Текст книги "Бриллиант Кон-и-Гута
Затерянные миры. Т. XVIII"

Автор книги: Эразм Батенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Голова его у самой решетки, и глаза устремлены на Абдуллу. Но зверь его еще не видит. Неожиданная обстановка действует на него своим тихим ужасом. Он продолжается ровно столько, сколько нужно обоим противникам для того, чтобы разглядеть друг друга и сосредоточиться в взаимной ненависти.

Проходит несколько мгновений, кажущихся вечностью…

Но вот Абдулла чуть приподнимает свою уже поднятую вверх шпагу. Немедленно раздается звон гонга.

Его искусно извлекает из старого почерневшего металлического круга, с заметным углублением в центре от ударов кожаного молотка, Рашид. Звук, сначала тупой и дребезжащий, все усиливается. Волны звуков бегут, нагоняют одна другую, опережают, сливаясь постепенно в грохочущий рокот…

Нервы всех напрягаются. К вискам приливает кровь, ощущается стук собственного сердца!.. А грохот не прекращается, наоборот – он все усиливается и усиливается…

Зверь, сначала изумленный, начинает трепетать. Вся его лицемерная осторожность пропадает. Он полон гнева и жажды разделаться с тем человеком, который стоит перед ним, откинув назад плечи и голову и выставив вперед левую ногу с поднятой острием вверх шпагой, которую держит его опущенная правая рука.

Разве только огонь так же страшен, как страшно это море звуков, которое, кажется, готово затопить его в этой тесной несуразной коробке, куда он запрятан!

Абдулла видит, что тигр поймал его взгляд. Он фиксирует напряжением всей своей воли все свое существо на этой большой черной кошке, которая сейчас будет освобождена.

Так… Готово…

Вот он подымает шпагу еще чуть-чуть выше еле заметным движением руки, – в тот же миг Саид-Али бесшумно подымает вверх дверцу клетки.

Несколько мгновений тигр недвижим.

Что-то произошло, но что – этого он еще не соображает. Он по-прежнему, как заколдованный, не спускает глаз с блестящей стали. Ощущение большой воздушности пространства, перед ним открывающегося, заставляет его податься вперед. Сначала вылезает его страшная лапа, и вот, наконец, он сам, пригнувшись к земле, освобождает из клетки свое тело! Его длинный хвост еще в ней, когда туловище уже выпрямляется, а плоская голова скалит зубы, то и дело открывая пасть.

Наступает момент, от которого все зависит: если внимание тигра достаточно приковано противником к себе – тигр не бросится в сторону, и состязание будет иметь нормальный, так сказать, вид.

Что делается дальше – уследить почти невозможно.

Прыжок… Пожалуй, два, ибо сначала зверь покрывает двадцать шагов, подымая свое тело в воздухе на высоту человеческого роста, затем пригибается к земле и снова высоким рассчитанным прыжком бросается на Абдуллу, который стоит от него в пяти-шести шагах. Но тут происходит что-то невероятное.

Абдулла уже не стоит, он лежит лицом вниз в виде сжатой пружины. Эфес шпаги уперт в землю обеими руками.

Абдулла тоже сделал прыжок.

Прыжок всего в несколько шагов, но этого достаточно, чтобы ему очутиться под зверем, который, обманувшись в расчете, разрезает свое брюхо во всю длину о тот предмет, который так его манил перед тем своим ярким блеском.

Тигр еще жив. Его могучее тело еще вздрагивает, но это – конец.

Абдулла первым целует знамя восстания, которое выносит мирза Низам на плац.

Аль-Наи восторженно смотрит на победителя. В ее мыслях сейчас только одна мечта – разостлать на полу своего шалаша черную блестящую шкуру.

Она займет весь пол и даже загнется на стенку. Аль-Наи хорошо знает размеры своего убежища: шесть шагов!

Она топает от удовольствия ножками и трясет головой.

Под ее маленьким розовым ушком в такт колеблется лиловый цветок.

Глава X. В КОН-И-ГУТ

– Последний пункт, где мы еще можем рассчитывать нанять проводников!

– Нет, м-р Мэк-Кормик, я думаю, и здесь туземцы не окажутся приветливее. Везде я чувствую, как нарастает какое-то беспокойство… Их взгляды нередко прямо злобны!

