Текст книги "Столица"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Затрудняюсь сказать, я просто об этом ничего не знаю.

– Это прекрасно и необычайно,– прибавила она,– и это помогает понять, как устроен мир. Они учат тому, что вселенная – единое целое, а душа единственная реальная сила и что поэтому все материальное не имеет никакого значения; мне кажется, будь я бабиткой, я могла бы чувствовать себя счастливой, даже если бы мне пришлось работать на прядильной фабрике.

Вдруг миссис Уинни встала.

– Однако вы, наверное, предпочитаете посмотреть картины,– сказала она и нажала кнопку; сводчатая галерея озарилась мягким ровным светом.

– Это наша семейная гордость,– сказала она.– Мой муж задался целью собрать коллекцию картин, в которой было бы по одной выдающейся работе каждого из великих художников. Мы» приобретаем их где и как только возможно. В том углу – старые мастера. Не хотите ли взглянуть?

Монтэгю хотелось, только он предпочел бы смотреть один, не в присутствии миссис Уинни. Очевидно, миссис Уинни не раз уже приходилось показывать эту галерею; мысли ее сейчас были всецело поглощены персидскими трансценденталистами.

– Эта картина с изображением святого принадлежит кисти Ботичелли,– сказала она.—А знаете, его оранжевое одеяние всегда напоминает мне о Суоми. Знаете, Суоми Бабубанана – это ведь мой учитель. У него удивительно красивые тонкие руки и огромные карие глаза с таким мягким, кротким взглядом, точно у газелей в нашем южном поместье!

Так миссис Уинни, не умолкая, переходила от картины к картине, а сверху со стен в глубоком молчании на нее взирали души великих старых мастеров.

Глава шестая

Согласно авторитетному заявлению Портного, Монтэгю мог считать теперь, что гардероб его вполне соответствует требованиям высшего света; и Реваль уже прислала Элис первое платье для визитов; оно было изысканно-простым, но поражало совершенством линий и соответствующей ценой. Итак, на следующее утро они были готовы отправиться с визитом к миссис Дэвон.

Монтэгю, разумеется, слыхал о миссис Дэвон, но еще недостаточно хорошо ориентировался, чтобы понять все значение полученного приглашения. Однако, когда рано утром явился Оливер и стал тщательнейшим образом оглядывать и оправлять его костюм и затем настоял, чтобы Элис сейчас же переменила прическу, Монтэгю понял всю важность этого события. Оливер был в невероятном волнении. После того как они вышли из отеля, сели в автомобиль и помчались по авеню, он стал объяснять, что этот визит определит их дальнейшую судьбу в высшем свете. По американским понятиям, побывать у миссис Дэвон было событием не меньшего значения, чем быть представленным ко двору. Эта всемогущая леди в течение двадцати пяти лет была полновластной владычицей высшего столичного общества. Если они ей понравятся, то их пригласят на ее ежегодный бал в январе, и тогда их положение в свете будет упрочено навеки. Бал миссис Дэвон считался одним из крупнейших общественных событий в году. Приглашения на него удостаивались около тысячи избранных, тогда как остальные десять тысяч скрежетали зубами от зависти. Все это привело Элис в полное смятение.

– А вдруг мы ей не понравимся! – сказала она.

На это брат ответил, что Рэгги Мэн – один из любимцев миссис Дэвон – постарался подготовить для этого почву.

Сто с лишним лет назад в Америку прибыл глава рода Дэвонов. Он вложил все свои сбережения в земли Манхэттен-Айленда. Другие люди построили там город, а Дэвоны из поколения в поколение сидели у себя и собирали арендную плату за землю; теперь их состояние достигало уже четырехсот– пятисот миллионов долларов. Это было самое богатое и самое известное из всех старинных семейств Америки; и миссис Дэвон – старейшая представительница рода – как бы олицетворяла собою все величие и могущество, которыми наделило их общество. Она вела церемонный, полный достоинства образ жизни; подобно королеве, она восседала только на своем высоком, похожем на трон, кресле и даже к завтраку надевала фамильные драгоценности. Она была вершительницей светских судеб, тем волнорезом, о который разбивались надежды новоиспеченных богачей.

