Текст книги "Трон Люцифера. Краткие очерки магии и оккультизма"

Автор книги: Еремей Парнов

Это было дерзким вызовом церкви и потому оставило след в ее анналах. Короче говоря, не только мистификации и загадки излучал розенкрейцерский метеор. Пусть «Исповедание» было издевательской сатирой, а Андрэ, что отнюдь не доказано, ее автором, но основать движение, охватившее добрую половину Европы, он едва ли мог. Тем более в юности, потому что ему было лишь 25 лет в 1610 году, когда судили читателя «Славы братства». Вообще с розенкрейцерством сопряжено немало исторических и чисто литературных курьезов. Наиболее примечательный из них связан с именем Джузеппе Франческо Борри, алхимика и миланского уроженца. Обвиненный в ереси за обличение злоупотреблений римской курии, он был арестован святейшей инквизицией и заточен в замок Сант-Анджело, где и умер в 1695 году. Примечательно, что ровно через 100 лет в том же каземате окончил свои дни Джузеппе Бальза» известный миру как граф Калиостро.

Современники приписывали Борри авторство знаменитого кабалистического романа «Граф Габалис», изданного в 1670 году аббатом Вильяром де Монфоконом. Это любопытное повествование, составленное из отдельны выпусков: «Граф Габалис», «Кабинет графа Габалиса», «Гении помощники», «Непримиримым гном» и «Новые беседы», выходило с подзаголовком «Посвящение в тайную науку». Роман построен в виде бесед, вводящий в мир невидимых духов и как бы посвящающих читателя в святая святых розенкрейцерской каббалы. Мне посчастливилось прочесть эту некогда наделавшую столько шума, а ныне почти забытую, ставшую библиографическим раритетом книгу. Невзирая на сугубо серьезное предисловий оккультистов-издателей и многие значительные примечания, вынес впечатление, что и это так волновавший чувствительных дам и пылких «ясновидящих», роман не более чем остроумная шутка, веселая пародия на кабалистические россказни, которыми увлекались парижане времен мушкетера д'Артаньяна.

Впрочем, предоставим лучше слово самому герою, от лица которого ведется рассказ о таинственном чернокнижнике-графе: «… в, том, что я охотнее разоблачаю секреты, чем им следую, виноват скорее мой Сатурн, чем граф Габалис. Если звезды не исполняют своих обязанностей, то в этом граф неповинен; граф неповинен также и в том, что я не обладаю достаточным величием души, чтобы попробовать сделаться господином природы, взбаламучивать стихии, беседовать с высшими существами, повелевать демонами, производить новые миры, разговаривать с богом, восседающим на своем грозном троне, и принудить херувима, оберегающего вход в земной рай, пропустить меня для прогулки по его аллеям… Зачем оскорблять память этого достойного человека и говорить, что он погиб вследствие того, что научил меня всему этому.

Разве нельзя предположить, что при постоянных нападениях, грабежах и разбоях он пал от руки какого-нибудь негодяя? Ныть может, при беседе с богом пи не мог поднять на него взоров, так как написано, что взглянувший на него умирает». В этом месте сделано характерное издательское примечание: «Под всеми этими шутками сокрыты великие истины, замечаемые только теми, кто умеет читать между строк».

Очевидно, я не принадлежу к числу подобных провидцев. Поэтому вряд ли кто сумеет поколебать мое глубочайшее убеждение в том, что автор, будь то злосчастный Борри или же добрый аббат Вильяр, от души потешался не только над кабалистическими и розенкрейцерскими выдумками, но и над догматами религии. Да будет памятно его славное имя!

