Текст книги "Джунгли"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Глава VIII

Но даже эта страшная зима не погубила ростка надежды в их сердцах. Как раз тогда в жизни Марии произошло великое событие.

Жертвою пал Тамошус Кушлейка, скрипач. Все смеялись над ними, потому что Тамошус был мал и хрупок и Мария могла бы унести его подмышкой. Но, быть может, именно этим она его и пленила; он был потрясен избытком ее энергии. В тот первый свадебный вечер Тамошус не мог отвести от нее глаз, а когда позднее он понял, что у Марии сердце ребенка, то перестал бояться ее голоса и стремительности и начал по воскресеньям приходить к ней в гости. Принимать его Мария могла только на кухне, где собиралась вся семья, и Тамошус сидел, положив шляпу на колени; изредка он вставлял несколько слов и при этом заливался краской. В конце концов Юргис сердечно хлопал его по спине и восклицал: «А ну-ка, братец, сыграй нам!» Тогда лицо Тамошуса светлело, он вытаскивал скрипку, пристраивал ее под подбородком и начинал играть. И тут сердце его разгоралось, он мог, наконец, излить свои чувства и, забыв все приличия, не отрываясь смотрел на Марию, пока та не вспыхивала и не опускала глаз. Устоять против музыки Тамошуса было невозможно, она покоряла даже детей, а по щекам тети Эльжбеты катились слезы. Какое это было огромное счастье – проникнуть в сердце гения и разделить восторги и муки его сокровенной жизни!

От этой дружбы Мария получала и другие, более существенные выгоды. Люди хорошо платили Тамошусу, когда он играл на семейных торжествах; кроме того, он был желанным гостем на всех вечеринках и праздниках, потому что по своей доброте обязательно приходил со скрипкой, а уж если он приносил ее, то всегда можно было упросить его сыграть, чтобы молодежь потанцевала. Однажды он собрался с духом и пригласил Марию на такую вечеринку. К его восторгу, она приняла приглашение, и больше он уже никогда не ходил без нее, а если вечер устраивали его друзья, то он прихватывал всю семью. Мария всегда приносила полные карманы пирогов и бутербродов и рассказывала о вкусных вещах, которыми ей удалось полакомиться. Но на вечеринках ей приходилось почти все время сидеть – танцевать она могла только с женщинами или стариками. Тамошус был человек горячий, неистово ревнивый, и стоило какому-нибудь отважному холостяку обнять пышный стан Марии, как оркестр немедленно начинал фальшивить.

Для девушки, которая всю неделю трудилась не покладая рук, предвкушение такого развлечения, как эти субботние вечера, было большой радостью. Им всем слишком тяжело жилось, их слишком замучила работа, чтобы они могли приобрести много знакомых. В Мясном городке, как правило, – люди знают только ближайших соседей и товарищей по работе, так что город как бы распадается на мириады деревушек. Но теперь один из членов семьи получил, так сказать, возможность путешествовать и расширять свой кругозор. Каждую неделю семья обсуждала своих новых знакомых: как такая-то была одета, где она работает, сколько зарабатывает и в кого влюблена; и как такой-то мужчина бросил свою девушку, и как она поскандалила с другой девушкой, и что между ними произошло, и как другой мужчина побил свою жену, пропил весь ее заработок и даже заложил платье. Иные презрительно назовут такие разговоры сплетнями, но ведь люди могут говорить только о том, что знают.

В одну субботнюю ночь, когда они возвращались со свадьбы, Тамошус набрался храбрости и, положив футляр со скрипкой на землю, объяснился в любви, после чего Мария немедленно заключила его в объятия. На следующий день она рассказала обо всем домашним и чуть не плакала от счастья, потому что, говорила она, Тамошус замечательный человек. С тех пор ему уже не приходилось ухаживать за ней при помощи скрипки, и они часами просиживали на кухне, блаженно обнявшись; по молчаливому уговору остальные члены семьи не замечали, что происходит в том углу.

