Текст книги "Гуманистический психоанализ"

Автор книги: Эрих Зелигманн Фромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

Не менее серьезно искажает Маркузе теорию Фрейда, используя фрейдовское понятие подавления. «Слова "подавление" и "репрессивный" в нетехническом смысле, – пишет он, – используются для обозначения как сознательных, так и бессознательных процессов сдерживания, принуждения и подавления, как внешних, так и внутренних». Однако основная категория системы Фрейда – это «подавление», в динамическом смысле, когда подавленное является бессознательный. При использовании термина «подавление» как для сознательной, так и для бессознательной информации все значение фрейдовской концепции подавления и бессознательного сводится на нет. И в самом деле, слово «подавлять» имеет два значения: первое из них является общепринятым и синонимично словам «угнетать» или «сдерживать»; второе, психологическое значение, используемое Фрейдом (хотя оно использовалось в психологии и до него), – означает «переставать что‑либо осознавать». Сами по себе эти два значения не имеют между собой ничего общего. Из‑за неточного использования понятия «подавление» у Маркузе искажается главный принцип психоанализа. Он обыгрывает двойное значение слова «подавление», делая вид, будто у этого слова не два значения, а только одно, и из‑за этого теряется психоаналитическое содержание слова «подавление» – зато на свет появляется красивая формула, которая благодаря многозначности слова объединяет политическую и психологическую категории.

Еще одним примером трактовки теорий Фрейда у Маркузе является теоретический вопрос о консервативной природе Эроса и инстинкта жизни. Маркузе делает далеко идущие выводы из того «факта», что Фрейд приписывает одну и ту же консервативную природу (возвращение к тому, что было раньше) как Эросу, так и инстинкту смерти. Он, по всей видимости, не подозревает, что после некоторых колебаний Фрейд в «Очерке психоанализа» пришел к прямо противоположному выводу, а именно – что природа Эроса не консервативна; Фрейд встал на эту точку зрения, несмотря на связанные с ней серьезные теоретические затруднения.

Если очистить «Эрос и цивилизацию» от словесной шелухи, то в нем мы обнаружим в качестве идеала для нового человека в нерепрессивном обществе – реактивацию его догенитальной сексуальности, в особенности садистских и копрофильских склонностей. Фактически, идеалом «нерепрессивного общества» по Маркузе является инфантильный рай, в котором любая работа – это игра и где отсутствуют серьезные конфликты или трагедии. (Маркузе так и не удается осознать проблему конфликта между этим идеалом и организацией автоматизированной индустрии.) Этот идеал регрессии к инфантильной структуре либидо соединен с нападками на доминирование генитальной сексуальности над до– генитальными импульсами. Обрушиваясь на «доминирование» генитальной сексуальности, Маркузе игнорирует тот факт, что она отнюдь не обязательно связана с продолжением рода; мужчины и женщины всегда получали сексуальное удовольствие, не обязательно намереваясь продолжить свой род, а методы предотвращения зачатия известны с древнейших времен. По – видимому, Маркузе считает: поскольку половые извращения – например, садизм или копрофилия – не могут привести к продолжению рода, они более «свободны», нежели генитальная сексуальность. Однако за революционной риторикой Маркузе скрывается иррациональный и антиреволюционный характер его позиции. Подобно некоторым авангардистским художникам и писателям от де Сада и Маринетти до наших современников, он находит привлекательными регрессию инфантильности, сексуальные извращения и, на мой взгляд, разрушение и ненависть, хотя последнее и выражается не столь открыто. Показывать разложение общества в литературе и искусстве никому не возбраняется, однако если художник или писатель сам болеет теми же болезнями и воспевает патологичность общества, которое он желает изменить, это никак нельзя считать революционностью.