Ян Потоцкий, блестящий польский писатель и мальтийский кавалер, использует потом драгоценный опыт «Графа Габалиса» и своем знаменитом романе Рукопись, найденная в Сарагосе»

Парижский журнал «Теософ», выходивший в конце прошлого – начале нынешнего веков, пытался оспорить очевидное: «Сочинение Граф Габалис», написанное в 1670 году, представляет в смешном и шутовском виде некоторые из таинств розенкрейцеров. Цель напечатания этого сочинения состояла, по всей вероятности, в том, чтобы заставить обратить внимание на оккультные науки (так оказывается! Е. П.), что и удалось автору, судя по тому, что оно сильно распространилось и было много раз переводимо. Главный сюжет его составляют браки элементалов с людьми, символизируя власть, получаемую адептом над силами-духами природы. Эта идея поясняется примерами одержимости мужчин и женщин, предающихся сношениям с инкубами и суккубами».

Сделаем несколько терминологических уточнений. Элементалы (элементалии) – это и есть первоначальные духи, стремящиеся овладеть человеческим сердцем. Парацельс разделял их на инкубов – стихий мужского пола и суккубов – женского. По обвинению в сожительстве с демонами тысячи женщин приняли огненную кончину. Чрезвычайно показательно отношение к столь деликатной теме новейших оккультистов.

«Элементалы человека,– утверждал, например, доктор Папюс,– это те инстинктивные существа, которые известны под именем шариков кровяных или красных и белых или лейкоцитов». Забавно, не так ли? И чем, спрашивается, сей упоительный бред, написанный на заре нашего века, ознаменованного выдающимися научными открытиями, разнится от опуса Бержье, повенчавшего альфа-частицы с «философским камнем»?

Маниакальный апломб на фоне вопиющего невежества вернее всего отличает провозвестников сверхъестественного, будь то заурядные черти, сильфы, спиритические духи или «маленькие зеленые человечки», прилетевшие на тарелках.

Розенкрейцеры, пустившие крепкие корни в немецких землях и Нидерландах, не оставляли надежды покорить Париж, где модные философские поветрия устаревали столь же скоро, как и примелькавшиеся костюмы. «Мы, депутаты коллегии Розового Креста,– оповещала специально отпечатанная афишка,– видимо и не видимо пребываем в этом городе. Мы учим без книг или знаков всеобщему языку, который может спасти людей от смертельного заблуждения». Напрасные потуги. Расколовшая Европу Тридцатилетняя война (1618-1648) заставила перетряхнуть старый хлам и основательно пересмотреть и реальные, и мнимые ценности. Французы, особенно после остроумных памфлетов Габриеля Ранде, не помышляли о переустройстве мира, который и без того изменялся прямо на глазах под аккомпанемент мортир и мушкетов.

В 1630 году в Лейдене вышла книга Петера Мормио «Arcana Naturae Secretissima» («Секретнейшие тайны природы»), где розенкрейцерские «арканы» подразделялись на три основные дисциплины: вечное движение, превращение металлов и всеобщее лекарство.

Перекраивалась карта Европы, с глобуса исчезали белые пятна, а правнуки Розенкрейца по-прежнему витали в алхимическом дыму и за неимением лучшего принялись за составление своей родословной.

Германские розенкрейцеры возвели ее к легендарным временам короля Артура, а шотландцы и шведы, перенявшие у немцев иоаннитское предание, претендовали на происхождение от александрийских магов. Основав общество «Мудрецов Света», которое именовали также Ормуздским, они присвоили себе венецианского льва, прижимающего когтями пергамент с изречением: «Мир тебе, мой Map евангелист».

Войны, как известно, ускоря смешение обычаев и языков. Венеции, где издавна собирали на тайные встречи алхимики, возникло местное отделение братства, установившее вскоре связи с единомышленниками из Эрфурта, Лейпцига, Амстердама. Завоевывая страны и города, герметическая община превращалась в масонскую ложу. Окончательно это оформилось в Англии, куда укрылись после Тридцатилетней войны «немецкие братья».

В конце XVUI века английские розенкрейцеры пополняли свои ряды за счет «вольных каменщиков». Кроме правительствующего сената и главной коллегии в Лондоне братство располагало отделениями в Бристоле, Манчестере, Кембридже, Оксфорде, Эдинбурге и Глазго.