Они собирались пожениться весной, привести в порядок мансарду и поселиться там. Тамошус хорошо зарабатывал, семья понемногу выплачивала Марии свой долг, и у нее скоро должно было скопиться достаточно денег, чтобы устроить собственный домашний очаг. Правда, из-за своего нелепого мягкосердечия она каждую неделю упрямо тратила значительную часть своего заработка на вещи, в которых нуждалась семья. Мария стала теперь настоящей богачкой, потому что сделалась опытной окрасчицей и получала по четырнадцать центов за каждые сто десять банок, а она могла окрашивать но две штуки в минуту. Она чувствовала себя, так сказать, хозяйкой своей судьбы, и все вокруг звенело от ее бурных восторгов.

Однако друзья покачивали головой и советовали ей не торопиться; нельзя рассчитывать, что все будет идти так гладко, беда вечно подстерегает человека. Но Мария была глуха к предостережениям и продолжала строить планы, мечтая о всех сокровищах, которые она добудет для своего гнездышка, и поэтому, когда наступила катастрофа, на ее отчаяние было больно смотреть.

Ее фабрика закрылась! Мария ждала этого не больше чем конца света, – огромное предприятие казалось ей сродни планетам и временам года. И вот оно закрылось! Ей ничего не объяснили, не предупредили даже за день – просто однажды в субботу она увидела объявление, извещавшее о том, что все рабочие вечером получат расчет и что фабрика откроется вновь не раньше, чем через месяц. И это было все: Мария лишилась места.

Кончился предпраздничный наплыв работы, – отвечали подруги на расспросы Марии. После этого всегда наступает застой. Может быть, фабрика скоро начнет работать с половинным рабочим днем, но наверное ничего сказать нельзя – случалось, что она простаивала до самого лета. Пока надежды мало; грузчики, работающие на складах, рассказывают, что банок там до самого потолка и если бы фабрика проработала еще с неделю, фирме некуда было бы их девать. Уже сокращено три четверти грузчиков, а это самый плохой признак, – значит, нет заказов. Вообще вся работа по окраске банок – сплошное надувательство, говорили работницы. Сходишь с ума от того, что зарабатываешь двенадцать – четырнадцать долларов в неделю, а тратишь только половину; но вторую половину придется потратить, чтобы свести концы с концами, пока нет работы, и оказывается, что ты зарабатывала вдвое меньше, чем думала.

* * *

Мария вернулась домой, и так как она относилась к числу людей, которые не умеют сидеть сложа руки, то прежде всего устроила генеральную уборку, а потом отправилась искать по Мясному городку работу на время вынужденного безделья. Но почти все консервные фабрики закрылись, все девушки искали работы, и, разумеется, Марии ничего найти не удалось. Тогда она начала обходить лавки и пивные, а когда и здесь ничего не вышло, отправилась даже в районы, расположенные возле озера, где в больших дворцах жили богатые люди, в поисках работы, которую могла бы делать женщина, не понимающая по-английски.

Кризис, выбросивший Марию на улицу, коснулся и тех, кто работал в убойных, но сказался он на них иначе. Только теперь Юргис начал по-настоящему понимать, почему рабочие так озлоблены. Мясные короли не увольняли их и не закрывали своих предприятий, как владельцы консервных фабрик, но простои на бойнях все увеличивались. Хозяева всегда требовали, чтобы люди являлись ровно к семи часам утра, хотя до тех пор, пока не начинали заключаться торговые сделки и не поступал первый скот, делать было нечего. Обычно приходилось ждать до десяти – одиннадцати часов, и это уже было достаточно плохо; но сейчас, в период застоя, случалось, что работы не было почти до самого вечера. И рабочие слонялись по убойной, где термометр подчас показывал двадцать градусов ниже нуля! Утром они бегали и боролись друг с другом, чтобы согреться, но к концу дня у них уже не было сил сопротивляться холоду, и, когда, наконец, пригоняли скот, они успевали до того окоченеть, что каждое движение причиняло мучительную боль. И тогда вдруг все оживало, и начиналось безжалостное «пришпоривание»!

