Текст книги "Профессиональное убийство. Не входи в эту дверь! (сборник)"
Автор книги: Энтони Гилберт
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Я всегда приносил хозяину чашку чаю, – показал он в суде. – Тем утром я принес чай, как обычно, отдернул шторы и заметил, что погода дождливая. Хозяин промолчал, но меня это не удивило. Бывали дни, когда он вообще не раскрывал рта, разве что приказывал мистеру Рэнделлу: сделайте это или то. Я принес ему местную газету и сказал: «Сэр, вас огорчит известие, что леди Уэббер вчера вечером скончалась», – а он даже не взглянул на меня. Я наклонился к нему. Казалось, он спит.
– Принимая во внимание, что у него была снотворная микстура – и вы об этом знали, – почему вас это удивило?
– Он никогда так долго не спал. Вставал около шести часов, а было уже четверть восьмого.
– И вы встревожились?
– У мистера Керби был какой-то странный вид. Не просто бледность; он был обмякшим и не дышал. Кроме того, сон у него всегда был очень легким. Он говорил, что проснется через несколько секунд, если кто-то встанет возле него. Какое-то шестое чувство подсказывало мистеру Керби, что на него смотрят. Я осмелился коснуться его рукой: он был холодный.
– Как лед?
– Нет, сэр, не окоченевшим, но достаточно холодным, чтобы вызвать у меня дрожь. Я побежал в комнату мистера Рэнделла, сообщил ему, и он тут же пошел туда вместе со мной. Увидев мистера Керби, сказал: «Вызови доктора Мейклджона». На столе лежало письмо, адресованное коронеру. Я его не касался. Доктор явился через несколько минут и заявил, что хозяин мертв.
Мейклджон на свидетельском месте показал, что Керби умер от чрезмерной дозы стрихнина. Он (свидетель) прописал покойному снотворную микстуру, в которой стрихнин был ингредиентом. Три дня назад врач виделся с Керби, тот пожаловался, что микстура не действует. Попросил более сильное средство. Мейклджон отказал: «Не могу дать вам ничего более сильного, если не хочу оказаться на скамье подсудимых с перспективой виселицы». Керби разозлился и заявил, что обратится к другому врачу. Мейклджон заметил, что он имеет на это полное право. Однако последующие свидетельства показали, что Керби не выполнил своей угрозы.
Мейклджону задали несколько вопросов относительно ингредиентов снотворной микстуры, и аптекарь, Бауэрс, представил выписанный рецепт. Микстура была обычной для человека, обладающего здоровьем Керби.
Один из присяжных заметил, что последний свидетель, к сожалению, уведомил покойного, что двойная доза микстуры окажется роковой, но его тут же осадил коронер, сказав: «На мой взгляд, доктор Мейклджон не исполнил бы своего долга перед пациентом, если бы не предупредил его».
Вскоре зачитали предсмертную записку покойного:
...
«Я не прошу прощения за то, что собираюсь сделать, потому что ни к кому не питаю родственных чувств. Моя жизнь оказалась несостоятельной, и я не вижу смысла продолжать ее. Мне не для чего жить, и чтобы не быть своим знакомым и слугам обузой, а своим наследникам статьей расходов, я выбираю такой уход».
– Не знаю, как отнесутся к ней присяжные, – сказал коронер, – но эта записка, видимо, указывает, что покойный потерял интерес к жизни. Похоже, у него было скверное мнение о состоянии своего здоровья и о финансовых делах. Предлагаю ознакомиться с ними подробнее.
Затем на свидетельское место вышел Рэнделл и подтвердил, что последние двенадцать месяцев работал у Керби секретарем. Они познакомились в Лондоне. В начале его работы Керби был бодрым, много читал, дважды в неделю получал из Лондона бандероль с книгами. Однако потом стал одержим беспокойством о своем здоровье. На свою беду, Керби прочел книгу, представляющую в ярких подробностях ход болезни туберкулезного больного, кончающуюся красочным описанием сцены смерти, и это подействовало на него угнетающе. Он настоятельно требовал обсуждения своего состояния и, можно сказать, жил с градусником во рту. Время от времени заводил речь о личных делах и часами обсуждал свое финансовое положение. Деньги его были вложены в надежные предприятия и компании, но он считал, что постоянно осторожничать не следует, и начал играть на бирже.
– Однако же Керби был богатым. Вы знали об этом?
