Текст книги "Барчестерские башни"

Автор книги: Энтони Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ГЛАВА IV
Капеллан епископа

О происхождении преподобного мистера Слоупа мне известно очень мало. Говорят, что он прямой потомок того почтенного врача, который способствовал появлению на свет мистера Т. Шенди, и что в юности он вставил в свою фамилию “у” для благозвучия по примеру многих великих людей. Если так, то, полагаю, имя Обадия ему дали в память о стычке, в которой столь отличился его предок. Однако мне, несмотря на тщательные розыски, не удалось установить, когда именно его семья переменила религию.

В Кембридже он был бедным стипендиатом, но занимался так усердно, что со временем стал магистром и даже обучал студентов. Затем перевели в Лондон проповедником новой церкви вблизи Бейкер-стрит. Вот тогда-то общность взглядов на различные богословские вопросы пробудила у миссис Прауди благосклонный интерес к нему, и вскоре он уже стал доверенным другом семьи.

Мистер Слоуп был принят в доме как свой, и вполне естественно, что между ним и одной из барышень должно было возникнуть чувство более сильное, чем дружба. Его и старшую дщерь дома, Оливию, связали было узы любви, но до помолвки дело так и не дошло. Мистер Слоуп взял назад свое любовное признание, едва обнаружил, что дитя доктора Прауди не принесет своему мужу бренного злата; разумеется, после этого мисс Прауди уже не была расположена принимать от него новые знаки нежной страсти. Однако когда доктор Прауди стал епископом Барчестерским, мистер Слоуп раскаялся в былом корыстолюбии. Епископы, даже бедные, способны прекрасно обеспечить своих духовных детей. И, услышав о предполагаемом назначении, мистер Слоуп тотчас возобновил осаду своей красавицы – осторожно и почтительно. Но Оливия Прауди была горда, в ее жилах струилась кровь двух пэров, а главное, она могла рассчитывать на другого поклонника; так что вздохи мистера Слоупа пропали втуне и вскоре нашу парочку связали более прочные узы глубокой взаимной ненависти.

Может показаться странным, что миссис Прауди после всего этого сохранила к молодому священнику прежнее благоволение, но, по правде говоря, ей ничего не было известно. Хотя ей мистер Слоуп нравился, она не допускала и мысли о том, что он может понравиться какой-нибудь из ее дочерей: с их высоким происхождением и положением в обществе они, по ее мнению, могли сделать самые блестящие партии. Бывшие же влюбленные не посвятили ее в свою тайну. Обе сестры Оливии знали все, как и слуги, как и соседи справа и слева, но миссис Прауди пребывала в неведении.

Мистер Слоуп скоро рассудил, что в качестве капеллана епископа он сможет пользоваться его благодеяниями, не обременяя себя его дочерью, а потому терпеливо сносил муки отвергнутой любви. Сидя напротив доктора и миссис Прауди в вагоне поезда, увлекавшего их в Барчестер, он строил планы своей будущей жизни. Он знал сильные стороны своего патрона, но знал и его слабости. Он догадывался, куда вознесут нового епископа его мечты, и правильно предполагал, что государственная деятельность будет интересовать великого человека больше будничных мелочей управления епархией. Следовательно, истинным епископом Барчестера будет он, мистер Слоуп. Так он решил, и, надо отдать ему должное, у него было достаточно мужества и энергии для достижения этой цели. Он знал, что ему предстоят тяжкие битвы – ведь прерогативы епископской власти неминуемо соблазнят еще один великий ум и миссис Прауди тоже захочет стать епископом Барчестера. Однако мистер Слоуп надеялся взять верх над этой дамой: ей придется проводить много времени в Лондоне, а он всегда будет на месте. Ей многое останется неизвестным, а он будет знать о делах епархии все. Вначале ему, конечно, придется улещивать, лавировать, даже кое в чем уступать, но он не сомневался в своей победе. Если другие средства не помогут, он станет на сторону епископа против его жены, вдохнет храбрость в беднягу, подрубит власть миссис Прауди у самого корня и освободит ее мужа от рабского ига.