В связи с этим становится понятным, почему Маркузе превозносит Нарцисса и Орфея, в то время как Прометей (которого, кстати, Маркс назвал «благороднейшим святым и мучеником в философских святцах») низводится до уровня «архетипического героя принципа действия». Орфические и нарциссические образы «связаны с загробным миром и смертью». Орфей, согласно классической традиции, «ассоциируется с появлением гомосексуализма». Однако, говорит Маркузе, «подобно Нарциссу, он отвергает нормальный Эрос – не ради аскетического идеала, но ради более полного Эроса. Подобно Нарциссу, он протестует против подавления, заложенного в сексуальности, связанной с продолжением рода. Орфический и нарциссический Эрос представляет собой отрицание такого порядка – Великий Отказ». Этот Великий Отказ также определяется как «отказ согласиться с разлукой с объектом (или субъектом) либидо»; в конечном счете, это просто отказ взрослеть, разлучаться с матерью и почвой и испытывать полное сексуальное наслаждение (генитальное, а не анальное или садистское). (Как ни странно, в «Одномерном человеке» Великому Отказу придается, по – видимому, совершенно иной смысл, хотя это и не формулируется явным образом; новый смысл – это отказ использовать понятия, которые служат мостом через пропасть между настоящим и будущим.) Хорошо известно, что этот идеал прямо противоположен фрейдовской концепции развития человека и скорее соответствует его концепции невроза и психоза.

Разумеется, этот идеал освобождения от господства генитальной сексуальности также совершенно противоположен предложенному Райхом сексуальному освобождению, которое в настоящее время идет полным ходом.

Маркузе игнорирует тот факт, что для Фрейда эволюция либидо от первичного нарциссизма до орального и анального, а затем генитального уровня связана прежде всего не с увеличивающимся подавлением, а с биологическим процессом взросления, которое приводит к главенству генитальной сексуальности. Для Фрейда, здоровый человек – это человек, который достиг генитального уровня сексуальности и получает наслаждение от половых сношений; вся эволюционная схема Фрейда основана на идее генитальности как высшего этапа развития либидо. Я возражаю здесь не против того, что Маркузе отклоняется от Фрейда, а против того, что он не только неправильно использует фрейдовские концепции, но и создает впечатление, будто он излагает позицию Фрейда лишь с небольшими исправлениями. Фактически он конструирует теорию, противоположную всему, что составляет суть идей Фрейда; это достигается благодаря цитированию вырванных из контекста фраз или высказываний Фрейда, от которых тот позднее отказался, а порой и из‑за полного непонимания позиции Фрейда и/или ее смысла. Аналогичным образом Маркузе поступает не только с Фрейдом, но и с Марксом. Хотя Маркузе мягко критикует Маркса за то, что тот не открыл всей полноты истины о новом человеке, он пытается создать о себе впечатление, что в целом разделяет цель Маркса – построение социалистического общества. Однако Маркузе не обращает внимания на то, что его инфантильный идеал нового человека диаметрально противоположен марксову идеалу творческого, активного человека, способного любить и интересоваться всем, что его окружает. Невольно напрашивается вывод, что Маркузе использует популярность Маркса и Фрейда среди радикальной молодежи для того, чтобы сделать свою антифрейдистскую и антимарксистскую концепцию Нового Человека более привлекательной.

Как могло случиться, что такой высокоученый эрудит, как Маркузе, имеет такое искаженное представление о психоанализе? Мне кажется, ответ на этот вопрос заключается в характере интереса, который он, как и другие интеллектуалы, испытывает к психоанализу. Для него психоанализ является не эмпирическим методом обнаружения бессознательных стремлений личности, замаскированных рационализацией, теорией ad personam, которая занимается характером и демонстрирует бессознательные мотивации поступков, внешне кажущихся «рациональными». Для Маркузе психоанализ – это набор метапсихологических сентенций о смерти, инстинкте жизни, детской сексуальности и т. д. Великая заслуга Фрейда состоит в том, что он сумел сделать ряд проблем, которые до него пыталась абстрактно осмыслить только философия, предметом эмпирического исследования. Маркузе, по – видимому, поступил как раз наоборот: он превратил эмпирические концепции Фрейда в предмет философской спекуляции – причем спекуляции довольно путаной.

