Текст книги "Дельцы. Автомобильный король"

Автор книги: Эптон Билл Синклер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

76

Во многих колледжах были группы молодежи, которых волновал рабочий вопрос; их можно было назвать маленькими «мозговыми трестами», и когда они оканчивали колледж, они поддерживали между собой связь. Не все они были согласны между собой; напротив, они много времени тратили попусту, споря о тактике. Но они сходились на том, что называли «первоочередными задачами», и одной из таких задач было устанавливать личную связь с рабочими, узнавать, что они думают, и при случае внушать им новые мысли. Поэтому многие из них, и студенты и студентки, делали то же, что и Том Шатт; поступали на завод, добывали на жизнь и готовились вступить в рабочий союз, если – и как только – он будет создан.

Эти маленькие "мозговые тресты" считали, что массовая безработица в Америке вызвана слабой покупательной способностью американских масс. Слишком большая доля доходов от промышленности поступает к хозяевам, которые тратят их на расширение производства и не повышают оплаты рабочим, что позволило бы тем тратить больше на продукты питания, одежду и удовлетворение других своих нужд. Рабочие получают такую заработную плату, что не могут покупать производимые ими продукты, и поэтому производство сокращается, заработная плата падает еще ниже, и фермерам некому продавать свою кукурузу и пшеницу. Обувные фабрики загружены наполовину, потому что рабочие автомобильной промышленности донашивают старые башмаки – одни заколдованные круги.

Хуже всего было то, что лекарства, прописанные "новым курсом", не помогали. Правительственная политика займов и расходования средств оживила промышленность, но почти не уменьшила безработицу. Друзья Тома видели это своими глазами на фордовском заводе, где в каждом цехе устанавливали новые станки и повышали скорость работы старых, и таким образом рабочих, которые уменьшались в числе, заставляли увеличивать продукцию. Выпуск продукции поднялся до предкризисного уровня, а число рабочих, занятых в производстве, сократилось на одну треть. Десять миллионов безработных, по-видимому, становилось постоянным фактором в жизни Америки; безработные будут толпиться у заводских ворот и сбивать ставки тех, кто имеет работу.

Большой "мозговой трест" в Вашингтоне попробовал было найти выход – с помощью Н.А.В. установить твердые ставки и твердые цены. Но верховный суд живо прихлопнул эту затею, тем дело и кончилось. Маленькие "мозговые тресты" в Хайленд-Парке, Дирборне и в тысячах других индустриальных центров говорили теперь: "Мы сами должны это сделать". Том Шатт говорил: "Нам нужен союз автомобильной промышленности; массовая организация для настоящего дела, а не кучка бюрократов, которые просиживают брюки и получают жирные оклады".

В Детройте уже было положено начало. В разгар кризиса в городе была создана организация – "Общество механиков". Обществом руководили инструментальщики и красильщики, самые квалифицированные рабочие, которых мастера побаивались. Они провели несколько кратковременных забастовок, и все они кончились победой. А что еще важнее, они успешно пропагандировали свои взгляды и побуждали всех рабочих к активности.

По всей Америке началось движение за профсоюзы по производственному, а не по профессиональному признаку. Идея эта была не новая, но она оставалась втуне, пока рабочие не осознали ее значения. В момент наибольшего обострения массового обнищания и массовой безработицы рабочие Детройта задались целью организовать единый профсоюз рабочих автомобильной промышленности, независимо от выполняемой ими работы. Генри Форду, владеющему трудом двухсот тысяч рабочих, придется иметь дело с одним объединяющим всех профсоюзом, а не с сотней мелких.

77

Все лето Том Шатт проработал на заводе и отложил немного денег. Подъем в автомобильной промышленности продолжался, и все мужское население семейства Шатт работало полную неделю. Дэйзи вела хозяйство, потому что ее мать была очень слаба – у нее оказался рак желудка, она очень страдала, и всем было очень тяжело. К концу года она отмучилась, и у Шаттов нашлись деньги на приличные похороны.