Вот о чем думал мистер Слоуп, глядя на дремлющих супругов, а он не имеет обыкновения предаваться бесплодным мечтам. Способностями он обладает незаурядными и энергией тоже. Он готов пресмыкаться в случае нужды, но это не помешает ему при благоприятных обстоятельствах стать тираном, к чему он, собственно, и стремится. Он – не образец эрудиции, но зато тем, что знает, он умеет пользоваться в совершенстве. Его проповеднический дар оставляет сильный пол холодным, но покоряет дам. В своих проповедях преимущественно обличает, внушая слушательницам приятный ужас и убеждая их, что всему роду людскому грозит гибель, исключая тех, кто прилежно посещает вечерние проповеди в церкви на Бейкер-стрит. Его лицо и голос чрезвычайно суровы и невольно внушают мысль, что мир в значительнейшей своей части недостоин его забот. Когда он лет по улице, весь его вид говорит об омерзении перед суетностью света и в уголке его глаза всегда прячется беспощадная анафема.

В вопросах доктрины он терпим, как его патрон, если терпимость может быть свойственна столь строгому духу. Методисты ему скорее импонируют, но он содрогается при одной мысли о нечестивых пьюзеитах. Ему отвратительны даже внешние признаки нечестия. Его глаза мечут молнии при виде новой церкви со шпилем, закрытый черный шелковый жилет для него – символ Сатаны, и с его точки зрения, сборник светских анекдотов менее осквернил бы руки молящегося, нежели молитвенник с красными заглавными буквами и крестом на задней крышке. У всех энергичных священников есть свои любимые коньки, и конек мистера Слоупа – строгое соблюдение воскресенья. Впрочем, сам он не оскверняет уста этим словом и признает только “день субботний”. “Нарушение дня субботнего”, как он изволит выражаться, для него такой же хлеб насущный, как для полицейских – пороки общества. Это излюбленная тема его вечерних проповедей, источник его красноречия, секрет его власти над женскими сердцами. Для него все божественные откровения сводятся к одной этой моисеевой заповеди. Не для мистера Слоупа говорил Спаситель о милосердии и не для него произносилась Нагорная проповедь: “блаженны кроткие; ибо они наследуют землю... Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут”. Новый завет у него не в чести, так как там он не находит подтверждения той власти, которую пытается присвоить себе хотя бы над одной седьмой срока, положенного человеку на земле.

Мистер Слоуп высок и недурно сложен. Ноги и руки у него большие – это наследственная черта, но широкие плечи и грудь скрадывают этот недостаток. Лицо же у него, я бы сказал, незначительное. Волосы прямые, тускло-рыжие. Расчесывает он их на три бугристые пряди, надежно скрепленные помадой: две по сторонам физиономии, а третья – назад к затылку. Бакенбард он не носит и всегда чисто выбрит. Лицо у него примерно того же цвета, что и волосы, только чуть ярче, оттенка сырой говядины, и притом скверной. Лоб его высок и обширен, но тяжеловат и неприятно лоснится. Рот большой, губы тонкие и бледные, а выпуклые водянисто-карие глаза как-то не внушают доверия. Но вот нос у него красивый и прямой, хотя мне он нравился бы больше, если бы не легкая пористость, точно его вырезали из красноватой пробки.

Я терпеть не могу здороваться с ним за руку. Он всегда покрыт холодным липким потом – потому-то и блестит его лоб, и его дружеское рукопожатие весьма неприятно. Таков мистер Слоуп – человек, внезапно вторгающийся в среду барчестерского духовенства с тем, чтобы занять место сына покойного епископа. Вообрази же, вдумчивый читатель, этого нового собрата благодушных пребендариев, высокоученых докторов богословия, счастливых, привыкших к сытому спокойствию младших каноников – короче говоря, всех тех, кто собрался в Барчестере под ласковым крылом епископа Грантли.

