Текст книги "Джунгли"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

* * *

Так Юргис еще две педели боролся с демоном отчаяния. Раз ему удалось полдня поработать на погрузке, в другой раз он помог старушке нести чемодан и получил четверть доллара. Эти деньги дали ему возможность, во-первых, иногда платить за койку в ночлежном доме, без чего он мог бы замерзнуть насмерть, а во-вторых, покупать по утрам газету и отправляться на поиски работы, когда его соперники только еще ждали, не бросит ли кто-нибудь прочитанный газетный лист. Впрочем, последнее преимущество было не очень велико, потому что газетные объявления заставляли его только попусту тратить драгоценное время и силы на бесплодные странствования по городу. Добрая половина этих объявлений были «фальшивками»; их давали предприимчивые дельцы, которые наживались на невежестве и беспомощности безработных. И если Юргис терял только время, то лишь потому, что больше терять ему было нечего. Когда какой-нибудь сладкоречивый агент начинал рассказывать Юргису о великолепных местах, якобы бывших в его распоряжении, последний только огорченно качал головой и отвечал, что у него нет требуемого авансом доллара. Когда ему объясняли, какую «уйму денег» он и его родные зарабатывали бы, занявшись раскрашиванием фотографий, он мог лишь обещать зайти снова, когда у него будут два доллара, чтобы купить принадлежности для этой работы.

В конце концов благодаря случайной встрече со старым знакомым по союзу Юргис нашел работу; он встретил этого человека, когда тот шел к себе на работу на гигантский завод треста сельскохозяйственных машин. Приятель предложил Юргису пойти с ним туда, обещая замолвить за него словечко своему мастеру, с которым был в хороших отношениях. Отмахав около пяти миль, Юргис под охраной своего приятеля прошел через ожидавшую у ворот толпу безработных. У него чуть не подкосились ноги, когда мастер, оглядев и расспросив его, сказал, что найдет ему у себя местечко.

Юргис не сразу понял, какой огромной удачей это было для него. Оказалось, что завод являлся предметом гордости филантропов и реформаторов. Здесь заботились о рабочих и служащих. Цехи были просторны; при заводе была столовая, где рабочие могли получать приличную еду по себестоимости, и даже читальня и комнаты для отдыха работниц. Кроме того, сама работа носила тут иной характер и была гораздо менее грязной и отвратительной, чем на бойнях. День за днем Юргис узнавал все это – он никогда и не мечтал о чем-либо подобном, – и понемногу новое место начинало казаться ему земным раем.

Завод сельскохозяйственных машин был огромным предприятием, занимавшим площадь в сто шестьдесят акров, на нем работало пять тысяч человек. Каждый год оно выпускало свыше трехсот тысяч машин, обеспечивая жатками и косилками чуть ли не всю страну. Разумеется, Юргис познакомился только с незначительной частью завода – так же, как на бойнях, все производство было здесь разбито на ряд мелких операций. Каждая из нескольких сот деталей косилки изготовлялась отдельно, и иногда она проходила через руки сотен людей. В том цехе, где работал Юргис, стояла машина, вырезывавшая и штамповавшая кусочки стали размерами около двух квадратных дюймов. Из машины они вываливались на поддон, и человеку оставалось лишь укладывать их правильными рядами и время от времени менять поддоны. Эта операция поручалась мальчику. Все его внимание было сосредоточено только на этом одном движении, и он работал с поразительной быстротой; кусочки стали ударялись друг о друга со стуком, напоминавшим ту музыку экспресса, которую слышит по ночам пассажир спального вагона. Конечно, это была сдельная работа. Но и помимо этого мальчик не мог лениться, так как машину пускали с такой скоростью, что он едва поспевал делать свое дело. Каждый день через его руки проходило тридцать тысяч таких деталей, или от девяти до десяти миллионов в год – сколько это составит за человеческую жизнь, один бог знает! Рядом рабочие склонялись над бешено вращающимися точильными камнями, отделывая стальные ножи жаток – они доставали их правой рукой из корзины, прижимали сначала одной, потом другой стороной к камню и, наконец, левой рукой бросали их в другую корзину. Один рабочий рассказал Юргису, что он уже тринадцать лет оттачивает по три тысячи этих стальных полок в день. В следующем помещении находились удивительные машины, которые медленно поглощали длинные стальные прутья, отрезали от них куски, потом выштамповывали на них головки, шлифовали, полировали, снабжали их резьбой и, наконец, бросали в корзину готовые болты, которыми хоть сейчас можно было свинчивать жатки. Из другой машины выходили десятки тысяч стальных гаек, точно приходившихся к этим болтам. В следующем цехе различные готовые части погружали в чаны с краской, развешивали для просушки, а потом перевозили в помещение, где рабочие расписывали их красными и желтыми узорами, чтобы они имели на поле привлекательный вид.