– Гм… Действительно, все они заметно настороже, на простые просьбы они все время отвечают мне угрюмым отказом. Хотя в вопросе о проводниках я их понимаю. Что им за охота рисковать жизнью? Недаром они называют эту пустыню – Пустыней смерти.

– Мы их ничем не заманим! Они, впрочем, держатся так, словно мы им платим их же собственным золотом!

– Вы нечаянно сказали истину, профессор. Вы видите эти высокие здания у водопадов? Это – золотопромышленная концессия Арчибальда Гендерсона и К°. За спиной этой компании стоит наше правительство. Надеюсь, ваша Германия не воспользуется этим секретом Полишинеля, который я вам, немцу, выдаю?

– Вы, Мэк-Кормик, я заметил, не особенный поклонник нынешней британской политики?

– Нынешней? Она одинакова от сотворения мира! Вы думаете, что-нибудь зависит от того или другого кабинета или короля? Всем ворочает Сити. Ведь все благосостояние Англии зиждется на колониальной политике. Сити только требует от правительства надежной защиты от возмущений туземцев.

– А вот и Медведев! Подъезжайте-ка! Вот фон Вегерт уверяет, что мы не достанем проводников. Как вы думаете?

– Я думаю, что вы – лучший проводник в этих местах.

Мэк-Кормик поклонился.

– Однако?

– Я действительно так думаю, м-р Мэк-Кормик. Нужно только взять правильное направление и двигаться, и двигаться до тех пор, пока…

– Пока?

– Пока мы не отыщем Кон-и-Гута или пока не погибнем.

– Что касается Голоо, то он, кажется, не так пессимистически настроен, как вы. Смотрите, под этим солнцем он чувствует себя превосходно! – сказал Мэк-Кормик, натягивая глубже на глаза тропический шлем с надетыми на него сверху синими окулярами.

Голоо, услышав свое имя, сделал рукой приветственный жест и продолжал распевать, сидя на своем верблюде, какую-то заунывную песню, под звуки которой его соплеменники бродят по таким же пустынным местам в другой части земного шара. Или, может быть, унылый мотив был аккомпанементом для его грезы о белокурой девушке?

– Одно данное у нас есть, – продолжал Медведев, – 4 часа 41 минута 43 секунды восточной долготы от Гринвича! Надо найти местность, именуемую Сары-Яз. Так указано у Гутчисона.

– И Фару или Исфару, – вставил фон Вегерт.

– Едва ли об этом городе мы что-нибудь узнаем, – задумчиво промолвил Мэк-Кормик, – он засыпан песком. Его будет, пожалуй, труднее найти, чем Кон-и-Гут. Однако, нам все-таки надо решить: пойдем ли мы без проводников или еще раз попытаемся здесь их раздобыть? Это последнее населенное место. Дальше – пустыня…

– Мне пришла в голову мысль…

– Да?

– Лучше будет, – сказал фон Вегерт, – если мы скроем от населения наш маршрут, если уж допустить, что цель нашей экспедиции им известна.

– Дорогой профессор, – ответил Мэк-Кормик, – здесь маршрут один. Взгляните на это плато. Вот сюда, где оно заворачивает вправо от этого чудесного оазиса, который, я вижу, единственно занял ваше внимание.

– Там, где белеет эта узенькая полоска?

– Вот именно. Эта полоска – наш путь через океан песка.

– Значит, дорога есть? Куда же она ведет?

– Да, дорога есть. Куда она ведет – не знаю. Судя по рассказам, удивительно, как Гутчисону, который дал нам сведения о Кон-и-Гуте, удалось пробраться по ней сто лет тому назад. Ведь вы знаете, что военный отряд, к которому он примкнул, сбился с пути и весь целиком, до единого человека, погиб?

– Об этом говорили на заседании Географического института, когда разбирали вопрос о рокандском камне.

– Рокандском камне?

– Да.

– Вы говорили, что ваш Джонни разгадал эту историю с его пропажей?

– Да, и он нашел камень. Мне пришлось говорить в Лондоне с Бонзельсом насчет моего утверждения в опекунских правах на Гарримана. Старик мне заявил, что у Гарримана гениальная голова. Я не могу вам точно сказать, почему он о нем такого мнения.