Рэгги Мэн рассказывал изумительные истории о содержании обширной почты, которую она получала; о женах, дочерях могущественных богачей, которые униженно выпрашивали ее расположения, которые месяцами осаждали ее дом, интриговали и ничем не брезгали, лишь бы проникнуть к ней, покупали даже расположение ее слуг! Если верить Рэгги, здесь происходили великие финансовые битвы, и не раз эти битвы вызывали потрясение фондовой биржи; а женщины, богатые и прекрасные, готовы были продаться за ту привилегию, которая так легко далась Монтэгю и его кузине.

Машина остановилась возле старого родового особняка; вышедший на звонок почтенный дворецкий провел их по великолепной парадной лестнице, пригласил в парадную гостиную и попросил подождать. Минут через пять он снова вошел и распахнул двери; они увидели перед собою старую леди, лет около восьмидесяти, сухую и поблекшую, всю в бриллиантах, восседавшую на чем-то вроде трона. Они приблизились. Оливер представил их, и старая леди протянула им свою безжизненную руку. Затем они сели.

Миссис Дэвон спросила, что они успели поглядеть в Нью-Йорке, как он им нравится и с кем они познакомились. Но большую часть времени она просто рассматривала их, предоставив Оливеру поддерживать разговор.

Монтэгю сидел со смешанным чувством неловкости и недоумения, спрашивая себя: неужели все это происходит в Америке?

– Видите ли,– объяснил Оливер, когда они снова очутились в автомобиле,– ее умственные способности начинают сдавать, и приемы становятся ей действительно не под силу.

– Я очень рада, что не придется больше ехать к ней с визитом,– заметила Элис.– А когда мы узнаем свой приговор?

– Когда получите карточку, на которой будет сказано: «Миссис Дэвон принимает»,– ответил Оливер и продолжал рассказывать им о целой буре, потрясшей общество, когда эта могущественная дама заявила о своем праве именоваться «Несравненная миссис Дэвон» и никак не иначе. Он рассказал им также о чудесном китайском обеденном сервизе, стоившем тридцать тысяч долларов, хрупком, как крылышки колибри. На каждом из фарфоровых предметов сервиза красовался ее герб, и она держала специалиста по фарфору, единственной обязанностью которого было следить за этой посудой, убирать ее и мыть,– рукам простых смертных прикасаться к ней не дозволялось. Рассказал он и о том, сколько трудов стоило экономке миссис Дэвон приучить горничных расстанавливать мебель в больших парадных залах именно так, как указала миссис Дэвон; был сделан целый набор фотографий, по которым горничные расстанавливали мебель, руководствуясь ими как планом.

Элис вернулась в отель: за ней должна была заехать миссис Робби Уоллинг, чтобы отвезти ее к себе завтракать. А Монтэгю и его брат пошли к Рэгги Мэну отчитаться, как прошел визит.

Рэгги принял их в розовой шелковой пижаме, разукрашенной лентами и бантиками, в расшитых шелком и жемчугом туфлях – подарок какой-то поклонницы. В довершение всего Монтэгю заметил, что у него на руке красовался золотой браслет! Рэгги объяснил, что накануне вечером он дирижировал котильоном на балу, затянувшемся до утра. Вернулся он только в пять часов, был очень бледен и выглядел утомленным; на столе Монтэгю заметил остатки завтрака – коньяк и соду.

– Ну, повидали старушку?—спросил он.– Как она выглядит?

– Молодцом,– оказал Оливер.

– Чертовски трудно было протащить вас туда,– заметил Рэгги,– это с каждым днем становится все труднее. Вы извините, я буду продолжать одеваться при вас,– добавил он,– у меня днем свидание.– И он повернулся к туалетному столику, сплошь заставленному всевозможными флаконами и баночками с разной косметикой и духами, и с серьезнейшим видом принялся подкрашивать лицо; а тем временем вокруг бесшумно сновал лакей, готовя ему костюм для дневного выезда.