Приятель Юргиса работал на втором этаже, в литейной, где изготовлялись формы для отливки одной из деталей. Он наполнял чугунную опоку формовочной смесью, утрамбовывал ее и отставлял в сторону для просушки. Потом модель вынимали и заливали форму расплавленным чугуном. Этот рабочий также получал с каждой формы, или, вернее, с каждой удачней отливки, так что чуть не половина его труда пропадала даром. Вместе с десятками других формовщиков приятель Юргиса работал, как одержимый целым легионом бесов. Руки его двигались, как рычаги машины, длинные черные волосы развевались, глаза готовы были выскочить из орбит, и пот ручьями струился по лицу. Когда он накладывал полную опоку смеси и протягивал руку за трамбовкой, он был похож на индейца в пироге, хватающегося за шест при виде быстрины. Так этот человек работал целыми днями, вкладывая все свои силы в стремление заработать двадцать три цента в час вместо двадцати двух с половиной. Потом производительность его труда будет подсчитана статистически, и торжествующие магнаты промышленности будут хвалиться ею на банкетах, разглагольствуя о том, что у нас работают вдвое интенсивнее, чем в любой другой стране. Если мы величайший народ под солнцем, то, повидимому, главным образом потому, что мы сумели заставить наших рабочих трудиться так исступленно. Впрочем, мы можем гордиться и еще кое-чем – тем, например, что в нашей стране выпивается спиртных напитков на миллиард с четвертью долларов в год, и цифра эта удваивается с каждым десятилетием.

Одна машина штамповала железные листы, а другая мощным ударом придавала им форму, соответствующую седалищной части американского фермера. Потом готовые сиденья складывались на тележку, и обязанностью Юргиса было отвозить их в цех, где производилась сборка машин. Такая работа была для него детской забавой, и он получал за нее доллар семьдесят пять центов в день. В субботу он заплатил Анеле семьдесят пять центов, которые задолжал ей за чердак, и выкупил свое пальто, заложенное Эльжбетой, пока он был в тюрьме.

Это было для него большим счастьем. Зимою в Чикаго нельзя безнаказанно ходить без пальто, а Юргису приходилось ежедневно делать два конца по пяти или шести миль, чтобы попасть на работу. При этом полдороги нужно было ехать в одном направлении, а потом пересаживаться. Закон требовал, чтобы на всех пересекающихся линиях выдавались передаточные билеты, но трамвайная корпорация обходила это правило иод тем предлогом, что линии принадлежали разным владельцам. Таким образом, Юргис должен был платить за проезд в каждый конец по десять центов, отдавая больше десяти процентов своего дохода корпорации, которая давно уже, подкупив муниципальный совет, получила эту привилегию, несмотря на общий ропот, доходивший почти до открытого бунта. Хотя вечером Юргис чувствовал себя усталым, а утром было темно и очень холодно, тем не менее он обычно предпочитал идти пешком. В те часы, когда рабочие ехали на заводы, трамвайное общество почему-то считало нужным пускать так мало вагонов, что они ходили обвешанные людьми, которые иногда забирались даже на покрытую снегом крышу. Конечно, двери вагонов закрыть было невозможно, и внутри стоял такой же холод, как и на улице. Подобно многим другим, Юргис находил более целесообразным затрачивать стоимость проезда на рюмку виски с бесплатной закуской, которая придавала ему силы для того, чтобы идти пешком.