– Сам Гарриман, впрочем, думает, что ваш Бонзельс ошибается! – прокричал издали Голоо. – Гарриман, подъезжайте! О вас говорят.

– Ну и молодчина же наш мальчуган! Действительно, великолепный мозг! Чем больше я к нему приглядываюсь, тем больше он мне нравится. Но как же ему удалось это сделать? – продолжает Мэк-Кормик.

– Видите, я никак не мог понять, каким образом мог исчезнуть камень из Британского музея, когда витрина цела и нет никаких, решительно никаких, следов кражи или взлома. Раздумывая над этим, я поручил Джонни выяснить, какое количество камней хранится в витрине в данное время. Мне было известно, что там без рокандского камня должно быть два экземпляра больших и четыре экземпляра камней поменьше, все без надписей.

– Рокандский относится к этой второй группе?

– Нет, к первой, – это довольно большой камень – около метра в поперечнике. Длина каждой строки надписи равна восьмидесяти сантиметрам.

– Дальше? – произнес Мэк-Кормик с интересом.

– По совести скажу, что я и сам хорошо не знаю, почему я заинтересовался количеством камней. Так… простая случайность!

Фон Вегерт улыбнулся. Улыбнулся и Мэк-Кормик. Оба вспомнили теорию Ли-Чана насчет случайности в открытиях и изобретениях.

– И Гарриман…

– Гарриман, которого я снова невольно толкнул в сторону этого вопроса, сделал открытие.

– Открытие?

– Да. Когда он сосчитал количество камней, то оно оказалось соответствующим тому, которое должно было бы быть, если бы рокандский экземпляр не исчезал. Между тем…

– Между тем?

– В витрине оказались все камни налицо, но все без надписей.

– Однако…

– Вы хотите сказать, что рокандский камень имел надпись?

– Вот именно.

– Вот это-то и есть открытие Гарримана. Когда я, недоумевая, беседовал с ним на эту тему после посещения им музея, и он узнал о странности, которую я вам излагаю, его предположением явилось, что рокандский камень лежит преспокойно в витрине, но что надпись его кем-то умышленно затерта, искусно замазана.

– Значит, теперь на камне нет никакой надписи?

– Гарриман заметил, что на боковой части камня внизу наклеена этикетка, на которой написано одно только слово «Янаон».

– Что это значит?

– Еще не знаем, да и вряд ли когда-нибудь узнаем.

– Его предположение проверено?

– Да, с большой осторожностью и с большой тщательностью. Гарриман оказался прав. С того же дня эту витрину N 5-А стерегут даже ночью до нашего возвращения.

– Кому же это нужно было сделать? И зачем? Все тот же Ли-Чан?

Фон Вегерт приостановился:

– Нет. Я думаю… Хотя эта догадка покажется вам невероятной…

– Невероятной? Но почему же?

– Я подозреваю…

– Вы подозреваете? Кого?

– Человека, который вне подозрений.

– Вот как!

– Да. Я подозреваю, что камень скрыл, – и очень остроумно скрыл, – не кто, иной как профессор Шедит-Хуземи.

– Шедит-Хуземи?

– Да. Шедит-Хуземи стремился в свое время всему исследованию рокандского камня дать невероятное направление, но когда Тартаковер и Рибейро отвергли, в конце концов, свое толкование первой строчки надписи, сделанное прямо под влиянием Шедит-Хуземи, – они погибли. Руку Шедит-Хуземи я чувствую и в моем деле с Ли-Чаном. Кроме того…

– Кроме того?

– Шедит-Хуземи доверенное лицо хана рокандского. Последний этого даже и не скрывает. О, хан человек достаточно смелый, чтобы по временам снимать маску…

– Хан? При чем тут хан?

– Это еще надо выяснить.

– Вы удивляете меня, профессор.

– О! Кон-и-Гут и не так еще удивит нас.

– Вы ставите все это в связь?

– Я ставлю в связь все, что делается под зеленой луной, – многозначительно произнес фон Вегерт, делая ударение на последних словах.

