Текст книги "Трон Люцифера. Краткие очерки магии и оккультизма"

Автор книги: Еремей Парнов

О строгом сохранении тайны предупреждали и другие выдающиеся мастера трансмутаций: Арнальдо из Виллановы (ок. 1235– 1313), Николай Фламель (1330– 1417?) и даже Парацельс, презревший «Великое деяние» ради лекарственной ятрохимии[25]25
  Ятрос (греч.) – врач.


[Закрыть], оказавшейся на поверку все той же алхимией, но с «астроботаническим» уклоном. Знаменитый естествоиспытатель и врач Парацельс уподобил человеческий организм реторте, в которой протекают сложные химические превращения. «Ятрохимик есмь,– говорил он о себе,– ибо равно ведаю химию и врачевание». Стоя одной ногой уже в новом времени, он оставался, однако, в плену магических соответствий, а значит, не порывал с алхимией: «Никто не докажет мне, что минералы безжизненны. Ибо их соли, колчеданы и квинтэссенции жизнь человеческую поддерживают. Утверждаю решительно, что металлы и камни наделены жизнью, как и корни, травы и плоды». О его приверженности к средневековым стереотипам мышления свидетельствует и усовершенствованный метод лечения сифилиса парами ртути, просуществовавший вплоть до нашего века. Не подозревая, естественно, о существовании чувствительного к ртути возбудителя, Парацельс исходил из астрологического формализма: оппозиции Венеры Меркурию, а следовательно, противостояния недуга на почве любви эманации божественного посланца. Логические следствия, вытекающие из заведомо противоположных посылок, иногда бьют точно в цель. Но это случайное попадание. Прописывая из тех же соображений страдающим мигренью пациентам серебро – металл Луны, управляющей мозгом, Парацельс не достигал успеха. Не умеряли боли и золотые пилюли противоположного по природе и воздействию на организм Солнца. В философском отношении ятрохимик Парацельс не столь далеко ушел от астрологических воззрений Птолемея, о которых мы можем судить по обильным цитатам в алхимических сочинениях арабов.

«…Солнце вследствие своей природы производит действие теплоты, в меньшей степени также сухости… Луна имеет влажное действие потому, что она ближе всего к Земле, из которой поднимаются влажные пары. Таким образом, она размягчает вещи, подверженные ее влиянию, и способствует их гниению». «Доктор обеих медицин» – терапевтики и хирургии, Парацельс не только руководствовался принятой шкалой сухости и влажности, но даже в учении о сигнатурах, или «знаках природы», руководствовался первобытными магическими верованиями о соответствии внешнего вида лекарства его воздействию на организм.

Крылатой мыслью Парацельса владела изнуренная тяжким наследием и тоскующая в ожидании обновления эпоха. После того как последние философы афинской школы были изгнаны византийским императором Юстинианом, воцарились, по выражению одного летописца, тьма и молчание. Казалось, что факел, зажженный греческими мыслителями, погас. Но эстафету знания подхватили арабские ученые, которые безоговорочно приняли философию Аристотеля. Математика, астрономия, медицина пышно расцветали при дворах калифов. Но основ мироздания арабские мудрецы почти не касались, оставаясь в плену аристотелевских представлений, утративших первоначальный творческий и беспокойный дух. Они многого достигли в астрономии, геодезии, оптике. Измерения, сделанные Альгазеном (XI в.), до сих пор поражают необыкновенной точностью. Но, несмотря на обширную эмпирическую основу, арабские ученые не выдвинули новых философских концепций строения мира. И даже такой видный ученый, как Аверроэс (Ибн-Рушд), остался в памяти потомков лишь как почитатель и комментатор Аристотеля. Первый выдающийся химик арабов Абу-Муза-Джабир, или Гебер, как его принято называть, жил в Севилье около 800 года. Вплоть до XV века Гебер, за мудрость прозванный аль-Софи, оставался высшим авторитетом среди арабских и европейских ученых. Это был Аристотель алхимии. Недаром Роджер Бэкон (1214-1292) называл его Magister Magistrorum – учителем учителей.

Сочетая медного «змия» с рептилиями гермесова кадуцея, алхимические таинства включили в свою причудливую эмблематику запаянного в реторту Меркурия, андрогина и гомункулуса.

Греческие ученые, а вслед за ними и ранние алхимики – Зосима, Африкан, Синезий, Олимпиодор почти не занимались практической химией. Гебер же не только поражал знаниями в этой области, но и предпринял попытку дать первую химическую теорию.