Монтэгю невольно стал наблюдать. Припасов, содержащихся в комодах и туалетных столиках, надолго хватило бы для любого модного галантерейного магазина. Одежда хранилась в соседней комнате. Монтэгю, сидевший недалеко от двери, мог видеть гардеробы из розового дерева, каждый из которых имел свое специальное назначение и устройство. Гардероб для рубашек, например, был снабжен наклонными полками; рубашки из всевозможного материала самых разнообразных цветов и оттенков лежали рядами, стопа над стопой. Один из шкафов имел вид маленького обувного магазина – ботинки, туфли черные, коричневые и белые, каждая пара на специальных колодках, безупречно сохраняющих форму обуви, которая была сделана по специальному заказу и рисунку самого Рэгги. Три-четыре раза в гол производилась «чистка» шкафа, и обувь, вышедшая из моды, доставалась лакею. В одном из гардеробов был вделан сейф, где хранились драгоценности Рэгги.

Туалетная комната была обставлена, как дамский будуар, мебелью, обитой превосходным шелком с ручной вышивкой; из той же материи были и занавеси у кровати. Огромный букет роз посреди стола наполнял комнату сильным ароматом.

Лакей стоял навытяжку, держа в руке подставку с галстуками, в то время, как Рэгги критически перебирал их, стараясь подобрать в тон рубашки.

– А вы возьмете к Хэвенсам Элис? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – Там будет Виви Паттон, у нее опять дома был скандал.

– Что ты говоришь! – воскликнул Оливер.

– Да, представь себе, Фрэнк прождал ее целую ночь, рыдал, рвал на себе волосы и поклялся, что убьет графа. Виви послала его к черту.

– Бог ты мой,– сказал Оливер,– кто же тебе все это рассказал?

– Мой верный Альфонс,– ответил Рэгги, кивнув на лакея.– Он узнал обо всем от ее горничной. И Фрэнк клянется, что потребует развода. Я нисколько не удивлюсь, если об этом появится сообщение в утренних газетах.

– Вчера я встретил Виви на улице,– сказал Оливер,– она была беспечна, как всегда.

Рэгги пожал плечами.

– Ты видел последний еженедельник? – спросил он.– Там напечатано еще одно из запрещенных стихотворений Изабель.– Рэгги повернулся к Монтэгю и стал объяснять ему, что «Изабель» – псевдоним одной молодой начинающей поэтессы, которая подпала под влияние Бодлера и Уайльда и издала сборник стихов столь эротического содержания, что ее родители скупают по баснословной цене все оставшиеся в продаже экземпляры сборника.

Затем разговор перешел на предстоящую выставку лошадей, и они довольно долго обсуждали вопрос, кто в каком появится наряде. Наконец Оливер встал, говоря, что, перед тем как они поедут к Хэвенсам, им надо еще подкрепиться.

– Вы отлично проведете там время,– сказал Рэгги, – я бы и сам охотно с вами поехал, но обещал миссис де Грэффенрид помочь составить план обеда. Итак, до скорой встречи!

Монтэгю еще ничего не слыхал об этом визите к Хэвенсам; и теперь, пока они прогуливались не спеша по авеню, Оливер стал объяснять ему, что они приглашены в замок Хэвенсов провести там конец недели. В пятницу днем туда собирается большая компания, и в распоряжение гостей предоставят собственный вагон Хэвенса. До отъезда они свободны, так как упаковкой вещей займутся лакеи, а Элис со своей горничной присоединятся к ним па вокзале.

– Замок Хэвенсов – одна из достопримечательностей Америки,– добавил Оливер.– Там ты увидишь вещи, действительно достойные внимания.