Под сенью масонских лож, декорированных кабалистическими знаками и атрибутами смерти, алхимия окончательно вырождается в систему символов. «Философский камень» перестает быть «красным львом» и «магистериумом» и становится синонимом духовного совершенства. В масонском сочинении «Пламенеющая Звезда» приводится своеобразный схоластический диалог, являющийся частью посвятительных таинств.

– Когда герметические философы говорят о золоте и серебре, обыкновенное ли золото и серебро подразумевают они?

– Нет, потому что обыкновенное золото и серебро мертвы, между тем как золото и серебро философов полны жизни.

– Какая цель масонских исследований?

– Узнать, как сделать совершенным то, что природа оставила несовершенным в человек.

Какая цель философских исследований?

Узнать, как сделать совершенным то, что природа оставила несовершенным в минералах, и увеличить силу «философского камня».

Тот ли это камень, символ которого означает нашу первую степень?

Да, это тот самый камень, который «вольные каменщики» желают отесать.

«Магистериум», «феникс» становится «кубическим камнем» в основании нового Тампля, слоеным паролем масонской степени «Рыцарь Солнца». Несколько замечаний о степенях. Как и любое герметическое сообщество, восходящее духовно к мистическим сектам, претендующее к тому же на золотые шпоры рыцарства, розенкрейцерство основывалось на восходящей лестнице таинств.

Подобные аллегорические лестницы можно видеть на старинных гравюрах, изображающих адепта, стоящего у подножия прима. Для алхимика каждая ступень отображала определенную стадию деяния, для астролога – зодиакально-планетную идею, для кабалиста – сефироты, для масона – градусы, или степени.

В первоначальном розенкрейцерстве, если таковое, конечно, не миф, различались следующие градации: «отец», распределявший работы; «старший», что соответствовало званию мастера, и «младший», то есть ученик, подмастерье.

На какой-то стадии, скорее всего – двадцатых годах XVI века, Когда орден организационно оформился, структура его усложнилась, обретя характер протомассонский и вместе с тем подчеркнуто герметический. Собственно, последнее и побудит Кроули взять за основу учрежденного им сексуально-магического ордена ступенчатый конус Розового Креста.

По линии восхождения розенкрейцерские ступени именовались:

 
Zelator – ревнитель;
Theoricus – штудирующий теорию;
Practicus – допущенный к самостоятельной работе;
Philosophus – постигающий истину;
Adeptus junior – младший адепт;
Adeptus major – старший адепт;
Adeptus exemptus – чрезвычайный адепт;
Magister templi – магистр храма;
Magus – маг.
 

Всего девять ступеней, в отличие от семи аллегорических ступеней, ведущих к вратам храма алхимии и астрологии. В последующем масонстве подобная тенденция к увеличению «градусности» получит широчайшее развитие. Наивысшую из возможных тайну, за которой уже нет ни познания, ни любопытства, благоразумно постараются отдалить. Короля не должно лицезреть в голом виде. Организационно поглощенное масонством, розенкрейцерство идейно раздвоилось и продолжило оккультное существование в недрах откровенно колдовских или даже вовсе сатанистских сект.

Альфонс Луи Констан (1810– 1875), писавший под псевдонимом Элиафаса Леви, кажется, первым предпринял попытку объединить магов-одиночек в единый интернациональный орден, построенный по образу тамплиерского или же розенкрейцерского. Путешествуя по Европе, он встречался с польским мистиком Хоэне-Вронски и английским писателем Эдуардом Булвер-Литтоном. Первая большая работа Леви, «Основы магии», вобравшая богатый опыт средневекового чернокнижия, кабалистические методы прочтения, а также колдовскую практику Аполлония Тианского, сделала его кумиром нового поколения оккультистов. Во исполнение заветов учителя они и основали «Французский кабалистический орден розенкрейцеров», ставший подлинной академией сатанизма. Вскоре подобные учреждения возникли и в других странах.

