Текст книги "Ящер 3"

Автор книги: Эрик Гарсия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Запах покорности.

Этот запах словно бы говорит: «Все, сдаюсь, с меня довольно. Лучше уже никогда не станет». И он куда хуже смрада самого зловонного трупа, самого заплесневелого куска сыра. Это запах смерти – причем не тела, а духа, – и его до невозможности тяжело принять.

Пока я взламываю переднюю дверь и вхожу внутрь, я понимаю, что вонь покорности здесь буквально слиплась в туман, в жуткую серую пелену, обволакивающую все вокруг подобно толстому слою пыли. Гостиная – если ее так можно назвать – щеголяет единственным диваном года эдак 1969-го, светло-коричневая шотландка которого заляпана пятнами от тысяч спиртных напитков, большинство из которых на химический анализ лучше не отдавать. Черно-белый телевизор с двенадпатидюймовым экранчиком, у которого не хватает как минимум одной ручки, так и простреливается статикой, картинка то появляется, то пропадает, но мне тем не менее удается различить там славного синоптика Брайена, по своему обыкновению предсказывающего всякие страсти небесные.

Из задней комнаты доносятся звуки – и запахи. Пробираясь по коридору, я пригибаюсь пониже и ступаю потише. Девушки разговаривают на каком-то азиатском языке, который мне никогда в жизни не расшифровать, если только они вдруг не станут излагать меню суши-бара. Не сомневаюсь, мое вторжение их встревожит, так что лучше мне было бы остаться в коридоре и помолчать.

– Привет, девчонки, – бодро говорю я, входя в комнату. – Как дела?

Я ожидаю, что девушки дико заверещат и позовут на помощь, но они лишь мельком меня оглядывают и возвращаются к своей работе, состоящей из невразумительной болтовни и безделья. Комната оклеена облезающими обоями, и там аккуратно расставлены десять коек. В противоположной стене имеется еще одна маленькая дверца. Поскольку никто здесь особых преград мне не ставит, я решаю заглянуть дальше.

За дверцей в крошечную каморку невесть как втиснуты четыре койки, и на каждой из них лежит орнитомимка, лишь наполовину в личине. Туловища и лица по-прежнему человеческие, а все ниже талии – расслабленное и рептильное. Самая соль в том, что все девушки лежат на боку, а на хвостах у них окровавленные повязки.

– Что случилось? – спрашиваю я, пододвигаясь к девушке, чей запах кажется мне знакомым.

Азиатка поднимает взгляд, и по ее глазам я вижу, что здесь не обошлось без приличной дозы трав.

– Мистер Винсент? – спрашивает она.

– Да-да, это я. Я тебя знаю, верно? Мы у Дуганов виделись? – Она кивает. – С тобой все хорошо? Тебе больно?

Девушка мотает головой, хотя совершенно ясно, что она прошла через что-то очень серьезное.

– Нам дают пожевать до и после, – вздыхает она. – Мне не так уж плохо.

В главной комнате у меня за спиной какое-то громыхание. Я разворачиваюсь и смотрю в дверцу. Сутулая пожилая самка, судя по всему, тоже орнитомимка, почем зря несет девушек на своем родном языке. Она в каком-то приплясе продвигается по истертому до дыр ковру. Ее короткие, скачущие шаги заставляют меня задуматься, не обрезали ли ей в детстве когти.

– Вам лучше уйти, – говорит девушка, и я опять поворачиваюсь к ней. – Она будет сердиться, что вы здесь. Нам нужен отдых.

– Я уйду. Но сперва ты мне скажешь, что случилось с твоим хвостом.

– Мне его отрезали, – говорит девушка с таким видом, как будто ей всего-навсего сделали маникюр.

– Кто?

– Дама.

– Дама? – переспрашиваю я. – Какая дама? Как она выглядит?

– Пожилая дама на корабле. – Когда девушка пытается сесть, гримаса боли перекашивает ее лицо. Она сует руку в сумочку коричневой кожи, пришитую сбоку к койке, и вытаскивает оттуда пригоршню листьев. Собственно, даже не листьев – товар никудышный, в основном стебли и семена, – однако она вталкивает все это себе в рот и жует. Я борюсь с желанием поцеловать ее и всосать весь товар себе в глотку. Считанные секунды спустя боль утихает, и девушка снова расслабляется.