Помимо группы левых психоаналитиков, а также тех членов фрейдовской организации, которые упоминались раньше, мне бы хотелось особо упомянуть четырех психоаналитиков, чей вклад в теорию психоанализа более систематичен и оказал на развитие теории большее влияние, чем вклад большинства остальных. (Я опускаю тех, кто отошел от фрейдизма в ранний период его развития, подобно Адлеру, Ранку и Юнгу.)

Карен Хорни первой произвела критический анализ фрейдовской концепции женской психологии, а позднее отказалась от теории либидо и поставила на первое место значение культурных факторов; такой подход оказался весьма плодотворным.

Гарри Стэк Салливен поддержал ее в том, что касается значения культурных факторов, и, выдвинув концепцию психоанализа как теории «межличностных отношений», также отверг теорию либидо. Хотя его теория человека, на мой взгляд, несколько сужена из‑за того, что его модель относится прежде всего к современному отчужденному человеку, его главным достижением было проникновение в мир фантазий и процессов общения тяжелобольных, в особенности шизофреников.

Эрик X. Эриксон внес значительный вклад в разработку теории детства и влияния общества на развитие человека в детском возрасте; он также обогатил психоаналитическую мысль исследованием проблем идентичности и принадлежащими его перу психоаналитическими биографиями Лютера и Ганди. На мой взгляд, он сделал из некоторых своих тезисов недостаточно радикальные выводы и поэтому развил их не в полной мере.

Великой заслугой Мелани Клейн и ее школы является обнаружение глубокой иррациональности человека, проявления которой они пытались продемонстрировать у младенцев. Хотя большинство психоаналитиков, включая и меня самого, сочли собранный ею фактический материал и ее логические построения недостаточно убедительными, ее теории, во всяком случае, послужили противоядием от рационалистических тенденций, которые все громче заявляют о себе в психоаналитическом движении.

Конформистские тенденции большинства психоаналитиков нашли свое основное выражение в школе, на которой я остановлюсь подробнее, поскольку она стала наиболее влиятельной и престижной в психоаналитическом движении, а именно в эгопсихологии. Эта школа была основана и развита группой психоаналитиков, общими усилиями создавших систему, целью которой было дополнить классическую теорию, не отказываясь при этом от уже достигнутого.

Эго – психологи получили свое название постольку, поскольку они сфокусировали внимание своей теории на эго и перестали обращать внимание на ид – иррациональные страсти, которые мотивируют человека и в то же время не осознаются им. У этого интереса к эго достаточно давняя история. Понятие «эго» стало центральным в психоаналитической теории в особенности с тех пор, как фрейдовская классификация ид – эго – суперэго пришла на смену прежней дихотомии систем сознательного и бессознательного. Пересмотреть терминологию, а до некоторой степени – и саму теорию Фрейда заставило открытие бессознательных аспектов эго, в свете которого старая классификация стала казаться несколько устарелой. Работа Анны Фрейд «Эго и защитные механизмы» (1964) дала еще одно основание считать, что эго – психология органически вытекает из классической фрейдовской теории.

Эго – психологи подчеркивают, что работа Анны Фрейд отнюдь не была первой формулировкой их теории. Ее работа основывается на производившихся Фрейдом исследованиях бессознательных аспектов функционирования эго. Однако, несмотря на правильность приведенных цитат, дающих основание считать Фрейда отцом эго – психологии, его «отцовство» в этом вопросе далеко не так бесспорно, как кажется Хартману и его группе. Хотя интерес Фрейда к эго возрастал, его аналитическая психология по – прежнему была сосредоточена на бессознательных побуждениях, которые мотивируют человеческое поведение; поэтому он был и всегда оставался «психологом ид».