И, пока они завтракали, Оливер стал описывать все подробности, касающиеся замка и его владельцев. Львиная доля колоссального состояния Хэвенсов досталась Джону, который орудовал в «Стальном тресте» в качестве прямого наследника отца. Придет день, когда кто-нибудь из крупных дельцов его проглотит, а пока что он забавляется тем, что встревает в каждую мелочь административной работы треста. Миссис Хэвенс вдруг почувствовала влечение к сельской жизни, и они построили огромный замок среди Коннектикутских холмов. Она пишет стихи, в которых изображает себя простой пастушкой, и всякий прочий вздор в том же роде. Но в сущности против этого никто не возражает; место в самом деле великолепное, и там не соскучишься. Они держат, например, сорок или пятьдесят пони специально для игры в поло, и весной туда устремляются все любители поло.

Около вокзала они увидели Чарли Картера в большом красном автомобиле, предназначенном для дальних туристских путешествий.

– Вы к Хэвенсам? – спросил Картер.– Скажите им, что мы по дороге прихватим Чоунси.

– Чоунси Винэбл – племянник майора,– пояснил Оливер брату, пока они шли к поезду.– Бедняга Чоунси теперь в ссылке!

– Как это в ссылке? – удивился Монтэгю.

– Да вот так, он не осмеливается показаться в Нью-Йорке,– ответил брат.– Ты разве не читал в газетах? Он проиграл в одну ночь двести тысяч в каком-то игорном доме, и местный судебный прокурор его разыскивает.

– Так его хотят посадить в тюрьму? – спросил Монтэгю.

– О, господи! Ну, конечно, нет! Винэбла – в тюрьму! Он нужен как свидетель против владельца игорного притона; и теперь бедный Чоунси мечется по всей стране, скрываясь у своих друзей, и больше всего сокрушается о том, что ему придется пропустить выставку лошадей.

Они вошли в вагон, обставленный с дворцовой роскошью, и были представлены другим гостям. Среди них оказался и майор Винэбл; Оливер погрузился в чтение свежего номера светского журнала с фантастической обложкой, в котором было опубликовано стихотворение эротической Изабель, а Монтэгю тем временем разговорился с майором. Тот сразу проникся симпатией к высокому красивому молодому человеку, для которого все в столице было ново и интересно.

– Как вам понравился «Снежный дворец»? – спросил майор.– Кажется, вы произвели впечатление на миссис Уинни. Берегитесь, молодой человек, она заставит вас расплачиваться за свои обеды, прежде чем вы успеете опомниться!

Когда поезд тронулся, майор окружил себя целой батареей аполлинариуса и шотландского виски и, откинувшись в кресле, приготовился наслаждаться жизнью.

– Вам не встретился на пароме «спившийся младенец»? – спросил он,– так называет наш трезвенник прокурор моего драгоценного юного и законного наследника. Вы увидите его в замке; Хэвенсы очень добры к нему. Я думаю, они знают, как должен чувствовать себя человек в его положении; когда Джон был еще мальчишкой, его дядюшка, страдающий пиратскими наклонностями, был вынужден около шести месяцев прожить в вооруженном лагере в Джерси, чтобы избегнуть карающей руки правосудия. Вы не знаете об этом? – продолжал майор, потягивая из стаканчика.– Sic transit gloria mundi[8]8
  Так проходит земная слава (лат.).


[Закрыть].

– Это было в те годы, когда знаменитый капитан Кидд Хэвенс сколачивал те миллионы, которые с такой очаровательной беспечностью транжирят теперь его наследники. Он обобрал железнодорожную компанию, и когда прародитель Уоллингов пытался скупить все акции, чтобы взять управление в свои руки, Хэвенс в один вечер накануне дня ареста выпустил новые акции на десять или двадцать миллионов и затем удрал, прихватив с собой почти всю кассу.

Это похоже на фарс, но, знаете, ведь у них был разбит по ту сторону реки настоящий военный лагерь, и это продолжалось месяцев шесть. Наконец капитану Кидду удалось перебраться в Олбэни и с помощью пятисот тысяч долларов склонить судебные власти к тому, чтобы они признали его авантюру законной. Это произошло вскоре после войны, но я помню все так хорошо, будто все случилось только вчера. Даже странно подумать, что есть люди, которые об этом ничего не слыхали.