– Это совсем не так скверно, – говорит она, протягивая руку вниз и поглаживая повязку на жалком остатке хвоста. – Больно только, когда он опять отрастает.

– Что? Кто отрастает?

– Хвост. Он чешется. Ужасно чешется.

Я прикидываю, что за бедную девушку говорят травы.

– Хвосты снова не отрастают, – говорю я ей, разрушая все мечты из волшебной сказки. Должно быть, девушка уже предвкушала тот момент, когда снова станет размахивать своим чешуйчатым придатком на ветру. – Если хвоста нет, его уже никогда не будет.

– У меня хвост отрастает. И у других девушек тоже. Сейчас уже третий раз. – Тут девушка подается вперед и почти радостным шепотом сообщает: – Еще четыре раза, и я смогу вернуться домой.

Все это звучит как полная чушь. Конечно, у диносов имеется свой особый набор навыков, но отращивание отрезанных хвостов в этот набор не входит. В конце концов, плоть, кости и нервы – это плоть, кости и нервы. Когда тебе их отрезают – все, матч окончен.

Как только я наклоняюсь, чтобы поближе взглянуть на ее хвост и, быть может, прикинуть, какой скотский фокус проделывают с этими несчастными, ничего не подозревающими девушками, то тут же получаю шваброй по голове.

– Вон! – орет старая карга, которая по-тихому сумела проникнуть в дверцу у меня за спиной. Затем следует еще один удар шваброй, но на сей раз я успеваю увернуться, и щетка лишь гладит мне щеку. Да, эта дама уже в возрасте, но обращаться с чистящей принадлежностью она умеет так, что любо-дорого.

– Я просто хотел несколько вопросов задать…

– Вон! – снова орет старуха, но теперь уже не машет шваброй, а шаркает к комоду. По тому, как она движется, я догадываюсь, что в комоде у нее есть оружие куда грознее нынешнего. Пожалуй, я смог бы принять на себя всю огневую мощь сварливой карги, но все же не слишком достойно сражаться с персоной втрое себя старою и к тому же из прекрасного пола.

– Все, ухожу, уже ухожу. – Я даю задний ход из каморки, а старуха тем временем вытаскивает из комода старинный шестизарядник. Это оружие даже Джесси Джеймс наверняка посчитал бы антиквариатом, и все же у меня нет сомнений, что оно вполне способно внедрить в мое тело маленькие кусочки свинца и тем самым вызвать крупный дискомфорт. Я резко разворачиваюсь и трусцой направляюсь к выходу, через плечо оглядываясь на престарелую Веру Фигнер.

Но тут моя нога задевает за порог крыльца, и я вылетаю на переднюю дорожку. Делая там несколько кувырков, я в конце концов застреваю в груде камней и сохнущей грязи.

– Только не говори мне, блин, что он мою работу тебе отдал! Проклятье!

Поднимая ошалелый взгляд, я обнаруживаю стоящего надо мной Шермана. Бедняга вовсю бьет себя ладонью по лбу и ругается на чем свет стоит. Тогда я с трудом поднимаюсь на ноги, хватаю Шермана за руки и пытаюсь его успокоить.

– Брось, Шерм. Слушай меня. Глубокие вдохи. Раз-два. Раз-два. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Выдох-вдох.

Несчастный чувак совсем убит, его и без того обвислые щеки свисают еще ниже.

– Пойми, Рубио, мне надо семью содержать. Если Эдди пытается меня заменить…

– Да брось ты, забудь, – говорю я Шерму. – Я туда по своей инициативе зашел. Девушек проверял.

– Правда? – спрашивает Шерман, широко распахивая глаза. Сейчас он совсем как пятилетний ребенок, которому до смерти хочется поверить, что те утопленные щеночки будут веселиться вместе с другими дворняжками в собачьем раю.

– Правда. А ты зачем сюда прибыл?

– Девочек сбросить. Эдди не хочет, чтобы они по отелю шастали.

– По какому отелю?

– Эдди заколотил дом досками. Сказал, хочет, чтобы мы перебрались дальше на материк, в какой-нибудь отель в центре города. – Шерман смотрит на часы. – И нам лучше поторопиться, если мы еще хотим одно задание выполнить.

Мне это не слишком понравилось.

– Какое задание?

– По дороге скажу. Прыгай в машину.