Эбнер работал пять полных рабочих дней в неделю на конвейере по сборке магнето. Цены росли, но он помнил прошлые горести и радовался, что они миновали. Он гордился сыном, окончившим колледж, хотя и огорчался его радикальными убеждениями. Том никогда не затевал споров с отцом. Пусть его приходит домой и наслаждается заслуженным покоем: чинит забор, возится с курами, играет с внуком или сидит на крыльце и попыхивает трубкой. Сорок два года он жил на собственный заработок, производя во много раз больше, чем получая; но для него поздно было наверстывать упущенное.

Дела семейства Джона Шатта тоже поправились. Автомобильная промышленность быстро восстанавливалась, и Джон снова перешел в разряд людей, получающих месячный оклад. Супруги Шатт снова приобрели дом в рассрочку, но на этот раз более скромный. Из кризиса они вышли, перепуганные насмерть и с твердым решением никогда больше не попадаться. Когда наступит новая заминка, у Джона будет такая высокая квалификация, а у Аннабел столько влиятельных друзей, что они удержатся на поверхности. Они жаждали успеха в жизни и с таким рвением поклонялись фордовскому предприятию и всем, кто имел к нему отношение, что Том с трудом переносил их.

Они платили ему тем же. Джон и Аннабел считали, что Том заносится перед ними, потому что он окончил колледж и у него образованные друзья. Аннабел фыркала: ее муж не корпел над книжными пустяками, а вот достиг же такого положения, какого нет и никогда не будет у Тома. Она читала в газете про "мозговой трест" и возненавидела молодых снобов, которые забавлялись тем, что переворачивали все хозяйство Америки вверх дном. Она отзывалась о своем девере как о бунтовщике и настойчиво твердила всем своим друзьям, что они с мужем за него не отвечают, не видятся с ним и знать его не хотят.

Аннабел была матрона решительная, острая на язык, детей своих воспитывала круто, с прислугой не церемонилась и с такой же непоколебимостью высказывала свое мнение по социальным и политическим вопросам. Она требовала, чтобы с агитацией среди рабочих было покончено немедленно, пока не поздно, и то, что агитация продолжалась, она принимала как личное оскорбление.

Великая империя, подобная фордовской, именно такое действие оказывает на тех, кто живет в ней и благодаря ей. Она выдвигает свои задачи и своих верноподданных для их осуществления. Ее придворные и слуги могут ссориться между собой как угодно, но они должны признавать основы, на которых покоится величественное здание. Если они живут в коммерческой империи, они должны признавать деньги и символы денег, ее кодексы роскоши и фешенебельности. Сам автомобильный король с высокой горы, где он обитает, изрек закон: "Люди работают ради денег". И Джон и Аннабел подчинялись этому закону.

78

Как это ни странно, почти так же относился и Генри Шатт к своему младшему брату. Теперь Генри тоже достиг респектабельности – не думайте, что, когда он был вне закона, он этого не чувствовал, не думайте, что ему было приятно, когда его родные смотрели на него сверху вниз, стыдясь даже имя его произнести, хотя и были вынуждены брать у него деньги! Ему удалось, наконец, приобщиться к закону и порядку, за ним стояла могущественная фордовская организация, и вдруг является какой-то мальчишка и хочет все испортить – щенок, набравшийся всяких выдумок у людей, которые за всю свою жизнь палец о палец не ударили и ничего не знают о том, какие среди рабочих бывают злодеи и как опасно призывать их к насилию.

Между обоими братьями с детства существовала вражда. Генри был старше Тома на четыре года, и Том должен бы смотреть на старшего брата снизу вверх: но младший брат с самых ранних лет заметил, что Генри жульничает в играх и лжет, чтобы выгородить себя. Мало-помалу у Тома завелась своя компания. И вот прошло почти двадцать лет, и они опять стояли друг против друга, каждый со своими друзьями, но горе-то было в том, что между обеими компаниями разгоралась война.

