Текст книги "Ящер 3"

Автор книги: Эрик Гарсия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Наступил момент ошалелого безмолвия, пока старейшины осознавали, что я ни в какую не собираюсь прогибаться под их напором, а затем раптор вскочил из своего кресла и с яростным ревом бросился ко мне. Скаля клыки, он явно намеревался добраться до моей глотки. Но он был слишком стар, а я – доверху накачан адреналином. Я с легкостью от него увернулся, и он врезался в стену у меня за спиной. Прежде чем раптор смог собраться с силами и сообразить новую атаку, другие члены Совета бросились к своему коллеге и удержали его. Одно дело – допрашивать ребенка; совсем другое – открыто расчленять его на форуме законодателей. Когти летали, зубы скрежетали.

Один компис протиснулся сквозь общую сутолоку и указал клювом в сторону лестницы.

– Убирайся отсюда, пацан, – со вздохом сказал он. – Ты свободен. Можешь идти.

Я был слишком напуган, чтобы пускать какие-либо парфянские стрелы. Кроме того, насколько я знал, это был просто еще один фокус, чтобы я раскололся в дальнейшем. Короче, я вскочил на ноги, рванул через зал Совета и буквально пролетел шесть пролетов по лестнице, чтобы на верхней площадке упасть на руки моему отцу.

Весь обратный рейс на самолете я спал беспробудным сном.

Вернувшись в Лос-Анджелес, мы с Джеком стали близки друг другу как никогда. Мы прошли все допросы, все чеширские улыбки и крокодильи слезы и вышли победителями. Джек рассказал мне, что на протяжении всего процесса он не произнес ни единого слова – просто сидел и без конца пожимал плечами. Я рассказал, что делал примерно то же самое. Не было нужды рассказывать ему про представителя рапторов, про наш разговор за закрытыми дверями или про то, что мы были в пяти секундах от целой жизни страданий и что лишь мое чувствительное рыло уберегло нас от канадского беспредела.

И, насколько я знал, Джек по-прежнему понятия обо всем этом не имел.

Вовсе не поэтому он прижимал меня к своей груди, любил меня и ненавидел, вслух раздумывал, должен он угостить меня обедом или вывести в темный проулок и положить конец страданиям данного конкретного частного сыщика.

Так получалось из-за того горя, которое я принес Норин, его сестре. Но это уже совсем другая история.

7

– Винсент Рубио, – мурлычет Джек, пока его сильные руки так крепко прижимают мою грудину к его, что я почти не могу дышать. – Сколько лет, сколько зим, дружище? Пятнадцать? Двадцать?

– Что-то вроде того.

– Что-то вроде того… нет, вы только послушайте этого парня – как всегда невозмутим и спокоен. – Джек отталкивает меня на длину своих рук и начинает внимательно разглядывать. В этих руках, в этой груди – невероятная силища. Несмотря на полное отсутствие движения ниже талии, Джек Дуган вырос в потрясающего атлета. – Просто как огурец, ты врубаешься? Вот какой ты был.

– Как огурец?

– Ну да, холодный как огурец. А помнишь тот раз, когда нас Долорес Трикл засекла? Когда мы забрались на холм над дамским курортом, подглядывая во все глаза, на что они там свои подвязки и лифчики напяливают?

– Смутно.

И он снова притягивает меня к себе, носовое и ротовое отверстия моей маски оказываются плотно прижаты к его мускулистой груди. Дышать там малость тяжеловато. Я машу рукой вверх-вниз в надежде, что Джек поймет этот сигнал сдачи.

– Черт, как же я по тебе скучал, – говорит он.

– Мм…

– Что?

– Я тоже, – бормочу я. Тут Джек отпускает меня, позволяя вдохнуть. – Ты славно выглядишь. Сильный, черт.

– Мы уже не дети, Винсент.

Я киваю, одновременно изо всех сил расслабляя мышцы. Прошло уже немалое время с тех пор, как меня последний раз видели в тренажерном зале – да и тогда я просто следил за мистером Вселенная, который изменял своей жене с Фрицем, своим партнером по бодибилдингу, – и мое нетренированное тело наглядно это показывает. Но Джек, похоже, не замечает – или ему просто наплевать. Чертовски счастливый гадрозавр так и лучится улыбкой во все стороны.