Считая, что металлы состоят из больших или меньших количеств ртути и серы, он подразумевал не конкретные вещества, а некие чистые элементы, от которых зависели не только свойства, но и сама природа металла. Основополагающий труд Гебера «Summa perfectionis magisterii in Suana-tura» оказал колоссальное влияние на Альберта Великого и Роджера Бэкона, Арнальдо из Виллановы и Раймунда Луллия (ок. 1235 – ок. 1315) – поэта, философа, миссионера-францисканца, которому приписывают добрую сотню алхимических сочинений. В библиотеке богемского монастыря Тепла среди других алхимических рукописей сохранилось и написанное на пергаменте сочинение Луллия. Блистательную когорту пророков и подвижников «высокого» герметизма замыкает Василий Валентин, «ясновидящий» мистик из ордена бенедиктинцев, живший в первой половине XV века. По-видимому, все они искренне веровали в «магистериум» и златоделание. Во всяком случае, сложный символизм и затемненность их текстов не есть «киммерийские тени» для сокрытия заведомой лжи. Занимаясь, причем узкопрофессионально, историей химии, я много времени посвятил изучению алхимических чертежей и рисунков. На первый взгляд это мрачные гротески: скелеты, вороны, факелы – полный мистический букет. Вместе с тем некоторые из них весьма легко расшифровать. Это не что иное, как эмблемы химических процессов: перегонки, разложения и т. п.. В результате действия огня, к примеру, появляется черный обуглившийся скелет вещества (зола) и птица (летучий газ). Не более чем первоначальная химическая символика. Условный язык для записи протекания тех или иных реакций. Парацельс всем существом своим принадлежал к «птенцам гнезда Альбертова». Но – такова двойственность эпохи – дух его рвался из тесных оков слепой магической веры. Он верует еще в нечистую силу, в «магистериум» и «живую воду», но златоделание уже почитает вздором. Между тем солнце алхимиков-мистификаторов, адептов-фокусников только еще поднималось над горизонтом, слепя фальшивой позолотой.

В музеях Амстердама и Осло хранятся медали, якобы отчеканенные из алхимического золота, с пробой «выше, чем у червонцев», а также луидоры, пистоли и гинеи, изготовленные «при помощи философского камня». Подлинная технология подобных чудес была на потеху людей просвещенных раскрыта известным французским химиком Э. Ф. Жоффруа, который выступил в 1722 году с разоблачительным докладом в Парижской академии наук.

Вот несколько примечательных выдержек из этого документа: «Конечно, было бы желательно, чтобы искусство обмана оставалось совершенно неизвестным представителям любой профессии. Но ненасытная жажда наживы побуждает некоторых людей бесчисленными способами применять это искусство на практике. Поэтому благоразумие требует научиться понимать такого рода мошенничества, чтобы уметь защититься от них... Главное, к чему стремятся эти жулики,– это показать людям, как на их глазах взятое для опыта минеральное вещество превращается в драгоценный металл. Для этого они используют тигли или капели (чашечки), на дно которых кладут немного золотой или серебряной извести (старинное название окисей), а сверху покрывают их массой, состоящей из смеси порошка истолченных углей с клеем либо воском. Эта масса застывает и выглядит до поры как настоящее дно тигля или капели.

В других случаях они в куске угля делают углубление, засыпают туда золотой или серебряный порошок и заливают его воском. Или берут деревянную палочку, выдолбленную с одного конца; в углубление всыпают мелкие золотые или серебряные опилки, а потом закрывают отверстие пробкой из того же дерева… Когда начинают помешивать такой палочкой расплавленное вещество, она загорается, опилки высыпаются, и спрятанный внутри драгоценный металл попадает в тигель.

С целью обмана нетрудно примешать драгоценные металлы к свинцовой, сурьмяной или ртутной извести. В свинец совсем нетрудно спрятать золотые или серебряные зерна или даже небольшие слитки. Иногда для этого золото предварительно осветляют ртутью и выдают его за олово или серебро. А потом получают золото якобы в результате превращения.