Но все это были пустяки для человека, вырвавшегося с фабрики удобрения Дэрхема. К Юргису начало возвращаться мужество, и он уже строил новые планы. Он потерял свой дом; зато с его плеч свалилось тяжкое бремя выкупных платежей и процентов, и, если бы еще выздоровела Мария, они могли бы начать новую жизнь и опять что-нибудь откладывать. На том же заводе работал еще один литовец, о котором товарищи говорили восхищенным шепотом, как о замечательном человеке. Целый день он сидел у станка и нарезал болты, а по вечерам ходил в бесплатную школу учиться говорить и читать по-английски. Кроме того, ему нужно было кормить восьмерых детей, и так как заработка его не хватало, то по субботам и воскресеньям он исполнял еще обязанности сторожа. Он должен был каждые пять минут нажимать кнопки звонков, расположенные на противоположных концах здания, и так как ходьба отнимала у него всего две минуты, то в промежутках у него оставалось по три минуты для занятий. Юргис позавидовал этому человеку – он сам мечтал о том же два или три года назад. Он и теперь при малейшей возможности взялся бы за ученье, он мог привлечь к себе внимание и сделаться квалифицированным рабочим или мастером – на этом заводе бывали такие случаи. Если бы Марии удалось получить работу на большой шпагатной фабрике, они могли бы переехать в эту часть города, и тогда действительно у него появится возможность сесть за книгу. Ради такой надежды стоит жить! Найти место, где с тобой обращаются, как с человеком, черт возьми! Он покажет, что он умеет ценить такое отношение. Он улыбался, думая о том, как настойчиво он будет учиться!

Но однажды, на девятый день работы на заводе, когда он шел в гардероб за пальто, Юргис увидел кучку рабочих, столпившихся перед объявлением на двери. Он спросил, в чем дело, и ему объяснили, что его цех с завтрашнего дня закрывается впредь до особого извещения.

Глава XXI

Так это делалось всегда! Завод закрыли, не предупредив никого хотя бы за полчаса. Это случалось уже и раньше, говорили рабочие, и так будет и впредь. Завод обеспечил сельскохозяйственными машинами весь мир, и теперь надо ждать, пока часть их не износится! Никто в этом не виноват – это выходит само собой; тысячи людей оказываются выброшенными зимой на улицу, и, если у них нет сбережений, они обречены на гибель. В городе всегда десятки тысяч бездомных людей ищут работы, теперь к ним прибавится еще несколько тысяч!

Подавленный, угнетенный, Юргис пошел домой, неся в кармане свою жалкую получку. Еще одна повязка была сорвана с его глаз, еще одна пропасть открылась перед ним! Какой смысл имело мягкое и человечное отношение со стороны предпринимателей, если они не могли обеспечить его, Юргиса, работой, если производилось больше сельскохозяйственных машин, чем люди могли купить! Какое дьявольское издевательство скрыто в том, что человек должен надрываться, выделывая для страны сельскохозяйственные машины, чтобы потом быть выброшенным на произвол судьбы только за то, что он слишком хорошо исполнял свои обязанности!

Два дня Юргис не мог оправиться после тяжелого разочарования. Он не пил, так как Эльжбета, взявшая на хранение его деньги, знала Юргиса слишком хорошо, чтобы обращать внимание на его грозные требования. Он не спускался с чердака и предавался мрачным мыслям. Какой смысл выбиваться из сил в поисках работы, если теряешь ее прежде, чем изучишь дело?