Массонский диплом.

Общество розенкрейцеров в Англии пожаловало сей внушительный сертификат «достопочтенному брату доктору Уинну Весткотту 1Х , верховному магу». От имени высшего совета грамоту подписал сам же Весткотт, удостоенный девятой степени посвящения.

В Англии общество было возрождено в 1866 году Робертом Вентвортом Литтлом, разыскавшим в архивах описания древних розенкрейцерских ритуалов. Он был дружен с Кеннетом Маккензи, автором «Королевской масонской энциклопедии», и находился под сильным влиянием Харгрейва Дженнингса, издавшего в 1870 году книгу «Розенкрейцеры, их ритуалы и таинства». Обе эти работы и дали Литтлу необходимую основу для творческой реанимации розенкрейцерского обряда. Особенно заметен в ней вклад Дженнингса, составившего этакий коктейль из различный религиозных систем, в который на первое место упорно выдвигался фаллический культ. Опередив, разумеется в карикатурной форме, 3. Фрейда, Дженнингс и Литтл целиком ответственны не только за сугубо обскурантистиский дух последующих розенкрейцерских учений, но и за сексуально-магические новации Кроули. Дальнейшая история ордена связана уже с этим жрецом всех религий, а также с Уинном Весткоттом.

Мне довелось видеть роскошным диплом, окаймленный гирляндами символических роз, на котором значилась дата: апреля 14-го дня 1898 года и место выдачи Лондон. Общество розенкрейцеров в Англии пожаловало сей внушительный сертификат достопочтенному брату доктору Уинну Весткотту IX ''верховному магу». От имени высшего грамоту подписал сам же Весткотт, удостоенный девятой степени посвящения, что соответствует, как мы видели, титулу «Маgus». Чуть ниже поставил росчерк и генеральный секретаре достигший восьмой степени. Насколько я мог разобрать подпись это был Вильям Фергюссон. Все это было лишь скромной прелюдией бесцеремонной вседозволенности, в которую окунулся орден, перемахнув через океан. В Новый Свет розенкрейцеры попали уже в наше время. Сперва девственную почву удобрил ирландский теософ Вильям Джаджи, баловавшийся магией и розенкрейцерским духовидением совместно с Блаватской. В самом конце прошлого века он открыл в Нью-Йорке «Арийское теософское общество». Затем множил свою лепту Мак Хейндл, он же Макс Грашов. Открыв отделение в Калифорнии, он выпустил две претенциозные книжонки оккультного содержания («Розенкрейцерская космоконцепция» и Послание звезд») и на том выдохся. Гарри Спенсер Левис, учредивший в Сан-Хосе новую штаб-квартиру, действовал с большим успехом. Ныне его братство насчитывает свыше 100 тысяч членов и располагает резиденцией, построенной по образцу древнего египетского храма. Как-никак американские рыцари ведут свое происхождение не от какого-нибудь короля Артура и даже не от александрийских магов, а от самых древних и самых тайных жреческих сект! Полторы тысячи лет до рождества Христова – это вам не шутка. Такой генеалогический козырь покроет любую карту Старого Света. Сын ловкача Гарри, Ральф Масквелл Левис, вообще провозгласил себя «императором ордена», о чем и разослал циркулярные письма по капитулам старушки Европы. Закономерный финал.

Глаз в треугольнике

Но вижу я: поднялся змей Меж двух колонн ее витых, И двери тяжестью своей Сорвал он с петель золотых.

Вильям Блейк, «Золотая часовня

«ВЫ СЛЫШАЛИ о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного», – писал в «Пиковой даме» А. С. Пушкин.