Мэк-Кормик замолчал. Он не придал значения последним словам фон Вегерта: только в самом конце своих сборов было им принято решение заняться Кон-и-Гутом, отложив на время охоту, – поэтому не особенно много пришлось ему раздумывать над делом, в которое его сравнительно недавно стали посвящать.

– Я колесил по всему свету, – сказал он, – но не видел и не слышал ничего более странного и таинственного, чем этот Кон-и-Гут!

– Однако, вы последнее время избрали именно Центральную Азию для своих путешествий, – вступил в разговор профессор Медведев, но сейчас же замолчал, боясь, что затронул больные воспоминания Мэк-Кормика.

– Что ж! Надо пользоваться временем! – чуть иронически ответил Мэк-Кормик, – мне кажется, скоро наступят дни, когда ни один англичанин не сможет здесь показаться без риска…

– Что вы хотите сказать этим?

– Только то, что нас здесь ненавидят, я сказал бы – заслуженно ненавидят и, вероятно, не сегодня – завтра отсюда выгонят.

– Как? Вы, Мэк-Кормик, тоже такого мнения?

– Разве вы согласны со мной?

– Я – русский!

– Не смущайтесь. Я знаю: вы, русские, очень вежливы и не любите говорить неприятности своему собеседнику. Но этим вы, поверьте, не говорите мне ничего неожиданного. Я сомневаюсь, чтобы нашелся еще хотя бы один англичанин, который в здравом уме, положив руку на сердце, не знал в душе, что его колониальная песенка спета… Азия уходит из-под наших ног!

– Но…

– Но остается еще кое-что, между прочим – Африка, хотя недалек и тот день, когда и Голоо объявит свою независимость. Видите, как мирно он дремлет, а между тем его братья уже разбужены залпами вашей революции. Вы думаете, я одинок в своем, в своих взглядах?

И Мэк-Кормик продолжал, несколько возбужденный:

– Но для Британии нет другого выхода: колонии питают метрополию. Без колоний Англия превратится в Голландию. Конечно, к этому идет. Это отлично понимается наиболее дальновидными нашими политиками. Но что же делать? Для империалистической Англии важно удержать за собой азиатские рынки возможно дольше.

– Но ведь восстание в Каунпоре раздавили?

– Раздавили. Может быть, раздавят и в Роканде, и в другом месте, если оно вспыхнет, но это судороги. Будущее не принадлежит больше нам.

– Кому же?

– Вам.

– Нам?

– Да, вам, русским. Вы – единственная нация, которая примиряет Восток с европейской культурой и цивилизацией. С вами борется только одна техника, которая еще в наших руках, потому что вы бедны, но ваши идеи уже овладели массами Востока.

– Когда же…

– Когда произойдет то, что должно произойти? – хотите вы спросить. Не знаю. Сначала туземцам надо переменить лозунги. Попросту говоря, им надо сперва покончить с собственными ханами, эмирами и раджами, а затем уж приниматься за нас, англичан. Может быть, им следует это сделать одновременно. Увижу ли это я собственными глазами? Быть может. Но Гарриман и Боб, например, – и Мэк-Кормик кивнул в их сторону, – увидят наверное. В этом я уверен.

Два дня назад, – продолжал Мэк-Кормик, – я взял из нашей походной библиотечки один старый, забытый английский роман с рыцарским содержанием из XIV века, следовательно, времени упадка рыцарства. Перелистывая его, я наткнулся на страницу, которая объясняет как нельзя лучше, когда началось в Англии сращение завоевателя с торгашом, – иначе говоря – солдата с империалистом.

Вот она, – и Мэк-Кормик вынул из кармана книжку. Отыскивая нужное место, он произнес:

– Слушайте:

– У вас, – говорит рыцарь, обращаясь к встретившемуся ему на пути незнакомцу, – очень любопытный меч! Что это за поперечные полоски, которые идут от рукоятки до острия? Что они обозначают? Незнакомец, самодовольно улыбаясь, отстегнул портупею и сказал: «Это – моя мысль. Оружейник сделал мне этот меч по заказу. Я подумал, видите ли, что, раз длина его равняется ядру, то не мешает нарезать на нем дюймы, чтобы пользоваться, в случае надобности, мечом, как аршином. Он же служит мне вместо гири, так как весит ровно два фунта».