Но скоро деньги кончились, маленький Антанас был голоден и плакал от холода на нетопленом чердаке, а мадам Гаупт, акушерка, приставала к Юргису, требуя денег. Он снова отправился на поиски.

Девять дней он бродил, больной и голодный, по улицам огромного города, выпрашивая работу. Он заходил в магазины и конторы, в рестораны и отели, на верфи и в депо, на склады, фабрики и заводы, изделия которых расходились по всему земному шару. Время от времени находились свободные места, но на каждое из них оказывалось по сто кандидатов, и до него очередь не доходила. По ночам он забирался в сараи, подвалы и подъезды. Однажды разразилась поздняя метель, термометр с вечера упал ниже двадцати градусов и продолжал падать до самого утра. В эту ночь Юргис, как дикий зверь, боролся, чтобы проникнуть в помещение полицейского участка на Гаррисон-стрит, где ему пришлось спать в переполненном коридоре, разделив одну ступеньку с двумя другими безработными.

В эти дни ему часто приходилось драться – драться за место у ворот заводов, а иногда и с уличными шайками. Он узнал, например, что помогать пассажирам нести ручной багаж – занятие для привилегированных. Стоило ему предложить пассажиру свои услуги, как на него набрасывалось с десяток взрослых и подростков, и ему приходилось удирать во все лопатки. Полисмен всегда бывал «подмазан», и ждать защиты не приходилось.

Если в это время Юргис не умер с голоду, то лишь благодаря помощи детей. Но даже в этих грошах он не мог быть уверен. Ребята часто не выдерживали холода, и, кроме того, они находились в постоянном страхе перед своими конкурентами, грабившими и колотившими их. Закон тоже был против них – маленького Виллимаса, который казался не старше восьми лет, хотя в действительности ему было одиннадцать, остановила на улице строгая старая дама в очках и сказала, что он слишком мал для работы и что, если он не перестанет продавать газеты, она отправит его в исправительный дом. А маленькую Котрину какой-то человек схватил за руку и пытался увлечь за собой в темный закоулок. Этот случаи вселил в нее такой ужас, что ее с трудом можно было заставить продолжать эту работу.

Наконец, в один из воскресных дней, когда искать работу не имело смысла, Юргис, прячась от кондуктора, поехал на трамвае домой. Оказалось, что его ждут уже три дня – появилась надежда найти для него место.

Это была целая история. Маленький Юозапас, терзаемый мучительным голодом, отправился на улицу просить милостыню. Юозапас был одноногий калека – в раннем детстве его переехало телегой, – но он раздобыл себе палку от метлы и опирался на нее, как на костыль. Он встретился с уличными ребятишками и вместе с ними забрел на свалку Майка Скэлли. Сюда каждый день сбрасывали сотни фургонов мусора и отбросов с берега озера, из кварталов богачей. Дети разрывали эти кучи в поисках остатков пищи и находили хлебные краюшки, картофельную шелуху, сердцевину яблок и суповые кости – все это полузамерзшее и поэтому неиспорченное. Маленький Юозапас наелся досыта и принес домой полную газету. Мать застала его, когда он угощал крошку Антанаса. Эльжбета пришла в ужас, так как не верила, что пищу, добытую на свалке, можно есть. Однако когда на следующий день оказалось, что с детьми ничего не случилось, а Юозапас снова начал плакать от голода, Эльжбета уступила и позволила ему пойти опять. В этот день, вернувшись домой, он рассказал, что какая-то леди, увидев, как он роется своей палкой в мусоре, окликнула его. Настоящая богатая леди, объяснял мальчуган, и очень красивая. Она стала расспрашивать его, кто он такой и верно ли, что он ищет корм для кур, и почему он ходит с палкой от метлы, и отчего умерла Онна, и за что Юргис попал в тюрьму, и что случилось с Марией, и так без конца. Потом она спросила, где он живет, и обещала навестить его и принести ему новый костыль. На ней была шляпа с птицей, добавил Юозапас, а на шее длинная меховая змея.