Эго – психология берет свое начало с работы, написанной ее основателем Хайнцем Хартманом и опубликованной в 1939 г., через год после смерти Фрейда. В этой работе, называющейся «Эго – психология и проблема адаптации», Хартман заложил основы новой системы, сосредоточив свое внимание на проблеме адаптации. Он достаточно ясно излагает цель своей ревизии теорий Фрейда. Психоанализ, пишет Хартман, «начался с изучения патологии и явлений, находящихся на границе нормальной психологии и психопатологии. В то время в центре его внимания были ид и инстинктивные побуждения… В настоящее время мы уже не сомневаемся в том, что психоанализ вправе претендовать на то, чтобы считаться общей психологией в самом широком смысле этого слова, а наше понимание того, какие методы работы могут считаться психоаналитическими, стало шире, глубже и точнее».

Этот новый взгляд на психоанализ как на общую психологию привел к тому, что эго – психологи сосредоточили свое внимание на тех явлениях, которые психоанализ вначале игнорировал, а в дальнейшем уделял им лишь поверхностное внимание, а именно, на «тех процессах и методах деятельности психического аппарата, которые приводят к достижению адаптации». Тезис, положенный в основу дальнейшего развития эго – психологии, состоит в том, что не всякая адаптация к окружающей среде, не всякий процесс обучения и взросления является конфликтом; развитие восприятия, намерений, осознавания предметов развития, языка мыслей, воспоминаний, творчества, все, что происходит в фазах моторного развития, хватания, ползания, ходьбы и в процессах обучения и взросления – происходит бесконфликтно. Далее Хартман предложил рабочий термин «бесконфликтная эго – сфера» для обозначения той совокупности функций, которые в любой данный момент действуют вне области психических конфликтов. Эго – психология подчеркивает роль воли, а также «лишенной сексуальности» энергии либидо и «лишенной агрессии» деструктивной энергии, которые дают эго энергию для выполнения его функций, включая волевые. Эти концепции представляют собой сдвиг центра тяжести от фрейдовского преимущественного внимания к иррациональным силам, определяющим волю и ограничивающим действие эго, а их трактовка ид и эго представляет собой еще более серьезное отступление от концепций Фрейда. Фрейд рассматривал ид как неструктурированный «котел страстей»; Б. Джилл, с одобрения большинства эго – психологов, предполагает, что сам ид имеет структуру если и не логическую, то во всяком случае протологическую. Эго и ид рассматриваются уже не как противоположности, а как континуумы. Из этого вытекает, что предполагавшиеся Фрейдом дихотомии между принципом удовольствия и принципом реальности, мобильными и связанными энергиями, а также первичными и вторичными процессами также представляются как континуумы. Подобно эго и ид, каждый из них представляется как иерархический континуум сил и структур, существующих на всех уровнях иерархии. Этим предположением о существовании континуума устраняется диалектический элемент в концепции Фрейда. Здесь, как и в других случаях, основное внимание Фрейда было приковано к конфликту противоположностей и к новым явлениям, порожденными этим конфликтом. Этот диалектический метод уступает место теории, в которой концепция конфликта противоположностей заменяется концепцией эволюционного роста в структурированной иерархии.

Конформистский характер эго – психологии проявляется более ясно в переоценке с ее позиций основных целей Фрейда, нежели в этих утонченных теоретических рассуждениях. Фрейд выражает тот факт, что его цель – терапия, а также развитие человека, в смелой и поэтической формуле: «Где был ид, там станет эго». В этой фразе нашла свое выражение вера Фрейда в разум; она является raison d'etre[239]239
  Основным смыслом (фр.).


[Закрыть] его метода освобождения человека путем превращения бессознательного в осознанное. Тем не менее Хартман заявляет, что это высказывание Фрейда было «неправильно понято»: «Это не означает, что когда‑либо существовал или может существовать совершенно рационалистичный человек; речь здесь идет лишь о культурноисторической тенденции и терапевтической цели».