И ведь мистер Слоуп едет в Барчестер с епископом и его супругой не просто как новый собрат вышеуказанных духовных особ. Он намерен стать если не их владыкой, то хотя бы первым среди них. Он намерен пасти и иметь пасомых, он намерен завладеть кошельком епархии и собрать вокруг себя покорное стадо бедных и голодных собратий.

Мы не можем не провести тут сравнения между архидьяконом и новоиспеченным капелланом, и, несмотря на многочисленные недостатки первого, сравнение это оказывается в его пользу.

Оба они ревностно, слишком уж ревностно стремятся поддержать и усилить власть своего сословия. Оба хотели бы, чтобы миром управляли священники, хотя, возможно, не сознаются в этом даже себе. Оба возмущаются любой другой властью человека над человеком. Если доктор Грантли и признает главенство королевы в делах духовных, то лишь потому, что в силу своего помазания она обрела квази-пастырские права, а духовное, по его мнению, превалирует над светским по самой своей природе. Взгляды мистера Слоупа на теократию совсем иного рода. Духовное главенство королевы его вообще не заботит – для него это звук пустой. Форма его не трогает и определения вроде главенства, помазания, рукоположения и прочего оставляют его равнодушным. Пусть главенствует, кто может, Светский король, судья или тюремщик властвуют лишь над телом; духовный же владыка, умеющий пользоваться тем, что ему дано, подчиняет себе куда более обширное царство. Ему принадлежат души. Если ему верят, то он властвует. Если у него хватит благоразумия оставить в покое слишком сильных духом или слабых плотью, то он и будет главенствовать. Именно к этому и стремится мистер Слоуп.

Доктор Грантли почти не вмешивался в жизнь тех, кто от него зависел. Это не значит, что он извинял неблаговидные поступки своих священников, безнравственность среди своей паствы или провинности своих близких, но он вмешивался, только когда обстоятельства этого требовали. Он не любил совать нос в дела ближних, и пока те, кто его окружал, не склонялись к сектантству и полностью признавали власть матери-церкви, он полагал, что матери этой следует быть снисходительной, любящей и не торопиться карать. Сам он любил житейские радости и не скрывал этого. Он сердечно презирал священников, которые усматривали зло в званых обедах или в графине бордо, а потому званые обеды и графины бордо изобиловали в епархии. Он любил приказывать и ценил беспрекословное послушание, но заботился о том, чтобы его распоряжения были выполнимы и не оскорбляли достоинства джентльмена. Он правил своими подчиненными много лет и сохранил при этом популярность, что свидетельствует о его немалом такте.

О поведении мистера Слоупа пока ничего сказать нельзя, ибо его карьера еще только начинается, но можно предположить, что его вкусы окажутся совсем не такими, как у архидьякона. Он считает своим долгом знать все поступки и помыслы своих овечек. От простонародья он требует безоговорочного повиновения и всегда готов по примеру своего знаменитого предка прибегнуть к громам Эрнульфуса: “Да будешь ты проклят, когда приходишь и уходишь, когда ешь и когда пьешь” и проч. и проч. Однако с людьми богатыми опыт научил его держаться иначе. Обитатели высших сфер не боятся проклятий, а дамам они даже нравятся – при условии, что слух их не будет оскорблен грубостью выражений. И все же мистер Слоуп не бросил на произвол судьбы столь Значительную часть верующих христиан. С мужчинами, правда, дело у него не ладится – это все закоренелые грешники, глухие к чарующему гласу проповедника, однако дамы – молодые и старые, здоровые и недомогающие, благочестивые и легкомысленные – не в силах ему противостоять: по крайней мере, по его мнению. Он умеет обличать так подобострастно и порицать с такой нежностью, что женское сердце, если в нем есть хоть искра истинного благочестия, не может не сдаться. Поэтому во многих домах он – почетный гость: мужья готовы пригласить его в угоду женам, а уж если он допущен в дом, то избавиться от него нелегко. Однако его вкрадчивая фамильярность не нравится тем, кто не собирается спасать душу с его помощью, и у него нет качеств, которые помогли бы ему завоевать популярность в большом кругу, а именно такой круг и ждет его в Барчестере,