Несмотря на необходимость строить из себя скромнягу перед Шерманом, я никак не могу оставить «мерседес» Джека в центре Опа-Локи на время урагана. Норин вряд ли обрадуется, если я верну ей машину без колес, мотора, транзистора и стереосистемы.

– У меня тут машина, – говорю я, кивая в сторону дороги.

Шерман бросает всего один взгляд на «мерс», и глаза его удивленно распахиваются.

– Черт, – говорит он, – классная тачка, Рубио. И чем-то она мне знакома.

– В самом деле?

– Угу. – Мы проходим четверть квартала до автомобиля, и Шерман щелкает языком. А потом…

– Погоди-ка погоди, – говорит он. – А это, часом, не Джека Дугана машина?

Я хохочу.

– Уговорил ту шлюху позволить мне этот «мерс» поводить. Давалка еще та.

– Приятель, я черт знает сколько лет эту машину не видел. С тех самых пор, как… – Тут ностальгическое выражение у Шермана физиономии сменяется мрачным. – Только не говори мне, что ты на ней сюда приехал.

– Ну да, конечно, приехал, – говорю я ему. – А что такое?

Без единого слова Шерман сперва падает на колени, потом грохается на спину, корчась точно червь, которому отчаянно требуется навестить хиропрактика. Его жирное брюхо выпирает из-под машины, и когда я присаживаюсь на корточки рядом с его толстыми ногами, то слышу негромкое кряхтение, пока Шерман с чем-то там возится.

Вскоре он таким же червем выползает из-под авто. Руки у Шермана теперь сплошь покрыты дорожной грязью, да вдобавок еще и сальные от машинного масла. В правом кулаке он сжимает пучок проводов, с которых свисает металлическая коробочка дюймов восемь в длину.

– Ты сам заводил машину? – спрашивает меня Шерман, и я киваю. Тогда он качает головой, ржет и швыряет металлическую коробочку к ближайшим кустам. Крышка коробочки отлетает, и на землю выкатываются два пластиковых шарика, тут же исчезая в водостоке. – Ну тебе, сукин сын, и везет, – говорит Шерм и с хихиканьем направляется к своей машине. – Какое счастье, что семья Талларико вечно с автомобильными бомбами портачит.

Мы бросаем «мерседес» у отеля «Омни», где клан Талларико собирается зарыться на протяжении всего праведного гнева Алисы. Как только я оказываюсь в измочаленном «лексус»-седане, Шерман сообщает мне, что Эдди поручил ему особо важное задание, к которому ему не терпится приступить.

– И я так прикидываю, ты просто идеальный парень, чтобы мне с ним помочь.

– А это почему? – интересуюсь я.

Тут Шерман ненадолго замолкает, и из его правого глаза выкатывается капелька прозрачной влаги. Это вполне может быть слеза.

– Они Чеса взяли, – хнычет он.

Я напрягаюсь на сиденье, затем велю своим мышцам расслабиться. Шерман, похоже, понятия не имеет о том, кто был главным действующим лицом в упомянутом «взятии» Чеса.

– Кто?

– Эти, блин, гадрозавры долбаные! – плюется Шерм. – Грязные твари!

Тут я припоминаю, что ББ и Хагстрем проделали с головой и телом Чеса.

– Откуда ты знаешь?

– Вонючие ублюдки нам его ароматические железы прислали. По почте.

– По почте?

– «Федеральным экспрессом», если точнее. Две малюсенькие железки, только и всего, но я сразу понял… Запах Чеса я не хуже своего собственного знал. Шерман опять оказывается на грани нервного срыва, и я вдруг неожиданно понимаю, что хлопаю его по спине и стараюсь успокоить.

– Вот, значит, как? – предполагаю я. – Теперь и делу конец? Мы взяли Джека, они взяли Чеса – все хоккей.

– Ну уж нет. Даже близко никакого хоккея. Эдди говорит, теперь самая пора славное кровопускание устроить.

Не знаю, является ли слово «кровопускание» официальным мафиозным термином, но его звучание мне категорически не по вкусу. И я прикидываю, что мне срочно требуется добраться до телефона и сказать Норин, что происходит.