– Нелли, – зовет он. – Нелли, подойди-ка сюда. Хочу, чтобы ты кое с кем познакомился.

Хагстрем неохотно слезает с табурета, не спуская с меня тяжелого взгляда.

– Мы уже знакомы.

– Ну да, – говорит Дуган, – он с твоим кулаком познакомился. Но я не это имею в виду.

– Привет, – говорю я. – Я Винсент.

– Мы уже встречались в Лос-Анджелесе, – ворчит Хагстрем.

Брови Джека самую малость приподнимаются.

– В самом деле? Мир тесен. Ты все еще в том старом районе живешь, а, Винсент?

Я качаю головой:

– В Вествуде. Уилшир уже совсем не такой, каким был прежде.

– Всякое бывает, – говорит Джек, с пониманием кивая. – Еще в те времена, когда моя семья оттуда съезжала, полгорода уже в натуральный юг превратилось. Чертова уйма млекопитающих туда переехала. – Он секунду медлит, затем снова поворачивается к Нелли: – А что, ребята, вы на вечеринке познакомились?

– В казино, – уточняю я. – В Норуолке.

Хагстрем подходит ближе:

– И по-моему, это слишком нелепая случайность, что ты и здесь тоже болтаешься.

Я пожимаю плечами:

– По стране ездить никому не запрещено. И всякими панорамами наслаждаться. Верно, Джек?

Мой старый друг хлопает меня по плечу, либо убежденный моим слабоумным объяснением, либо слишком осчастливленный нашим воссоединением, чтобы об этом тревожиться.

– Верно. Не обращай на Нелли внимания. Он малость на взводе.

– Я уже заметил.

– Но теперь вы двое поладили.

Я ухмыляюсь.

– Раз ты так говоришь, как же иначе?

– Я так говорю. Ну, давайте, пожмите друг другу руки.

Как-нибудь потом еще будет время и место для точного определения полного объема моей мести Нелли Хагстрему, но не здесь и не сейчас. Поэтому я первым протягиваю лапу, и Хагстрем, не без неохоты и секундного колебания, ее пожимает, после чего качает вверх-вниз. Джек ухмыляется в своей инвалидной коляске, и вражда официально приостанавливается.

– Вот и отлично, – говорит Джек, хлопая в мясистые ладони. – Мы все друзья. Но сперва самое главное – какой дьявол тебя в мои джунгли зашвырнул?

Прежде чем я успеваю соорудить пристойный ответ – не могу же я так сразу, с налета рассказать ему про Талларико, – возле руки Джека следует какой-то всплеск движения, мелькает пятно белого хлопка. Я опускаю взгляд, затем смотрю еще ниже и обнаруживаю миниатюрную пожилую тетку, тянущую Джека за рукав и тем самым привлекающую его внимание.

Тетке, должно быть, лет пятьдесят пять или шестьдесят, но с личиной у нее, похоже, уже многие годы все тип-топ – скорее всего, при помощи популярного крема от морщин, но только не зелья Элмера по двадцать долларов за банку. Короткая прическа из седых волос аккуратно стилизована, и на худом овальном лице выделяются большие очки в пластмассовой оправе. Чудесная на вид старушенция, но только не место ей здесь, в «Морской хибаре».

Джек придвигает свое ухо ближе ко рту женщины, и та начинает шептать. Джек кивает, каждые несколько секунд испуская довольное кряканье.

– Хорошо, – наконец говорит он, – мы разберемся с этим, как только я вернусь. – И пожилая тетка снова исчезает в толпе.

– Сегодня я должен буду пораньше вернуться домой, – говорит мне Джек. – Но сперва мне нужно кое с какими делами разобраться.

– Конечно-конечно, – говорю я. – Рад был с тобой повидаться…

– Черт! – восклицает он. – Ты так просто от меня не отделаешься. «Пораньше» значит где-то до двух ночи, а до того времени нам с тобой нужно будет массу всякой всячины провернуть. Слушай, ты моего отца еще помнишь?

– Папашу Дугана? Его не так просто забыть.