Такова позитивистская версия радикальных намерений. Слова о том, что совершенно рационалистичный человек никогда не существовал и не будет существовать впредь, – это определение тенденции, которое превращается в трюизм благодаря добавлению определения «совершенно». Для Фрейда главным было достижение не максимальной степени развития эго, но его оптимальной степени развития, которую человек в состоянии достигнуть. Он сформулировал нормативный принцип, основанный на его теории человека, а именно – что человеку следует в меру своих способностей пытаться заменить ид на эго, поскольку чем больше он в этом преуспеет, тем успешнее ему удастся избежать невротического и, что почти одно и то же, экзистенциально ненужного страдания. В этом‑то и заключается различие между Фрейдом, постулирующим норму развития человека, и позитивистом, который, заявляя, будто девиз Фрейда указывает лишь некую «культурно – историческую тенденцию», отрицает радикальную нормативную сущность девиза Фрейда, в котором подразумевается «долженствование».

Та же конформистская тенденция просматривается в заявлении Хартмана относительно концепции психического здоровья. Хартман критикует тех, кто «делает поспешные заявления об атрибутах «идеального здоровья», и заявляет, что они «недооценивают как огромное разнообразие личностей, которые следует считать здоровыми с практической точки зрения, так и наличие множества типов личности, которые социально необходимы».

Что имеет в виду Хартман, говоря «с практической точки зрения»? Избегая четких формулировок, Хартман обходит стороной одну из самых значительных проблем в нашей области – проблему двух определений психического здоровья. В одном из этих определений речь идет о функционировании психики с точки зрения ее оптимального роста; я назвал эту концепцию «гуманистической», поскольку ее центром является человек. Формулировка Фрейда, согласно которой здоровье означает способность любить и трудиться, несколько расплывчата, однако она подразумевает, что личность, исполненную ненависти и духа разрушения и неспособную любить, нельзя назвать здоровой. Говоря конкретнее, Фрейд не назвал бы человека с более или менее полным регрессом до анально – садистского уровня «психически здоровым». Однако разве не смогла бы такая личность отлично функционировать при определенном общественном строе? Разве не преуспевали садисты в нацистском обществе, в то время как любящие люди оказывались совершенно неприспособленными к жизни в нем? Не лучше ли приспособлен к нынешнему технологическому обществу отчужденный человек, у которого слабо выражены способность любить и индивидуальность, нежели человек ранимый и глубоко чувствующий? Следовательно, слова «с практической точки зрения» указывают на то, что если данная личность считается желательной с точки зрения общества, то с психоаналитической точки зрения она считается здоровой.

Хартман здесь лишил систему Фрейда самого важного – ее радикализма: критики нравов среднего класса и протеста против них во имя человека и его развития. Своим определением «человеческого» и «социального» здоровья и прямым отрицанием социальной патологии он противопоставил себя Фрейду, который говорил о «коллективных неврозах» и «патологии цивилизованных обществ». Хартман не видит, что подавление сексуальности в среднем классе викторианской эпохи было в известном смысле «здоровым», поскольку для накопления капитала в той форме, которую требовала экономика девятнадцатого века, среднему классу требовалось развивать у себя такие черты социального характера, как бережливость и отрицательное отношение к удовольствиям и трате денег. Фрейд выступал в защиту человека и критиковал обычную для той эпохи степень подавления сексуальности как способствующую возникновению душевных заболеваний.

В середине XX века проблема подавления сексуальности больше не стоит, поскольку по мере развития потребительского общества секс также стал предметом потребления, и тенденция к немедленному удовлетворению сексуальных инстинктов является частью стереотипа потребления, соответствующего экономическим потребностям кибернетизированного общества. В современном обществе подавляются совсем другие побуждения: это желания жить полной жизнью, быть свободным и любить. Более того, если бы люди сегодня были душевно здоровы в человеческом смысле этого слова, они были бы не более, а менее способны выполнять свою социальную роль; но при этом они протестовали бы против больного общества и требовали социально – экономических перемен, которые уменьшили бы разрыв между понятиями здоровья в социальном и гуманистическом плане.