Необходимо остерегаться всего, что проходит через руки этих мошенников– «философов». Часто Царская водка или крепкая водка (смеси кислот), которыми они пользуются, уже содержат золото или серебро. Бумагу, в которую они завертывают свои материалы, они пропитывают, если надо, известями золота или серебра. Даже карты, которыми они пользуется, могут содержать металлические примеси. Видели стекло, в которое было введено некоторое количество золота, когда расплавленная стеклянная масса еще находилась в печи. Некоторые «философы» вершат свои обманы с помощью гвоздей, наполовину железных, наполовину золотых либо серебряных. Людям внушают, что совершается «превращение», когда железный гвоздь окунают в некую таинственную тинктуру. Выглядит это довольно заманчиво… Однако на деле это не более чем фокус. Все эти гвозди, которые так похожи на железные, на самом деле состоят из двух частей, правда очень аккуратно спаянных и покрытых краской под цвет железа. Только эта краска и исчезает в «таинственной» жидкости… Именно таким, полужелезным и полузолотым, был гвоздь, который некогда видели в кабинете великого герцога Тосканского. Подобные же гвозди, наполовину серебряные, наполовину железные, я демонстрирую сейчас Академии. И точно такой же нож, с золотым концом лезвия, когда-то был подарен одним предприимчивым монахом английской королеве Елизавете…» Рассказ о подобных хитростях, достаточно изощренных и делающих честь химическим знаниям их инициаторов, не входит в нашу задачу. Тем не менее я хочу привести для сравнения еще одну характерную цитату, взятую на сей раз из книги нашего современника:

«Мы располагаем многочисленными свидетельствами, доказывающими, что алхимики способны были, а может быть, и теперь способны производить золото, и даже существуют медали, выбитые из алхимического золота… Может быть, следовало бы придать больше значения рассуждениям алхимиков о так называемых вторичных металлах. Так, например, некоторые из них стремились превратить в золото не обычное олово, а «олово с зеленым свечением». Если предположить, что «олово с зеленым свечением» – это таллий, который похож на олово и в огне светится зеленым светом, то, может быть, мы будем иметь объяснение этого секрета. Дело в том, что достаточно таллию потерять альфа-частицу, чтобы превратиться в золото… Мне известны крупные компании, которые безуспешно пытались подвергнуть анализу старательно выкраденные образцы, которые предлагались как «философский камень», то есть ядерный катализатор, позволяющий производить превращения (трансмутации). Я видел два таких образца, которые выглядели как куски красного стекла. Методы химических и физических анализов дали столь противоречивые результаты, что на их применении не настаивали». (Ж. Бержье, «Промышленный шпионаж», (1972).

Говоря о своих современниках, Себастьян Брант не очень стеснялся в выражениях:

«Алхимия примером служит Тому, как плутни с дурью дружат…»

До чего же уклончиво и даже стыдливо стал изъясняться соавтор «Утра магов» мосье Бержье! Почему, позволительно спросить, «не настаивали» мифические исследователи мифического «ядерного катализатора» на своих методах? Не лучше ли было сказать прямо, что вся современная наука, столкнувшись с волшебством, потерпела фиаско? Разве нечто подобное не описано у Бальзака в «Шагреневой коже»?

Я привел эту выдержку не для того, чтобы разоблачать заведомый вымысел, слегка загримированный в расчете на абсолютно «стерильного» в вопросах науки читателя под современность. Я не встречал в алхимических книгах упоминания о «зеленом свечении» олова, хоть, возможно, такое и есть, но ни о таллии, ни об альфа-частицах средневековые алхимики знать никак не могли – это очевидно. Сравнивая, даже чисто текстологически, доклад Жоффруа и выпад (иначе не назовешь) Бержье, невольно приходишь к печальным размышлениям о том, куда может завести человеческий разум столь вопиющий и беззастенчивый обскурантизм. Дистанция в 250 лет достаточно наглядна, чтобы отпала надобность в более крепких эпитетах.

Говоря о своих современниках, Себастьян Брант (ок. 1458-1521) не очень стеснялся в выражениях:

 
Алхимия примером служит
Тому, как плутни с дурью дружат…
Вот этой, мол, наукой ложной
И золото в ретортах можно
Искусственным путем добыть,-
Лишь надо терпеливым быть.
О, сколь неумные лгуны -
Их трюки сразу же видны! -
Кто честно и безбедно жили,
Все достояние вложили
В дурацкие реторты, в тигли,
А проку так и не достигли.
 

Автору прославленного «Корабля дураков» мудрено было догадаться о том, что «неумные лгуны» знали, оказывается, об олове с «зеленым свечением», «ядерном» (!) катализаторе и прочих мудреных штуках. Темны пучины моря житейского и переменчивы его ветры, несущие из века в век непотопляемые суда.

