Текст книги "Черное сердце"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)

Он обнаружил свиток, и планы его резко переменились. Никто не должен знать об этой находке, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит, что здесь написано. Было бы смертельной ошибкой показать свиток кому-нибудь в участке. А что, если здесь указано место, где хранится груз, или еще какая-нибудь важная информация, которая поможет ему в противоборстве с Тинелли? Он не мог рисковать. А это означало только одно.

Надо срочно встретиться с Мелоди.

* * *

Киеу молился, но колодец его души был пуст, он не мог вступить в контакт с вечностью. Он чувствовал, что его предали, но кто, предал, он не знал. Стальными костяшками кулаков он бил по своим обнаженным бедрам, покрывая их синяками – он воскурил фимиам и зажег множество свечей, обращая молитвы к виненаканусвоей матери, прося у нее защиты от зла. Как истинный буддист, он отказался от мяса и поклялся воздерживаться от секса, если только она сможет объяснить, что же происходит у него в душе.

В «Пан Пасифика» он загонял себя работой, копаясь в бесчисленных бумагах, читая потоки жалоб иммигрантов, бежавших от кошмаров бесконечной войны в Камбодже. Он слушал их незамысловатые истории боли и страха, он разговаривал с ними совершенно спокойно, но он чувствовал их боль, сопереживал им, из рассказов о насилии, ужасе и смертях перед глазами его вставало эпическое полотно национальной трагедии.

Казалось, она теперь предстала перед Киеу в совершенно ином, новом свете. Он видел бесчисленные раны цвета свежего мяса, серые столбы дыма, ярко-оранжевое пламя пожарищ, желтовато-белые напалмовые язвы. Но главным в картине был черный цвет, цвет предательства и измены. Кхмеров предали французы и коммунисты, американцы и вьетнамцы предали кхмеров и, наконец, кхмеры сами предали кхмеров.

Когда-то он думал, что работа в «Пан Пасифика» позволит ему приблизиться к милой отчизне. Сейчас он был убежден, что произошло противоположное. Кампучия уходила от него все дальше и дальше, а все потому, что он не мог найти рационального объяснения войне, в его схеме для нее не оказывалось места. Душа была опустошена, все потеряло смысл. И теперь сама бессмыслица стала смыслом и образом его жизни.

Он плыл сквозь дни, словно это он был призраком, а не его мать. Он молча разговаривал с ней, возносил ей молитвы, но она не отвечала. Дома он тоже молился, и тоже безрезультатно.

И он начал сомневаться в истинности и величии Пути. Идеи Будды постепенно теряли свою суть. Может, отец прав? В нашей реальности для религии нет места. Это прибежище тех, кто спасовал перед жизнью. Так, кажется, звучало его объяснение. Впервые Киеу понял смысл того, что говорил отец, и понимание этого испугало его.

Но страх перед Лорин был еще сильнее. Она врывалась в его мысли как разъяренная тигрица. Тело его покрывалось потом, мышцы непроизвольно сокращались. И начинались боли в паху. Возникающая вслед за этим эрекция была не менее болезненной. Сгорая от стыда, он заваливал себя работой, и в конце концов у него начали дрожать руки. Мозг его пылал от образа Лорин, он пытался взглянуть на себя со стороны, но видел только Лорин – волосы ее были распущены, одна прядь падала на прохладную щеку, в глазах он читал желание.

Он тяжело дышал от возбуждения, эрекция его становилась все сильнее и сильнее, он уже не мог обуздать себя, и Лорин не оставляла его в покое. Она словно протягивала свою руку и нежно брала его за напряженный член. Она не позволяла ему вырваться, а сжимала руку все сильнее и сильнее, до тех пор пока он не начинал корчиться в агонии семяизвержения.

Он не мастурбировал, не ходил к женщинам, а у него были женщины, с которыми он мог бы разделить ложе. Лорин опутала его по рукам и ногам, только одна она ложилась рядом с ним в постель, и через какое-то время Киеу понял, что какие бы он не испытывал по отношению к ней чувства – это не могло быть просто похотью, ибо участвовало не только тело, но и разум, и в ней его единственное спасение.