Эго – психология представляет собой решительную ревизию системы Фрейда, ревизию не ее концепций (за некоторыми исключениями), а ее духа. Подобные ревизии – общая судьба всех радикальных, бросающих вызов привычным представлениям теорий и учений. Ортодоксы сохраняют такую доктрину в первоначальной форме, охраняют от нападок и критики, однако «по – новому истолковывают», смещают акценты или делают дополнения, заявляя при этом, что все это можно найти в словах учителя. Таким образом, оставаясь «ортодоксальной», ревизия изменяет дух первоначального учения. Ревизия другого типа, которую я назвал бы диалектической, пересматривает «классические» формулировки с целью сохранить их дух. Такая ревизия пытается сохранить изначальную суть учения, освободив его от теоретических ограничений, обусловленных требованиями эпохи; она пытается разрешить внутренние противоречия классической теории диалектически и изменить теорию, применяя ее к новым проблемам и реалиям.

Возможно, самая важная ревизия психоанализа – та, которую эго – психология не произвела. Она не разработала «ид – психологию», т. е. не попыталась внести свой вклад в развитие того, что составляет основу системы Фрейда – в «науку об иррациональном». Она не расширила наши знания о бессознательных процессах, конфликтах, о сопротивлении, рационализации, переносе. Но, что еще более важно, эго – психология отказалась от критического, освобождающего анализа даже в собственной сфере. Страшная угроза будущему человека во многом обусловлена тем, что он не способен признать ложность своего «здравого смысла». Большинство продолжает цепляться за устарелые и нереалистические тезисы и категории мышления; они считают, что их «здравый смысл» – это и есть разум. Будь эго – психология радикальной, она бы проанализировала феномен здравого смысла, причины его мощи и негибкости, способы его изменения. Короче говоря, она сделала бы одной из своих главных забот критический анализ общественного сознания. Однако эго – психология не решилась на столь радикальные исследования; она удовольствовалась довольно абстрактными и во многом метафизическими спекуляциями, которые ничем не обогащают наших знаний ни в области психиатрии, ни в сфере социальной психологии.

Эго – психология придает решающее значение рациональным аспектам адаптации, обучения, воли и т. д. (традиционный подход, который игнорирует тот факт, что современный человек страдает от неспособности изменить свое будущее своими силами и что «обучение» зачастую не открывает ему глаза на окружающий мир, а делает его еще большим слепцом). Заниматься исследованиями в этой области, разумеется, не только вполне допустимо, но и очень важно, и такие исследователи, как Ж. Пиаже, Л. С. Выготский, К. Бюлер и другие добились в ней выдающихся успехов, о которых эго – психологии не приходится и мечтать. Последняя «возвысила» психоанализ до академических высот, сказав: «мы тоже» знаем, что либидо – это еще не вся система, именуемая человеком. Тем самым эго – психологи исправили некоторые крайности психоаналитической теории, однако многие их идеи новы только для тех, кто раньше верил, будто теория либидо объясняет все.

Ревизия, производимая эго – психологией, началась не только с изучения психологии адаптации, само по себе это течение нагнется психологией адаптированного психоанализа, адаптированного к социальной науке двадцатого века и господствующему в западном обществе духу. В нашу эпоху тревоги и массового конформизма поиски прибежища в конформизме вполне извинительны; однако в развитии психоаналитической теории они являются не шагом вперед, а шагом назад. Можно даже сказать, что они лишают психоанализ той жизненной силы, которая некогда сделала его таким весомым фактором современной культуры.

Закономерно возникает вопрос: если мой анализ верен, почему лидеры психоаналитического движения не исключили эго – психологов из своих рядов, как сделали это с другими «ревизионистами»? Дело обстоит как раз наоборот: эго – психология стала в психоаналитическом движении лидирующей школой, что знаменует избрание в 1951 г. Хайнца Хартмана президентом Международной психоаналитической ассоциации.