ГЛАВА V
Утренний визит

Было известно, что доктор Прауди должен незамедлительно назначить смотрителя богадельни, как того требовал упомянутый выше парламентский акт, но все понимали, что назначить он может только мистера Хардинга. И сам мистер Хардинг с тех пор, как вопрос о богадельне был окончательно решен, не сомневался, что вскоре вернется в свой милый дом и сад. И радовался этому, как ни печально, ни мучительно даже могло оказаться такое возвращение. Он надеялся, что дочь согласится жить у него. И она почти обещала, хотя в душе таила убеждение, что этот величайший из смертных, важнейший атом человечества, маленький земной бог – Джонни Болд, ее сыночек,– должен жить под собственным кровом.

При подобных обстоятельствах мистер Хардинг не думал, что назначение доктора Прауди в их епархию может как-то повлиять на его судьбу. Он, как и многие другие барчестерцы, сожалел, что их епископом станет человек, придерживающийся иных взглядов, но сам он не был доктринером и готов был приветствовать доктора Прауди в Барчестере с подобающей учтивостью и почтением. Он ничего не искал, ничего не страшился и не видел, почему бы им с епископом и не быть в добрых отношениях.

В этом настроении на второй день после водворения во дворце нового епископа и капеллана мистер Хардинг отправился туда с визитом. И не один. Доктор Грантли вызвался, пойти с ним, а мистер Хардинг был только рад переложить на кого-нибудь обязанности поддерживать беседу. Но время торжественной церемонии в соборе архидьякон был представлен епископу, но мистер Хардинг, хотя и присутствовал там, предпочел держаться в отдалении, и потому ему еще предстояло познакомиться с главой их епархии.

Архидьякон был настроен не столь благодушно. Он не собирался прощать предпочтение, оказанное другому, и спускать посягательства на свои прерогативы. Пусть доктор Прауди оказался Венерой, но Юнона готова была начать воину против обладателя заветного яблока и всех его прихвостней – капелланов и прочих.

Тем не менее, ему надлежало держаться с этим выскочкой, как должно старому архидьякону держаться с новым епископом, и хотя он знал, каких гнусных взглядов придерживается доктор Прауди относительно сектантов, церковной реформы, гебдомадального совета и прочего, хотя ему не нравился человек и были ненавистны его воззрения, он готов был воздать почтение епископскому сану. Итак, они с мистером Хардингом явились во дворец.

Его преосвященство был дома, и посетителей провели из знакомой прихожей в столь же знакомый кабинет покойного епископа. Они знали тут каждый стул и столик, каждый книжный шкаф, каждую клетку ковра (новый епископ купил мебель своего предшественника) и все же сразу почувствовали себя в этой комнате чужими. Незначительные изменения совсем преобразили ее. Появилась новая кушетка, обитая веселеньким ситцем – ужасная, почти кощунственная: подобной кушетки еще не видел ни один кабинет респектабельного англиканского священнослужителя. Исчезли и прежние занавески. Они, правда, обветшали, и густой винный цвет стал рыжеватым. Однако мистер Хардинг и эту рыжеватость предпочел бы крикливым песочным драпировкам, которые, по мнению миссис Прауди, вполне годились для кабинета ее мужа в провинциальном Барчестере.

Доктор Прауди сидел в кресле покойного епископа; он выглядел очень мило в своем новом облачении; на коврике перед камином (любимом месте архидьякона) стоял мистер Слоуп, любезный и оживленный; но на кушетке восседала миссис Прауди – новшество, беспрецедентное в анналах барчестерской епархии.