Бывали недели, когда Юргис работал по два часа в день, а это означало только тридцать пять центов. Выпадали и такие дни, когда он работал не больше получаса, а иногда не работал совсем. В среднем же в день выходило шесть рабочих часов, то есть шесть долларов в неделю; но эти шесть часов люди работали после того, как до часу, а то и до трех или четырех часов дня просиживали без дела. Вдруг к вечеру появлялась целая партия скота, а пока не кончилась разделка последней туши, уйти домой было нельзя; работать нередко приходилось при электричестве до девяти-десяти часов или даже до часу ночи, без передышки на ужин. Люди целиком зависели от скота. Бывало, что покупатели выжидали понижения цен и, заставив поставщиков думать, что сегодня не собираются ничего покупать, ставили потом свои условия. Почему-то цены на корм для скота были на бойнях гораздо выше рыночных, – а привозить свой собственный корм скотопромышленникам не разрешалось. Кроме того, часть вагонов прибывала иногда с опозданием, потому что на железных дорогах случались заносы; тогда мясопромышленники покупали скот тут же ночью, чтобы выгадать в цене, и в действие вступало железное правило: весь скот должен быть зарезан в день покупки. Протестовать было бесполезно: рабочие посылали к мясным королям делегацию за делегацией, но ответ был всегда один – таково правило, и они отнюдь не намерены его отменять. Даже в сочельник Юргис работал до часу ночи, а в первый день рождества он явился в убойную к семи часам утра.

Это было плохо, но случались вещи и похуже. Рабочему платили не за всю его тяжелую работу, а только за часть ее. Когда-то Юргис смеялся над теми, кто говорил о надувательстве, которым занимаются большие концерны, теперь же он сам мог оценить горькую иронию того факта, что именно могущество этих концернов позволяло им безнаказанно обманывать людей. На бойнях существовало правило, что с человека, опоздавшего хотя бы на минуту, удерживают часовой заработок: это было весьма выгодно хозяевам, так как рабочий все равно отрабатывал этот час; стоять сложа руки ему не позволялось. С другой стороны, если он приходил раньше времени, ему за это не платили, хотя нередко мастера приказывали начинать работу за десять – пятнадцать минут до гудка. То же было и в конце дня: за неполный час рабочим не платили. Человек мог проработать пятьдесят минут, но, если работы не хватало на полный час, ему это время вовсе не оплачивали. Поэтому конец дня был своеобразной лотереей, войной, которая велась почти открыто между мастерами и рабочими, причем первые старались ускорить темп работы, а вторые – замедлить его. Юргис негодовал на мастеров, но в действительности они не всегда были виноваты, потому что их тоже держали в постоянном страхе перед увольнением, и если кому-нибудь из них грозила опасность не выполнить норму, то проще всего было заставить людей работать «на храм божий»! Такова была ходившая среди рабочих злобная острота, которой Юргис сперва не понимал. Старый Джонс жертвовал деньги на миссии и другие религиозные учреждения, поэтому, когда рабочим приходилось делать что-нибудь особенно бесчестное, они подмигивали друг другу и говорили: «Работаем на храм божий!»

Под влиянием всего этого Юргиса перестали удивлять разговоры о том, что рабочим необходимо бороться за свои права. Он сам готов был вступить в борьбу, и когда ирландец – делегат союза подсобных рабочих мясной промышленности – снова пришел к нему, Юргис встретил его уже совсем по-другому. Мысль о том, что, объединившись, рабочие могут выступить против мясных королей и победить их, показалась ему просто замечательной. Он удивился, как до нее додумались, и когда узнал, что эта идея очень распространена среди американских рабочих, то впервые начал постигать смысл слов «свободная страна». Делегат объяснил ему, как важно, чтобы в союзе состояли и боролись все трудящиеся, и тогда Юргис согласился внести и свою долю. Не прошло и месяца, как все работавшие члены семьи обзавелись карточками союза и гордо щеголяли союзными значками. Почти целую неделю они были вне себя от радости, считая, что, раз их приняли в союз, значит, пришел конец всем бедам.