Таинственный граф (1710-1784) объявился в Париже в 1748 году на приливной волне набирающего силу масонства. Францией правил тогда красивый, самовлюбленный и порочный Людовик Пятнадцатый, хотя злые языки говорили, что все дела королевства вершатся в будуаре маркизы Помпадур. Ограбленный, задавленный непосильными тяготами народ роптал, иезуиты, опутавшие страну липкой паутиной доносов, подслушивания, подглядывания и всеобщего страха, открыто взывали, интригу против монарха, к новому Равальяку. «Я умру как Генрих Четвертый», – жаловался король. Решив, однако, жить долго, он наложил запрет на вездесущий орден и обласкал «вольных каменщиков», в которых увидел естественного союзника. В 1738 году в Париже начала действовать «великая ложа». Хотя графство под название Сен-Жермен никогда не существовало в феодальной Европе, графа не только приняли в Версале, но ему были оказаны там почести, положенные лишь принцам крови. Удивляться этому не приходится. Путешествовать инкогнито в XVIII веке было модно (Павел Первый, например, объехал Европу под именем графа Северного.) Кроме того, Сен-Жермен, побывавший в 1740 году в Вене, заручился блестящими рекомендациями. К числу его друзе и принадлежали знатнейшие вельможи австрийского двора: князь Лобковиц, граф Забор. Не остался без внимания и великолепный подарок – редкостной работы бриллиантовое колье, поднесенное им королевской пассии. Сем Жермен был, бесспорно, незаурядной личностью. Он хорошо разбирался в науках, особенно в химии, знал толк в музыке, медицине и без акцента говорил на многих языках. Дружелюбно встреченный во многих столицах, ни нигде подолгу не задерживался и всюду слыл чужеземцем, хотя в Париже его без труда можно было принять за француза, в Риме – за итальянца, в Петербурге – за русского. Его страсть постоянно менять имена была сродни мании. В Генуе и Ливорно он назвался графом Салтыковым, в Нидерландах – графом Сармонтом, в Голштинии и Гессене выдал себя за испанского гранда. И, возможно, не без причины, потому что ходили слухи о том, будто он незаконный сын испанской королевы Марии, полюбившей неведомого красавца простолюдина. Конечно, люди, знающие о строгости этикета, царившего при суровом испанском дворе, недоверчиво усмехались, тем более что на очереди была новая легенда, не менее романтичная.

Одно время Сен-Жермена считали сыном венгерского князя Ференца Ракоци, поднявшего народное восстание против Габсбургов. Карл Александр, маркграф Бранденбургский, остался верен этой многим полюбившейся версии до конца. Нашлись даже свидетели, готовые дать присягу в том, что видели церковную запись о крещении Леопольда Георга, Липот-Дьердь по-венгерски, датированную 26 мая 1696 гона. И такая запись действительно существовала, хоть и вне всякого касательства к графу, так как было точно известно, что ребенок умер в младенчестве.

«Что с того? – пожимали плечами клевреты Сен-Жермена.– Наследника Ракоци укрыли в надежном месте и отдали под надзор верных, испытанных друзей. Ференц Ракоци, которого самого чуть не отправили в детстве на тот свет, сделал все, чтобы оградить его от наемных убийц».

При этом обращалось внимание на один из псевдонимов графа – Цароки, анаграмму родового имени.

Много толков вызвала в свете история с бриллиантом короля, будто бы «вылеченным» безотказным Сен-Жерменом. Скептики, правда, замечали, что ему ничего не стоило просто подменить один камень другим, благо граф располагал для этого обширной коллекцией алмазов. На балу его видели с такими бриллиантовыми пряжками на туфлях, что двор был в потрясении, а маркиза Помпадур не сводила с них глаз. Однако сам Сен-Жермен доверительно сообщал, что действительно умеет лечить камни и научился этому в Индии.

Как бы случайно проговорившись, Сен-Жермен любил ввернуть словцо о каких-нибудь давно прошедших событиях, в которых якобы принимал участие. Когда какого зашла речь о Франциске Первом, он привел всех в великое смущение, обмолвившись, что часто беседовал с покойным Франсуа.