Генри пришел поговорить об этом с сестрой. Он сказал, что Том может засыпаться и что Дэйзи надо потолковать с сумасшедшим мальчишкой. Она спросила, почему он сам не поговорит с ним, и он сказал, что этого нельзя.

– Не могу я открывать ему свои карты.

– Мне думается, что Том и так обо всем догадывается, – сказала Дэйзи.

– Одно дело догадываться, а другое дело, если он будет говорить, что я ему сам сказал. Мне нельзя разговаривать с рабочим агитатором.

– А если я скажу, это можно?

– Чертово положение! – вырвалось у Генри. – Что же мне теперь делать, выдавать родного брата?

– Поступай как знаешь. Генри.

– Рано или поздно начальник сам все узнает и скажет мне: "Какого черта! Ты что же, на два фронта работаешь? Для рабочих союзов чего лучше, если у них будут свои люди в фордовской "служебной организации".

– Верно, Генри. Я прекрасно тебя понимаю. Но и ты пойми Тома. Он тоже рискует. Для фордовской "служебной организации" чего лучше, если у нее будут свои люди в рабочих союзах. И надо думать, их там немало.

– Об этом я не буду говорить, – мрачно сказал Генри.

– А я и не спрашиваю, и Том мне ничего не говорил. Я просто объясняю тебе, что он мне скажет. Ему так же неловко перед товарищами по профсоюзу, как тебе перед хозяином.

– Я уже был на этой работе, когда он объявился, – проворчал Генри.

– Так-то оно так, но ведь ты ничего ему не сказал. А он согласен был уехать отсюда, если он семье не по нраву.

– А знаешь, Дэйзи, ведь это выход. Уговори его уехать куда-нибудь. Пусть устроится в "Дженерал моторе". Деньгами я его пока обеспечу. Скажи, что я сотни долларов не пожалею, а если только за этим дело, накинь еще сотню. Прямо бы гора с плеч.

Дэйзи пошла к Тому, но тот рассмеялся и объявил, что Генри опоздал, он уже начал войну и не покинет своих друзей. Что же касается денег, то пусть лучше они достанутся Генри. Том уверен, что он смог бы раздобыть сотню-другую долларов, если только Генри сообщит ему все о фордовской "служебной организации" и особенно о шпионах среди агитаторов.

Генри побледнел, когда услышал об этом предложении.

– Видишь, в какой я попал переплет? Это самое подумает и хозяин. Как я ему докажу, что я не пошел на такое дело?

– А ты, пожалуй, не прочь бы, Генри?

– Если я пущусь на такие штуки, меня живо прихлопнут. В таких случаях у них разговор короткий.

– Я никому ни слова не скажу, – сказала Дэйзи. – Можешь на этот счет не беспокоиться.

– Да, но это ничего не меняет. Что же мне делать с Томом?

– Я его спрашивала, и он сказал: "Пусть исполняет свои обязанности".

Дэйзи попыталась улыбнуться, но Генри было не до смеха.

– Легко сказать, идти к хозяину и сообщить, что мой родной брат красный?

– Хозяин тебя за это похвалит.

– Терпеть не могу мелодрам, слишком много надо объясняться. – И, помолчав, прибавил: – А кроме того, не хочется мне топить малыша.

– Об этом не тревожься. Увольнение не пугает Тома.

– Говорят тебе, Дэйзи, его жизнь в опасности!

– Он это знает, – спокойно ответила Дэйзи.

– Метит в мученики, так, что ли? Дешевой славы ищет. Полоумные бунтовщики, дьяволы окаянные! – Генри разразился было потоком ругательств, но Дэйзи сказала:

– Не принимай, милый, так близко к сердцу. Помни – ведь ты всего лишь Генри Форд Шатт, а не Генри Форд!