Но через десять дней после вступления Марии в союз, когда ее фабрика закрылась, они совершенно растерялись и никак не могли взять в толк, почему союз не предотвратил этого удара. На первом же собрании Мария встала и произнесла речь. Собрание было посвящено текущим вопросам и велось на английском языке. Но Марию это нисколько не смутило; она высказала все, что в ней накипело, не обращая внимания ни на стук председательского молотка, ни на шум и движение в зале. Ее беспокоила не только собственная беда, но и сознание несправедливости всего происшедшего, и она изложила свое мнение и о мясопромышленниках и о стране, где могут происходить подобные безобразия. Когда, наконец, она села, обмахиваясь платком, стены зала все еще дрожали от раскатов ее зычного голоса, но собравшиеся быстро оправились и перешли к обсуждению вопроса о выборе секретаря для ведения протоколов.

С Юргисом, когда он впервые попал на собрание союза, тоже произошло приключение, хотя он его отнюдь не ждал. Отправляясь туда, он предполагал незаметно пробраться в какой-нибудь угол и наблюдать за происходящим, но вскоре именно его внимательный и сосредоточенный вид навлек на него беду. Томми Финнеган, машинист подъемника, маленький ирландец с большими неподвижными глазами и отсутствующим выражением лица, был полупомешан. Когда-то, в далеком прошлом, с ним что-то стряслось, и тяжесть пережитого постоянно довлела над ним. Всю остальную часть своей жизни он пытался рассказать об этом другим. Разговаривая, он хватал свою жертву за пуговицу и вплотную приближал к ней лицо, что было крайне неприятно из-за его гнилых зубов. Последнее обстоятельство мало смущало Юргиса, но он сильно испугался. Коньком Тома Финнегана было проявление потусторонних духовных сил, и он желал знать, размышлял ли Юргис над тем, что представление о предметах на основании их сущих подобий может оказаться совершенно несоответственным при переходе в другое измерение.

– Необычайные тайны заложены в развитии многих явлений. – Тут мистер Финнеган доверительно заговорил о некоторых своих открытиях. – Имели ли вы дело с духами? – спросил он.

Юргис покачал головой.

– Ничего, ничего, – продолжал Томас, – они все-таки могут иметь влияние на вас. Я наверняка знаю, что они находятся в окружающей нас среде, и те, которые ближе всех, обладают наибольшей силой воздействия. В молодости я был удостоен знакомства с духами, – и мистер Финнеган начал развивать свою философскую систему, между тем как у Юргиса от сильного волнения и растерянности на лбу выступили капли пота. Наконец, кто-то заметил его затруднительное положение и пришел к нему на выручку; однако Юргис не сразу нашел человека, который объяснил ему, что все это значит, и поэтому весь вечер Юргис ходил по залу, боясь, как бы маленький чудак ирландец снова не загнал бы его в угол.

Все же Юргис не пропускал ни одного собрания. К этому времени он уже немного понимал по-английски, а, кроме того, друзья кое-что переводили ему. Собрания нередко бывали весьма бурными – случалось, что говорили сразу пять ораторов, каждый на своем диалекте; но все они были отчаянно серьезны, и Юргис тоже был серьезен, так как понимал, что идет бой и что он один из участников этого боя. С того дня, как у него открылись глаза на окружающий мир, он поклялся доверять только своим домашним, но тут, на собраниях, он нашел союзников и товарищей по несчастью. Спасти их могло только единение, и борьба превращалась в своеобразный крестовый поход. Юргис ходил в церковь, потому что так было заведено, однако он не был религиозен, предоставляя это женщинам. Но теперь он обрел новую религию, которая волновала и трогала его до глубины души, и начал проповедовать ее со страстным рвением новообращенного. Многие литовцы не хотели вступать в союз, и он увещевал их, стараясь показать им истинный путь. Иногда они упрямо отказывались видеть его, а Юргис, увы, не всегда был терпелив! Он забывал, что сам прозрел совсем недавно, как забывали это все крестоносцы, начиная с самых первых, которые отправлялись распространять слово братской любви силой оружия.