– Слушай, приятель, мне тут надо Г-зажим поправить. Ты бы бензоколонку с туалетом нашел…

– Нет времени. Нам передали, что один из больших парней Дуганов совсем один, и Эдди хочет, чтобы мы его взяли. – Шерман выводит машину на трассу И-95, направляясь на север. К территории Дуганов. – Твоя задача, – продолжает он, – выманить его оттуда. Он тебя знает, и он тебе доверяет. Тогда мы сможем как следует за работу взяться.

Опять я в качестве приманки. И опять бессилен сказать «нет».

– А кто это? – спрашиваю я.

– Хагстрем, – кудахчет Шерман. – Мелкий засранец. – Тут он подается ко мне, собираясь изложить план захвата. – Готовься, Винсент, на первые полосы попасть. Рассказы об этом дельце могут аж до самого Таллахасси дойти.

Это ощущение ужаса где-то в яме моего желудка, темный комок боли еще ниже, в кишечнике, должно быть, последствия того бутерброда с несвежей ветчиной, который я съел в пентхаусе у Дуганов. От всей души надеюсь, что это именно так, потому что, тогда как моя пищеварительная система не всегда пашет как следует, моя интуиция обычно на ходу, и прямо сейчас она подсказывает мне уйму вещей, которые я решительно не хочу слышать.

Стараясь отвлечься от того факта, что я в данный момент сижу в машине, направляющейся к побережью Южной Флориды, в пятидесяти милях от которого бушует небывалый ураган, что я нахожусь на пути к допросу, пытке и, скорее всего, к убийству жениха моей бывшей возлюбленной, я отчаянно напрягаю мозги, пытаясь прикинуть, кто информирует Талларико. Какой-то гад играет двойного агента лучше меня, и здесь отчасти таится досада, отчасти профессиональная зависть. Сложно выкинуть такое из головы.

– Ты знаешь, кто этот парень? – спрашиваю я у Шерма, пока мы едем по трассе США-1. Дороги теперь почти пусты и зловеще тихи, если не считать периодических порывов ветра и непрерывного рева нашей машины, чей глушитель все никак не отдаст концы. Окна по всему городу забраны большими листами фанеры, самодельными ставнями, которые должны справиться со всеми порывами ветра, кроме самых неистовых.

– Какой парень?

– Информатор. В бригаде Дуганов.

Шерман мотает головой:

– Хотел бы я знать. Я бы сперва пожал его мелкую крысиную лапку – первое всегда идет первым, – а потом взялся рвать когтями его брюхо, пока бы он не подох.

Должно быть, мы друг друга не так поняли.

– Нет, я про того парня, который Эдди всю информацию про бригаду Дуганов сливает…

– Ну да. Я бы поблагодарил мелкого засранца за славную работу, а потом убил бы его скорее, чем ты успеешь вон до того столба харкнуть.

– Но ведь он нам помогает.

– Ну да, – говорит Шерм, – сейчас помогает. Но стукач есть стукач, и два лица не станут одним. – Он поворачивается ко мне, от всей души желая поделиться мудростью, усвоенной за крутые годы в крутой бригаде. – Когда ты оказываешься рядом со стукачом, никогда не поворачивайся к нему спиной, потому что независимо от того, как он кажется тебе близок или как славно ты с ним, по-твоему, ладишь, все это сущая херня. Не зря у этих крыс длинные усы и острые зубы – они кусают тебя в шею, когда ты думаешь, что они тебя целуют. Потом ты истекаешь кровью на полу, а стукач говорит тебе лежать смирно и позволить боли перенести тебя на тот свет.

Вся штука в том, что Шерман совершенно прав. Если Эрни чему-то меня научил, так это тому, что народ практически не меняется. Мы статичны, тверды. Знание об этом очень помогает в моей работе – проще пареной репы кого-то засечь, если ты знаешь, что именно он предпочитает делать, когда никто не смотрит. Игроки играют. Болельщики болеют. Ухажеры ухаживают. Гербаголики… гм, жуют.

Мы не меняемся. Разве что изредка.

– Вот эта улица, – говорит Шерман, закатывая «лексус» на тротуар и выскакивая наружу. – Вот этот дом. Держись меня, и все будет в полном ажуре.

Дома в этом районе Северного Майами очень похожи на те, которые купили бы обитатели Опа-Локи, выиграй они небольшой приз в лотерею. Эти строения чуть крупнее, самую малость лучше ухожены, а их расцветка с меньшей вероятностью выжжет тебе сетчатку. Дальше по дороге стоит местное убежище от урагана, трехэтажное здание без единого окна. Вид у него такой, словно оно могло бы заполучить прямое попадание атомной бомбы и серьезного ущерба при этом не понести.