Роза и крест

Тотчас же из медвежьей пасти выпорхнул злой дух в образе крылатой змеи. Это был Немраэль, дух низшей степени, который был предназначен к моим услугам. Вскоре я услышала беседу на языке эгрегоров, прекраснейших падших ангелов…

Ян Потоцкий. «Рукопись, найденная в Сарагосе»

ВСЕ СЕМЕРО неизвестных собрались в 1610 году в Париже. Говорили, что были они невидимы и жили на земле не один человеческий век, следя с высот своей мудрости за ничтожными страстями и великими муками людскими. Они принесли с собой семь книг, в которых содержалось сокровенное знание, дающее власть над живой и мертвой натурой и душами людей, а в последней книге были сведены воедино за коны, по которым живут и разрушаются государства. Каждый неизвестный владел одной только книгой, которую пополнял и совершенствовал всю свою долгую жизнь. И если кто-то из них, устав от хрупкой оболочки, подвижнической мудрости и блужданий по дорогам земли, хотел успокоиться, то созывал остальных. Неподвластные времени и расстояниям, не ведая ни голода, ни жажды, они тут же спешили на печальный зов собрата, чтобы отпустить его на вечный покой. Но прежде они должны были познакомиться с тем, кого уходящий избрал своим преемником. И если кандидат казался достойным, до пускали его к великому посвящению, пройдя которое он получал книгу и магическое кольцо. Оно давало власть над миром бесчисленных духов, могло притягивать жемчуг и драгоценные камни И вот отцы-основатели тайне встретились, чтобы увидеть того кому отныне суждено было, обретя волшебные свойства, множество лет владеть третьей книгой, повествующей о трансмутациях элементов… Им предстояло сделать особенно ответственный выбор, ибо сокровенное знание третьей книги, похищенное тысячу лет назад, частично было разглашено алхимиками.

«Венец поэтического блеска окружает орден розенкрейцеров, – не скрывая восхищения, отмечал обычно сдержанный Гекерторн в уже цитированной нами работе – Магический свет фантазии играет около их грациозных грез, а таинственность, которою они облекли себя, придает лишнее очарование их истории. Но их блеск напоминает метеор. Он только мелькнул в областях воображения и разума и исчез навсегда, оставив, однако, после себя постоянные и пленительные следы…»

Не знаю, как насчет «грациозных грез, но таинственности, поэтической фантазии и мишурного блеска было действительно предостаточно. Розенкрейцерская легенда проливает свет на устав ордена, напоминающего секретную организацию иезуитов. И здесь и там мистический покров тайны, долгое наблюдение за кандидатом, которого предполагалось вовлечь во внутренний круг, и как итог – представление неофита руководителям братства. Несмотря на отсутствие надежных исторических источников, такая аналогия представляется вполне закономерной, потому что розенкрейцерство, противопоставившее себя «Обществу Иисуса», неизбежно должно было перенять эффективные методы могущественного соперника. Поднимая забрало, розенкрейцеры помышляли более о славе ордена, нежели о серьезном единоборстве. Ведь пока орден Розы и креста пребывал где-то в области «воображения» и «грациозных грез», «Общество Иисуса» по весь голос заявило о себе как о влиятельнейшей политической силе. Иезуиты, вовсю атаковавшие троны, скорее всего, на первых порах даже не подозревали о горстке конспираторов, вознамерившихся овладеть миром. К «вящей славе господней» братство Лойолы резало королей. Достаточно напомнить в этой связи о Генрихе Третьем, убитом фанатиком Клеманом, и наследовавшем ему Генрихе Четвертом, который тоже погиб от ножа, вложенного иезуитами в руку такого же религиозного безумца Равальяка. Лишь в следующем столетии, когда с притязаниями на вселенскую власть выступит масонство, поглотившее, кстати сказать, розенкрейцеров, обозначится подлинное соперничество. И еще одно рациональное зерно нам удастся извлечь из мифа «О семи неизвестных», сотканного совместными усилиями масонов и поэтов-оккультистов вроде Станисласа де Гуайта. Сетуя о «частично разглашенной» алхимиками премудрости, розенкрейцеры лишний раз обнаруживают свое несомненное эпигонство.