– Не правда ли, настоящая родословная нашего м-ра Чемберлена?

Медведев расхохотался.

– К этому, как видите, нечего добавлять, в этих словах вся Англия! Однако, друзья мои, мы приближаемся к селению… Входить в него или нет? Как вы полагаете? Я понял вас в том смысле, что вы предпочли бы двигаться без проводников? Ваше мнение, фон Вегерт?

– Да, я так думаю, – ответил тот.

Медведев присоединил свой голос в пользу обхода селения.

– Превосходно. В таком случае, мы сворачиваем.

И двадцать семь верблюдов, нагруженные багажом восемнадцати человек, именно: Мэк-Кормика – начальника экспедиции, обоих ученых, Голоо, его маленького Боба, Гарримана и двенадцати охотников, двинулись к югу, в направлении той белой полосы, которая виднелась вдали, на песках.

– Странно, – проговорил Медведев. – Здесь не происходит, очевидно, никакого движения, между тем линия пути видна совершенно явственно.

– Вы не догадываетесь, чем объясняется это явление? – спросил Мэк-Кормик.

– Нет, я не понимаю его.

– Это путь – древний путь караванов. Столетиями на нем складывали свои кости люди и животные. Они побелели под солнцем. Я убежден, что на этом пути мы не найдем ни одного колодца. Мы – первые рискуем двигаться по пескам этой пустыни.

– На какой срок рассчитана у нас вода?

– На пятьдесят дней, – это главный наш груз.

– А если…

– Если… – повторил Мэк-Кормик, и в выражении, с которым он не договорил мысли, ясно сквозило то же беспокойство.

Сколько километров им надо пройти? Встретят ли они в пути хотя один колодец, чтобы возобновить испорченный запас воды? Все говорит за то, что колодцы действительно засыпаны песком, так как этой дорогой никто не пользуется.

Путешественники замолкли. Каждый думал свою думу.

Голоо что-то мурлычит, – его мысли полны далекой белой девушкой. Она, вероятно, в Париже. Что-то она делает? Говорят, что у них в Европе сейчас ночь…

Гарриман интересуется более всего багажом. Под ним самый сильный верблюд, беговой. Гарриман наблюдает за тем, чтобы караван не растягивался и чтобы меха с водой все время были бы в порядке. Пожалуй, – он единственный человек из всей экспедиции, кроме ее начальника, который вполне спокоен. С ездой на верблюде он уже вполне свыкся.

Фон Вегерт и Медведев, помимо всех неудобств пути, смущены тайнами Кон-и-Гута, которые им придется раскрывать.

Что касается Боба, то ему просто скучно. Вдобавок, он не привык ночь превращать в день, а тут приходилось из-за дневной жары двигаться именно по ночам, трясясь на животном, у которого положительно нет ничего привлекательного.

– Да, это не фаэтон… – думает он, потирая поясницу, разболевшуюся от методической однообразной качки.

Охотники беседуют друг с другом вполголоса. Им приходилось бывать во всяких положениях и переделках. Все они старые, испытанные в самых трудных условиях люди, но и они недоумевают: вчера им было приказано выгрузить все лишнее, взяв с собой только винтовки и патроны.

– Везут канаты, рудничные лампы, ацетиленовые фонари, какие-то кирки и лопаты, – говорит один из них, ни к кому не обращаясь, – а мне пришлось оставить даже банку с мышьяком! Интересно, как буду я препарировать шкуры?

– Нет, тут, видно, не охотой пахнет! – отвечает другой.

Но они, эти отважные люди, привыкли слепо верить своему начальнику и не задавать лишних вопросов, пока он сам считает нужным молчать.

Кроме того, Мэк-Кормик так платит за работу, как никто. И вот уже сколько времени они ездят с ним иной раз по местам, где не ступала еще человеческая нога, и все сходит благополучно… Да и не все ли равно, в конце концов? Годом-двумя неизвестности и опасностей можно купить год-два безмятежной спокойной жизни; деньги, заработанные потом и кровью в полном смысле этого слова, тратятся впоследствии с таким легким сердцем!..

– Что это? Разве мы не заходим в это селение?