– Ну и охрененные же здесь убежища строят, – замечаю я.

– Вообще-то это не убежище. Во все остальное время это средняя школа.

И действительно, на этом чудовище имеется табличка: СРЕДНЯЯ ШКОЛА СЕВЕРНОГО МАЙАМИ-БИЧ – ШТАБ-КВАРТИРА «СЛЮНЯВЧИКОВ».

– Школа? Неужели в таком здании чему-то учат?

– Не знаю, – говорит Шерман. – Чему-то, может, и учат.

Штаб-квартира команды-победительницы Национального чемпионата 1993 года среди школ по плевкам в длину – согласно кубку в витрине у передней двери – сегодня вечером славно упакована всевозможной плотью. Потные тела переполняют и помещения, и коридоры. В основном там люди, и их вонь висит в каждом проходе и нише здания, насыщая лестничные колодцы смрадом зловонных ног. И, понятное дело, сами эти люди почуять себя неспособны: будь у них такая возможность, уверен, темпы самоубийств в их среде за одну ночь выросли бы квадратично.

– Мы должны найти единственного муравья в этой колонии, – говорю я, пока мы пробираемся сквозь толпу. – Дай-ка я секунду постою. Может, мне удастся его почуять. – В этом учреждении почти сплошь млекопитающие – Хагстрем и его мамаша по идее должны резко из них выделяться.

Они и выделяются. Через шесть минут после первого уловленного запаха я прослеживаю весь их путь до химической лаборатории на третьем этаже. Здесь народ кучкуется под лабораторными столами, хорошенько взбивая свои подушки и устраиваясь на покой рядом с бунзеновскими горелками, колбами и пробирками, ничуть не озабоченный количеством бьющейся посуды в непосредственной близости. С другой стороны, догадываюсь я, если ветер будет достаточно силен, чтобы прорваться в переднюю дверь, вломиться через вестибюль в лестничный колодец и вскарабкаться на третий этаж к химической лаборатории, этому народу придется справляться с бедами куда худшими, чем битый пирекс.

– Еще через две комнаты, – говорю я Шерману. – Я уже отсюда его чую. Ты лучше иди подожди в машине.

– Уверен, что справишься? – спрашивает он.

– Уверен. Давай вниз. Положись на меня.

Шерман какую-то секунду медлит, а потом исчезает на лестнице, позволяя мне обойтись с Хагстремом по своему усмотрению.

Они в кладовой, где полки оклеены липкой лентой, чтобы удержать все на своих местах. Всего там восемь диносов, и Хагстрем со своей матушкой в самом конце. Их запахи схожи, а личины сконструированы согласно близкому родству. Когда я вхожу, Хагстрем принимает классическую позу, достойную любого из первоначальных «Трех Посмешищ».

– Рубио? Что с Норин?

На какое-то мгновение меня трогает, что первая его мысль о ней, но сейчас нет времени на сантименты.

– Ничего, с ней все хорошо…

– Я думал, ты уже уехал на юг. – Простое название стороны света – «юг» – Нелли произносит так, словно оно хуже любого матерного слова.

– Да, я туда поехал. – Быстро принюхиваясь, я убеждаюсь, что Шермана поблизости нет. – Вот почему я здесь.

– Не понимаю, – говорит Хагстрем.

Я киваю, затем указываю на пожилую даму справа.

– Это, должно быть, твоя матушка, – говорю я, и старушка поднимает взгляд, без особых церемоний меня рассматривая.

– Это один из твоих дружочков, Нельсон? – спрашивает она.

– Да, мама… да. Винсент, это моя мама. Мама, это Винсент.

– Он домашних печенюшек не хочет?

– Не думаю, мама. Послушай, ты побудь здесь. Я сейчас вернусь. – Ясно, что Хагстрем не хочет говорить о деле перед лицом своей святой матушки.

Мы выходим в коридор, затем оказываемся в другой, менее людной комнате, стараясь говорить потише.

– Ладно, излагай. Что ты здесь делаешь?