Впервые в жизни он ужаснулся тому, что ему предстояло сделать. Он уже был одержим Лорин и подозревал, что, уничтожив ее, сознательно лишит себя жизни. Потому что если человек убьет источник своего спасения, он будет проклят на веки вечные.

Вновь поразился Киеу, сколь слаба и немощна вера его. Если, как учили его с момента рождения, спасение находится на Пути, начертанном Амидой Буддой, то ему просто нечего бояться. Но сейчас было совершенно ясно, что вера его подточена, Америка изменила его. В душу его заполз страх перед неизвестностью, он уже был заражен страхом. Он дрожал от бессилия и злобы, как импотент у постели женщины своей мечты, и не позволял рукам коснуться готового взорваться от напряжения члена. Если он сейчас кончит, они с Лорин будут осквернены.

Наконец он принял решение. Дотронуться до нее, коснуться кончиками пальцев, еще раз оказаться рядом – этого будет достаточно, чтобы проверить свои чувства к ней, понять, насколько воображение соответствует действительности, и, главное: сможет ли он после всего этого заставить себя убить ее?

* * *

Сидя в такси, которое мчало ее в аэропорт Кеннеди, Лорин наблюдала за проносившимся мимо окон миром. Она снова была в отличной форме. Можно сказать, она более или менее вернулась к пику формы, как до травмы бедра, но этого было явно недостаточно.

Конечно, приятно было осознавать, что силы вернулись к ней, они разливались по телу как электрический ток, она чувствовала тепло в каждой мышце, словно только-только сняла шерстяные гетры после серии успешно выполненных упражнений у станка. Вначале ощущение испугало ее: после травмы балетный танцор всегда боится возвращаться на жестокий пол зала, он уверен, что ноги откажутся подчиняться ему, а это значит – новая травма. Но вскоре страх прошел, и сейчас она чувствовала себя гораздо сильнее, чем когда бы то ни было.

Она всегда считала, что сознание собственной силы – это все, о чем только можно мечтать. До сегодняшнего дня так оно и было. И дело не в том, что она разлюбила танцевать: Лорин не могла без содрогания подумать о том времени, когда ей придется расстаться с балетом. Но постепенно она начинала понимать, что отныне жизнь ее состоит не только из танца, танца и одного лишь танца. Когда тебе девятнадцать, в душе твоей пылает вечный огонь любви к балету, в девятнадцать очень легко не задумываться ни о чем другом.

Ее учили только одному, все остальное исключалось как несущественное и даже вредное. Но Трейси изменил течение ее жизни. И теперь Лорин понимала, что жизнь состояла не из одного лишь балета. Невидящим взглядом она смотрела в окно бешено мчащегося такси и думала о Трейси.

Она призналась себе, что хотела бы оказаться вместе с ним в Гонконге. Теперь она страшно жалела о том, что сказала ему перед отъездом. Он улетел с этой непосильной ношей в Гонконг. Зачем она это сделала? Это произошло давно, и Трейси не в силах воскресить Бобби.

Она сосредоточилась, вызывая в памяти лицо Трейси, и оно возникло перед ней на фоне зеленой травы, листьев, сквозь которые пробивались золотые лучи солнца. Легкий соленый ветер трепал его густые волосы, лоб и щеки освещало солнце, и в этом свете она видела, что он страдает. Только сейчас она поняла, что он чувствует себя виноватым перед ней. Он решил, что смерть Бобби на его совести. Да она сама обвинила его в этом!

Глупо. Он все рассказал ей, но она не слушала его, а слышала только, как кричит Бобби. Лишь позже, почувствовав во рту вкус холодного пепла, она поняла, что источник боли находится внутри нее самой, оказывается, она помнила каждое слово Трейси.