Глава IX

Одним из первых следствий того, что Юргис «открыл» союз, было его желание научиться английскому языку. Ему хотелось понимать, что происходит на собраниях, хотелось самому принимать в них участие. Поэтому он начал прислушиваться к разговорам и запоминать слова. Кое-чему его научили дети, посещавшие школу и быстро усваивавшие язык, а кроме того, один приятель одолжил ему книжечку с английскими словами, и Онна читала ее вслух по вечерам. Потом Юргису стало досадно, что он сам не умеет читать, и к концу зимы, узнав о существовании вечерней бесплатной школы, он записался в нее. И каждый вечер, если только работа на бойнях кончалась не слишком поздно, он шел в школу, шел, даже если до конца занятий оставалось не больше получаса. Там его учили читать и говорить по-английски и научили бы еще многому, будь у Юргиса больше свободного времени.

Под влиянием союза в нем произошла и другая перемена: он начал интересоваться страной, в которой жил. Впервые он понял, что такое демократия. Союз был прообразом маленького государства, крошечной республики; все принимали участие в его делах, и каждому было что сказать о них. Другими словами, в союзе Юргис научился рассуждать о политике. В тех местах, откуда он приехал, о политике не рассуждали. В России правительство казалось людям стихийным бедствием, чем-то вроде грозы или града. «Пригнись, братец, пригнись, – шептали умудренные опытом старики крестьяне, – авось и пронесет мимо!» Юргис приехал в Америку, думая, что и в новой стране царят те же порядки. Он слышал разговоры о том, что Америка – свободная страна, но что это значило? В Америке, как и в России, все принадлежало богачам, а если человек оставался без работы, его точно так же мучил голод.

Юргис не проработал у Брауна и трех недель, когда однажды в обеденный перерыв к нему подошел человек, служивший ночным сторожем, и спросил, не хочет ли он натурализоваться и получить американское гражданство? Юргис не понял, что это значит, но сторож объяснил ему выгоды натурализации. Во-первых, это не стоит ни гроша и он получит свободные полдня, к тому же оплаченные; затем, во время выборов он сможет голосовать, а это тоже дает кое-что. Разумеется, Юргис с радостью согласился, сторож поговорил с мастером, и тот отпустил Юргиса на весь остаток дня. Когда позже Юргису понадобился свободный день для свадьбы, он получил отказ, а тут ему дали свободный, да еще оплаченный день! Одному богу известно, как могло совершиться подобное чудо! Удивленный, он последовал за сторожем, который, собрав еще несколько новичков-иммигрантов – поляков, литовцев, словаков, – вывел их на улицу к большому, запряженному четверкой фургону, где уже сидело двадцать человек. Это был прекрасный случай посмотреть город, и они отлично провели время и выпили немало пива, которым их угощали прямо в фургоне. Они поехали в центр города, остановились перед внушительным гранитным зданием и беседовали там с чиновником, у которого уже были заготовлены все бумаги – оставалось только проставить фамилии. И вот каждый произнес присягу, в которой не понимал ни слова, получил красиво разрисованную бумагу с большой красивой печатью и гербом Соединенных Штатов и услышал, что теперь он – гражданин республики и равен «самому президенту».

Месяца два спустя сторож снова встретил Юргиса и объяснил ему, куда надо пойти, чтобы его «внесли в списки». А когда настал день выборов, на бойнях повсюду расклеили объявления, гласившие, что желающие голосовать могут не являться на работу до десяти часов утра, и тот же ночной сторож повел Юргиса и остальных своих подопечных в заднюю комнату какой-то пивной и показал им, где и как отмечать избирательный бюллетень, а затем дал по два доллара каждому и повел на избирательный пункт. Там специальный полисмен следил за тем, чтобы все они правильно голосовали. Юргис страшно гордился своей удачей, пока не пришел домой и не узнал, что Ионас отвел в сторону своего проводника и предложил ему за четыре доллара проголосовать три раза, каковое предложение и было принято.