– В общем-то я кое-что знаю о Хэвенсах,– сказал Монтэгю.

– Да вы-то знаете вообще, а я – в частности, потому что у меня тоже оказалось несколько этих дутых акций, и за все эти годы я ни разу не получал по ним дивидендов. Потому-то моя признательность за щедрое гостеприимство Джона пропала.

Монтэгю напомнил изречение римского императора о том, что деньги не пахнут.

– Возможно, это и так,– сказал майор,– но если вы суеверны, то невольно задумаетесь о судьбе, постигшей некоторых членов семьи Хэвенса. Взять хотя бы эту несчастную девушку, которая вышла замуж за графа.

И майор описал печальную развязку международного брака, который в свое время был сенсацией на обоих континентах. Все высшее общество присутствовало на пышной церемонии бракосочетания, венчал сам архиепископ, и целые страницы в газетах были посвящены описанию великолепных туалетов, драгоценностей, свадебных подарков и прочего. А граф оказался ничтожным дегенератом; он бил жену, издевался над нею, хвастался перед нею своими любовницами и в течение двух лет пустил на ветер четырнадцать миллионов долларов ее состояния. Уму непостижимо то, что рассказывают об этом полупомешанном субъекте. На один из своих банкетов он истратил двести тысяч долларов, а за черепаховый гардероб, в котором Людовик XVI держал свою одежду, заплатил сто тысяч долларов. Он купил жене бриллиантовое ожерелье на ее же деньги, но, прежде чем преподнести ей этот «подарок», из четырех рядов бриллиантов два ряда украл. Он платил жокею, пользовавшемуся популярностью в Париже, тысячу долларов в год; он отдал целое состояние за дворец в Вероне и вскоре до основания разрушил его и вывез только несколько расписных плафонов. Затем майор рассказал об одном устроенном графом празднике под открытым небом: десять тысяч венецианских фонариков, десять тысяч метров ковров, три тысячи золоченых стульев и двести или триста лакеев, наряженных в маскарадные костюмы; два дворца, построенных посреди озера, с морскими коньками и дельфинами, шесть оркестров и несколько сотен хористок из Большого оперного театра в Париже. А на досуге, в промежутке между приключениями, ему взбрело в голову купить себе место в палате депутатов, он стал произносить речи, дрался на поединках в защиту святой католической церкви и строчил статьи для американской желтой прессы.

– Вот какова участь моих потерянных дивидендов!– мрачно заключил майор.

У вокзала компанию ожидало несколько автомобилей. Гости расселись, и машины вихрем помчали их по широкой дороге, которая вела через долину мимо небольшого озера прямо к воротам замка Хэвенсов.

Замок представлял собою громадное здание около двухсот футов длиной. От входных дверей шел центральный холл шириной футов в пятьдесят, с громадным камином и широкой лестницей из мрамора и бронзы, с золоченой мебелью, обитой ярко-красным плюшем, и росписью на трех стенах, изображающей завоевание Перу. Каждая из комнат дворца была строго выдержана в определенном стиле: одна – в стиле Людовика XIV, другая– в стиле Людовика XV, третья —в стиле Марии-Антуанетты и т. д. Там имелась гостиная, великолепный концертный зал, столовая в стиле короля Георга, бильярдная – также в староанглийском стиле, с высокими панелями и балками на потолке. Были там и библиотека, и комната для отдыха, и зимний сад.

В одной из парадных комнат верхнего этажа стояла королевская кровать, которая, по слухам, стоила двадцать пять тысяч долларов. О богатстве всей обстановки можно судить хотя бы по тому факту, что стильную мебель из редчайшего драгоценного ореха покрывала еще позолота.