Она действительно пришла на следующее утро и, взобравшись по лестнице на чердак, остановилась, озираясь кругом; при виде кровавых пятен на полу, там, где умерла Онна, она побледнела. Потом она объяснила Эльжбете, что «обследует трущобы» и что сама она живет недалеко – на Эшленд-авеню. Эльжбета знала эту квартиру над продуктовым магазином. Кто-то уже советовал ей побывать там, но она не решилась, так как думала, что тут замешана религия, а ее священник не очень-то одобрял знакомство с другими религиями. Там поселились какие-то богатые люди, желавшие изучить подробности жизни бедняков. Но непонятно было, какая им самим от этого польза! Эльжбета наивно рассказала все это своей посетительнице, а та рассмеялась и не знала, что ответить. Оглядываясь кругом, она вспомнила, как кто-то саркастически сказал ей, что она стоит над бездной ада и бросает туда снежки, стараясь понизить температуру.

Эльжбета обрадовалась случаю отвести душу и рассказывала о всех их горестях: о том, что произошло с Онной, о тюрьме, о потере дома, о несчастном случае с Марией, о том, как Онна умерла и как Юргис тщетно искал работы. Молодая леди слушала, и глаза ее наполнились слезами. В середине рассказа она расплакалась и спрятала лицо на плече Эльжбеты, забыв о том, что на той надето грязное, старое платье и что чердак полон блох. Бедной Эльжбете стало стыдно, что ее повесть была так печальна, но посетительница уговорила ее продолжать. Кончилось тем, что молодая леди прислала им корзину провизии и оставила письмо, с которым Юргис должен был пойти к директору одного из заводов большого сталелитейного предприятия в южной части Чикаго. «Он уж найдет для Юргиса работу, – сказала молодая леди и добавила, улыбаясь сквозь слезы: – а то я не выйду за него замуж».

До завода было пятнадцать миль, и, как везде, было устроено так, что для проезда туда приходилось платить на каждой пересадке. Когда Юргис добрался до места, было еще совсем темно, и небо над жерлами многочисленных высоких труб озарялось багровым отблеском. Огромный завод, представлявший собой целый город, был окружен высоким забором; около сотни людей уже ждали у ворот, где принимали новых рабочих. Вскоре после рассвета раздался гудок, и вдруг появились тысячи людей, высыпавших из пивных и из меблированных домов на противоположной стороне улицы и выскакивавших из трамваев. В тусклом свете утра казалось, что они вырастают из-под земли. Они рекой вливались в ворота, потом черный поток стал редеть, и, наконец, только несколько запоздавших рабочих спешило к воротам, перед которыми взад и вперед расхаживал сторож и переминались с ноги на ногу продрогшие безработные.

Юргис предъявил свое драгоценное письмо. Сторож мрачно оглядел Юргиса и подверг его настоящему допросу. Но Юргис утверждал, что ничего не знает, и так как он имел осторожность запечатать письмо, то сторожу пришлось переслать последнее по назначению. Посланный вернулся и предложил Юргису обождать, и тогда он вошел в ворота, мало заботясь о том, что снаружи стоят неудачники, провожающие его жадными глазами.

Гигантский завод принимался за свой дневной труд – слышались уже рокот, и гул, и гуденье, и грохот. Мало-помалу светало. Из темноты медленно выступали разбросанные там и сям высокие темные корпуса, длинные ряды мастерских и сараев, бесконечные разветвления узкоколейных путей, шлак под ногами и океаны волнующегося черного дыма вверху. С одной стороны территории завода было проложено около десятка железнодорожных путей, а с другой стороны она примыкала к озеру, и сюда подходили для погрузки пароходы.