Вот почему она отправилась к Луису Ричтеру: если она не могла быть рядом с Трейси, то, по крайней мере, в обществе его отца она чувствовала себя хоть немного лучше. На мгновение в душе ее пробежало темное облачко, мелькнула холодная, едва различимая тень Кима. Красивый мужчина, во всяком случае, внешне. Но в блеске его глаз было что-то пугающее, по-настоящему страшное. Вспомнив о нем, Лорин поежилась.

Мятущаяся, измученная душа, подумала вдруг она, сама не понимая, почему. И ей сделалось жаль его. Ни один человек не перенес бы того, что выпало на его долю. Какие пытки надо было выдержать, чтобы в глазах появился такой блеск? Она не могла этого представить. Но достаточно было одной лишь этой мысли, чтобы все страхи ее перед ним исчезли. Ей захотелось обнять его, прижать к груди, чтобы он наконец забылся спокойным глубоким сном.

Вся труппа уже собралась в аэропорту. До посадки оставался еще целый час, делать было абсолютно нечего, и Лорин лениво болтала с коллегами. Вскоре ей это наскучило, и она стала наблюдать за пассажирами в зале отлета, словно надеясь увидеть знакомое лицо.

Ею овладело какое-то странное чувство, она начала нервничать. Мимо бесконечным потоком текли люди, одни с багажом, другие налегке, они покупали газеты и дешевые книги в мягких переплетах, чтобы скоротать в полете время.

К ней снова вернулся страх, и она заставила себя отойти от группы танцоров, сейчас общество их было совершенно невыносимым. Она подошла к газетному стенду и стала просматривать книги в надежде найти какой-нибудь достаточно толстый роман, чтобы в полете было не так скучно. Она выбрала свежую вещь Роберта Ладлэма, быстро пробежала аннотацию на последней обложке и встала в очередь. Она предпочитала четкую прозу, без словесных изысков, и хотя Ладлэм с трудом тянул на писателя, по крайней мере, романы его раздражали не сильно. Она расплатилась за книгу и вернулась в зал отлета.

Через некоторое время объявили посадку на их рейс, и пассажиры выстроились в линию, приготовив посадочные билеты на «Боинг 747».

Киеу сделал глубокий вдох и медленно-медленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Он чувствовал себя приговоренным к смерти, которому предоставили право исполнить последнее желание. Он с трудом сдерживался, руки его слегка дрожали.

Он смешался с толпой у газетного стенда и отрешенно смотрел на опустевший зал вылета. Что ж, вот и все. Она скрылась из вида. Скорее всего, она так никогда и не узнает, как близко была от нее смерть.

В тот момент, когда она встала в очередь, чтобы заплатить за книгу, за спиной ее вырос Киеу. На нем был легкий, почти невесомый плащ неброского цвета. Сотни людей вокруг были одеты аналогичным образом. Руки почти по локоть в огромных карманах – Киеу перебрал полдюжины способов устранения Лорин, каждый из которых не привлек бы к нему ничьего внимания. Настроение у него было приподнятое, как в первый раз, когда он отсек голову врагу. Всего один акт первобытного насилия, и с его Будды слетела вся позолота, словно человеческой цивилизации никогда и не было – он и все его друзья, красные кхмеры, в тот же миг оказались отброшенными на тысячи лет назад, в первобытное общество.

– Поступая так, мы рвем связи с нашим прошлым!

Мерзкими голосами они напевали эти слова, поднимая к небу загорелые руки, сжимавшие окровавленные мясницкие ножи – и вновь и вновь падали дымящиеся от крови ножи на беззащитные шеи врагов.

Враги.

Это были монахи, учителя, художники – все вольнодумцы Камбоджи. Не Кампучии, а старой, офранцузившейся колониальной Камбоджи.

Прочь, долой, вон!

Подобно черным птицам они вылетели из своих гнезд и оросили родную землю ярко-алой кровью. Кровью врагов. Земля уже чавкала под их ногами, брызгала во все стороны кровью, а их клинки продолжали разить, головы врагов летели, они нанизывали их на концы своих мечей, и словно праздничные фонарики ставили их вдоль дорог в джунглях, дабы они напоминали посвященным в «Ангку» о неминуемом и безжалостном будущем, которое они приготовили для Кампучии.