Джек от души улыбается и обнимает меня за пояс. Тяжесть его лапищи просто чудовищна, и на какой-то миг я задумываюсь о том, действительно ли он так раздался с тех пор, как мы были детьми, или в его личину вшиты кое-какие аксессуары кутюрье Свинчаткина. – Папаша теперь малость заторможенный, но я уверен, он будет рад тебя видеть. Поговорите о старых добрых временах. Ну что, прокатимся?

Одно из моих фундаментальных правил – всегда автоматически отвечать «нет», когда предполагаемый мафиозный босс предлагает мне «прокатиться». Но ведь это Джек, и узы старой дружбы еще сильны. Впрочем, свои стандарты у меня тоже имеются.

– Надеюсь, у тебя в лимузине кондиционер стоит?

– Три года назад нам пришлось поместить его в дом престарелых, – говорит мне Джек по пути к Вилла-Люциле, заведении, где Папаша Дуган доживает свои сумеречные годы. – Я предложил ему переселиться ко мне в дом или организовать круглосуточное обслуживание в его доме, но он даже слушать не стал.

– А твоя матушка? – спрашиваю я.

– Десять лет тому назад умерла.

– Очень сожалею, Джек. Славная была женщина.

Джек кивает и ерзает на заднем сиденье лимузина. Затем хватает обеими руками свою правую ногу и закидывает ее на левую. Жест получается такой же естественный, как если бы ноги двигались сами.

– Вышла одна из тех вещей, которые обычно глухой ночью случаются. Доктора говорят, это было совершенно безболезненно, лучшего ухода просто не придумаешь, но… – Он пожимает плечами. – Короче, Папаша остался совсем один. А ведь он никогда в жизни не выписывал никаких чеков, не ухаживал за домом – в общем, не делал всех тех вещей, которые делала матушка. Так что когда она ушла, Папаша просто в бомбу замедленного действия превратился. Да, кстати – когда мы туда доберемся, о ней не упоминай. Это обычно страшно его нервирует. Если он сам захочет о ней поговорить, все хоккей, но…

– Понимаю.

Мы сидим молча, пока лимузин направляется в другой конец города – я, Джек и Нелли Хагстрем – вся шатия-братия на заднем сиденье. От Хагстрема я то и дело улавливаю кое-какие серьезные вибрации, маленькие ударные волны ненависти, прокатывающиеся по его телу. Уже в Норуолке все было достаточно скверно. Но теперь, когда он крайне грубо со мной обошелся, а я вдруг оказался другом его босса, амплитуда увеличилась десятикратно.

– Тебе здесь нравится? – спрашиваю я Хагстрема, надеясь сломать немного льда в наших отношениях.

– Какое твое собачье дело? – плюется Нелли в ответ – в самом буквальном смысле. Мой пиджак мигом оказывается забрызган капельками слюны.

– Нелли, – укоряет его Джек, – не следует так вести себя с гостем.

Нелли упирается в босса взглядом, в котором сквозит плохо завуалированное раздражение.

– В моемдоме он не гость.

– Зато он гость в моем доме. Это то же самое, если даже не лучше.

Когда мы опять погружаемся в молчание, Джек то скрещивает ноги, то раскидывает их по сторонам. Кажется, на сей раз я позволяю своему взгляду слишком долго на них задержаться. Так или иначе, Джек сам заговаривает на ту тему, которой мне не хотелось касаться первым.

– Что, тебе насчет ног интересно?

– Да не особенно.

Джек смеется и хлопает Хагстрема по спине.

– Обожаю этого парня. «Не особенно». Разве ты, Нелли, его не любишь?

Возмущенное фырканье указывает на противоположное, но Джек помнит, о чем идет речь.

– Вообще-то все это сущая ерунда, но я просто должен объясняться всякий раз, как встречаю кого-то нового. Или кого-то старого, как в этот раз. Короче, лет пять назад я вылезал из ванны, и хвост вдруг меня подвел. Вроде ощущалась только легкая слабость, а потом – бум, я опять сижу в ванне, вода плещется, а я пытаюсь прикинуть, что это еще за дьявольщина. Подумал, может, я поскользнулся на куске мыла или еще на чем-то таком, потому что через минуту все снова было отлично. Только вот эта пакость продолжала случаться, причем все чаще и чаще. Я утром одеваюсь, и вдруг – пшик, хвост болтается, вялый, как веточка вчерашнего сельдерея. Или я вечером раздеваюсь, расстегиваю Г-зажим, а он просто свисает как сволочь у меня между ног. Чертовски щекотливая ситуация, когда ты с девушкой, позволь мне тебя заверить.