Они появились на свет, когда с эзотерической алхимией, в сущности, было покончено. Подлинные ученые, отряхнув мистическую паутину, целиком посвятили себя исследованию природы, а мистификаторы-златоделы пополнили ряды фальшивомонетчиков. Эзотерическая тайна оказалась, таким образом, бесхозным наследством. «Красные львы», пожирающие себя драконы и скрытая «киммерийскими тенями» золотая вода бессмертия покидали авансцену под ностальгические вздохи эстетов. Что там ни говори, но действительно жаль было «того огня, что просиял над целым мирозданьем и в ночь идет, и плачет уходя». Как удивительно подходят эти строки Фета к алхимии! Вспыхнув «беззаконной кометой» над мирозданием, она навсегда улетала в тот самый вековечный мрак, который тщилась, но так и не смогла осветить. Но ничто, повторяю, или почти ничто не исчезает из памяти человечества бесследно. Старые одежды не выбрасываются, их перелицовывают и подновляют. Авось сгодится на худой конец для карнавала. Розенкрейцерство, одарившее литературу многих европейских стран очаровательным вымыслом, уподобилось такому алхимическому заупокойному карнавалу.

Обложка французского журнала «Роза и крест». Конец XIX века.

Отдавая себе отчет в том, что глобальные цели алхимии оказались окончательно дискредитированными, розенкрейцеры поспешили откреститься от пращуров, чье эмблематическое наследство так ловко прибрали к рукам.

Образ зияющей кладбищенской ямы с Адамовой головой был аккуратно перенесен на уютный масонский коврик. Символ божественного возрождения обернулся слегка шокирующим посвятительным фарсом. Отдавая себе отчет в том, что глобальные цели алхимии оказались окончательно дискредитированными, розенкрейцеры поспешили откреститься от пращуров, чье эмблематическое наследство так ловко прибрали к рукам. Да, соглашались авторы розенкрейцерских манифестов, искатели «философского камня» впали в низкое заблуждение, алкая временных выгод, копаясь в прахе земном, но зато они, истинные адепты Розы и Креста, одухотворили, очистили первоначальную алхимическую идею, придав химерическим поискам «магистериума» возвышенную, а не узкомеркантильную цель. Не прозаическое золото должно было сделаться объектом исканий философа, но нетленные сокровища духа. Назначение розенкрейцерства в том и состоит, чтобы помочь избранным рода человеческого раскрыть духовное око, прозреть для горнего сияния, исполниться внутренним светом высшей истины. Прекраснодушный наивный лепет! А ведь запомнится, западет в душу, пойдет гулять по свету затверженный устами теософов, антропософов, оккультистских офеней Запада и Востока. «Происхождение общества сомнительно»,– в один голос утверждают исследователи, и это, конечно, верно. Но кроме сомнительных сведений есть еще и традиция. Розенкрейцерская легенда, удивительно напоминая предания духовно-рыцарских орденов святой земли, обнаруживает и разительное сходство с иезуитским прототипом. Апологеты ордена ведут его летоисчисление с XIV столетия, когда некий Николо Барно предпринял мнительное путешествие по Германии и Франции с целью собрать всех подвижников «философского камня» в единое герметическое общество. Скорее всего, из этого ничего не вышло. Во всяком случае, в анонимном сочинении «Отголосок розенкрейцерства» ясно упомянуто о том, что попытки подобного рода предпринимались м и конце XVI века, когда алхимия переживала агонию. Сохранилась, однако, достоверная запись о том, что в 1610 году немецкий нотариус Газельмейер, представ перед иезуитским судом, рассказал о рукописи, озаглавленной «Fama Fraternitatis» («Слава братства»), излагавшей устав ордена. В 1614 году было распростраранено небольшое сочинение, называвшееся «Всеобщее преобразование света» и содержащее эту крамольную «Славу братства», где упоминалось о Христиане Розенкрейце, основавшем XIV веке герметическое сообщество. Никаких других следов об этом розенкрейцерском патриархе не имеется, хотя названные сочинения и были отпечатаны и Касселе Вильгельмом Весселем: одно – в 1614-м, другое – и 1615 году.