На фоне розоватого, подернутого дымкой рассвета виднеются зеленые сады. Караван огибает их, оставляя влево…

Вот она – пустыня! Голодная пустыня смерти! Мэк-Кормик сумрачно всматривается вдаль. Что-то ждет их там впереди?

И вот, день за днем, ночь за ночью продвигаются люди и верблюды по направлению, в конце которого должен находиться таинственный Кон-и-Гут! Но как далеко отстоит конец этот – никто не знает. Об этом каждый думает, но избегает говорить вслух.

– Кон-и-Гут? Да, мы слышали такое название, но не знаем, где это место… Не знаем… Это далеко, там, за Пустыней смерти, у гор, – отвечали туземцы на вопросы. – До Кон-и-Гута не дойти. На пути вместо воды увидишь кровь и будешь страдать от жажды, потом на одиннадцатый день пути от этого места встретишь алмазную гору. Взглянешь на нее и ослепнешь на один глаз. Вскоре после этого увидишь долину, усеянную драгоценными камнями. Стерегут ее змеи. Захочешь взять тех и других и не сможешь, ибо слепота твоя на один глаз не даст тебе возможности набрать их твоей рукой. Это – конец пути. Тут найдешь воду, но все равно погибнешь, не увидя Кон-и-Гута.

Медведев, пользуясь досугом, записывал подобные пророчества и легенды, которые приблизительно повторяли одно и то же.

Нелепость их казалась несомненной, но Мэк-Кормик, опытный исследователь Центральной Азии, покачивая головой, щурил глаза и говорил:

– Заметьте, это говорят старики! Они помнят преданья. Я вижу тут с их стороны не только одно желание запугать нас, – да они прекрасно понимают, что этим меня не запугаешь! Нет! Они говорят в данном случае правду, по крайней мере то, во что сами верят!..

На двадцать шестой день утомительного однообразного пути произошло первое несчастье: экспедиция лишилась сразу семи верблюдов и, следовательно, части багажа. В связи с этим маленький Боб должен был пересесть к Гарриману, охотники разместились по двое. Нельзя было понять, отчего погибли животные, павшие на ходу.

– Каракурты! – заметил Мэк-Кормик, и выражение его лица стало еще мрачнее.

На двадцать восьмой день пути пали еще четыре верблюда.

Начальник экспедиции, сохраняя присущее ему хладнокровие, приказал всем спешиться. Оставшиеся шестнадцать верблюдов позволили сохранить весь груз. Однако тяжелые канаты, взятые в предвидении исследования пещеры, были выброшены.

Люди были целы, невредимы, свежи. Это было, в конце концов, самым главным, хотя для тех, кто двигается по пустыне, потеря каждого верблюда – потеря грозная, могущая оказаться роковой.

Два дня прошли благополучно. К вечеру тридцатого дня взорам путешественников внезапно открылось ровное плато, подымавшееся к югу и ровным гребнем своим закрывавшее горизонт. Местами песок, наигранный ветром, вздымал целые горы, обнажая рядом гладкий, скалистый грунт.

Ландшафт несколько изменился.

Фон Вегерт вытащил из сумки свой дневник и отметил барометрическую высоту места.

Голос Медведева, раздавшийся сзади, вывел его из задумчивости.

– Смотрите, песок стал розоватым!..

Действительно, по мере движения песок становился все более и более окрашенным, пока не приобрел оттенка крови. Вскоре цвет его сделался пурпуровым. Казалось, что под ногами лежат сгустки запекшейся крови.

Зрелище было мрачным и непонятным, впечатление от него усиливалось неожиданностью, с которой явилось оно глазам.

– Нам остается только увидеть алмазную гору, – воскликнул Гарриман, – тогда мы будем знать, что прошли полпути!

– Вы правы, Джонни! Пожалуй, то, что я записал со слов туземцев об этом пути, начинает сбываться!

– Я пожелал бы только всем нам, чтобы не сбылось пророчество насчет воды, – раздалось восклицание начальника экспедиции.

Каждый с тревогой посмотрел на вьюки.

Тем временем стали показываться по сторонам как бы отдельные потоки кроваво-красного цвета, словно выкрашенные кармином.