– Да. Я спросил, зачем ему столько денег. Керби ответил, что деньги нужны ему не для себя, но он должен думать о тех, кто придет после него. Это меня удивило, я знал, что у него нет родных, но он сказал, что хочет оставить деньги инвалидам войны, и если он будет играть смело и успешно, то сумеет создать благотворительный фонд. У меня создалось впечатление, что в этом отношении он болезненно честолюбив. Что, получая три процента и не рискуя восемью, Керби ставит себя на один уровень с человеком, который зарывает свой талант из страха лишиться его, если пойдет на риск.
– Вы знали что-нибудь о предприятиях, куда Керби вкладывал деньги, большая часть которых, судя по всему, утрачена?
– У него был адвокат, который, вероятно, советовал ему. Собственно, Керби дошел до того, что больше полагался на свою интуицию – наитие, как он выражался, – чем на здравый смысл. Он сказал: Рейнс хочет, чтобы я осторожничал. Я слишком долго был осторожным и теперь могу позволить себе рисковать. Дело не в том, что я хочу разбогатеть.
– У вас создалось впечатление, что он был – скажем так – помешанным на этом пункте?
– Несомненно. Все его внимание поглощали игра на бирже и собственное здоровье. Керби выписывал много газет и выискивал в них сам или заставлял меня их просматривать и подчеркивать синим карандашом всякое упоминание о смерти от туберкулеза. Это стало предметом разговоров в доме. Помню, экономка, миссис Марплз, как-то спросила меня, почему я потворствую ему. Я не потворствовал, но не мог не выполнять его указаний. Я не был близким ему человеком или другом семьи.
– То есть вы ощущали свою ответственность?
– Да. Я несколько раз предлагал ему пригласить жить вместе с собой компаньона. Думал, это отвлечет его. Но он всегда отвечал, что никого не знает. Цитировал Генри Вогана: «Все ушли в мир света, и я один влачу здесь жалкое существование». Не мог я уговорить его и выходить из дому. Он говорил, что человек с его состоянием здоровья не может позволить себе рисковать. А если он окажется среди людей, то всегда есть возможность заразиться. Однажды я спросил мистера Рейнса, нельзя ли пригласить кого-нибудь, но он ответил мне то же самое. Мол, у мистера Керби нет ни родственников, ни близких друзей.
– Он никого не принимал в доме?
– Нет. Утверждал, что туберкулез очень заразный. В ту зиму он заболел бронхитом и решил, что это туберкулез. Я осмелился предложить, что ему нужно поговорить с доктором Мейклджоном о поездке в город к специалисту. Иногда незнакомый человек и громкое имя способны творить чудеса. Мистер Керби спросил, не считаю ли я его симулянтом. Заявил, что если я хоть раз еще об этом заикнусь, то могу увольняться.
– У вас никогда не было причин полагать, что он подумывает о самоубийстве?
– Никогда. Разумеется, у него возникали приступы меланхолии, когда он говорил, что жизнь не стоит того, чтобы жить, но я не придавал этому особого значения. Не знал, почему он беспокоится о деньгах, которые теряет. Конечно, я предостерегал его, но ничего не добился. Однажды мистер Керби спросил, почему я так беспокоюсь о его делах. Не хочется, чтобы тебя обвиняли в корыстных интересах…
– Но ведь для вас это не имело никакого значения – в финансовом смысле?
– Он мог подумать, будто я жду от него какого-то отказа в завещании, если буду у него на службе во время его смерти.
– И вы не припоминаете ничего, произошедшего в тот день, что пролило бы какой-то свет на его внезапное решение?
– Но я не видел мистера Керби после обеда. Не знаю, как он провел вторую половину дня. Он сказал, что я могу уезжать. Я вернулся последним поездом, в половине двенадцатого выпил виски и лег в постель. Проходя мимо его двери, заглянул под нее, света не было, поэтому я решил, что он принял снотворное и заснул.
– В какое время Керби обычно принимал лекарство?
– Как правило, я давал ему снотворное около одиннадцати. Обычно он ложился в постель очень рано, около девяти, в десять звонил, и я поднимался к нему. Мистер Керби любил пить чай перед сном и за чаем сообщал мне о своих планах на будущий день. Около одиннадцати засыпал. Завтракал всегда в половине девятого, вставал около половины восьмого, как только напьется чаю.
– Вы не давали ему снотворное в тот вечер?
– Нет. Насколько понимаю, это сделал слуга.