Однако она сидела на кушетке, и нашим друзьям оставалось только смириться с этим, Последовали церемонные представления. Архидьякон пожал руку епископа и назвал мистера Хардинга, с которым поздоровались так, как епископы здороваются с соборными регентами. Затем епископ представил их своей супруге – сначала подобающим тоном архидьякона, потом регента – уже не так торжественно. Затем мистер Слоуп представил сам себя. Доктор Прауди, правда, назвал его, и еще громче произнесла его имя миссис Прауди, однако главный труд мистер Слоуп взял на себя. Он счастлив познакомиться с доктором Грантли, он столько слышал о его благой деятельности в подведомственной ему части епархии (подчеркнуто забыв, что архидьякон долгое время правил всей епархией!). Его преосвященство рассчитывает на помощь доктора Грантли в подведомственной ему части епархии. И мистер Слоуп, схватив руку своего новоявленного врага, обильно увлажнил ее. Доктор Грантли поклонился, сдвинул брови и вытер ладонь носовым платком. Мистер Слоуп как ни в чем не бывало обратил взор на регента и снизошел к низшему духовенству. Он пожал ему руку, сыровато, но дружески, и изъявил большое удовольствие познакомиться с мистером... а, да, мистером Хардингом – он не расслышал. Соборный регент? – догадался мистер Слоуп. Мистер Хардинг подтвердил, что его смиренное занятие именно таково. И какой-нибудь приход? – предположил мистер Слоуп. Мистер Хардинг назвал крохотный приход Св. Катберта. После чего мистер Слоуп, достаточно поснисходив к низшему духовенству, оставил его в покое и снова вознесся в высшие сферы.

Из четырех принадлежавших к ним человек каждый считал (или считала, ибо в их числе была и миссис Прауди) себя важнейшей персоной в епархии, и при таком расхождении во взглядах они вряд ли могли поладить. Епископ носил видимое облачение и полагался в основном на него – и еще на свой сан, ибо это были неопровержимые факты. Архидьякон знал предмет и умел быть епископом, чего остальные не умели, и в этом заключалась его сила. Миссис Прауди опиралась на свой пол и привычку командовать, и надменность доктора Грантли ее ничуть не пугала. Мистер Слоуп мог рассчитывать только на себя, на свою энергию и такт, но не сомневался, что скоро возьмет верх над епископом и архидьяконом, которые придают такое значение внешним формам.

– Вы живете в Барчестере, доктор Грантли? – с любезнейшей своей улыбкой осведомилась миссис Прауди,

Доктор Грантли объяснил, что он живет в Пламстеде – в своем приходе, который расположен вблизи города. Миссис Прауди выразила надежду, что это не очень далеко, так как она была бы рада сделать визит миссис Грантли. Она не замедлит посетить ее, как только их лошади прибудут в Барчестер; их лошади пока в Лондоне; их лошади прибудут сюда не сразу, так как епископ вскоре должен будет вернуться в столицу Доктор Грантли, конечно, знает, что епископ отдает много времени комиссии, занимающейся университетами – и все дело остановилось, так как без него они не могут составить свой доклад. К тому же епископу надо подготовить устав “Общества утренних и вечерних воскресных школ в фабричных городах”, коего он состоит покровителем... председателем... главой – и поэтому лошади пока не могут прибыть в Барчестер, но как только лошади прибудут, она не замедлит сделать визит в Пламстед, если только это не очень далеко.

Архидьякон отвесил пятый поклон – по поклону на каждое упоминание лошадей – и сказал, что миссис Грантли не преминет сама сделать ей визит в ближайшее же время. Миссис Прауди объявила, что будет в восторге: сама она не решилась пригласить ее, не зная, есть ли у миссис Грантли лошади, и очень ли это далеко, и т. д.

Доктор Грантли еще раз поклонился и промолчал. Он мог бы купить все вещи каждого члена семейства Прауди и подарить их им без заметного ущерба для своего состояния. И сразу же после свадьбы он завел отдельный выезд для жены, тогда как миссис Прауди в прошлом во время сезона тряслась по лондонскому булыжнику за столько-то в неделю, а в прочие месяцы ходила пешком или нанимала извозчичий экипаж почище.