79

В середине зимы, а зима была снежная, началась оттепель, потом за ночь подморозило, и когда Том ехал утром на работу, он врезался в чужую машину, и после оказалось, что у его машины погнулась передняя ось, и ее взяли на буксир и повезли чинить. В результате Том опоздал больше чем на час, и когда он пришел в цех, на его станках уже работал другой рабочий.

Это, конечно, было в порядке вещей; он ждал жестокого нагоняя. Но когда он стал объясняться с мастером, то увидел, что дело обстоит хуже.

– Хватит, Шатт, – сказал мастер. – Натерпелся я от тебя. Ступай и получи расчет.

– Чего же вы от меня натерпелись? – спросил Том.

– Я не хочу с тобой разговаривать. Твое место занято. Катись отсюда.

Том огляделся. Многие рабочие этого цеха знали его, и он раздумывал, не позвать ли их. Так начинались многие забастовки и заканчивались победой рабочих. Но перед ним очутились двое здоровенных детин в штатском. Молодчиков из "служебной организации" всегда можно было узнать по сломанным переносицам и изуродованным ушам. Один из них держал правую руку в кармане, вероятно, сжимая кастет. Такова была цена человеческой жизни на фордовском заводе, если грозил беспорядок.

– Ну, ладно, – спокойно сказал Том, повернулся и пошел в раздевалку. Верзилы в штатском последовали за ним и присмотрели, чтобы он получил расчет, сдал табельный номер и вышел с завода через ближайшие ворота.

Итак, Том вступил на путь "мученичества"; теперь он – бывший фордовский рабочий, занесенный в черный список, а это значило, что ему уже нельзя будет работать под собственным именем ни в одной крупной компании Детройта. Его спросят о последнем месте работы, позвонят туда по телефону, и вопрос будет исчерпан. Новый хозяин вряд ли станет говорить: "Нам не нужны агитаторы". Нет, ибо теперь в Белом доме сидит агитатор, и в конгрессе их много, и они проводят дурацкие законы, так что предпринимателям приходится крепко защищаться. Он вежливо скажет: "Очень жаль, приятель, но пришел парень, раньше работавший на этом месте, а мы всегда стараемся сохранить своих рабочих".

У Тома было немного денег, отложенных именно на такой случай, и теперь ему ничего не мешало вести жизнь рабочего агитатора. Днем он посещал собрания комитета и встречался с рабочими ночных смен с разных заводов; по вечерам он встречался с рабочими дневной смены или выступал на митингах, которые проводились в неприметных помещениях рабочих районов. Рабочие прибывали окольными дорогами, оставляли свои маленькие машины где-нибудь подальше и пробирались в зал с черного хода или надвинув на глаза кепку и прикрывая лицо носовым платком. Митинги происходили в полной темноте, и несколько рослых рабочих стояли у выключателей, чтобы никто не мог зажечь свет. Вот как обстояло дело во всех городах автомобильной промышленности, в городах стальной, резиновой и нефтяной промышленности этой страны свободных и отчизны храбрых; всякая попытка собраться и обсудить свои нужды считалась чуть ли не преступлением, и тот, на кого падало подозрение, рисковал не только работой, но и своей жизнью.

80

Бывшая соученица Тома Шатта, которую он описывал своей сестре как «толковая девушка в круглых очках, небольшого роста и слегка сутулая», приехала в Детройт и поступила на работу в городской отдел социального обеспечения. Ее звали Делл Брейс, и она была девушка серьезная, ушедшая с головой в рабочее движение. Ее отец – сенатор штата Айова – был реакционным республиканцем, считавшим свою дочь жертвой предательской студенческой пропаганды. Вот почему Делл хотела работать где угодно, только не в родном штате. Она выбрала Детройт, потому что они с Томом почти решили пожениться.

Как раз когда она получила работу, Том лишился своей, и в нем вдруг заговорило мужское достоинство, и он заявил, что не желает, чтобы его содержала жена; тут глаза Делл наполнились слезами, она обвинила его в "буржуазных предрассудках". Сам-то он верит в свои принципы или нет? Если женщина с мужчиной равноправны, то почему она не может содержать его, так же как он бы ее содержал? Томми, не выносивший женских слез, уступил, и они тут же уладили дело, отправившись получать брачное свидетельство.