– А ты что, ничего не чувствовал? – спрашиваю я.

– Тут-то как раз самое странное, – говорит Джек. – Боль я чувствовал, нет проблем. Я просто не мог им двигать. Ходил на обследования, на всю эту суету-маету, а пока доктора пытались прикинуть, что творится, мои ноги тоже стали отказывать. В конце концов доктора разродились диагнозом. Спинальная мышечная атрофия – вот как это называется – СМА. Если вкратце, двигательные нейроны по всему моему позвоночнику отмирают, так что я со временем все больше слабею. Нейроны отмирают, мышцы не работают… в общем, Олимпиаду мне со всей этой ерундой уже не выиграть. Разве что Параолимпиаду. Прошло уже добрых два года с тех пор, как я вообще перестал ногами двигать.

Никакого хорошего ответа у меня на эти откровения не находится, разве что:

– Мне очень жаль, Джек. Это крутой облом.

– Да уж, гвоздь прямиком в башку. Но черт возьми, у меня есть классная инвалидная коляска, славный парень, чтобы меня по городу возить, так что все не так уж и скверно.

Тут я задумываюсь, нет ли какого-нибудь лекарства или режима терапии, чтобы реверсировать эффект болезни, но у меня мгновенно возникает чувство, что Джек не хочет особо об этом распространяться. К счастью, как раз в этот момент мы минуем ворота дома престарелых, что обеспечивает непринужденную концовку в иных отношениях неловкого разговора.

– Вот мы и на месте, – говорит Джек, когда лимузин останавливается. – Всем дружно надеть улыбки.

Шофер помогает Джеку влезть в самоходную инвалидную коляску, а мы с Нелли следуем позади, пока Джек катит по передней дорожке дома престарелых. Территория Вилла-Люцилы прекрасно содержится, вестибюль чист и представителен. В свое время, когда я брался за любое дело, какое только подворачивалось, когда двухсотдолларовый гонорар означал приступ закупочного неистовства в ближайшем универмаге, одна женщина наняла меня для слежки за своей мачехой. Молодой стерве желательно было выяснить, где старушка держит свои драгоценности. Пожилая дама жила в доме престарелых в юго-западном Лос-Анджелесе, и дом этот так обветшал, что владельцы форменного притона для наркоманов напротив жаловались на то, что эта развалюха снижает цену их недвижимости. Выяснилось, что старушка держит свои драгоценности в подушке. Кроме того, выяснилось, что все эти так называемые драгоценности были поддельными.

Впрочем, заведение, куда мы только что приехали, без всяких вопросов первоклассное. Пока сестра сопровождает нас по коридору к палате Папаши Дугана, нас приветствуют другие постояльцы, многие из которых знают Джека. А мы улыбаемся даже тем, кто вовсе не склонен этого делать. Но самое большое впечатление на меня производит то, что Хагстрему удается справляться с задачей, учитывая его перманентно хмурую внешность.

– Джекки! – кричит Папаша Дуган, как только мы входим. – «Дельфины» побили этих недоносков. Ты мне пятьдесят баксов должен.

– Папаша, это предсезонная игра. Она не в счет.

– Все игры всегда в счет. – Он обращается к Нелли за поддержкой. – Скажи своему боссу, что в счет.

Нелли мудро поднимает руки и немного пятится.

– Это дело семейное.

– А ты не дурак. – Папаша поворачивается ко мне. – Ха, новый парень. А ты что думаешь?

Я смотрю на Джека, и тот одобрительно мне кивает.

– А я вот что, Папаша, думаю. Если вы на предсезонные матчи ставки делаете, то вы как пить дать малость своего прежнего товара прожевали.

Может, все дело в моем голосе или в том, как я все это ему изложил, но Папаша Дуган вдруг хватает меня в медвежьи объятия – и теперь я понимаю, откуда его сын черпает такую силищу. В третий раз за один день я лишаюсь всякой возможности дышать.

– Винсент Рубио, – говорил Папаша, прижимая мою голову к своей рубашке из ткани «шамбре», – ты все-таки дорос до своего запаха. Эта прожеванная сигара… я знал, что в один прекрасный день от нее будет по-настоящему славный аромат.