Все это было прекрасно, но больше всего, заметил майор, гостей привлекало казино. В сущности это был скорее частный спортивный клуб со своим ипподромом, круг которого занимал пространство, равное площади Мэдисон Гарден-сквера. Над ипподромом была возведена стеклянная крыша, а по вечерам он освещался тремя или четырьмя десятками дуговых фонарей. Здесь были кегельбаны, бильярдные с салонами для отдыха, теннисные и волейбольные корты и залы для игры в пинг-понг; великолепно оборудованный гимнастический зал, тир, бассейны для плавания с турецкими и русскими банями. В одном только казино было сорок комнат для гостей.

Вот что представлял собой замок Хэвенсов. Он стоил около четырех миллионов долларов. За высокой оградой, окружающей территорию замка, жили двое утомленных жизнью людей, больше всего на свете боявшихся одиночества. Здесь постоянно кто-нибудь гостил, а в особых случаях собиралось около шестидесяти—восьмидесяти человек. Они носились в автомобилях по окрестностям, скакали верхом и разъезжали в экипажах; они играли в спортивные и азартные игры, отдыхали, сплетничали или слонялись просто так, без всякой цели. Их пребывание здесь отличалось от жизни в большом отеле разве только тем, что здесь было «избранное общество» и что, вместо того чтобы платить по счетам, они, уезжая, оставляли двадцать—тридцать долларов прислуге.

Это был великолепный увеселительный дворец, куда собирались изящные, красивые мужчины и женщины, чтобы развлекаться красивыми и полезными играми и забавами. По вечерам здесь ярко пылали целые бревна в камине большого холла, и в любой момент можно было потанцевать, благо оркестры были всегда под рукой. Время от времени владельцы замка устраивали парадные балы, где гости щеголяли друг перед другом роскошными нарядами и драгоценностями. И тогда весь парк сиял огнями, гремели оркестры, а из города прибывали специальные поезда с гостями. Иногда сюда привозили целиком какую-нибудь театральную труппу, которая давала спектакли в замковом театре, иногда заходили бродячие музыканты, или цирковые акробатические труппы, или прибывал зверинец с дрессированными животными. Случалось, что приезжал какой-нибудь знаменитый пианист, хиромант или спиритический медиум. В сущности здесь ценили всякого, кто мог возбудить новые острые ощущения у пресыщенных людей; а то, что подобные развлечения обходились иногда по несколько сот долларов в минуту, для хозяев ничего не значило.

Монтэгю поздоровался за руку с хозяином, хозяйкой и еще кое с кем; среди гостей оказалась и Билли Прайс, которая тут же вызвала его на состязание по стрельбе и потащила в тир. Взяв ружье, он стал демонстрировать свое искусство. На него обратил внимание находившийся в тире Зигфрид Харвей – прославленный наездник и отличный игрок в поло. Его отец, владелец медных рудников, назвал так сына в честь любимой скаковой лошади. Зигфрид – широкоплечий высокий молодой человек – был всеобщим любимцем; на следующее утро, увидев, как ловко Монтэгю сидит в седле, он пригласил его к себе в имение на Лонг-Айленд принять участие в охоте на лисиц.

Переодевшись к обеду, Монтэгю сошел вниз и встретил там Бетти Уимен, блиставшую в своем наряде, подобно Авроре в золотисто-розовых облаках. Она представила его Виви Паттон, очаровательной женщине, высокой и стройной, той самой, которая послала к черту своего супруга.

Черные глазки миссис Виви так и горели, и вся она была подобна бьющему неиссякаемому гейзеру жизнерадостности.

Монтэгю подумал: могла бы она так весело болтать, если бы знала, что ему все известно о ее семейных неурядицах?

Гости перешли в столовую, где их ждал один из тех изысканных и невообразимо дорогих обедов, которыми, как заключил Монтэгю, ему теперь придется питаться до конца жизни. На этот раз вместо Билли Олдэн рядом с ним оказалась миссис Виви, которая вместо шотландского виски поглощала шампанское в таком же невероятном количестве, а после обеда снова последовала неизбежная группировка энтузиастов бриджа вокруг карточных столов.