И вот он привел свою молодую жену домой познакомиться со всем семейством; и Дэйзи, благоговевшая перед молодой леди, окончившей колледж, чуть не расплакалась от радости, когда та поцеловала ее и выразила надежду, что они будут друзьями. Дэйзи, заняв место матери, теперь тащила на себе всю тяжесть домашней работы. От былой миловидности не осталось и следа; Дэйзи похудела и осунулась, волосы потускнели, она редко их завивала. Но романтика, навеянная грошовыми журналами, еще жила в ее сердце, а что могло быть романтичнее свободного брака двух юных рабочих агитаторов, только что со студенческой скамьи. Даже то, что оба они были "красные", не казалось особенно тяжким прегрешением; жена Джима Бэггза за годы кризиса нагляделась на нужду рабочих и готова была поверить, что рабочие организаторы совсем не такие, какими их изображают газеты.

Она нашла о чем поговорить с Делл: о своем четырехлетнем малыше, который был слабеньким и не мог подолгу гулять в зимнюю стужу. Делл знала все о витаминах и протеинах и тому подобном и объяснила ей, что нужно давать мальчику и как можно это подешевле достать. Обязанностью Делл как работника отдела социального обеспечения было разъезжать по городу и опрашивать нуждающихся. Она была добрая, не по летам серьезная и болела за них душой, потому что они были лишены самого необходимого. В наши дни нелегко иметь дело с бедняками, и богачи поступают очень разумно, возлагая эти обязанности на оплачиваемых специалистов с университетским образованием.

Вскоре пришел Эбнер и очень удивился, узнав, что у него новая невестка. Он не знал, что делать, что сказать, и очень смутился, когда она подошла к нему и поцеловала в морщинистую щеку с отпечатками жирных пальцев. У Эбнера не было ни малейшего представления о том, что творилось в душе этой молодой леди, которая так сильно выделялась среди них, хотя и была очень скромно одета. Он не мог понять, что она была склонна идеализировать рабочих, и видела в его мозолистой руке, на которой не хватало одного пальца, символ честного труда, медаль ветерана промышленности. Но Эбнер понял, что она леди добрая и что его сыну посчастливилось. То, что она сочувствовала опасным идеям Тома, не удивляло его. У старика в мозгу были несообщающиеся отделения, он считал "агитаторов" опасными и вредными людьми и в то же время умудрялся разговаривать с двумя такими людьми и во всем соглашаться с ними.

81

Движение за организацию производственных профсоюзов в крупной промышленности быстро распространялось по всей Америке; оно возникало стихийно в тысячах различных пунктов, порождаемое отчаянной нищетой рабочих. Оставалось только наметить программу и тактику: а это уже было сделано крупными профсоюзами горняков и швейников, организованных по предприятиям. Вскоре был создан Комитет производственных профсоюзов, сокращенное название которого приобрело магическое значение для миллионов тружеников, не знавших даже точно, за что они борются.

Крупные профсоюзы собрали денег, и в каждую отрасль промышленности были посланы организаторы. И Том снова получил работу. То обстоятельство, что платили только по двадцать пять долларов в неделю плюс десять долларов на организационные расходы, не имело в его глазах никакого значения, равно как и то, что более опасную работу трудно было себе представить. В городе Детройте рабочий организатор не подвергался непосредственной опасности, но в некоторых маленьких городах "охота на бунтовщиков" была разрешена, к ним принадлежали и фордовские города, где миллиард долларов Генри заботился о своей сохранности.

Тому было поручено посещать окрестности фордовских заводов и встречаться с рабочими у них на дому и повсюду, где возможно. Он так и делал; но как-то двое мужчин в штатском остановили его, показали ему свои значки и велели следовать за ними. В полицейском участке его допрашивал начальник агентуры в присутствии нескольких помощников. Том назвал свою фамилию и адрес и сообщил сведения о себе: окончил Мичиганский университет, бывший фордовский рабочий, занесен в черный список, а в настоящее время организатор союза рабочих автомобильной промышленности Америки.