(Данное показание подтвердил впоследствии Беллами).
– Вы, случайно, не помните, какое количество микстуры оставалось в бутылке?
– У меня в дневнике есть запись заказать еще лекарства на другой день, то есть на сегодня. Думаю, дозы две.
Тут неожиданное вмешательство создало тот сенсационный элемент, которого часто недостает на расследовании самоубийств. Раздался голос Мейклджона: «Прошу прощения; две дозы не стали бы роковыми. Да, знаю, я умышленно создал у мистера Керби такое впечатление, но для нашей общей безопасности».
Все повернулись и уставились на него, в том числе и Рэнделл.
– Нет? В таком случае…
Он умолк.
Коронер спросил его, уверен ли он, что там было не более двух доз, и Рэнделл ответил:
– Честно говоря, я не был уверен, что там больше одной. Не говорю, что, уходя, не оставил бы роковой дозы, но мне следовало подумать об этом.
– А вы не подумали?
– Нет, к сожалению. Похоже, это осложняет положение дел.
Так и вышло. Это задержало расследование для наведения новых справок. Мейклджон в ответ на вопрос коронера сообщил, что три дозы были бы роковыми, и когда казалось полностью доказанным, что никто из домашних стрихнина не покупал, члены суда сочли, что Рэнделл, видимо, ошибся и в бутылке было больше микстуры.
Я прекратил чтение и попытался представить, как мог Рэнделл раздобыть стрихнин и добавить его в бутылку, но если он сумел это сделать, то был дьявольски умен. Несмотря на самые тщательные исследования, против него не было ни одной улики. Слуга показал, что мистер Керби хранил микстуру под замком и ключ держал при себе. Можно было предположить, что стрихнин имелся у Рэнделла уже давно, и он просто выжидал время. Но доказать это было невозможно. Я продолжил читать протокол расследования.
Миссис Марплз, экономка покойного, сообщила, что хозяин в течение нескольких недель вызывал у нее беспокойство. Он становился все более больным. И все более странным в отношении финансовых дел. Забрал все деньги из фирмы по производству вооружений, потому что не хотел наживаться на крови сыновей других отцов.
– Откуда вы это узнали?
– Он мне сам сказал, сэр. Очень странным он был, белым, как полотно, сидел в кресле и махал руками. Мистер Рэнделл стоял позади него. Он посмотрел на меня так, словно хотел сказать: «Не обращайте внимания», но хозяин обернулся и произнес: «Разве вы не это сказали? Не согласны?», и мистер Рэнделл ответил: «Да, сэр, конечно». Потом я заметила: «Нехорошо, сэр, поощрять хозяина», а он усмехнулся: «Знаете какой-нибудь способ остановить его?»
– Мистер Керби всегда был таким?
– Он постоянно читал книги по медицине. Последние несколько недель мы ничего не могли с ним поделать. И стал привередливым в еде. Не хотел того, не хотел этого. Говорил: «Для меня это яд» – и показывал какой-то журнал. Мистер Рэнделл часто спрашивал меня, нет ли у него друзей. Очень беспокоился о нем.