– Спасибо, Папаша, – удается сказать мне. – Вы тоже отлично пахнете.

– Ну, может, оттенок немного мускусный, но в целом у меня полный порядок. – Папаша Дуган придерживает меня на расстоянии вытянутой руки, и я почти беспокоюсь, что он сделает заход для еще одного объятия. Но он просто еще несколько секунд на меня глазеет, а потом отпускает мои плечи и перепрыгивает в стандартную инвалидную коляску в углу.

– Я ее из палаты миссис Гринбаум упер, – говорит он, закладывая впечатляющий вираж по комнате. – Валяй, Джекки, давай сгоняем по коридору, пока она не проснулась.

– Черт, Папаша, с этим надо заканчивать…

– Ага! Ты боишься, что в этот раз я тебя обгоню.

Поворачиваясь ко мне, Джек беспомощно разводит руками.

– Я командую целой империей, – вздыхает он, – но с одним-единственным гадрозавром восьмидесяти лет от роду мне никак не управиться.

– Семидесяти девяти. Точно – не управиться. Ладно, если Джекки не хочет со мной гнаться, может, тогда Винсент. Так-так, сейчас прикинем… у Мюррея сегодня вечером рентген, а значит, мы сможем угнать его коляску, пока он будет лежать на столе…

– Хватит, Папаша. Нам уже пора идти.

Я смотрю на часы – там без малого одиннадцать.

– Не знал, что мы тут на обзорную экскурсию собрались.

– А что, тебе еще куда-то нужно? – спрашивает Джек. – Ты ведь сейчас в отпуске, да?

Сомневаюсь, что сейчас время рассказывать ему про братьев Талларико. Я даже не знаю, будет ли вообще когда-то такое время, но чертовски уверен, что прямо сейчас не оно.

– Да. Просто дело в том… что я здесь с подружкой.

– Больше ни слова. У меня в лимузине мобильник. Ты сможешь ее пригласить. Позволь мне ознакомить тебя с ночной жизнью Майами.

Особого выбора у меня нет. Папаша Дуган обвивает меня своими ручищами, когда мы выходим из его палаты в широкий коридор Вилла-Люцилы.

– А твои родители, Винсент – как они?

– Оба умерли. Уже давно. Сначала отец, а потом матушка – несколько месяцев спустя.

– Какая жалость. Ее сердце было разбито, верно?

– Что-то вроде того. – Вообще-то не самая любимая моя тема, а потому я подбрасываю новую. – По пути сюда я не заметил никаких КПП, никакой охраны, пробы на запах. Вообще ничего.

Папаша Дуган качает головой:

– Это смешанное заведение.

– Что, весь дом престарелых?

– Вся честная компания. Если откровенно, мой прежний сосед по палате был человеком. И славным человеком, как порой бывает у обезьян.

Большинство рептильных учреждений, связанных с медицинским попечением, обычно охраняется от случайного раскрытия их сущности путем соблюдения строгих мер безопасности. Всякий, кто хочет туда войти, должен быть обнюхан и осмотрен. О его приходе также специально объявляется. Если за ворота удается проникнуть человеку, все сразу же надевают полные личины, чтобы все было в ажуре, пока он не вытряхнется назад.

– Удивительно, – говорю я. – А что, если кто-то как следует не застегнется, перепутает пуговицы на перчатке или…

– Или допустит тыщу других ляпов, которые мы, жалкие старперы, так склонны допускать?

– Это вы сказали, не я.

Папаша останавливается в коридоре, и я торможу рядом. Он сует голову в открытую дверь, а потом затаскивает меня внутрь, оставляя Джека и Нелли в коридоре.

Сухонький, нервозный старикашка сидит в плюшевом кресле. Все выглядит так, словно это самое кресло вот-вот поглотит его тщедушное тельце и с костями его стрескает. Старикашка смотрит выпуск новостей по встроенному в стену телевизору.

– Говард? – окликает его Папаша, а потом зовет еще раз, погромче: – Говард?

Мелкий старикашка изгибает шею, глядя в нашу сторону и доставая из кармана очки в проволочной оправе.

– Это ты, Хэнк?