– Конечно, школы дня субботнего в подведомственных вам приходах процветают? – спросил мистер Слоуп.

– Школы дня субботнего? – повторил архидьякон с притворным удивлением.– Право, не знаю. Это дело жены каждого священника и его дочерей. В Пламстеде никаких таких школ нет!

Тут архидьякон уклонился от истины, так как у миссис Грантли прекрасная школа. Правда, она не совсем воскресная и так не называется, но эта образцовая женщина всегда заходит туда за час до начала службы, слушает, как дети отвечают катехизис, и присматривает за тем, чтобы они шли в церковь чистенькими и аккуратными, вымыв руки и завязав шнурки башмаков; а Гризельда и Флоринда, ее дочери, в субботу относят в школу большую корзину свежих булочек и раздают их всем детям, кроме наказанных, и вечером дети с удовольствием уплетают дома эти булочки, поджаренные и намазанные маслом. Пламстедские дети, наверное, вытаращили бы глаза, услышав, как их почтенный пастырь утверждает, будто в его приходе нет воскресной школы.

Мистер Слоуп только чуть поднял брови и пожал плечами. Но он не думал отказываться от своего излюбленного проекта.

– Боюсь, в дни субботние тут слишком много ездят,– сказал он.– Я видел расписание: по дням субботним тут останавливается три поезда в Лондон и три из Лондона. Неужели нельзя заставить железнодорожную компанию отменить их? Стоит приложить усилие, и зло можно уничтожить, не правда ли, доктор Грантли?

– Не могу судить, не будучи директором компании. Но думаю, если вы сможете отменить пассажиров, компания отменит поезда. Ведь это только вопрос дивидендов.

– Право, доктор Грантли,– вмешалась миссис Прауди,– право, такие взгляды нам не пристали. Право же, мы обязаны делать все, что в наших силах, дабы положить конец столь тяжкому греху. А как вы полагаете, мистер Хардинг? – обратилась она к регенту, хранившему все это время унылое молчание.

Мистер Хардинг полагал, что всем носильщикам, кочегарам, кондукторам и стрелочникам должна предоставляться возможность посещать церковь, и выразил надежду, что они ее имеют.

– Но право же, право,– продолжала миссис Прауди,– право, этого мало. Право же, это не ведет к такому соблюдению дня субботнего, которое, как нас учат, не только желательно, но и обязательно. Право же...

Доктор Грантли никоим образом не желал вступать в богословский спор с миссис Прауди или же с мистером Слоупом, а потому он бесцеремонно отвернулся от кушетки и выразил надежду, что доктор Прауди доволен тем, как подновлен дворец.

Да, да, ответил его преосвященство, в целом, конечно... в целом причин быть недовольным нет, хотя архитектор, пожалуй, мог бы... Но его двойник, мистер Слоуп, возникнув у епископского кресла, не дал ему докончить эту туманную речь.

– Μне хотелось бы упомянуть одно, господин архидьякон. По просьбе его преосвященства я обошел службы, и оказалось, что стойла во второй конюшне оставляют желать лучшего!

– Но ведь первая конюшня вместит дюжину лошадей.

– Возможно. Я даже уверен, что это так, но видите ли, надо подумать и о гостях. Родственники епископа обычно приезжают на своих лошадях.

Архидьякон обещал, что для лошадей родственников будет отведено столько места, сколько позволят размеры конюшни. Он сам поговорит с архитектором.

– А каретник, доктор Грантли? – продолжал мистер Слоуп.– В большом каретнике с трудом уместится второй экипаж, а о малом и говорить нечего.

– И газ! – вмешалась миссис Прауди.– Во всем доме нет газа – нигде, кроме кухни и коридоров. Право же, во дворце нужны газ и горячая вода. А горячая вода подается только на первый этаж; право же, можно найти способ провести горячую воду в спальни и не таскать ее туда в кувшинах из кухни.

Епископ считал, что провести горячую воду необходимо. Без нее дворец немыслим. Это – необходимая принадлежность дома любого джентльмена.