У Юргиса было достаточно времени, чтобы осмотреться и поразмыслить над всем виденным, так как его позвали лишь через два часа. Он прошел в здание конторы к дежурному табельщику. Директор занят, сказал тот, но он сам постарается найти для Юргиса что-нибудь подходящее. Работал ли он уже когда-нибудь на сталелитейном заводе? Нет? Но он согласен на любую работу? Ну, что ж, посмотрим!

Они пошли по заводу, и на каждом шагу Юргис раскрывал рот от удивления. Он задавал себе вопрос, освоится ли он когда-нибудь в таком месте, где воздух сотрясается от оглушительного грохота и со всех сторон вопят предостерегающие свистки, где прямо на него мчатся маленькие паровозы, где мимо него с шипением проносятся раскаленные добела глыбы металла, где огненные взрывы слепят ему глаза, а снопы искр опаляют кожу. Рабочие этого завода были черны от сажи. У них у всех были запавшие глаза и худые лица. Они сновали кругом, ни на минуту не отвлекаясь, поглощенные напряженной работой. Юргис держался за своего провожатого, как испуганный ребенок за няньку. Табельщик окликал мастеров, спрашивал, не нужен ли им чернорабочий, а Юргис в это время озирался кругом и дивился.

Его привели к бессемеровским конверторам, в огромное здание с куполом. Оно было величиною с большой театр. Тут делались стальные болванки. Юргис стоял в том месте, где в театре находился бы балкон, а внизу, там, где была бы сцена, высились три гигантских котла. Они были так огромны, что все дьяволы ада могли бы варить «в них свое варево, и в каждом что-то белое и ослепительное пузырилось, разбрасывало брызги и клокотало, как вулкан во время извержения. Здесь приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Жидкий огонь вырывался из этих котлов и, как бомба, взрывался на полу. А люди работали с таким беззаботным видом, что Юргису страшно было на них смотреть. Раздавался свисток. На авансцену выезжал небольшой локомотив с вагонетками, которые высыпали свой груз в один из котлов. Затем раздавался новый свисток в глубине сцены, и, пятясь, появлялся другой поезд. И вдруг, без малейшего предупреждения, один из гигантских котлов начинал наклоняться и перевертывался, извергая шипящую и ревущую огненную струю. Это зрелище заставило Юргиса побледнеть и отшатнуться – он подумал, что произошел несчастный случай. Он увидел, как рухнул столб белого пламени, ослепительного, как солнце, и гудящего, как огромное падающее дерево. Снопы искр рассыпались по всему зданию, заполняя его и скрывая из виду все предметы. Закрыв глаза рукой, Юргис увидел сквозь пальцы, что из котла полился каскад живого, пляшущего огня, ослепительно, небывало белого и обжигающего глаза. Над струей сияла раскаленная радуга, плясали синие, красные и золотые огни, но сама струя была невыразимо бела. Она текла из страны чудес, волшебная река, река жизни. При взгляде на нее душа дрожала, быстро и безудержно уносилась по ней куда-то вдаль, в таинственные страны прошлого, где обитали ужас и красота… Потом огромный котел поднялся снова, уже пустой. Юргис, к своему облегчению, увидел, что никто не пострадал, и вышел вслед за своим спутником на солнечный свет.

Они проходили мимо пудлинговых печей и через прокатные цехи, где стальные слитки швырялись с места на место и перерезывались одним взмахом, словно куски сыра. Со всех сторон мелькали гигантские рычаги машин, вращались гигантские колеса, грохотали гигантские молоты. Мостовые краны скрипели и стонали над головой, опуская вниз железные руки и хватая железную добычу. Казалось, что человек стоит в центре земли, где вращается машина времени.