Смерть и ее орудие. Он снова пробежал список не в силах прервать поток воспоминаний. Это будет очень легко, он уже знал, что надо сделать, и как. Ради отца, ради «Ангки», ради всего, над чем они оба работали четырнадцать лет.

И он выбрал единственно верный способ и приблизился к ней, как струйка дыма в летний день. Никем не замеченный.

Он приготовился, он уже знал, что сделает, машина смерти запущена. Мозг посылал сигналы нервам, они докладывали о полной готовности выполнить предначертанное. Все органы чувств его сосредоточились на ее нежной шее. Волосы были подняты вверх и заколоты пучком на макушке. Все, что ему нужно – один квадратный миллиметр ее плоти. И сейчас он был прямо у него перед глазами. Еще мгновение...

Малис! Малис! Малис!

Мощный и страшный удар в недрах его сознания едва не сбил Киеу с ног. Он почувствовал, что задыхается, и едва не схватился за плечи стоявшей перед ним Лорин. Лишь мгновенная как молния реакция и обостренные до предела рефлексы удержали его от этого.

Но он должен ликвидировать ее. Обязан! О чем это он думает? Почему колеблется? Сделай это! Легкие его разрывались от безмолвного крика. Сделай же!

Но он не мог, что-то там внутри не позволяло ему. Удар оглушил его, его подташнивало, ноги стали как ватные. Не отводя взгляда от ее шеи, он попятился.

И вдруг он с абсолютной ясностью понял, почему не может этого сделать. В тот момент, когда его рука лишь сделала первое движение, в сознании возник мостик: он собирался убить Малис!

Пораженный страшным открытием, он снова увидел апсару – кружась в астральном танце, она отделилась от тела Лорин, обернулась к нему, пальцы ее, извивавшиеся, как змеи, снова грозили ему. Сделавшись двойником Лорин, апсара пошла ему навстречу, а Лорин удалялась в противоположном направлении.

Медленно, соблазнительно она приближалась к нему, сразу же заставив его вспомнить буддийский обет безбрачия, который он недавно дал.

Она повела плечами, движения ее были эротичны, бедра покачивались, ноги, словно предвкушая плотские радости, раздвинулись.

Киеу почувствовал знакомую боль в паху. Когда он мог противостоять Малис? Член его напрягся, и в этот самый момент он почувствовал легкое дуновение воздуха, словно его коснулась какая-то неведомая стихия – он снова поглядел на Малис, и теперь она была обезглавлена, вся в крови, тело ее приобрело цвет утопленницы, из глазниц сочилась слизь и, извиваясь, ползли речные водоросли.

Виненакан. Дух ее неотступно следовал за ним.

* * *

Ночь не принесла желанной прохлады. Трейси вынырнул из глубокого, почти наркотического сна, который бывает у тех, кто дошел до предела своих физических и эмоциональных возможностей. Он с трудом поднялся на ноги: поединок в больнице отнял у него гораздо больше сил, чем мог себе позволить специалист его квалификации.

Я утратил форму, подумал он сердито. Или же это последствия удара, от которого я потерял сознание. Как бы то ни было, Трейси злился на себя. Он пожал плечами. Талисман? Здесь это называется так. На Западе сказали бы «рок» или «судьба», японцы определили бы это как «карма». То, чем невозможно управлять, поэтому настрой свое сознание на что-нибудь полезное, уговаривал себя Трейси, идя по проходу между каютами.

На палубе джонки горели ходовые огни, со всех сторон в ночи светились желтые, красные и зеленые фонарики, словно плавучий город уносил в неведомую даль многоглазый дракон, фен шуй, по древнему поверью охраняющий Гонконг.

Они миновали Раунд-Айленд и изменили курс, направляясь к Вонг Ма Кок, южной оконечности острова Гонконг. Крепкий северо-восточный ветер надувал паруса. По правому борту показались огни Ло Чау, а прямо по курсу лежал Кейп д'Агилар, на траверзе которого они снова изменят курс и пойдут на север, к каналу Тахонг. Трейси понял это, как только по левому борту возникла черная громадина Тунг Лунг-Айленда.