– Говард – обезьяна, – сообщает мне Папаша, а затем снова поворачивается к старикашке. – Ведь правда, Говард? Ты человек?

Восьмидесятилетний старик возмущенно фыркает.

– А каким дьяволом я еще могу быть?

– Точно. – Папаша стреляет в меня взглядом, подмигивает – и, прежде чем я успеваю его остановить, сует левую руку себе в правую подмышку, расстегивая там потайные пуговицы.

– Что вы делаете? – спрашиваю я, внезапно понимая, чего он всем этим концертом добивается. – Папаша, погодите…

Но Папаша театральным жестом срывает со своей правой руки человеческую плоть и в открытую машет ею перед очкастыми гляделками Говарда.

– Ну, давай, – негромко говорит Папаша, выделывая кренделя перед внезапно оцепеневшим Говардом. – Реви.

Говард не столько ревет, сколько маниакально ухает, а к тому времени, как он все-таки набирает себе в легкие достаточно воздуха, Папаша уже снова в личине – точь-в-точь невинный мальчик-певчий с репетиции церковного хора.

– Ящерица! – орет Говард. – Ящерица с человека ростом!

Я вытягиваю Папашу Дугана из палаты, а Говард тем временем продолжает реветь и буйствовать. Джек и Нелли в коридоре вовсю ржут. Они этот фокус уже наверняка наблюдали.

Я по-прежнему потрясен. Неумышленные манипуляции с личиной – дело одно; а вот явные, намеренные – совсем другое.

– Что это вы сейчас такое вытворили?

– Просто доказал то, что хотел.

– И что же?

– А то, что интеграция не так сложна, когда имеешь дело со стариками. Послушай, когда родня Говарда в очередной раз придет с ним повидаться, он будет вопить как резаный про то, что в доме престарелых динозавры завелись, верно? А что будет потом?

– Они просто похлопают его по голове и заплатят врачам малость сверху.

– А потом поедут домой, вздыхая, каким разумным раньше был их папаша, но как все пошло под гору после того приступа. Пойми, Винсент, никто нас не слушает. И вот что я тебе скажу: порой это сущая благодать.

Я смотрю на Джека – тот лишь пожимает плечами и пускает свою коляску вперед по коридору. Нелли следует за ним, тогда как Папаша Дуган берет мою руку в свои.

– А теперь, – говорит он, – давай-ка мы этой ночью на славу повеселимся.

По пути дальше шофер Джека шесть-семь раз сворачивает на боковые дороги, потом едет назад, а также по меньшей мере дважды меняет направление на каждой главной автостраде.

– Он что, малость заплутал? – спрашиваю я. Джек качает головой:

– Это безопасности ради. В последнее время у нас здесь были маленькие размолвки с другими крупными бизнесменами. Им лучше не знать, где я.

Хотя было бы очень просто просветить Джека на предмет моей связи с братьями Талларико, я наверняка знаю, что это убьет все остатки нашей прежней дружбы. В конце концов время придет – а на данный момент мне лучше держать свое знание о ситуации при себе.

– Значит, ты проезжаешь пятьдесят миль, хотя реально одолеваешь десять…

– Просто чтобы сбросить всех, кто может сидеть у нас на хвосте. Лучшая оборона – это хорошая оборона.

Гленда встречает нас у невыразительного здания на берегу в Форт-Лодердейле. Подмечая покачивание ее бедер и постукивание каблуков, я понимаю, что ждет она уже достаточно долго. Когда я позвонил ей по мобильнику Джека, Гленду не сильно вдохновила перспектива того, что она проведет свою первую ночь в Южной Флориде в мафиозном клубе. Впрочем, ничего лучшего на этот вечер мы все равно не запланировали. Консьерж отеля дважды к ней подъезжал, и Гленда не хотела, чтобы он резервировал для нее какие-то столики из страха, что она там покажется, а этот самый консьерж будет сидеть на месте с бутылкой шабли, дрожащими губами и двуспальной постелью в глазах.

– Для начала ты забываешь, что я приехала в гости, потом тащишь меня через всю страну, потом сбрасываешь на обочине дороги, а потом все-таки звонишь и милостиво позволяешь к тебе присоединиться. А потом заявляешься на целых полчаса позже и заставляешь меня париться черт знает где.