Путники остолбенели.

– Стой! – раздался окрик начальника экспедиции.

Маленький Боб ухватил в руку комок кровавой каши, с любопытством рассматривая невиданного цвета землю.

– Краска?

– Ярко-красная охра, – ответил флегматично Мэк-Кормик.

– Но что значат эти многочисленные сухие потоки ее, ответвляющиеся в стороны? Взгляните на гору: эти потоки прямо сбегают с нее? – вопросительно заметил Медведев.

– Это от дождя, – объяснил Мэк-Кормик, – в этих местах, по-видимому, он все-таки случается, хотя и чрезвычайно редко, несомненно. Но что это делает наш Голоо?

Негр тем временем, занятый все одной и той же мыслью, прилежно выбивал рукояткой охотничьего ножа на алом фасе горы две заветные буквы. Когда достаточно вырисовались их пламенеющие очертания, Мэк-Кормик, взяв под руку фон Вегерта, сказал:

– Вот простое сердце, которое может и умеет любить!

Боб возразил:

– Но Голоо испортил весь пейзаж: все перестало быть торжественным и стало смешным!

Привал был короток. Осмотрели вьюки и ноги верблюдов. По внешности все было благополучно. Но когда раскрыли один из мехов для раздачи воды, всех поразил гнилой тошнотворный запах: вода оказалась вконец испорченной. Охотники по собственному почину разбрелись в стороны искать влагу в глубоких извилистых расщелинах горы, но быстро вернулись после безуспешных поисков.

Приходилось немедленно выяснять положение с остальными мехами, – их оставалось пятнадцать. К великой общей радости, одиннадцать мехов оказались в порядке. Однако, порцию воды сократили: отныне каждый стал получать в сутки только треть литра.

– Профессор! Прочтите-ка мне это пророчество, которое вы записали!

Медведев вынул записную книжку. Пока он читал, все, обступив его, слушали с напряженным вниманием, стараясь вникнуть в сокровенный смысл слов.

– Значит, вода нам обещана после того, как мы ослепнем на один глаз… Так…

Мэк-Кормик с минуту находился в задумчивости, но вдруг поднял свое строгое печальное лицо и, оглядев тех, жизнью которых он распоряжался, сказал:

– Думаю, что мы можем двигаться вперед. Но если есть среди нас хотя кто-нибудь, кто считает это безрассудным, я поверну назад. Еще не поздно. Это последний переход, где я сочту такое решение возможным.

– Вперед! Идет вперед! – раздались многочисленные восклицания.

Боб, не ожидая команды, взгромоздился было на спину отдыхающему верблюду. Но верблюд не поднялся, как обыкновенно, с готовностью к движению. Весь белый, самый красивый из всего каравана, наиболее энергичный и, казалось, наиболее надежный по своим ногам – он водил блестящими черными глазами, и в них отражалась такая безысходная тоска, что Боб охватил голову животного своими руками и, прижавшись черным личиком своим к несуразному телу, стал шептать обещания про воду и отдых, которые он скоро получит.

Белый друг черного мальчика глядел на него добрыми, умными глазами своими, и как будто взгляд этот говорил:

– Воды? Да. В ней все дело. Дай мне ее, но сейчас и да столько, сколько ее нужно моему огромному телу. И еще дай мне корма. И я снова понесу тебя опять безропотно и бестрепетно по этой пустыне, где на солнце белеют кости моих сородичей… Отдыха я не прошу.

– Одного я не переношу – это взгляда умирающего верблюда, – сказал Мэк-Кормик. – Разгрузить его. Отдать ему весь запас испорченной воды. Может быть…

Боб со слезами на глазах со всех ног кинулся исполнять распоряжение.

Медлить было нечего, и экспедиция снова двинулась в путь. Восемнадцать человек и пятнадцать верблюдов должны были рассчитать свои силы и запасы не менее, как на двенадцать дней форсированного перехода.

То обстоятельство, что была встречена красная гора, давало некоторую уверенность в присутствии воды именно через двенадцать приблизительно дней, так как, согласно легенде, рассказанной туземцами, алмазная гора отстоит от кровавой на расстоянии семи дней и вскоре после нее, на второй половине пути, должна встретиться долина с драгоценными камнями – конец пути, где есть вода, но где почему-то таится и смерть…

Первые двое суток двигались без задержек. И люди и животные казались сравнительно бодрыми. На третий день пали сразу три верблюда.