На палубе тоже стояла духота – Трейси прислонился к перилам, прислушиваясь к монотонному поскрипыванию снастей и вглядываясь в мигающие со всех сторон огоньки. Ночь накрыла его своим черным пологом, надежно спрятав от посторонних глаз. Джонка лениво покачивалась на волнах, время от времени Трейси видел белые барашки пены у борта.

Ночь постепенно завладевала его сознанием, проникая через барьеры, поставленные временем, возвращая Трейси к его воспоминаниям. Он во всех подробностях вспомнил свое первое задание в Камбодже. Это было сразу же после выпуска из Майнза.

Теперь ты овладел тысячей способов убийства, говорил ему Джинсоку перед тем, как Трейси покинул зеленые холмы Виргинии. Но ты еще ни разу не убивал. Будь постоянно начеку. Не забывай то, чему я тебя научил, и убивай, не задумываясь.

Это первое задание, наверное, и было самым трудным:

Трейси должен был в одиночку ликвидировать командира лагеря красных кхмеров. Потому что те трое, которые входили в группу Трейси, погибли в ходе операции. Туилли подорвался на противопехотной мине, Дику попала в пах отравленная стрела, и он умер в страшных мучениях, а Тимоти разрывная пуля разворотила грудную клетку.

К тому моменту на этом участке джунглей в живых оставались только двое: Трейси и его цель. Они кружили друг вокруг друга, как два хищника, готовые к смертельной битве.

В конце концов все оказалось очень просто. В рукопашном бою красный кхмер ничего не мог противопоставить Трейси: машина смерти, которую идеально отладил Джинсоку, действовала не размышляя и в конце концов вышла на завершающий – он же смертельный – удар.

Но на какую-то долю секунды Трейси все же задумался – задумался о том, что он собирается сделать, он вдруг подумал о той божественной искре жизни, которую вдохнул в противника Создатель и которую он, Трейси, сейчас погасит. Ему оставалось жить меньше секунды.

В этот момент мысли Трейси не были заняты политикой или философией, ему было плевать на то, что перед ним стоит враг, он видел перед собой просто человека. И заколебался.

И едва не погиб сам.

Противник воспользовался замешательством Трейси, резко повернулся и высоко выпрыгнул над землей, словно ночной дух из оскверненной могилы. Он был очень быстр, а сейчас вообще действовал со скоростью молнии, потому что испугался до смерти и приготовился защищать свою жизнь до последнего вздоха.

Он сумел ранить Трейси, едва не убил его. Отбросив колебания, Трейси вернулся к тому состоянию, о котором говорил Джинсоку, и парировал следующий удар, наверняка оказавшийся бы смертельным, если бы Трейси не предоставил принимать решения телу, исключив из процесса мозг.

Трейси сделал то, чему учил его старый японец: поставив на ногу противника жесткий блок локтем, он использовал сообщенное руке начальное ускорение, и ударная точка его левой кисти со страшной силой обрушилась на нос соперника.

Голова кхмера дернулась, глаза закатились и подернулись белой пленкой смерти: носовой хрящ вонзился в податливое серое вещество мозга.

Трейси без сил повалился на траву, на груди его лежал труп врага. Морщась от боли, Трейси выбрался из-под мертвого тела и поднялся на ноги.

И только сейчас он осознал, что же произошло, он наконец почувствовал вкус убийства и, что не менее важно, понял, какие в этот момент возникают мысли и чувства. Сила этих ощущений буквально потрясла его, в те мгновения по жилам его мчались потоки энергии, которой вполне хватило бы для освещения целого города, волны ее накатывали как могучий океанский прибой.

Трейси понял, что это ощущение провело границу между ним и всеми остальными людьми. И теперь он наверняка знал, что убить его, Трейси, практически невозможно: он прошел все стадии подготовки по методике Джинсоку и теперь вышел на качественно иной уровень, на высший уровень, где единственная ставка – чужая жизнь. И никогда его собственная. Во благо или во зло, он этого не знал, но теперь убийство стало его внутренней сущностью: он повернулся к своему первому трупу спиной и двинулся сквозь душную, влажную ночь. Он уже знал, что к прежней жизни возврата нет.