Наконец, они пришли в цех, где изготовлялись рельсы. Юргис услышал за собой гудок и отскочил. Мимо него пронеслась вагонетка с раскаленной добела болванкой, величиною с человека. Раздался внезапный треск, вагонетка остановилась, и болванка соскользнула с нее на подвижную платформу; там стальные пальцы, повернув, направили ее под тяжелые вальцы. Потом она показалась с противоположной стороны, снова послышался лязг и треск, болванка перевернулась, словно оладья на сковороде, и опять машина схватила ее и погнала сквозь другую пару вальцов. Так среди оглушительного грохота она металась взад и вперед, становясь все тоньше, уже и длиннее. Болванка казалась живым существом; ей не нравилась эта безумная скачка, но она была в руках судьбы и неслась вперед, протестующе визжа, звеня и вздрагивая. Мало-помалу она превратилась в длинную, тонкую, красную змею, словно выползшую из преисподней. Но ее путь сквозь вальцы еще не кончился. Можно было поклясться, что она живая, видя, как она корчится и извивается, проползая сквозь тесные вальцы. Ей не давали покоя, пока она не сделалась холодной и черной, и тогда оставалось лишь разрезать и выпрямить ее, прежде чем отправить на железную дорогу. Там, где болванка заканчивала свое странствие, и нашлась работа для Юргиса. Готовые рельсы передвигали вооруженные ломами люди, и мастеру как раз не хватало одного рабочего. Юргис сбросил пиджак и тут же приступил к делу.

Юргис затрачивал ежедневно два часа, чтобы попасть на завод, а дорога стоила доллар двадцать центов в неделю. Такой расход был ему совершенно не под силу. Связав в узел свою постель, он взял ее с собой, и один из товарищей устроил его в дешевую польскую ночлежку, где за десять центов он получал право выспаться на полу. Он столовался в закусочных, а в субботу вечером возвращался домой, каждый раз таща с собой постель, и большую часть заработка отдавал семье. Эльжбете все это не нравилось; она боялась, что Юргис отобьется от дому. Он сам скучал без ребенка, которого видел только раз в неделю, но иначе устроиться было нельзя. Женщин на сталелитейные заводы не принимали, а между тем Мария снова могла уже работать и со дня на день надеялась поступить на бойни.

За неделю Юргис преодолел свое чувство беспомощности и освоился с рельсопрокатным цехом. Он больше не обращал внимания на окружавшие его чудеса и ужасы и за работой уже не слышал царившего кругом грохота и треска. От слепого страха он перешел к другой крайности – стал небрежен и беззаботен, как и все остальные рабочие, которые в пылу работы забывали об осторожности. Удивительно, что эти люди, не имея доли в прибыли и получая только поденную плату, все же с интересом относились к своей работе! Все они знали, что в случае увечья их выбросят и забудут о них, и все-таки они исполняли свое дело с опасной торопливостью и пользовались приемами, ускорявшими работу, но в то же время сопряженными с большим риском. На четвертый день своего пребывания на заводе Юргис увидел, как человек споткнулся, пробегая перед вагонеткой, и ему отрезало ногу. Не прошло и трех недель, как он стал свидетелем еще более ужасной катастрофы. В одном из цехов помещался ряд кирпичных печей, где сквозь каждую щель сверкала белизна расплавленной стали. Стенки некоторых из них опасно выпучивались, но люди работали как ни в чем не бывало, надевая синие очки каждый раз, когда им приходилось открывать дверцы. Однажды утром, когда Юргис проходил мимо, одну из печей разорвало, и двое рабочих были облиты струей жидкого пламени. Они с воплями бились в агонии. Юргис бросился к ним на помощь и в результате сжег себе кожу на одной из ладоней. Заводской врач сделал ему перевязку, но Юргис ни от кого не получил благодарности и должен был пропустить восемь рабочих дней, лишившись на это время заработка.

По счастью, как раз в это время Эльжбета, наконец, получила долгожданное право ежедневно в пять часов утра мыть полы в конторе одной из консервных фабрик. Юргис сидел дома, кутался в одеяла, чтобы согреться, и все время или спал, или играл с маленьким Антанасом. Юозапас большую часть дня рылся на свалке, а Эльжбета и Мария бегали в поисках еще какой-нибудь работы.