Легенда гласит, что, подобно рыцарям-крестоносцам, мальтийцам, масонам и бесчисленным мистикам разных эпох, Розенкрейц получил посвящение в таинства на Востоке. Рожденный 1.478 году в Германии, он еще юношей отправился вместе с одним бывалым монахом в Палестину. Пробыв три года в Дамаске и Иерусалиме, перебрался в Каир, затем совершил поездку по странам Магриба, где приобщился к сокровенной мудрости тамошних магов. Само собой разумеется, что весь вояж протекал на фоне больших и малых чудес. Когда, например, наш паломник путешествовал по Аравии (вспомним посольство графа Литта), его узнавали и окликали по имени ученейшие мужи, никогда прежде с ним не встречавшиеся. Собственно, от них он и перенял высшие секреты, в том числе искусство продления жизни. Вернувшись через Испанию на родину, умудренный пилигрим скоро приобрел верных учеников и умер, искренне ими оплакиваемый, 106 лет от роду (по другим указаниям – 150), но не по причине естественной дряхлости, а потому, что устал от жизни. Среди первых соратников Розенкрейца, решившихся произвести вместе с ним мировую реформу, называют трех нищенствующих монахов. Впоследствии к ним добавилось еще четверо. Разъехавшись по разным странам проповедовать идеалы розенкрейцерства, они ежегодно собирались вместе, чтобы дать друг другу отчет о своей деятельности. Отсюда, вероятно, и возник миф «О семи неизвестных». Название ордена традиционно выводят из имени его основоположника, которое означает «Розовый крест». Более поздние толкователи оперируют латинскими словами ros (роса) и crux (крест) – «Росный крест», так как, согласно алхимическим представлениям, субстанция, обозначаемая как роса, считалась наилучшим растворителем золота. Эмблема креста выступает при этом как вензельное сплетение (+) букв LVX, образуя основополагающее понятие «свет». Такая заведомо искусственная подтасовка находится в очевидном противоречии как с символикой ордена, так и с его литературным базисом. Не случайно же розенкрейцеры зачисляли провансальский «Роман о Розе» в предтечи своего аллегорического учения, в котором легко различим золотой венчик излюбленного цветка альбигойцев и трубадуров. Не мифическая роса, которая в равной степени могла быть и эликсиром долголетия и царской водкой, a Rosa philosopho-rum– «Роза философов» упоминается в книге «Искусство златоделания, химией именуемое», появившейся в том же 1610 году, когда иезуиты узнали от приговоренного к галерам Газельмейера про «Славу братства», принявшего антипапскую эстафету. В преемственности символов, как и в преемственности идей, тоже есть своя неумолимая логика. Усиливая растущую в обществе оппозицию гнетущему засилью иезуитов, розенкрейцеры объективно способствовали Реформации. Они, безусловно, стремились к освобождению философской мысли от оков средневекового мистицизма, бичуя в своих памфлетах «зверя Запада» и «зверя Востока», то есть папу и Магомета. Однако даже беглое знакомство с изложенной в «Славе братства» программой убеждает нас в полной тождественности розенкрейцерских идеалов с волшебными сказочками в стиле Елены Блаватской и пресловутого «йога» Рамачараки, под чьим брахманским именем скрывался шарлатан-европеец. Отрекшись от старых бредней о колдовстве, ведьмах и сношениях с дьяволом, фантасты розы и креста населили невидимый космос-астраль бесчисленными сонмами прелестных и услужливых духов. В воздухе кувыркались эфирные сильфы, в воде плескались ундины, в прядях огня танцевали саламандры, а трудолюбивые гномы, стуча молоточками, обследовали рудные жилы. Все они жаждали лишь одного – прийти к человеку на помощь.

«Мне мысль твоя – закон. Что ты прикажешь?» – восклицает сильф Ариэль в «Буре» Шекспира.

Любого из первоначальных духов можно было поставить себе на службу, заключив его в розенкрейцерский перстень, кристалл, зеркало. Составленные из чистейших частиц стихии обитания, первоначальные духи не ведали оков пространства и времени и могли жить тысячи лет. И все же, не обладая бессмертной душой, они были обречены на уничтожение. Этим и объяснялась их подчиненная по отношению к людям роль. Лишь страстная любовь, которую каждый из духов надеялся пробудить в человеческом сердце, давала шанс разделить, бессмертие с обожаемым властелином.

Розенкрейцерская доктрина были желанной находкой для артистического мира, но в роли новой религии или даже философской системы она могла вызвать лишь снисходительную улыбку. Милую сказочку требовалось хоть чем-нибудь подкрепить. Невидимые духи нуждались в осязаемых мощах.