Он поднял глаза, джонка вышла на траверз Бигуэй-бей и ТунгЛунг. Теперь уже близко. С северо-востока к нему приближался Хай Джанк-пик. Еще не время, подумал он. Он впился взглядом в темноту, готовый в любую минуту увидеть знакомые очертания берега.

Он перешел на противоположную сторону палубы – несмотря на духоту, ему вдруг стало холодно. У грузового люка он заметил какой-то небольшой темный предмет. Ли. Вначале он решил, что она спит, но подойдя ближе, увидел, что глаза ее открыты. Она внимательно наблюдала за ним.

Трейси сел рядом.

– Что случилось, малышка? Не можешь заснуть?

Не сводя с него глаз, она молча покачала головой.

Трейси протянул руки, и она взобралась к нему на колени. Он обнял ее, поцеловал в затылок, она что-то пробормотала и сразу же заснула. Через минуту Трейси тоже сморил сон.

Он проснулся от звуков голоса. Трейси открыл глаза, ни одна мышца его не дрогнула при этом. Ли спала у него на груди, обхватив одной рукой его за локоть. В темноте белело лицо Пинг По.

– Ты крепко спал, Младший Брат, – кивнул он Трейси. – И мою малышку убаюкал.

Трейси насторожился и пристально поглядел на Пинг По: ради того, чтобы просто поболтать, он бы не стал его будить.

– Я прекрасно отдохнул, – просто ответил Трейси.

Пинг По снова кивнул:

– Очень хорошо, – он поглядел на небо. – Тихая ночь. Очень тихая. Бьюсь об заклад, с первыми лучами солнца задует крепкий ветер. – Он хитро поглядел на Трейси: – Ты готов со мной поспорить?

– Через полчаса, – Трейси даже не посмотрел на часы. Он понимал, что от него требуется немедленный ответ. Китайцы обожали заключать пари, они делали ставки на все, что движется, шевелится, ползает, скачет, поднимается или падает. Малейшее колебание Трейси было бы истолковано в пользу предложившего пари, а сам Трейси из талисмана был бы переведен в разряд куай лох, или дьявола, который, как подозревали мудрые китайцы, сидит в каждом человеке с Запада.

– О-хо-хо! – на лице Пинг По появилось удивленное выражение. – Это будет позже. Гораздо позже, – он покачал головой. – Ставлю сто гонконгских долларов.

– Согласен.

Пинг По улыбнулся и довольно потер руки.

– Отлично. Скоро увидим.

Он плюнул за борт. Глаза его были полуприкрыты, в них отражались холодные огни, и из-за этого зрачки казались непроницаемо черными.

– А пока мы ждем, я думаю, тебе следовало бы знать, что у Мицо много имен.

Теперь настала очередь Трейси удивляться, но показать это можно было только одними глазами: и Пинг По будет рад такой реакции, и Трейси не потеряет лицо.

– Ого! Откуда тебе это известно?

– Я всего лишь бедный рыбак, – Пинг По произнес эти слова тоном довольного жизнью мандарина, – но я не слепой и тупой сын змеи, верно? Если я ничего не буду знать, как мне понять приливы и отливы, как определить, когда самое время забрасывать сети, и как управлять этой подлой джонкой? Моя семья умерла бы с голода.

– Это не одно и то же, – заметил Трейси. – То, о чем ты говоришь, может представлять опасность.

– А! Не думаешь ли ты, что маневрировать на этой джонке в водах Гонконга менее опасно? Ха! – Он снова плюнул за борт. – Я верю только в две вещи на свете: в игру, и в то, что все банки рано или поздно прогорят. Их изобрели куай лох, поэтому им нельзя доверять. Золото, это другое дело, золото не предаст. Ты согласен?

– Полностью.