Антанасу было теперь уже более полутора лет, и это был настоящий фонограф. Малыш развивался быстро, каждую неделю Юргис обнаруживал в нем что-нибудь повое. Он садился и слушал и» глядел на своего сына, выражая восторг восклицаниями: «Palauk! Muma! Tu mano szirdele!»[26]26
  Погоди, сердечко ты мое! (литовск.)


[Закрыть] Малютка был теперь его единственной радостью, его единственной надеждой, единственной победой. Благодарение богу – Антанас родился мальчиком. Он был крепок, как сосновый сучок, и обладал волчьим аппетитом. Все было ему нипочем. Убогая, полная лишений жизнь не шла ему во вред, только голос его стал громче и характер решительнее. С маленьким Антанасом совсем не было сладу, но отца это не огорчало – он только смотрел на мальчика и улыбался с довольным видом. Если малыш умеет постоять за себя, тем лучше: ему предстоит в жизни тяжелая борьба!

Когда у Юргиса бывали деньги, он обычно покупал по воскресеньям газету. Всего за пять центов можно было купить замечательную газету! Десятки страниц, на которых под жирными заголовками были напечатаны новости со всего света. Юргис разбирал их по складам, а дети помогали ему, когда встречалось длинное слово. Тут рассказывалось о сражениях, убийствах и скоропостижных смертях. Поразительно, откуда газеты узнавали о стольких занимательных и удивительных происшествиях! И ведь все это случалось на самом деле – потому что кто бы мог такое сочинить? – тем более что рядом все это было изображено на картинках! Такая газета была не хуже цирка, почти не хуже выпивки. Какое развлечение для отупевшего от работы усталого труженика, который никогда не имел случая поучиться чему-нибудь и только изо дня в день, из года в год тянул свою унылую лямку, никогда не видя ни клочка зеленого луга, не зная других удовольствий, кроме алкоголя. В этих газетах были и целые страницы юмористических рисунков, которые являлись источником блаженства для маленького Антанаса. Он бережно хранил их, рассматривал снова и снова и заставлял отца давать объяснения. На них были изображены всевозможные животные, и Антанас часами ползал по полу, называя каждое и показывая на него пухлым пальчиком. Когда текст был настолько прост, что Юргису удавалось прочесть его вслух, Антанас непременно требовал повторения, запоминал отдельные места, а потом в свою очередь начинал объяснять картинку, забавно перепутывая смысл. А сколько удовольствия доставляла отцу его манера коверкать слова! Антанас подхватывал на лету и запоминал самые невероятные фразы. Когда плутишка в первый раз выпалил: «К черту!» – отец чуть не свалился со стула от восторга; но в конце концов ему пришлось пожалеть об этом, так как вскоре Антанас начал посылать к черту всех и вся.

Когда рука Юргиса зажила, он опять связал свою постель, вернулся на завод и снова начал передвигать рельсы. Стоял уже апрель, снег сменился холодными дождями, и немощеная улица перед домом Анели превратилась в канаву. По дороге домой Юргису приходилось, перебираясь через мостовую, брести по воде, и, если бывало темно, он порой оступался и увязал по пояс в грязи. Но такая погода мало смущала его, она была предвестницей близкого лета. Мария к этому времени получила место обрезчицы на одной из второстепенных консервных фабрик. Юргис сказал себе, что последний случай на заводе послужит ему уроком и впредь он будет остерегаться; они начинали надеяться, что конец их долгих мучений близок. Они снова делали сбережения и собирались к зиме переехать в более удобное жилье. Дети больше не будут шляться по улицам и опять начнут посещать школу, и все они вернутся к более приличной жизни. Юргис снова строил планы и предавался мечтам.