Мистер Слоуп заметил, что садовая стена обветшала.

Миссис Прауди видела в людской большую дыру, по-видимому, сделанную крысами.

Епископ объявил, что не выносит крыс. По его мнению, в мире не было существа отвратительнее крысы.

Мистер Слоуп видел, что замки некоторых служб оставляют желать лучшего,– например, угольного и дровяного сараев.

И миссис Прауди видела, что замки комнат прислуги никуда не годятся. Все замки в доме стары и плохи.

Епископ высказал мнение, что от хорошего замка зависит многое – и от ключа тоже. Он не раз замечал, что в беде часто бывает повинен ключ, особенно если бородка погнута.

Мистер Слоуп продолжал перечень, но тут его в несколько повышенном тоне перебил архидьякон, объяснивший, что с этим следует обращаться к архитектору епархии, а вернее, к подрядчику, он же, доктор Грантли, поинтересовался состоянием дворца только из любезности. Впрочем, он сожалеет, что обнаружилось столько неполадок. И он встал, собираясь уйти.

Миссис Прауди, хотя она и успела внести свою лепту в поношение дворца, тем не менее продолжала пытать мистера Хардинга, доказывая греховность развлечений в день субботний. Вновь и вновь она обрушивала свое “право же, право” на благочестивую главу мистера Хардинга, который не умел защищаться.

Никогда еще его так не терзали. До сих пор дамы, которые интересовались его мнением в вопросах религии, почтительно слушали, а если не соглашались, то молча. Миссис же Прауди подвергла его допросу и прочла ему нотацию. “Ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни слуга твой, ни служанка!” – внушительно повторяла она, словно мистер Хардинг забыл эти слова. Она грозила ему пальцем, словно напоминая о неизбежной каре, и под конец потребовала, чтобы он подтвердил, что езда по железной дороге в день субботний – гнуснейшее кощунство.

Впервые в жизни мистер Хардинг подвергался подобному натиску. Он чувствовал, что должен был бы указать ей на неуместность такого тона по отношению к священнику и человеку намного ее старше; но не мог же он сделать выговор жене епископа в присутствии епископа, да еще во время своего первого визита во дворец! К тому же, сказать правду, он начал ее побаиваться. Он растерянно молчал, но она не оставила его в покое.

– Надеюсь, мистер Хардинг,– сказала она, торжественно покачав головой,– вы не заставите меня думать, будто вы одобряете езду в день субботний? – И она выразительно посмотрела ему в глаза.

Этого мистер Хардинг выдержать не мог, тем более что теперь на него смотрели мистер Слоуп, и епископ, и архидьякон, уже распрощавшийся с ними. Мистер Хардинг встал и, протянув руку миссис Прауди, сказал:

– Если вы как-нибудь заглянете в воскресенье в церковь Святого Катберта, я скажу об этом проповедь.

И, низко поклонившись даме, пожав руку епископу и попробовав увернуться от мистера Слоупа, архидьякон и регент удалились. Мистер Хардинг вновь пострадал, но доктор Грантли поклялся про себя, что ни за что на свете не коснется больше мокрой лапы этого нечистого и мерзкого животного.

Владей я поэтическим пером, я воспел бы теперь в эпических стихах благородный гнев архидьякона. Перед крыльцом дворца была большая, усыпанная песком площадка, а сбоку от нее – ворота, выходившие на улицу, и калитка соборного сада. Слева от площадки начиналась широкая аллея, которая вела через обширные дворцовые сады и примерно полумиле от собора кончалась воротами, выходившими на Лондонскую дорогу.

Оба наши друга молчали, пока не вышли в боковую калитку и не оказались в саду собора, однако регент ясно видел по лицу своего спутника, что вот-вот разразится буря, он разделял его чувства. Хотя он был далеко не так вспыльчив, как архидьякон, даже он рассердился, даже он – кроткий, благовоспитаннейший человек – чувствовал настоятельную потребность прибегнуть к не самым благовоспитанным выражениям.