– Тогда слушай внимательно, мой друг, ибо, как я уже сказал, Мицо, это поганое японское дерьмо, известен под множеством имен. Например, Сан Ма Сан, или Сияющий Белый Порошок, как его называют в одном бизнесе, или же Черное Солнце, но это уже в другом, – Пинг По прищурился. – Тебе понятны эти клички?

– Да. Старик кивнул.

– Хорошо. Глядишь, это поможет тебе, – он зевнул и тронул Трейси за плечо, – Хай Джанк.

Осторожно, чтобы не разбудить Ли, Трейси повернул голову: на мысе Коллинсон светились огни, а за ним на северо-востоке возвышался пик Хай Джанк, его черная тень уходила на тысячу сто футов вверх и там терялась среди облаков. Пик Хай Джанк – знак того, что они приближаются к острову.

Теперь джонка поворачивала на северо-запад, входя в канал Лей Ю-Мун. Прямо по курсу Трейси видел огни аэропорта Кай Так, его взлетно-посадочные полосы вдавались в море, словно указующий перст великана.

Они направлялись в Квун Тонг, один из округов Нового Коулуна. Пинг По старался вести джонку как можно ближе к нему, но при этом не привлекая внимание портовой полиции. Если бы они еще хоть немного продвинулись к Цим Ша Тсуй, джонка оказалась на пути пассажирских паромов и прогулочных катеров.

Приближался рассвет. Восточная часть горизонта порозовела, лучи восходящего солнца отразились в ультрамариновой подкладке облаков. Похоже, дело к дождю, подумал Трейси, а, значит, вода поднимется и лоцманы на сегодня останутся без работы.

Солнце позолотило паруса джонок, пришвартованных в порту Виктория. В иллюминаторах пассажирских судов полыхал утренний пожар, солнце дюйм за дюймом поднималось над горизонтом, огонь уже растекался по акватории порта. Ракушка неба над портом приобрела густой розовый цвет, первые косые лучи нового дня мокрым золотом легли на гладь залива, тайны ночи в одно мгновение исчезли, темнота растворилась до следующего вечера. И вот за громадинами Центрального района показались неказистые постройки Вайолет-хилл и Мет Камерон. Джонка срезала угол, и с каждым мгновением квартал Ван-чай все более четко пропечатывался на фоне утреннего неба.

Трейси лихорадочно обдумывал слова Пинг По. У китайцев действительно много имен, причем, самые главные они получают отнюдь не при рождении. Имена, которые определяют жизнь и судьбу владельца, служат дополнительными характеристиками личных качеств или же кратко повествуют о деяниях носителя имени – великолепных или же порочащих его. Черное Солнце явно касалось занятий Мицо взрывными устройствами и, возможно, приспособлениями для подслушивания. А Сияющий Белый Порошок? В Гонконге такое прозвище могло означать только одно: наркотики. И если это так, то Трейси попал в смертельную ловушку: наркобизнес шутить не любит.

Наркотики, их транспортировка, отмыв наркодолларов и прочие операции по легализации средств, вырученных от продажи товара превратились в Гонконге, как, впрочем, и в любой другой части света в весьма доходный бизнес. И он, как и любой другой бизнес, требовал мощной сети, обеспечивающей безопасность дельцов. А это означало множество алчных рук, в том числе и работников полиции, без посредничества которых тонны высококачественного товара не оседали бы на этом побережье. Поэтому на местную полицию можно было не надеяться: за унцию наркотика любой страж закона не задумываясь продаст родную мать.

И, явись он в полицию и расскажи правду, шансы его на жизнь станут просто микроскопическими: кто-либо из представителей властей наверняка сотрудничает с подпольным синдикатом Мицо.

Ли сладко потянулась. Трейси осторожно опустил невесомое тельце на палубу. Земля уже была совсем рядом, следовало приготовиться. В груди щемило: он уже сроднился с людьми, давшими ему кров и принявшими его в свою семью. Они спасли его, накормили и, самое главное, приняли его. Он не мог просто так их покинуть.

Пинг По покрутил головой:

– А ветра все нет.