Адвокат покойного, Рейнс, тоже дал показания. Сообщил, что долгое время заботился о его делах, уделял ему личное внимание после смерти Симпсона, своего партнера, около четырех лет назад. До последнего года жизни мистер Керби не проявлял особого интереса к тому, куда вкладываются его деньги, раз они приносят хороший доход, оставляя деловую сторону профессионалам. Однако в последний год начал проявлять беспокойство. «Другие получают восемь процентов, – говорил он, – почему не получать и мне? Мой секретарь читал мне вслух финансовые новости и называл одну за другой компании, которые выплачивают гораздо более высокие дивиденды, чем я получал когда-нибудь». «Мистер Керби, он говорил вам, что нужно платить за безопасность?» – спросил я. «Думаю, я потратил на безопасность слишком много, – ответил он. – И пожалуй, начну рисковать. Возможно, я всего лишь управляющий всем тем, что имею, но не вижу причин быть робким управляющим». Он выпустил много биржевых проспектов, по его словам, для города. Большинство их представляло собой рискованную биржевую игру, и я сказал ему об этом. Разумеется, он был одним из тех, кто может рисковать. Мистеру Керби было не о ком заботиться, кроме себя. Он слегка разволновался, когда я говорил об опасностях биржевой игры, и спросил, как может что-либо процветать, не будь людей, всегда готовых рискнуть. Задал вопрос, понимаю ли я, как создавалась автомобильная промышленность. Не теми, кто осторожничал, сказал он, а биржевыми игроками, которых вы осуждаете. Спорить с таким человеком невозможно, раз он вбил себе что-то в голову, например, что быстро умирает от туберкулеза и ничто, кроме Судного дня, его не спасет. Я позволил ему сделать кое-какие вложения; рекомендовать другие не мог. У этих фирм была дурная репутация. Мистер Керби вспылил и решительно вышел из кабинета. На следующий день ко мне явился его секретарь, мистер Рэнделл. «Послушайте, – сказал он, – не могли бы вы повлиять на мистера Керби? Он, видимо, решил выбросить свои деньги на ветер. Я, разумеется, влиять на него не могу, но вы его советник. Я не хочу, чтобы мистер Керби уволил меня, а он уволит, если я буду много говорить, но не могли бы вы убедить его, что это никакая не благотворительность – перекачивать свои деньги в карманы жуликам?» Я немного удивился, но пообещал сделать все, что сумею. Вскоре я отправился к мистеру Керби, но он заявил, что поскольку я веду его дела очень осторожно, то он записался на акции нескольких компаний, рекламирующих высокие дивиденды, и вложил в конверты чеки на требуемые суммы. «Когда вы это сделали?» – поинтересовался я, и Керби сообщил: «В тот вечер, когда приходил к вам». Я спросил: «Эти письма писал Рэнделл?», и он ответил: «Нет, Рэнделл такой же пугливый, как вы. Я написал их собственноручно, и Беллами отнес на почту». Я лишь развел руками.
Я контролировал остальные его вложения, но все-таки дела его принимали скверный оборот. Я договорился о встрече с ним на то самое утро. Он вбил себе в голову, будто ему нельзя выходить. Заявил по телефону: «Наверное, попытаетесь испугать меня». Я заверил, что об этом не может быть и речи.
– Что он ответил?
– «Если предпочитаете нерешительных людей, то ведите дела с ними». И повесил трубку.
– Он не казался встревоженным?
– Нет. Пожалуй, рассерженным. Конечно, это могло быть блефом. Я недоумевал. Не мог понять его внезапного стремления загрести побольше денег и, между прочим, рисковать тем, что он имел. Мистер Керби не собирался жениться или обеспечивать кого-либо, ничего подобного.
– Насколько я понимаю, он не разорился?
– Нет, однако понес большие убытки. Во всяком случае, я предупреждал, что ему может не понравиться все, что я сообщал ему о вложениях. Человек с моим опытом знает, что иногда необходимо предупреждать клиентов заранее о неприятных новостях.
– Совершенно верно. И разумеется, вам не приходило в голову, что у него могут возникнуть мысли о самоубийстве? Вы ни разу не слышали от него такой угрозы?
– Нет. И ожидал, что мистер Керби встретится со мной, как мы условились.
На этом свидетельские показания завершились, и после короткой паузы присяжные решили, что Рэнделла подвела память относительно количества снотворного, которое осталось в бутылке и привело к самоубийству человека с расстроенной психикой.
Глава пятнадцатая
Некоторые косвенные улики очень важны – например, когда находишь в молоке форель.
Торо
– Помните эту историю? – спросил я молодого человека, закрыв газету.
– В свое время она произвела большую сенсацию. Мистер Керби был известным человеком, и его отец тоже покончил с собой. Сами знаете, как люди болтают.
– Что они говорили?
Я достал портсигар и предложил ему сигарету.
– О, ничего особенного. Что, видимо, для Рэнделла это явилось ударом.
– Что сталось с ним?
– Думаю, вернулся в Лондон. Он не местный. Но вот дом опустел. В нем жил чуть менее года один американский джентльмен, но ему там не понравилось.
– Привидения? – пренебрежительно произнес я.
– Вряд ли. Американцы не верят в них. Но когда ходят такие слухи, дом называют несчастливым. Во всяком случае, этот назвали. Недавно приезжал взглянуть на него один джентльмен, насколько я понимаю, представитель благотворительного общества, получающего деньги по завещанию Керби. Кажется, обратился к мистеру Саммертауну по поводу покупки дома, но, кажется, в завещании есть пункт, запрещающий продажу.
– Интересно, запрещение умышленное?