– Все верно, – говорю я. – Гленда, это Джек. Джек, это Гленда.

Джек берет руку Гленды и целует ее – она слегка подпрыгивает, и на мгновение мне кажется, что она сейчас отвесит ему хорошего тумака. Но затем Гленда делает очень странную вещь, совершенно не стыкующуюся со всем, что я знаю про эту взрослую хулиганку: она улыбается. Джек закрывает глаза и переводит дух. Его фальшивые ноздри с шумом втягивают и выпускают воздух.

– Ваш запах очень глубок, – говорит он Гленде. – Очень. Большинство знакомых мне женщин… их запах превосходен, но мелок. А ваш полон, цветущ – совсем как у юной девушки, только что расцветшей в прелестную женщину.

– Ну да, – говорит Гленда, – это я. Вся в родовых муках половой зрелости. А мы вообще-то собираемся куда-нибудь под крышу зайти?

Тут из лимузина выпрыгивает Папаша Дуган.

– Ого, – говорит он. – Девушка, знающая, чего она хочет. Это мне нравится. Она идет со мной. – Папаша предлагает ей руку, и Гленда, пожав плечами, за нее цепляется. – Я Папаша Дуган, – говорит он ей. – Но вы можете звать меня просто Хэнк.

Хагстрем ведет нас вокруг здания к черному ходу. Там мы следуем за ним вверх по скату и через металлическую дверцу в конце. Внутри клуба горит свет, но танцпол совершенно пуст. Никого в округе не наблюдается.

Гленда делает шаг на танцпол.

– А у вас тут можно попрыгать. Что, укрытие от налогов?

Джек кивает Хагстрему, и тот трусит за безлюдную стойку бара. Клуб, пусть и небольшой, очень симпатично отделан. Сплошь жженая древесина и толстый ковер. Тут я ненадолго задумываюсь, как им удается сохранять ковер таким чистым, когда здесь вовсю льются коктейли. Звуковые и световые системы соответственно высококлассные, а танцпол, где никакой Джон Траволта не будет прыгать как обезьяна, охать и ахать, идеален относительно общих размеров помещения. На полу имеется затейливая деревянная инкрустация, и я делаю шаг вперед, желая повнимательнее ее рассмотреть…

– Осторожно, – говорит Джек, оттягивая меня назад. – Ладно, Нелли, давай.

Я слышу низкий гул, когда пол начинает вибрировать, и деревянная инкрустация внезапно отделяется от окружающих ее панелей, открывая спуск, ведущий к грохочущей внизу вечеринке.

Джек подкатывает к самому верху спуска и широко разводит руки по сторонам.

– Добро пожаловать к Дуганам, – говорит он.

Выстроившись в цепочку, мы спускаемся вниз. Папаша и Гленда то и дело толкают меня в спину, пока мы маневрируем по крутому спуску.

– Чересчур эффектно, – бормочет Гленда.

– Так я ему и сказал, – говорит Папаша. – В мое время у нас не было всех этих хитромудрых ерундовин, чтобы спрятать места наших развлечений. Дверь, может, засов-другой – вот и все. Если туда забредал человек, это, черт побери, была его собственная вина, и ему просто приходилось жить дальше уже в качестве трупа.

Клуб внизу – настоящий клуб, как я уже начинаю понимать – совершенно не похож на строгое, высококлассное заведение Дуганов на поверхности. Туда, наверх, заходят млекопитающие, уставшие от долгого дня самоподжаривания на пляже или желающие послушать немного франко-канадской музыки, лялякающей из тридцатидюймовых чирикалок. Лично я могу придумать целый миллион вещей, которые я стал бы слушать скорее, чем квебекский рок (к примеру – свои собственные мучительные вопли), но музыкальные вкусы млекопитающих порой бывают очень забавны.

Но здесь, внизу… Здесь такое место, где заводятся ящерицы. Именно сюда они приходят немного потрясти хвостами и увидеть малость голых чешуек. Двадцать девушек на разных стадиях одевания, раздевания и переодевания выплясывают на возвышенных сценах, на столах, крутятся вокруг шестов и других неподвижных предметов размером побольше. Некоторые из этих самых предметов даже вырезаны в форме гигантских фаллосов. Освещение установлено на какую-то разновидность системы распознавания, позволяющую высвечивать самые сладострастные части анатомии каждой танцовщицы. А музыка – не что-то дешевое и заурядное типа волосатой банды с пивными гимнами или исполнителя электрогитарных баллад – нет, музыка здесь электронная, пульсирующая и эротичная.