А теперь в союзе Юргис встретил людей, которые объяснили ему эту загадочную историю. Он узнал, что в отличие от России Америка – страна демократическая: чиновники, которые управляют Америкой и снимают все сливки, должны сперва быть избраны на свои должности, и любители теплых местечек делятся на две группы; они называются политическими партиями, и выигрывает та, которая может купить больше голосов. Порою избирательная борьба принимает острый характер, и тогда бедняк становится важной персоной. На бойнях это бывает только во время выборов в федеральные органы или в органы самоуправления штата – на местных выборах верх всегда одерживают демократы. Поэтому хозяин округа – местный «босс» демократической партии, маленький ирландец по имени Майк Скэлли. Скэлли – видный деятель этой партии и, по слухам, командует даже мэром города; он хвастался, что держит все бойни у себя в кармане. Этот Скэлли чудовищно богат и принимает участие во всех крупных махинациях, которые устраиваются в округе. Например, городская свалка, которую Юргис и Онна видели в день приезда, принадлежит Скэлли. И не только свалка, но и кирпичный завод; сперва он накопал глины для кирпичей, затем заставил городские власти возить туда отбросы, чтобы засыпать яму, а потом построил там дома для продажи. И кирпичи он продает городу по тем ценам, которые сам назначает, а город вывозит их в собственных фургонах. Скэлли принадлежит вторая, соседняя яма со стоячей водой; именно он додумался скалывать лед и продавать его. Больше того, если люди не врут, он не платит никаких налогов за воду, а ледник выстроил из леса, принадлежащего городу, и тоже ничего не заплатил. Это пронюхали газеты, и получился большой скандал; но Скэлли нанял кого-то, кто принял всю вину на себя, а затем удрал за границу. Говорили еще, что печь для обжига кирпичей он построил почти за счет города и что рабочие, выкладывавшие ее, оплачивались муниципальными властями. Однако выжать эти сведения из людей было нелегко, потому что их это не касалось, а ссориться с Майком Скэлли никто не хотел.

По записке с его подписью всегда можно было получить место на бойнях, а кроме того, он сам давал работу немалому числу людей, установил у себя восьмичасовой рабочий день и хорошо платил. Поэтому друзей у него было хоть отбавляй, и он всех их объединил в. Лигу Боевого Клича. Здание клуба Лиги возвышалось возле самых боен. Более просторного и шикарного клуба не было во всем Чикаго. Там устраивались кулачные, петушиные и даже собачьи бои. Все местные полисмены принадлежали к Лиге и, вместо того чтобы запрещать эти состязания, продавали на них билеты. Ночной сторож, предложивший Юргису натурализоваться, был один из «индейцев», как прозвали членов Лиги. В день выборов сотни их бродили по городу с пачками денег в кармане и бесплатно угощали избирателей во всех пивных. По слухам, владельцы пивных сами вынуждены были становиться «индейцами» и бесплатно обслуживать тех, кто был нужен Скэлли, иначе им не позволяли торговать по воскресным дням и устраивать азартные игры. Точно так же Скэлли прибрал к рукам пожарное управление и многие выгодные городские должности в округе боен. Он застраивал целый квартал на Эшленд-авеню жилыми домами, и человеку, который надзирал за постройкой, платили, как инспектору городской канализации. Инспектор городского водопровода умер и был похоронен больше года назад, но кто-то до сих пор получал его жалованье. Владелец буфета в кафе «Боевой Клич» был инспектором по содержанию улиц, и разве не мог он отравить жизнь всякому торговцу, который не поладил бы со Скэлли?