Среди гостей обращал на себя внимание длинноволосый, довольно дикого вида иностранец—гвоздь сегодняшнего вечера; он сидел окруженный поклонницами, а затем его торжественно повели в концертный зал: он оказался скрипачом-виртуозом. Он исполнил несколько произведений так называемой «салонной музыки»—музыки, предназначенной для нежного слуха леди и джентльменов, отдыхающих после обеда,—и очень замысловатый музыкальный опус под названием «concerto», сочиненный с единственной целью—дать возможность музыканту в кратчайший срок продемонстрировать пальцами максимальное количество различных гимнастических трюков. Чтобы научиться этому искусству, ему надо было, подобно цирковому акробату, посвятить всю жизнь одним лишь техническим упражнениям, благодаря чему духовная сторона постепенно атрофировалась, уступая место наивному и примитивному тщеславию.

С любопытством посмотрев на него, Монтэгю отошел. Его внимание привлекли сидевшие в концертном зале гости, которые болтали и смеялись без всякого стеснения в продолжение всего концерта. Потом он перешел в бильярдную, где шла ожесточенная борьба между Билли Прайс и Чоунси Винэблом, а оттуда—в курительную, где толстый маленький майор, собрав вокруг себя молодежь, затеял игру в «Клондайк». Это была безумно азартная и рискованная игра, тем более что играли без «лимита»; игроки были молчаливы и бесстрастны, зато собравшиеся вокруг зрители следили за ними с самым напряженным вниманием.

На следующее утро Чарли Картер увез в своем автомобиле Элис и Оливера с Бетти на прогулку; а Монтэгю остался, чтобы испытать скаковых лошадей Хэвенса. В понедельник в Нью-Йорке открывалась выставка лошадей, и в ожидании этого события в обществе чувствовалось скрытое возбуждение. Миссис Кэролайн Смит, прелестная молодая вдова, пожелавшая сопровождать Монтэгю на прогулке, рассказала ему все и об этой выставке и о тех, кто будет в ней участвовать.

А днем майор Винэбл повел его осматривать сады и парки, и он, конечно, узнал от майора, каких огромных денег все это стоило. Но по сравнению с тем, что предстало его взору, цифры не производили впечатления. Холмы, склоны, необъятные зеленеющие долины и цветущие сады, среди которых сверкал белоснежный мрамор фонтанов, лестниц и статуй. Широкая итальянская аллея с эспланадами вела к электрическому фонтану. Посреди бассейна шириной в шестьдесят футов возвышалась бронзовая колесница с мраморными конями. За бассейном виднелись висячие сады с вывезенным с юга Франции фонтаном, дальше шла греческая колоннада с мраморными скамейками, вазами и другими шедеврами искусства.

Затем осмотрели конюшни и огромное здание в стиле Возрождения с великолепно оборудованным театром.

Рядом помещалась образцовая ферма с молочным хозяйством, за нею лужайки для игры в поло и детский манеж, а дальше шли псарни, голубятни, оранжереи и олений заповедник; недоставало только медвежьих берлог и зверинца.

На обратном пути, когда они проходили мимо казино, раздался мелодичный бой башенных часов, отбивавших каждые четверть часа. Монтэгю остановился и взглянул наверх.

Он не мог отвести изумленных глаз. Крыша здания состояла из множества фронтонов в стиле королевы Анны, а среди них возвышалась восьмиугольная массивная башня в духе английской архитектуры XII века; она была разукрашена белыми лепными гирляндами и кистями, вроде тех, какие бывают на тяжелых плюшевых занавесях. А над всем этим высился купол турецкой мечети. На вершине купола было сооружение, похожее на голубятню, от которого тянулся вверх тонкий шпиль сельской методистской церкви, увенчанной статуей Дианы.

– Что это вы разглядываете?—спросил майор.

– Да ничего, так просто,– ответил Монтэгю, и они пошли дальше.

– Скажите, не было ли в семье Хэвенсов душевнобольных?

– Не знаю,– ответил несколько озадаченный майор,– говорят, что старик страдал бессонницей и по ночам бродил в одиночестве по парку. Видно, что-нибудь да было у него на совести.