Снова все меха были освидетельствованы, и снова пришлось вылить довольно большое количество совершенно испортившейся воды, явно негодной для питья.

– Несомненно, с нами поступили коварно, – тихо заметил Мэк-Кормик фон Вегерту и Медведеву, – меха были слишком плохо вычищены или не высушены. Пожалуй, через несколько дней у нас не будет воды совсем!

– Ее, в сущности, и сейчас уже нет, – сказал Медведев.

– То, что мы пьем, скорее похоже по цвету на красное вино, а по запаху, на навозную жижу, – сумрачно подтвердил фон Вегерт.

– Но все здоровы?

– Пока да, хотя многие ослабели и начинают нервничать.

– Это понятно, – сказал Мэк-Кормик. – Посмотрите на Боба, даже он потерял всю свою прежнюю игривость!

Четвертый день прошел снова благополучно. Но с пятого несчастья посыпались на экспедицию, как из рога изобилия. В течение трех дней пало шесть верблюдов, и был оставлен на произвол судьбы весь багаж, включая все экспедиционное снабжение и снаряжение; патроны и часть продовольственных запасов люди несли на себе. Из винтовок было устроено нечто вроде носилок. Оставшиеся девять верблюдов еле передвигали ноги. Люди были не в лучшем положении. Четверо охотников были больны и двигаться пешком уже не были в состоянии.

– Солнечный удар… Запишите, профессор, в ваш дневник наше положение.

– Вы думаете, что нам когда-нибудь придется прочитать то, что мы записываем? – спросил тот.

– Я сам сомневаюсь в этом, но если это прочтем не мы, то, может быть, прочтет кто-нибудь другой.

– Вы полагаете, что кто-нибудь еще, кроме нас, пользуется этой чертовой дорогой? – воскликнул с раздражением Медведев, осунувшееся лицо которого явно выказывало все признаки сильнейшего утомления.

Мэк-Кормику не пришлось отвечать. Глаза обоих собеседников разглядели вдали нечто, заставившее их встрепенуться. Привлекла их внимание показавшаяся на горизонте движущаяся точка. Бинокль еще не давал очертания ее, но по всем признакам эта точка была живым существом. Вскоре она обозначилась явственнее. На момент она как будто остановила свое движение: может быть, большой караван тоже обратил на себя внимание, тоже вызвав недоумение и любопытство и с той стороны?

– Два человека на верблюде! – крикнул Гарриман, зоркие глаза которого, наконец, различили движущееся пятно.

Рослый, очевидно, беговой верблюд, действительно, быстро нес на своей серой спине двух человек, одетых в обыкновенную туземную одежду. Подъезжая к каравану, путники замедлили бег, поравнявшись с головой его, остановились. Остановился и караван.

– Саид-Али, приветствуй их! Очевидно, ты прав. Это те, кого ждут наши гепарды.

Передний туземец молчаливо кивнул головой.

Но традиционный, несколько напыщенный тон приветствия сразу же остановил внимание Мэк-Кормика, привыкшего на Востоке придавать значение каждому оттенку мысли, оттенку каждой ее формы.

– Эти люди к нам относятся враждебно, – подумал он. – Мы все время встречаем к себе такое неприязненное отношение. Есть что-то, сулящее беду, а не радость в этой встрече…

Но он отогнал от себя навеянные холодностью туземцев подозрения и спросил:

– Нуждаетесь ли вы в воде или в чем-нибудь другом?

И вот до слуха его долетели отрывки фразы, произнесенной гортанным говором по-фарсидски туземцем, сидевшим на верблюде сзади с полузакрытым лицом:

– …Этим собакам… вскоре пригодится самим…

Мэк-Кормик усмехнулся одними глазами.

– Мы направляемся в Кон-и-Гут, о благородные путешественники! – сказал он, – скажите мне, как далеко до этого места?

– На пятый день ты увидишь свое лицо в воде, а на шестой твое тело будут греть лучи кон-и-гутского солнца!