«Мы были друзьями,– снисходительно отзывался он, например, о Христе.– Это был лучший человек, какого я знал на земле, но большой идеалист. Я всегда предсказывал ему, что он плохо кончит».

Подобные фразы он ронял на ходу, с рассеянным видом, словно по забывчивости. Одни считали это чудачеством, другие относились серьезнее. Тем более что загадочный граф прославился как живописец, создавший светящиеся в темноте картины; его великолепные стихи были полны недосказанностей и тревожили потаенным смыслом; сочиненные им сонаты и арии вызывали зависть профессиональных музыкантов. А в довершение всего оказалось, что очаровавший общество скрипач-виртуоз Джованнини был не кто иной, как проказник граф! Всем сразу стало понятно, почему Джованнини выступал в маске. А чудеса, которые показывал Сен-Жермен королю в своей алхимической лаборатории в замке Шамбор? Людовик сам вынул из тигля золотой слиток.

Оказавшись среди своих, Сен-Жермен считал нужным немного приподнять завесу таинственности. Масонским лидерам, которые открыли ему доступ к казне, он «признавался»: «Эти глупые парижане воображают, что мне пятьсот лет. И я даже укреплял их в этой мысли, так как вижу, что им это безумно нравится. Но если говорить серьезно, то я на самом деле намного старше, чем выгляжу». И те верили, что Сен-Жермен и вправду многому научился на Востоке. И если у него нет эликсира бессмертия, то он знает зато тайну целебных трав. «Чай Сен-Жермена», который пьет по утрам король, оказывает благотворное действие. В сущности, не приходится особенно удивляться, что к услугам столь разностороннего человека было все золото масонских лож. Он достиг высших степеней посвящения во Франции, Англии, Германии и России. Его приезд в Санкт-Петербург летом 1762 года, несомненно, был продиктован далеко идущими целями масонов. Известно, что фаворит императрицы Екатерины Второй Григорий Орлов вручил ему очень крупную сумму.

Возможно, это была благодарность за помощь, которую Сен-Жермен оказал воцарению императрицы. Здесь мало достоверных свидетельств, но, как обычно, великое множество анекдотов. Известно только, что Орлов, обращаясь к Сен-Жермену, называл его caro padre – дорогой отец. Карл, владетельный ландграф Гессен-Касселя, которого неутомимый путешественник наставлял по части розенкрейцерства и масонства, тоже был без ума от саго padre, которому доверил для «алхимических опытов» немалое количество чистопробного золота.

С другой стороны, «великий мастер» прусской ложи князь Фридрих-Август Брауншвейгский не считал Сен-Жермена масоном. Такого же мнения придерживался и Фридрих Второй, сам «вольный каменщик», видевший в Сен-Жермене шпиона. Теософы и мистики всех мастей возвели его в пророки на манер Симона-волхва или Аполлония Тианского. Одни считали его мудрецом, спустившимся с вершин Гималаев, другие – в частности, Блаватская – тайным властелином Тибета.

Другой загадочной личностью, потрясшей воображение современников и порядком содействовавшей упрочению оккультных мифов масонства, был Калиостро. Тоже мистик, чудотворец, собеседник Христа и самозваный граф. О нем, впрочем, известно больше достоверных подробностей, чем о Сен-Жермене, которого десятки людей «видели» уже после смерти, в канун революции, и даже еще позже. Не исключено, как это издавна повелось, что нашелся лже-Сен-Жермен, или Сен-Жермен II, возжаждавший воспользоваться знаменитым именем, но не обладающий для этого нужными качествами. Калиостро, подражая Сен-Жермену даже в мелочах, решил, однако, действовать под собственным псевдонимом. Сын палермского негоцианта, Джузеппе Бальзамо (1743-1795) рано покинул родной дом, предпочтя науку странствий всякой иной. Как и Сен-Жермен, он обьявлялся под разными именами – граф Феникс, Ахарат, Пелегрини и граф Калиостро. В его характере непостижимым образом сочетались достоинство и коварство, образованность и невежество. Этот человек, впрочем, великодушный и наделенный увлекательным, хотя несколько варварским красноречием, представлял собой странную помесь миссионера и авантюриста. Одаренный от природы не столь щедро, как Сен-Жермен, он обладал не меньшим талантом привлекать к себе людские души. Приехав в Митаву, он не замедлил очаровать тамошнее высшее общество. Двух часов оказалось им вполне достаточно, чтобы совершенно покорить таких знатных и ученых вельмож, как граф Медем, граф Ховен и майор фон Корф. Влияние же его на особ женского пола было безмерным.