Согласно легенде, могила Хрстиана Розенкрейца была случайно обнаружена в подземных коридорах братства. В ней нашли написанный золотом свод таинств и откровений, содержащий пророчество о грядущем конце света. Точная дата предначертанного события осталась к сожалению, неизвестной, судя по излюбленной розенкрейцерской дистанции 100 лет, давно минула без заметных следствий. Однако по состоянию на первую четверть XVII столетия весть о неминуемом светопреставлении, впрочем далеко не единственная не могла пройти бесследно. В столь чрезвычайных обстоятельствах братство решило несколько приподнять завесы секретности и познакомить общественность с доктриной и целями рыцарь Розы и Креста, составлявших ранее прерогативу внутреннего круга.

Главнейшая задача ордена состояла, по словам Георга Шустера (тайные общества, союзы и ордены СПб., 1905), «в уменьшении земных бедствий путем приведении человечества к истинной философии, которую познал Адам после своего падения и которой следовали Моисей и Соломон».

У же по одной этой фразе можно угадать в розенкрейцерстве соединительное звено между учением каббалы и философским масонством. Будучи герметиками, розенкрейцеры обещали своим последователям доступ к высшим тайнам и, предвосхищая масонскую риторику, наставляли, как уберечься от болезней, блюдя заветы христианской религии и ведя нравственный образ жизни. Обязанности, которые они на себя налагали, не только представлялись не слишком обременительными, но, напротив, крайне заманчивыми. Получившие посвящение обязывались безвозмездно лечить больных, носить одежду страны пребывания, ежегодно являться на собрания ордена, умирая, назначить преемника и хранить тайну 100 лет.

Последний пункт не столько связывал неофита обетом молчания, сколько гарантировал ему рекордно долгую жизнь. Одним словом, очередное анонимно выпущенное сочинение «Confessio Fraternitatis Rosae Crucis» («Исповеведание Братства Розового Креста») наделало в Европе много шума. Исповедание» обращалось ко всем благомыслящим людям с призывом присоединиться к движению обновления мира. В адрес издателя хлынул поток благодарных писем, но ни одно из них не удостоилось ответа. Розенкрейцеры были где-то совсем рядом, но как духи воздуха – сильфы – не обладали видимой плотью. Отсутствие отклика не охладило горячие головы. От желающих присоединиться к союзу, чтобы совместно произвести решительную реформу общественной жизни, не было отбоя в Сейчас этот насыщенный фанатичным суеверием и очевидными нелепостями памфлет способен вызвать лишь недоумение. Возможно, правы исследователи, усмотревшие в «Исповедании» откровенную насмешку над сумбурным мировоззрением, царившим в головах людей на пороге новой эпохи. Так, например, высмеивая «проклятое делание золота», автор «Исповедания» тут же отзывался о нем с величайшим пиететом. Оказывается, это было только «побочным занятием» философских братьев, которые «знали еще тысячи подобных штучек и даже еще получше, чем эта». За первым памфлетом последовали десятки других, порой изящных и остроумных, но чаще пустых, ничего, кроме напыщенного словоизвержения, не содержащих.

Братство достигло поставленной цели. Ажиотаж вокруг розенкрейцерства разгорелся необычайный. Отдельные трезвые голоса, обвинявшие орден в распространении ложных медицинских рецептов и теологических бредней, тонули в восторженном хоре одураченных, жаждущих чуда простаков. И вдруг ушат холодной воды: в числе ярых хулителей розенкрейцерства оказался не кто иной, как сам автор наделавших столько шума апологетических брошюр!

Насколько можно судить по противоречивым откликам современников, этим оригиналом был теолог из Вюртемберга Иоганн Валентин Андрэ (1586– 1654). Человек одаренный и разносторонне образованный, он презирал догматические споры, проповедуя идею всеобщего христианского единения. Преданный издателем, он признался, что написал в юности озорное фантастическое произведение «Химическая свадьба», но от остальных приписываемых ему сочинений открестился решительно. Анализируя фамильный герб Андрэ: андреевский крест и четыре розы, геральдические изыскатели пытались повернуть дело так, будто сам он и был «основателем» вымышленного, никогда не существовавшего общества. Отличительным знаком братства был, однако, не андреевский крест с розами между лучами, а роза с крестом в середине – эмблема страдания и любви, созвучная символу иезуитов – сердцу с крестом.

Традиционную же аббревиатуру крестной таблички INRI («Иисус Назареянин Царь Иудейский») розенкрейцеры толковали на свой лад: Igne Natura Regeneran-do Integrat, или «Природа обновляет возрождающим пламенем».