– Я получаю жалованье, и у меня есть текущий счет в банке, так что вы не можете сказать, что я не имею определенных средств к существованию. Я настаиваю на своем праве позвонить адвокату и предупреждаю, что если вы лишите меня этого права, то, как только я буду освобожден, я немедленно подниму дело о незаконном аресте и содержании под стражей. Что еще вам нужно?

– Нам нужно знать имена тех, с кем вы работаете.

– Можете посадить меня под замок и избивать до потери сознания, но об этом я не скажу ни слова. Могу я позвонить адвокату?

– Погоди, красавчик, ты у нас заговоришь! – сказал начальник.

Они отвели его в подвал и поместили в так называемую "дыру" – в подземную камеру с крохотным глазком в железной двери; в камере было только зловонное помойное ведро и ведро с водой, которое, очевидно, лишь недавно перестало быть помойным. Том остался один, и всякий раз, когда слышались шаги, он думал, что к нему идут с резиновыми дубинками.

Профсоюз всегда имел точные сведения о том, куда направлены его организаторы, и требовал, чтобы они как можно чаще звонили в комитет. Когда кто-нибудь долго не звонил, было ясно, что его забрала полиция. О Томе не было ни слуху ни духу, и начались поиски. Позвонили всем женам, матерям и сестрам сочувствующих союзу рабочих и мобилизовали их. В полицейском участке звонил телефон, и возбужденный женский голос требовал сведений о Томе Шатте. Никакие отговорки не принимались – он задержан полицией, или полиция знает, где он, – и голос требовал его освобождения. Сержант вешал трубку, но сейчас же телефон звонил снова, и другой голос обращался с тем же требованием. Телефон звонил круглые сутки, так что пока Том Шатт находился в заключении, полиция не могла заниматься никакими делами.

Если через несколько часов не поступало никаких сведений о задержанном, начинался нажим на компанию. Это был своего рода "саботаж", который можно было бы назвать "умышленным нанесением вреда", но, разумеется, это было нисколько не хуже, чем держать без законных оснований человека в подвале тюрьмы и время от времени избивать его резиновыми дубинками, не оставляющими следов на теле. Кто-нибудь из сочувствующих рабочему союзу отправлялся в аптеку или еще куда-нибудь, где был телефон-автомат, вызывал контору компании и просил соединить с кабинетом директора. Затем происходил такой разговор:

– Это секретарь директора?

– Да.

– Пожалуйста, Тома Шатта.

– Какого Тома Шатта?

– Он организатор союза автомобильных рабочих Америки. Ваша полиция держит его в тюрьме, и мы требуем его освобождения.

– Нам ничего о нем не известно.

– Доложите об этом мистеру Эдзелу Форду и скажите, чтобы он потрудился узнать о нем. Ваш телефон не будет работать, пока Том Шатт не будет освобожден.

После этого под рычаг телефона подсовывалась спичка. Рычаг не мог опуститься; и с этого момента станция отвечала "занято" всем вызывавшим Фордовскую компанию до тех пор, пока телефонная компания не посылала монтера исправить повреждение. Тем временем звонивший переходил к другому телефону, и все начиналось сначала. Вызов стоил всего пять центов, и поскольку звонило несколько человек, вскоре все телефоны Фордовской компании оказывались "занятыми", и высокооплачиваемым служащим, которые пытались вызвать Нью-Йорк или Чикаго, чтобы заключить миллионную сделку, приходилось садиться в машину и ехать куда-нибудь, откуда можно было позвонить по телефону. "Том Шатт? Кто такой Том Шатт?" – спрашивали по всей конторе, и тысячи клерков говорили шепотом: "Это профсоюз! На фордовском заводе хотят организовать профсоюз!"