– Вообще-то мне предполагается тебя убить…

Коготь оказывается у меня под боком, не успеваю я произнести еще хоть слово. Я вижу, как острый кончик торчит у Хагстрема из перчатки, и слышу у себя над ухом его шумное дыхание.

– Отвали, – говорю я, слишком усталый, чтобы подбирать слова. – Если бы я собирался это сделать, думаешь, я бы тебе сказал?

Давление когтя мне в бок ослабевает, но руку Хагстрем по-прежнему держит на месте. Всюду вокруг нас люди, и Нелли изо всех сил старается не показать им своих когтей. Однако я не сомневаюсь, что при необходимости он за одну секунду меня проткнет.

– Внизу, – продолжаю я, – стоит «лексус», а в нем сидит правая рука Талларико. Шерман – тот, от которого сыром воняет.

– И который Джека убил.

– Верно. Мне предполагается доставить тебя в машину под ложным предлогом срочного возвращения к Нории, а там тебя возьмут на мушку и отвезут к пирсу.

– А там… все будет кончено? – спрашивает Хагстрем.

– Все будет кончено.

Нелли кивает, понимая, что у меня есть несколько другие планы, и его коготь медленно скользит обратно в перчатку.

– Так что мы делаем? Я рву когти?

– Нет, не годится, – говорю я ему. – Если ты сбежишь, они обвинят меня, и в конечном итоге на дне моря вместо тебя окажусь я. Мы должны повернуть ситуацию в свою пользу.

Хагстрем оглядывает собравшийся в химической лаборатории народ. На всех лицах можно подметить страх, и я задумываюсь, не охвачен ли и Нелли психозом надвигающейся бури.

– Как?

– Нас двое, – объясняю я, – а он один. Мы добираемся до пляжа и переворачиваем стол. Если повезет, выясняем, кто стучит на Дуганов.

Хагстрем кивает – он явно полон энтузиазма.

– Я даю тебе сигнал, – говорит он, – и мы его берем.

Я соглашаюсь, но предусмотрительно добавляю:

– Только до той поры мы друг друга ненавидим. Это понятно?

– Ага. – Нелли ухмыляется. – С этим я точно справлюсь…

– Ты выходишь из роли, когда называешь меня грязным раптором.

– Не беспокойся, – говорит Хагстрем. – Я уже об этом подумал.

Мы заскакиваем обратно в кладовую – сказать матушке, что Нелли ненадолго отлучится, скоро вернется, чтобы она крепко сидела на месте и ела свои печенюшки. Старушка похлопывает нас обоих по головам и усаживается на воздушный матрац, сосредоточиваясь на очередном выпуске новостей седьмого канала.

Мы спешим вниз по лестнице, покидаем территорию школы и вскоре уже играем наши роли по самый не балуй. Впрочем, тогда как мои артистические таланты вполне достойны Золотого Шара – или даже пары этих самых шаров, – Хагстрем откровенно перевирает сценарий и вообще играет через пень-колоду.

– Норин хочет меня видеть? – практически орет он, пока мы пересекаем газон у средней школы Северного Майами-Бич.

– Да-да, хочет, – отвечаю я, а затем сквозь зубы бормочу: – И не ори ты как резаный, черт побери. Не дома.

Однажды я встречался с одной актрисой, которая ифала периодическую роль в одном особенно паршивом телесериале, и единственное, что я запомнил в связи с нашими краткими отношениями – а продлились они лишь тот краткий отрезок времени, когда сериал впал в летнюю спячку, ни днем больше, – это то, как выплеск адреналина, будь то в результате страха, гнева или полового возбуждения, резко форсировал ее актерские навыки. Любая наша перепалка становилась величайшим взрывом в истории вселенной, а любой секс в гримерке бывал таким диким и страстным, что запросто устыдил бы любовников по всему миру. Наш разрыв, произошедший в течение неловкого телефонного разговора длиной в шесть минут, стал полным разочарованием. Должно быть, та актриса не до конца осознала истинные мотивы своей героини.

В Хагстреме сидит тот же жучок, и под давлением ситуации он склонен дико нарушать все естественные пропорции. «Лексус» ждет нас у тротуара, я вытаскиваю из кармана ключи и открываю пассажирскую дверцу. А Нелли просто там стоит.

– Давай, садись, – говорю я. – А то опоздаем.

– Пожалуй, я лучше пешком пройдусь, – заявляет он мне. Такого в сценарии не было.