Алхимик, врач розенкрейцерской школы, астролог, физиономист и жрец тайны, Бальзамо должен был казаться лакомой приманкой для всяческих секретных обществ. Иллюминаты, близкие к масонству «просветленные», завербовали его в свое общество ми Франкфурте-на-Майне. Посвящение происходило недалеко от города, в подземной пещере.

Основатель и глава ордена профессор Адам Вейсгаупт (1748 – 1830) раскрыл железный ящик, наполненный бумагами, и вынул оттуда рукописную книгу, начинавшуюся словами: «Мы, гроссмейстеры ордена тамплиеров…» Далее следовали формула присяги, начертанная кровью, и 11 подписей.

В этой написанной на французком языке книге утверждалось, что иллюминатство есть заговор против тронов. После церемонии посвящения Бальзамо уведомили, что общество, в которое он вступил, уже пустило глубокие корни и располагает крупными суммами в банках Амстердама, Роттердама, Лондона, Генуи и Венеции.

Пройдя церемонию и получив крупную сумму на расходы, а также секретные инструкции, Бальзамо сразу выехал в Страсбург.

Там он прожил некоторое время богатым и щедрым барином, давая много, но ничего и ни от кого не принимая. Людей состоятельных он дарил своими советами, а бедняков – советами и деньгами, что вскоре превратило его в предмет общего обожания. В то же самое время по соседству, в Саверне, проживал некий прелат, чья любовь к тайнам и смелые амурные похождения привели вскоре к грандиозному скандалу, потрясшему Францию.

Узнав, что поблизости поселился чародей и философ, принц-кардинал Роган поспешил завязать с ним знакомство и направил своего егермейстера испросить у Калиостро аудиенцию. Но насколько самозваный граф был ласков и любезен с бедняками, настолько же любил посмеяться над знатными особами. Он знал человеческую природу. Именно это свойство заставляло аристократов еще сильнее заискивать перед Калиостро. Посланца кардинала он встретил весьма надменно: «Если это у принца пустое любопытство, то я отказываюсь его видеть; если же он имеет надобность во мне, то пусть скажет». Нечего говорить, что этот высокомерный ответ не только не рассердил кардинала, но, напротив, очень ему понравился.

