клянусь вам, что никогда не попрошу вас о том, что несовместимо с вашим чувством патриотизма. Я знаю, как вы относитесь к своей стране, возможно даже лучше, чем знаете это вы сами. Как я уже говорил, во время войны я работал в Токко, особом подразделении полиции, вырывал с корнем ростки коммунизма, которые, дай им волю, могли бы набрать большую силу в Японии. Мой новый клан якудзы продолжит эту работу. Видите, Досс-сан, ни одно из моих начинаний не противоречит интересам вашей страны».

Тогда они сидели лицом к лицу. Представители двух таких разных культур. Два человека, которых тянуло друг к другу как раз из-за пропасти, разделявшей их. Люди настолько похожие, что могли бы быть близнецами. Они казались воинами, присланными из безвременья в наши дни, в это самое мгновение, ради этого самого боя.

– Меня еще никто не любил, – сказала Митико, возвращая Филиппа к действительности. – Другие знали какую-то часть меня. Моя ли в этом вина? Вероятно, да. – Ее взгляд был устремлен вдаль. – Нашей культуре присуща сдержанность. Когда люди живут за стенами из рисовой бумаги, уединение невозможно. В Японии не существует "я", только «мы».

Она сидела неподвижно, пристально глядя на него. Что же Митико увидела в нем?

– Но мой разум открыт. Я мыслю. И чувствую свое "я". Как это стало возможным? Мне этого не понять. Мне этого не вынести. Потому что невозможно разделить это "я" с другим японцем. Я должна навсегда запереть свое "я" на самом донышке сердца. Но не тогда, когда я с тобой. Его соски твердеют под ее пальцами.

– Рядом с тобой моя плоть тает как воск. Целует его соски.

– Напряжение, сдавившее мне виски, отпускает меня. Теперь подмышки.

– Я могу закрыть глаза. Внизу живота.

– Я могу ощущать свое "я" и не чувствовать себя, как на луне.

Показывает ему, что не только пенис может быть источником наслаждения.

Она внезапно остановилась, прижала пальцы к губам.

– Я и не подозревала, что мне так хочется поболтать.

– Тебе хочется поболтать, – сказал Филипп, протягивая к ней руки. – Точнее, и поболтать тоже.

Он склонился над Митико, снял с нее последний белоснежный шелковый покров. Он ласкал Митико языком, пока комната не наполнилась ее стонами. Ее бедра раздвигались все шире и шире. Наконец он возлег на нее, твердый, как камень, почувствовал, как сомкнулись ее пальцы, направляя его в жаркое влажное лоно.

Он чувствовал, что сходит с ума. Казалось, все мироздание вдруг заразилось этим его безумием. Филипп впитывал блаженство каждой клеточкой тела. Он припал губами ко рту Митико. Почувствовал грудью ее огненные соски. Попытался слиться с ней.

И это ему почти удалось.

* * *

Одно можно было сказать о Дэвиде Тернере: он умел обращаться с дамой. Он стал постоянно приглашать Лилиан в офицерский клуб, где часто бывал Силверс. Тернер явно превышал свои полномочия, что должно было очень не понравиться его начальству; Тернер был докой по части подобного рода выходок, но намерения его всегда бывали самыми наилучшими.

Что до Лилиан, то ей очень нравился офицерский клуб. Он размещался в посольстве США, белое каменное здание, заново отделанное изнутри. Мак-Артур заботился о том, чтобы его мозговой трест чувствовал себя уютно, поэтому черный рынок обеспечивал клуб (с большой выгодой для себя) мясом, овощами, фруктами, винами и виски.

Но, самое главное, думала Лилиан, здесь все так по-американски. Возможно, поэтому, а может быть, из-за того, что она тяготилась бездельем, устала от Японии и страстно хотела домой, Лилиан говорила обо всем на свете. Ей было хорошо в этих комнатах, так напоминавших о доме, о том, что мило ее сердцу.

Они ели отбивные из Омахи, картофель из Айдахо, зелень с Лонг-Айленда, распили бутылку самого лучшего «бордо» и откупорили другую, и Лилиан наконец смогла расслабиться так, как не расслаблялась со дня приезда в Японию. Отчасти дело было в ней самой, в ее взвинченном состоянии: чем дольше она жила в Японии, тем сильнее, оказывается, ее ненавидела. Лилиан не могла привыкнуть к обычаям, к формальной, полуформальной и доверительной манере общения. Она не только не в силах была понять их верований – буддизма, синтоизма, дзэн-буддизма, – но и попросту боялась этих религий. Японцы не верили ни в рай, ни в ад. Скорее, они верили в перевоплощение, а по мнению Лилиан, это уже попахивало сверхъестественным. К своему ужасу, она узнала, что сверхъестественное встречается в Японии на каждом шагу, большей частью японцы были анимистами, духи у них обитали сплошь и рядом.

Но дело было не только в этом. Своим новым состоянием души она была обязана и некоторым свойствам Тернера. Прежде всего, он был поразительно умелым слушателем. Ей не приходилось биться над загадкой его личности, как это часто бывало с Филиппом. Кроме того, он был потрясающим учителем. Да, она считала его лицо миловидным. Но еще и чувственным, что было куда важнее. То, что Филиппу казалось в Тернере аскетизмом, Лилиан воспринимала как искру Божью. Она была поражена обширностью его познаний, способностью разбираться в самых разнообразных философских учениях. И всем этим он охотно делился с ней.

Не понимая, как такое могло произойти, Лилиан вдруг поймала себя на том, что рассказывает ему о вещах, о которых никогда никому не поверяла. О том, как ее лучшая школьная подруга, учась в выпускном классе, заболела лейкемией, как Лилиан, охваченная ужасом, до последнего мгновения откладывала посещение больницы, потому что боялась увидеть изуродованный недугом облик подруги. В конце концов ей стало стыдно и она пошла. Лилиан помнила, как стучали ее зубы во время бесконечно долгого подъема на лифте. Она была охвачена благоговейным трепетом. На одном из этажей двое санитаров ввезли в лифт каталку с больным. Лилиан чуть не упала в обморок. Ей запомнилась склянка с прозрачной жидкостью, укрепленная над каталкой. Склянка раскачивалась, жидкость капала, кап, кап, кап...

Ступив в белый-белый коридор, Лилиан почувствовала дурноту, почти такую же, какую испытывала во время удаления гланд, когда наркоз еще не начал действовать. Она немного постояла, пытаясь совладать с головокружением, потом наконец отыскала нужную палату.

Она толкнула дверь и вошла. Ей запомнилось, что окно было открыто. Занавески бились на ветру, как крылья птицы. Слышался уличный шум.