– Слушай, Хагстрем, ты что, не в себе? Давай, садись в эту долбаную машину.

После еще нескольких минут ожесточенного спора – ни одна из которых не планировалась – Нелли все-таки плюхается на пассажирское сиденье, пристегивается, и мы отбываем. Через милю дальше по дороге Шерман выскакивает с заднего сиденья, и его пистолет внезапно оказывается приставлен к голове Хагстрема.

– О, Рубио, будь ты навеки проклят, грязный шпион! – орет Нелли. Идиот думает, что он Аль Пачино. Если бы Хагстрем всего лишь воскликнул «Что за дела?», я бы с радостью лавровый венок ему на рыло надел;

Но Шерман слишком нервничает, чтобы различить даже такое откровенно паршивое актерство, и лишь со значением мне подмигивает.

– Давай, вези нас, Винсент, – уверенно говорит он.

– Не знаю, куда.

Шерм тут же сдувается.

– Ах да. Конечно. Сейчас налево.

Улица за улицей Шерман направляет меня к Холовер-Бич, небольшой полоске песка и дощатых дорожек с длинным деревянным пирсом, выпирающим в Атлантику. Знак у автостоянки гласит: ПЛЯЖ ЗАКРЫТ! СПАСИБО, ЧТО ПРИЕХАЛИ!

– Плевать, – говорит Шерм. – Давай, заезжай.

Мне достаточно несложно объехать знак и вырулить на стоянку, где мы рассчитываем выбраться из машины. Хагстрем наконец-то начинает вести себя спокойно, без лишнего актерства.

– Куда? – спрашиваю я у Шермана, на самом деле куда больше ожидая сигнала от Хагстрема.

– К воде, – говорит Шерман, сдвигая пистолет от затылка Нелли к его загривку. – К пирсу.

Мы плетемся друг за другом по песку – Хагстрем впереди, а Шерман направляет его непосредственно сзади. Я замыкаю шествие, ступая на цыпочках, с каждым шагом сгибая когти под перчатками. Как только Хагстрем даст мне сигнал, я буду готов действовать.

Однако по дороге к пирсу ничего такого не происходит – Хагстрем ждет верного момента, и я не могу его за это винить. Наконец мы достигаем лестницы, ведущей на сам деревянный пирс, но как только Хагстрем хватается за поручень, Шерман мотает головой.

– Нет-нет, – говорит он. – Вот туда, вниз…

– Вниз? – переспрашивает Хагстрем, вглядываясь во тьму под пирсом. – Будьте прокляты, долбаные рапторы…

Это малость заводит Шермана, и он резко толкает Хагстрема пистолетом в спину. Гадрозавр неохотно шагает вперед, и мы проходим по песку в полосу тяжелого прибоя.

Толстые деревянные бревна, поддерживающие пирс, уходят в песок, где они, надо думать, крепятся в пятидесятитонных бетонных блоках. Здесь имеются все разновидности граффити – как любительские рисуночки, так и вполне художественные работы. Впрочем, у нас нет времени наслаждаться шедеврами бандитской контркультуры Майами.

Как только мы полностью скрываемся под пирсом, я вижу, как правая рука Хагстрема начинает судорожно ползти вверх. Когда он поднимет ее над плечом, это будет сигнал к атаке. Рука идет все выше и выше, вот она уже у его пояса – я в темпе готовлю когти под перчаткой и заодно ослабляю Г-зажим, чтобы мгновенно высвободить хвост. Слюна скапливается у меня во рту, зубы готовы кусать, глодать, рвать…

– Вы только посмотрите, какую кошечку нам сюда притащили!

Голос из темноты – и я быстро его опознаю. Это Джерри, еще один из множества головорезов Талларико, – жирная ряха буквально бурлит ненавистью, а в правой руке зажат приличный пистолет. Рядом с Джерри стоит один из тех безликих солдат, которых я за последнюю неделю навидался в лагере Талларико, и вид у него ничуть не милее. А у его пистолета – тем более.

Хагстрем бросает на меня быстрый взгляд (типа: «что еще за дьявольщина?»), а я рискую взглянуть на него в ответ (типа: «понятия не имею»).

К счастью, Шерман смущен не меньше нашего, так что мы не одни здесь в лужу сели.

– Слушай, Джерри, это я его взял.