Неотступные униженные просьбы этого блестящего прелата, более родовитого, чем сам король, победили наконец непонятное упорство таинственного иностранца, который, как, впрочем, следовало ожидать, согласился дать князю церкви, пэру и великому милостынераздавателю Франции аудиенцию. С того момента Роган сделался нежным другом и восторженным почитателем графа Калиостро. Ловец душ, как всегда, не промахнулся. Вот, собственно, все, что знали о Калиостро до того, как он решил поселиться в Париже на постоянное жительство. Ходили, правда, смутные слухи, что таинственный граф обладает даром ясновидения и, кроме того, открыл эликсир бессмертия. Как утверждали некоторые, Роган сумел выпросить малую толику этого эликсира для себя и проживет теперь лет четыреста, оставаясь молодым и неутомимым в любви. Возможно, что именно благодаря этим слухам Калиостро заинтересовался сам король. Роли в игре были расписаны на века, и замена статистов – Калиостро вместо Сен-Жермена и Людовик Шестнадцатый вместо Людовика Пятнадцатого – ничего, в сущности, не значила. Зная о затруднениях, которые испытывал Людовик Шестнадцатый, вступив в брак с юной австрийской принцессой, Бальзамо действовал наверняка, ибо только этим можно объяснить беспрецедентную поддержку, которую оказал король всем начинаниям сомнительного авантюриста. И все же итальянскому парвеню недоставало аристократической тонкости предшественника. Добившись от короля указа о том, что всякая критика по адресу Калиостро будет рассматриваться как антигосударственное деяние, он явно перегнул палку и нажил себе сильных врагов. Изысканные манеры, огромное влияние при дворе, красноречие и богатство – все это быстро сделало Калиостро кумиром парижан. Неувядающая красота его жены Лоренцы Феличиани вновь возбудила толки об эликсире бессмертия. Поговаривали, будто итальянская красавица была когда-то вавилонской царицей Семирамидой, а сам Калиостро якобы хорошо знал Христа и частенько беседовал за чашей фалернского с Юлием Цезарем, Суллой и Понтием Пилатом. Даже сомнительность богатств и добродетелей графа служила его популярности. Парижане буквально толпами осаждали его дом.

Поселился Калиостро на улице Сен-Клод в самом красивом особняке квартала. Причудливость и сказочная роскошь обстановки только укрепили за ним славу алхимика и некроманта. В убранстве салона, обставленного с восточной пышностью и погруженного в полумрак, если только его не заливали светом десятки канделябров, можно было угадать характер хозяина философа, конспиратора и чуде творца. В центре стоял бюст Гиппократа, а на восточной стене висела мраморная доска, на которой золотыми буквами была начертана всеобщая молитва Александра Попа: «Отче Вселенной, ты, которому все народ» поклоняются под именами Иеговы, Юпитера и Господа! Bepховная и первая причина, скрывающая твою божественную cущность от моих глаз и показывающая только мое неведение и благость, дай мне, в этом состоянии слепоты… различать добро от зла и оставлять человеческой свободе ее права, не посягая на твои святые заповеди. Haучи меня бояться пуще ада того, что мне запрещает моя совесть, предпочитать самому небу того, что она мне велит!» Из одной этой надписи посвященные могли догадаться, что хозяин чертогов – розенкрейцер, иллюминат или «вольный каменщик»

Неудивительно, что число приверженцев масонства, особенно и среде аристократов, сразу же возросло. И в этом немалая заслуга Калиостро, который основал в Париже, как до этого в Митаве, Петербурге и Варшаве, египетские» ложи. Доведя число степеней до 90, он при каждом очередном «посвящении» взымал денежный взнос. Но было бы неправильно видеть в этом человеке последовательного заговорщика, ибо он постоянно переходил роковую черту, отделяющую заговор от обыкновенного обмана. У него вечно происходили какие-то сборища, на которых занимались не столько политикой, сколько фокусами и некромантикой. Постоянно можно было слышать, что Калиостро то вызвал какого-то именитого покойника, то уничтожил трещинку или пузырек воздуха в чьем-то фамильном камне, и тому подобное. По-видимому, Калиостро даже не пытался выйти из круга сен-жерменовых чудес. Да и зачем, если никто не желал помнить о прошлом? Чтобы замаскировать источник денег, которыми его снабжали члены секты, он в конце каждого месяца запирался у себя в кабинете, где якобы изготовлял золото.

Многозначительными намеками он давал понять, что после каждого такого уединения его слуга относит ювелиру слиток, проба которого почти всегда пище пробы луидоров. Подобно Сен-Жермену, Бальзамо иногда «проговаривался» о том, что его внезапные отлучки связаны с процессом омоложения, который постоянно приходится поддерживать. С самым серьезным видом он уверял, будто состоит и общении с семью ангелами, коим, согласно обряду «египетских» лож, поручено управление семью планетами, и приписывал себе власть временно материализовать духов через посредство молодых девушек, которых называл голубицами или питомицами.