На этот вопрос имеется два ответа. С одной стороны, эго – психологи страстно желали доказать, что они – «правоверные» фрейдисты, и войти в психоаналитическое движение на законных основаниях. С другой стороны, они, по – видимому, удовлетворили давнюю мечту официальных психоаналитиков адаптироваться в обществе и стать респектабельными. Знания и способности эгопсихологов были, по – видимому, просто находкой для движения, которое потеряло свое «дело», пренебрегло продуктивным развитием «ид – психологии», движения, которое искало теоретического признания и вместе с тем не желало беспокоиться о том, что идеи, которые оно исповедует, и терапевтические приемы, которыми оно пользуется, уже устарели. Эго – психология была идеальным ответом на кризис психоанализа – идеальным, если отбросить все надежды на радикальную, плодотворную ревизию, которая вернула бы психоанализу его первоначальную эффективность.

Тем не менее следует заметить, что среди ортодоксального большинства психоаналитиков не все приняли эго – анализ благосклонно. С. Нахт, один из наиболее выдающихся ортодоксальных психоаналитиков, выступил с критическим разбором эго – психологии, весьма сходным с моим анализом, сделанным выше. В докладе на симпозиуме «Взаимовлияния в развитии эго и ид» Нахт заявляет: «Попытка поднять психоанализ на высоту общей психологии… чего желали среди прочих Хартман, Одье и де Соссюр…, кажется мне по меньшей мере шагом назад, выхолащивающим суть психоанализа; ее цель – изменение нашей методологии». Будучи не согласен с Нахтом по многим вопросам, я разделяю его уверенность в том, что эго – психологическая школа является отступлением от самой сути психоанализа.

Несмотря на некоторые тревожные симптомы, психоанализ еще рано сбрасывать со счетов. И все же его гибель неминуема, если только он не сменит направление своего развития. Вот что имеется здесь в виду под «кризисом психоанализа». Подобно любому другому кризису, этот кризис также предполагает альтернативу: медленное гниение или творческое возрождение. Каким именно путем будет развиваться фрейдизм, сказать невозможно, хотя некоторые признаки внушают надежду. Становится все яснее, что нынешний кризис человечества – та проблема, для понимания и решения которой требуется глубокое знание человеческих реакций, и что психоанализ может оказать здесь важные услуги. Кроме того, для человека, склонного к научному исследованию, психоанализ является очень многообещающей, хотя и трудной областью, не менее перспективной, чем биология или физика, особенно для того, кто сочетает способность проницательно и творчески мыслить с даром наблюдать трудноуловимые психические процессы, в которых наблюдателю самому необходимо принимать участие.

В заключение можно сказать следующее: творческое возрождение психоанализа возможно только в том случае, если он преодолеет свой позитивистский конформизм и снова станет исполненной социальной критики новаторской теорией в духе радикального гуманизма. Такой обновленный психоанализ сможет проникать еще глубже в преисподнюю бессознательного, он будет критически относиться ко всем социальным учреждениям, которые уродуют и деформируют человека, и будет заниматься процессами, которые могли бы привести к адаптации общества к нуждам человека, а не адаптации человека к обществу. В частности, он будет исследовать психологические явления, из‑за которых современное общество следует считать патологическим: отчуждение, тревогу, одиночество, страх глубоких чувств, бездеятельность, отсутствие радости. Эти симптомы сегодня вышли на передний план, подобно тому, как во времена Фрейда на первом плане стояло подавление сексуальности, и психоаналитическая теория должна быть сформулирована таким образом, чтобы понять бессознательные аспекты этих симптомов и патогенные условия общества и семьи, которые их создают.

Таким образом, психоанализу предстоит изучить «патологию нормальности» – хроническую, слабо выраженную шизофрению, которую порождает кибернетизированное, технократическое общество нашего настоящего и будущего.