И пока шли дальше, майор продолжал свою нескончаемую вереницу сплетен. Личным секретарем у Хэвенса был один старый нью-йоркский коммерсант – человек высокого роста и весьма внушительной внешности, Хэвенса вечно преследовал страх, что его убьют; поэтому во время путешествий он и его секретарь менялись для вида ролями.

Невозможно было без смеха слушать о том, как он вместо Хэвенса принимал посетителей и на него были обращены все взоры, в то время как маленький, невзрачный Хэвенс суетился, стараясь получше сыграть роль секретаря. А однажды в контору Хэвенса вошел довольно дикого вида субъект с каким-то свертком в руках и стал срывать с него обертку. Когда из-под бумаги блеснул металл, Хэвенс и его секретарь ничком бросились на пол. Однако никакого взрыва не последовало, они отважились взглянуть наверх и увидели изумленное лицо незнакомца, который, наклонившись через барьер, с любопытством их разглядывал. Он держал в руках металлическую маслобойку собственного изобретения, на которую рассчитывал с помощью Хэвенса найти покупателей.

Монтэгю не отказался бы пробыть здесь вместо двух дней еще одну-две недели. Его заинтересовала здешняя жизнь и обитатели замка; все, кого он встречал, занимали видное положение в светском обществе, а некоторые и в деловом мире, и трудно было представить себе лучшую возможность их изучить.

Монтэгю осмотрительно и не спеша обдумывал дальнейший план действий. Принимая участие в играх, слушая сплетни и болтая, он ни на минуту не упускал из вида своей настоящей цели– завоевать место в деловом мире. И он выискивал людей, которые могли бы дать ему представление об этой стороне нью-йоркской жизни. Поэтому, когда миссис Смит заметила, между прочим, что среди гостей находится Вэндэм – руководитель одной из крупнейших страховых компаний, его это очень заинтересовало. «Фредди» Вэндэм, как называла его эта леди, имел большой вес в финансовом мире; и Монтэгю решил, что знакомство с ним будет определенным сдвигом в осуществлении его планов.

Первоклассные стрелки, игроки в поло и знатоки лошадей, умеющие править запряженной четверкой, все это прекрасно, но ему необходимо позаботиться и о своем заработке. Он начинал уже опасаться, что это не так-то просто, поэтому страшно обрадовался, когда случай неожиданно столкнул его с Вэндэмом и Зигфрид Харвей их познакомил. Тут Монтэгю пришлось испытать потрясение, самое сильное за время пребывания в столице.

Фредди Вэндэм интересовался выставкой лошадей; он сам представил на эту выставку несколько превосходных экспонатов из своих конюшен, и не было ничего удивительного, что с Монтэгю он разговаривал преимущественно о лошадях. Монтэгю обратил внимание не на это.

Его манеры, весь его облик поразили Монтэгю. Вэндэм оказался модным светским щеголем с утрированными и жеманными минерами денди, как его изображают в юмористических журналах. На нем был фатовской, бросающийся в глаза костюм, в руках он вертел тросточку, волосы были причесаны и завиты в стиле помпадур, шелковистые усы и бородка аккуратно подстрижены и заострены на концах, и он то и дело подкручивал их. Речь он пересыпал французскими фразами, и в каждом его слове было преклонение перед французским; Вэндэм воспитывался за границей и от души презирал все американское, даже свои деловые письма он диктовал по-французски, предоставляя стенографистке переводить их на английский язык. На его рубашках были вышиты фиалки, и надушены они были фиалками, а когда он ехал в экипаже, то и головы лошадей украшались фиалками, чтобы он все время мог вдыхать их аромат.

По адресу Фредди Вэндзма ходила довольно ядовитая поговорка: говорили, что, если бы ему прибавить хоть немного мозгов, он вполне сошел бы за полоумного. Глядя на его ужимки, слушая его бессвязную болтовню, Монтэгю был в полной растерянности, почти в отчаянии. Наконец он поднялся и вышел, унося с собою более отчетливое представление об ожидающих его трудностях.