Да, это тебе не дедушкин стриптиз-клуб. Если, конечно, твой дедушка не Годзилла.

Люди Джека из «Морской хибары» уже перебрались сюда, окружая столики, засовывая купюры под зажимы и застежки. Либидо у этих ребят куда круче содержимого их бумажников. Кладя животы на стойки, они как можно ближе придвигают физиономии к корчащимся перед ними телам – аж слюни текут на ковер.

– Славно эти парнишки слюну пускают, – хихикает Гленда, глазея на толпу. – Не знала, что слюнные железы так быстро включаются.

– А у мужиков просто средней скорости нет, – объясняю я. – У нас только холостой ход и полный газ – вот и все.

– Мужики, – вздыхает Гленда. – Мужики долбаные…

Джек подъезжает ко мне под бок и слегка пожимает мне руку:

– Давай отойдем. Хочу тебе кое-что показать. Гленда безмерно счастлива сопровождать нас с Джеком в заднюю часть клуба, где мы попадаем в людное кухонное помещение. Первое, на что я обращаю внимание, это персонал. Все здесь молодые и привлекательные азиатки. Собственно говоря, у них точно такой же вид и запах, что и у той девушки, которая подавала еду в доме Талларико.

– Где ты этих официанток берешь? – спрашиваю я.

– Временные работницы, – пренебрежительно машет рукой Джек. – Итак, вот я что я хотел тебе показать. Я чертовски этим горжусь.

Он открывает дверцу шкафа, являя на свет душевный запас бутылок с прозрачной жидкостью. Судя но всему, джин или водка.

Гленда хватает одну из бутылок и подносит ее к свету:

– Это спиртное?

Джек кивает.

– Я ведь импортер – должен же я что-то импортировать. Финансовой инспекции очень не нравится, когда у простого таксидермиста есть яхта и пентхаус.

Доставая с полки бокал, Джек шлепает его на ближайшую стойку, затем наполовину наполняет прозрачной жидкостью.

– Давай, – говорит он. – Попробуй.

– Вообще-то я в выпивку млекопитающих совсем не врубаюсь, – говорю я ему. – Она всегда для меня мало что значила.

– Я тоже не врубаюсь, – говорит Джек. – Поверь мне, это совсем другое дело.

Он наливает еще один бокал для Гленды и один для себя. Я пожимаю плечами и подношу выпивку ко рту. Очень немногие из человеческих спиртных напитков оказывают хоть какое-то действие на динозавров – наш обмен веществ устроен совсем иначе. Конечно, мы можем выпить слишком много и отравиться этим товаром – но это в принципе то же самое, что отравиться диетической кока-колой. Под конец ты несколько часов сидишь в ванной, но после этого вполне можешь сесть в машину и с ясной головой рулить домой.

Один быстрый бросок жидкости в рот, она немного жжет глотку, окутывая небо, но я точно знаю, что этот джин ничего мне не сделает, ни в малейшей степени не изменит моего состояния. Все будет полный хоккей, пока продолжается моя девятимесячная завязка вместе с АГ, потому что спиртное – это проблема млекопитающих, а не…

Комната куда-то тонет. Внезапно качнувшись влево, я кладу руку на стойку бара и стараюсь сохранить равновесие. Мои вкусовые сосочки вдруг одолевает знакомый вкус, запах тянется к пазухам и стучится в какую-то забытую часть моего мозга…

– Что… что это за дьявольщина? – удается выдохнуть мне.

–  Настой, –говорит Джек. – Так мы, по крайней мере, это дело называем. – Он поворачивает бутылку с джином, и, несмотря на внезапно расплывшееся поле зрения, мне удается разглядеть, что бутылка, которую я поначалу принял за «бифитерс», на самом деле совсем другой марки, совершенно мне неизвестной. Спереди прилеплена бледно-зеленая этикетка – классический дизайн попеременных темных и белых полос на фоне узора, образующего что-то вроде длинного, изогнутого листа.