Его боялись даже мясные короли – так по крайней мере говорили рабочие. Этим разговорам охотно верили, потому что Скэлли считался защитником простых людей, чем и хвастался в дни выборов. Мясопромышленникам нужен был мост на Эшленд-авеню, но они не могли добиться его постройки, пока не повидались со Скэлли. То же самое было с Пузырчатой речкой: городские власти грозили заставить владельцев боем перекрыть ее, но в дело вмешался Скэлли. Пузырчатая речка – это рукав реки Чикаго, образующий южную границу боен. Он принимает в себя все сточные воды множества консервных заводов, раскинувшихся на целую квадратную милю, так что по существу Пузырчатая речка представляет собой огромную открытую клоаку, шириной от ста до двухсот футов. В узкой длинной заводи грязь застаивается на веки вечные. Жир и химические вещества, скапливающиеся в Пузырчатой речке, претерпевают там самые удивительные превращения, чем и объясняется ее название: она постоянно бурлит, словно в ее глубине рыщут огромные рыбы или резвятся гигантские чудовища. Пузыри углекислого газа поднимаются на поверхность и лопаются, образуя круги диаметром в два-три фута. Кое-где жир и грязь застыли, и речка кажется потоком лавы; по ней в поисках пищи бродят куры, и не раз неосторожный пешеход, пытавшийся перейти на другую сторону, проваливался с головой в зловонный ил. Мясопромышленники не обращали внимания на Пузырчатую речку; по временам поверхность ее вспыхивала, разгорался страшный пожар, и, чтобы потушить его, приходилось вызывать пожарных. Но однажды неизвестно откуда появился предприимчивый делец, который стал грузить баржи этой грязью, чтобы потом вытопить из нее жир. Тогда мясные короли спохватились, судебным порядком запретили этому человеку копаться в Пузырчатой речке, а затем сами стали собирать грязь. На берегах Пузырчатой речки слоями лежит бычья шерсть, и ее тоже собирают и пускают в очистку.

Если верить людским толкам, на бойнях происходили еще более удивительные вещи. Мясные короли прокладывали тайные водопроводные магистрали, обкрадывая город на миллиарды галлонов воды. Газеты поднимали неистовый шум вокруг этого безобразия, однажды даже началось расследование, и тайные трубы действительно были обнаружены, но никто не подвергся наказанию и все осталось по-прежнему. Более того, на бойнях полным ходом шла обработка непригодного в пищу мяса, сопровождавшаяся бесконечными ужасами. Жители Чикаго видели правительственных инспекторов в Мясном городке и считали, что их присутствие там гарантирует доброкачественность мяса. Они не понимали, что все сто шестьдесят три инспектора были назначены по указанию самих мясопромышленников и что правительство Соединенных Штатов платило им только за то, чтобы они не пропускали негодное мясо за пределы штата Иллинойс. На большее их полномочия не простирались, А проверка мяса, предназначенного для продажи в городе и штате, была целиком предоставлена трем ставленникам местной политической клики[18]18
  «Правила осмотра убойного скота и мясных продуктов». Министерство земледелия Соединенных Штатов Америки, отдел мясной промышленности, постановление помер 125.
  Раздел 1. Владельцы всех боен, мясных, консервных и прочих предприятий, занятых убоем рогатого скота, овец и свиней или переработкой мясных продуктов, предназначенных для вывоза в другие штаты или за границу, обязаны предварительно представлять вышеозначенных животных и изготовляемые из них продукты на осмотр уполномоченным отдела сельского хозяйства.
  Раздел 15. Признанный негодным и забракованный скот должен быть немедленно изъят владельцами из общих загонов, в которых содержится подвергшийся осмотру и признанный здоровым и пригодным в пищу скот, и с ним должно быть поступлено в соответствии с законами, правилами и распоряжениями того штата или города, в котором находится вышеозначенный, признанный негодным и забракованный скот…
  Раздел 25. Туши свиней, предназначенных для вывоза в страны, где требуется микроскопическое исследование на трихины, должны быть подвергнуты таковому исследованию. Микроскопическому исследованию подлежат только туши свиней, предназначенных для вывоза за границу; туши свиней, подлежащих вывозу в другие штаты, такому исследованию не подлежат.


[Закрыть]. Как-то один из них, врач по профессии, обнаружил, что говяжьи туши, забракованные правительственными инспекторами как туберкулезные, а следовательно, содержащие смертоносные птомаины, сваливают на открытую платформу и отправляют в город для продажи. Он вздумал настаивать на том, чтобы в эти туши впрыскивали керосин, и на той же неделе получил приказ подать в отставку! Мясные короли, до глубины души возмущенные этим дерзким требованием, не ограничились увольнением врача и заставили мэра вообще уничтожить весь отдел инспекции, так что с тех пор не было даже видимости контроля над их грязными делами. Ходили слухи, что за одних только туберкулезных быков владельцы боен каждую неделю выплачивали взятки на сумму в две тысячи долларов; столько же платили они за издохших в дороге от холеры свиней, туши которых ежедневно грузили в закрытые вагоны и отправляли в город Глоб, штат Индиана, где из них вытапливали сало «высшего» качества.