Трейси поглядел на часы, пожал плечами и выудил из кармана стодолларовую банкноту:

– За ветер?

– За ветер! – рассмеялся Пинг По.

Вдоль борта, потирая глаза, бежал один из членов семьи Пинг По. Мистер Пинг По Номер Три стукнул пятками в крышку грузового люка и уставился вдаль. Шины у швартовочного борта жалобно пискнули: джонка причалила к берегу.

– Кунг хей фат чой,– произнес юноша.

– Кунг хей фат чой,– улыбнулся старик.

Трейси перепрыгнул через невысокие поручни. Он обернулся: Ли уже проснулась и широко раскрытыми глазенками смотрела на него. Никогда еще Трейси не видел столь чистого человеческого существа. Он полез в карман и вытащил пачку стодолларовых купюр. Свернув пачку, он вложил ее в ладошку Ли. Потом наклонился и поцеловал в лоб.

– Дар моря, – шепнул он, – от рыбки, которую так никто и не съел. Рыбке пора плыть дальше.

Она хихикнула и уткнулась головой в колени.

– Ветер, мистер По, – обернувшись, сказал Трейси. – Свежий ветер. Вы выиграли, мистер По. И имя «Свежий Ветер» я, возможно, когда-нибудь использую. В вашу честь, мистер По.

Трейси кивнул Номеру Третьему и сделал семье под козырек. Джонка тут же отвалила от причала, резко развернулась по ветру – Пинг По приказал поставить шкотовый парус – и понеслась по волнам.

Легкий парус быстро исчезал в утренней дымке, и Трейси не мог заставить себя тронуться с места. Наконец он повернулся и быстро пошел прочь.

Что же дальше? Во всей колонии было только одно место, где люди Мицо могли ждать его: отель. И потому туда идти нельзя.

Однако он сел в автобус № 11, путь которого проходил мимо отеля. Двухэтажный автобус аккуратно вписывался в повороты, демонстрируя всему городу начертанную на обеих сторонах надпись «Покончим с преступностью!» А начальник полиции Гонконга – большой остряк, подумал Трейси. Дважды проехав по этому маршруту, Трейси так и не смог выяснить, следят ли за гостиницей.

Однажды Мицо уже сумел поставить ему капкан, причем, силы были задействованы колоссальные, ни о чем подобном Трейси и помыслить не мог. Сколько же людей в распоряжении Мицо? Трейси этого не знал, но если японец действительно тот самый Сияющий Белый Порошок, то, вероятно, более, чем достаточно. Для того чтобы выловить Трейси на пока еще малолюдных улицах района понадобится от силы трое, максимум пятеро. Мицо мог себе это позволить.

Пересев на третий по счет автобус, Трейси прижался лбом к прохладному металлическому поручню, наблюдая за входящими и выходящими пассажирами. Смешение языков и народов: звучал кантонский диалект, который перебивали отрывистые фразы на шанхайском, чиу-чоу; здесь говорили даже на юнаньском наречии, а парочка молодых людей, явно гордясь высокородными предками, бегло изъяснялась на языке китайских императоров – хакка.

Это – Азия, усмехнулся Трейси, разноязыкая речь, день может превратиться в ночь, солнце обернуться луной, а Инь подменяет собой Янь – мужское начало становится слабее, но и женское не торопится взять верх.

За три квартала от гостиницы он сошел с автобуса и, приспосабливаясь под летящую походку коренных китайцев, быстро двинулся по улице.

Увидев фасад отеля, Трейси почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Он стиснул зубы и, напустив на лицо выражение полнейшего без различия, продефилировал мимо главного входа, надеясь только на то, что Мицо еще не успел прислать своих убийц – надеяться ему уже было больше не на что. О Боже! В шелесте ветра ему послышался свист пули, он, как в замедленной киносъемке, даже увидел, как пуля пробивала череп и входила в мозг.

Ради всего святого, держись, приказал себе Трейси. Время работало на него. Хорошо бы залечь на дно еще на сутки, подумал Трейси, и только тут заметил, что на улице полно полицейских.