Джерри пожимает плечами:

– Эдди сказал, чтобы я подключился. Маленькая страховочка никогда не мешает.

Шермана, похоже, капитально обламывает то, что убийство Хагстрема уплывает из его когтей, но ему ничего с этим не поделать, и он это знает.

– Отлично, – говорит он. – Если Эдди хочет так это разыграть, пусть так и будет. Ну что, за дело?

– Ага, – говорит Джерри, – за дело. Все хоккей. – Он сует руку куда-то во тьму и вытаскивает оттуда саквояж. Из саквояжа он достает длинный кусок толстой веревки, после чего оглядывает окрестности. – Какая тебе больше по вкусу?

Все идет не так, как планировалось. Теперь на Хагстрема нацелено три пистолета, три пули в любую секунду могут вонзиться в его плоть. За несколько кратких мгновений ситуация кардинально переменилась – и я мысленно укоряю себя за то, что не провернул все побыстрее.

Но когда они ставят Хагстрема спиной к деревянной опоре – крепко прижимая его к бревну, убеждаясь, что пропитанная водой деревянная колонна выдержит, – я понимаю, что, несмотря на всю мою двойную игру, несмотря на медленную метаморфозу в то двоякое существо, которым я теперь стал, я не могу пустить все дальнейшее на самотек.

Трое против двоих. Раньше бывали и худшие расклады, но я неизменно выходил победителем. Правда, в последнее время я ничего такого не припомню, но раньше нехватка славных воспоминаний никогда меня не останавливала.

Если Хагстрем не собирается давать мне сигнал, я сам ему его дам. Я подступаю к троице рапторов, которые тем временем усердно привязывают своего злейшего врага к опоре, срываю с правой руки перчатку, выпускаю на три дюйма указательный коготь и поднимаю его над головой…

– Ах ты сукин сын! – ревет Хагстрем, отбрасывая от себя Шермана и прыгая ко мне – его руки нацеливаются на мое горло…

Я отшатываюсь под его внезапным напором, пытаюсь сохранить равновесие, но мягкий песок крепко хватает меня за ноги и утягивает вниз…

Я падаю навзничь, заваливаясь набок, а Хагстрем тем временем рушится прямо на меня, хватаясь одной рукой за мой затылок и подтягивая мое лицо к своему. Шерман, Джерри и неизвестный солдат спешат мне на помощь…

– Прекрати, – резко шепчет мне Хагстрем. – Мы их не возьмем…

– Возьмем…

– Нет! – шипит он. – Защищай Норин. Выясни, кто болтает…

Тут трое рапторов отрывают от меня Нелли, и он снова разыгрывает свирепого зверя, выпуская когти и бешено размахивая руками по сторонам. Ему удается нанести пару-тройку порезов – тонкая струйка крови стекает по щеке Джерри, впитываясь в песок…

– За руки, за руки его, блин, хватай! Вяжи его, блин, вяжи…

Солдат отступает на шаг и резко пинает Хагстрема ботинком в живот – сильный удар лишает Нелли дыхания. Он сгибается пополам, и Шерман хватает его за руки, быстро стягивая их веревкой.

– Ты в порядке, Винни? – спрашивает меня Шерман.

– Угу. – Я по-прежнему малость потрясен, но не столько внезапным нападением Хагстрема, сколько тем, как он жертвует собой ради своей невесты и ее обширной семьи. – Угу, все хоккей.

Мы ведем Хагстрема дальше под пирс (всю дорогу он плюется ядом, опять слишком уж густо накладывая – «Проклятье на ваши хвосты, хвосты ваших сынов, хвосты сынов ваших сынов…»), но если когда-либо наступает время излишне острой реакции, то сейчас, пожалуй, как раз оно. К тому времени, как мы достигаем дальнего конца пирса, вода нам уже по колено, и Шерман останавливает процессию у одной из массивных деревянных колонн, за которыми только открытый океан. Грозовые тучи заметны даже в темнеющем вечернем небе. Впрочем, болтаясь совсем рядом с побережьем, они что-то не торопятся.

– Эта сгодится, – говорит Шерман, подталкивая Хагстрема к опоре. Джерри и неизвестный солдат мигом оказываются на месте со своей веревкой. Ставя Хагстрема лицом к океану, они проворно притягивают его веревкой к колонне.