Юргис понемногу узнавал об этих страшных делах, разговаривая с теми рабочими, которые были обязаны ими заниматься. Стоило вам встретить человека с другого предприятия, и вы обязательно слышали о каких-нибудь новых мошенничествах и преступлениях. Например, мясник-литовец с фабрики, где работала Мария и где скот резали специально для производства консервов, так рассказывал о животных, которые попадали к нему, что его описания были бы вполне достойны Данте или Золя! По-видимому, вся страна была сплетена сетью агентств, которые выискивали старый, покалеченный или больной скот. Попадались животные, которых кормили «солодом» – отходом пивоварения. Рабочие называли их «паршой», потому что они были покрыты нарывами. Резать их было омерзительно – когда рабочий вонзал нож в тушу, нарывы прорывались и в лицо брызгал зловонный гной. А когда рукава и руки залиты кровью, попробуйте утереть лицо или протереть глаза! Вот из такого-то мяса и получалась «ароматная говядина», которая во время войны[19]19
  Испано-американская война 1898 года. (Прим. ред.)


[Закрыть] отправила на тот свет куда больше американских солдат, чем все испанские пули! К тому же армейские консервы долгие годы пролежали на складах и были отнюдь не первой свежести.

Однажды в субботний вечер Юргис сидел у кухонной печки, покуривая трубку и разговаривая с приятелем Ионаса, стариком, который работал в консервном цехе у Дэрхема. И тут Юргис узнал кое-что о знаменитых и несравненных дэрхемовских консервах, ставших чуть ли не национальной гордостью. Дэрхемовские рабочие были поистине алхимиками: фирма рекламировала «грибной соус», а те, кто делал его, в глаза не видели грибов; фирма рекламировала «рагу из цыплят», а похоже это блюдо было на подаваемый в пансионах куриный бульон, через который, как писали юмористические журналы, курица действительно прошла, но только и калошах. «Кто знает, может, они владеют секретом изготовления цыплят химическим способом?» – сказал собеседник Юргиса. В «рагу из цыплят» входили и требуха, и свиной жир, и говяжий почечный жир, и бычьи сердца, и, наконец, обрезки телятины, когда они бывали. Все это выпускалось под различными названиями и продавалось по различным цепам, но ингредиенты были одни и те же. В продажу, кроме этих консервов, поступали еще и «консервированная дичь», и «консервированная тетерка», и «консервированная ветчина», и «ветчина с приправой» – «ветчина с отравой», как называли ее рабочие. «Ветчина с отравой» делалась из обрезков копченой говядины, слишком мелких для машинной обработки; из требухи, химически окрашенной, чтобы скрыть ее белый цвет; из отходов окороков и говядины; из нечищенного картофеля и, наконец, из бычьей гортани, остающейся после того, как срезан язык. Эта оригинальная смесь перемалывалась и сдабривалась специями, которые одни могли придать ей хоть какой-нибудь вкус. Тому, кто сумел бы придумать новую подделку, Дэрхем заплатил бы неплохо, – продолжал собеседник Юргиса. Но что можно было придумать там, где столько ловкачей годами ломали над этим головы; где люди радовались туберкулезу у откармливаемых животных, потому что туберкулезный скот быстрее жиреет; где со всего континента скупали старое, прогорклое масло, залежавшееся в бакалейных лавках, и «окисляли» его при помощи сжатого воздуха, чтобы уничтожить запах, а потом вновь сбивали, смешав предварительно со снятым молоком, и брусками продавали покупателям! Года два назад на бойнях открыто резали лошадей, якобы для производства удобрений, но после длительной шумихи газетам все-таки удалось доказать публике, что конина шла на консервы. Теперь убой лошадей в Мясном городке запрещен законом, и закон этот соблюдается, – во всяком случае пока. Зато вы ежедневно можете видеть в овечьем стаде остророгих и косматых животных, но подите заставьте публику поверить, что немалая часть тех консервов, которые она считает ягнятиной пли бараниной, на самом деле просто-напросто козлятина!