– Не вижу причин для этого. Раз нет семьи, которая может вернуться туда, казалось бы, всем будет безразлично. Просто завещание написано так. Вряд ли кому захочется иметь такой дом, однако земля стоит денег.
Я отправился в контору Рейнса и снова изложил ему свою версию.
– Просмотрел протокол расследования, – добавил я. – Странно, Керби никогда не производил впечатления такого человека.
– Никто из нас этого не предполагал, – заметил Рейнс. – Да и вообще я ожидал, что мы встретимся, как условились. Я мог бы отговорить его. Рэнделлу пришлось нелегко. На его плечи свалилось много дел. Ему хватало забот со стариком, он вечно пытался прятать от него газеты и книги из-за его болезненной одержимости. Однажды сказал мне, что боится оставить медицинский журнал у себя в комнате, потому что старик может его взять. Читая ему газеты, старался пропускать разделы рецензий на медицинские книги, но, конечно же, в половине случаев неожиданно попадаешь впросак. Обычно Рэнделл просматривал газеты заранее и старался кое-что утаить, но Керби был очень проницателен. Задавал вопрос: «Что вы пропускаете?» И спрашивал: «Вы знали кого-нибудь, кто умер от туберкулеза?» Собственно, от него умерла мать Рэнделла, и Керби постепенно вытянул из него всю эту историю. Если, когда они составляли список книг, Рэнделл говорил: «Ну, эту я не стал бы включать, она вам не понравится. Рецензия на нее была неважной», Керби подозревал, будто его обманывают, и сразу прочитывал эту книгу. Такое случалось не раз. Иногда Рэнделл прятал газеты, но Керби следил за ним и находил их. Их отношения стали натянутыми. Рэнделл даже решил бросить эту работу. Пришел ко мне, просил совета. Я уговорил его остаться.
– Ответственность на Рэнделле лежала большая, – согласился я. – Давно он знал Керби?
– Не думаю. Я посоветовал ему не спешить с увольнением, подождать, не изменится ли ситуация к лучшему. Я надеялся осенью убедить старика уехать на зиму за границу. Когда мы условились, что я приду к нему в то утро, я хотел сообщить ему, что он не справится с расходами на этот громадный дом – он прямо-таки сжирал уголь и электричество, – зарплатами слугам, жалованьем Рэнделлу.
– Вы ничего не сказали ему?
– У меня не было возможности. Я только договорился с ним о встрече в день его смерти.
– Вы ему звонили?
– Нет, он мне. Заявил, что это важно.
– Не объяснил почему?
– Нет. Само собой, это было связано с деньгами. Керби выглядел встревоженным. Видимо, понял, что придется снизить расходы, говорил об отъезде.
– Странная история с этой снотворной микстурой, – заметил я.
– Ну, не знаю. Ошибку совершить легко. Две дозы или три, разница невелика.
Я не согласился. Существовали подробные описания этой снотворной микстуры, и когда человек решает, что пора заказать еще, он прекрасно знает положение дел. К тому же такой осторожный человек, как Рэнделл, привыкший отмерять дозы сам, не ошибается. И Мейклджон подтвердил, что две дозы не стали бы роковыми. Когда я принялся просматривать сделанные записи, мне на ум пришли другие соображения. Например, упорство Рэнделла в объяснении, как трудно было прятать от Керби газеты и книги, которые влияли на его настроение. Рэнделлу наверняка не было необходимости оставлять медицинские журналы, касавшиеся навязчивой идеи Керби. И чем дальше я размышлял, тем больше сомневался в том, что Керби входил в спальню своего секретаря и уносил оттуда чужой журнал. Вероятно, Рэнделл специально оставлял журнал там, где Керби должен был его найти. И я понимал, что демонстрация нерешительности служила привлечению внимания больного к самой опасной для него теме. Я представлял, как Рэнделл просматривает эти треклятые газеты, пока не найдет подходящего книжного обозрения, начинает с интересом читать его, потом вроде бы приходит в замешательство, запинается, краснеет, обрывает чтение, пока не привлечет внимание хозяина. О, этот мистер Рэнделл хитроумный человек. И он создавал нужное ему впечатление – звонил Мейклджону, заходил к Рейнсу – где говорил об озабоченности Керби своим здоровьем.
Однако я вынужден был признать, что это лишь доказательство косвенного убийства. Ребенка можно убить и голодом, и удушением, точно так же можно убить человека доведением до самоубийства – как делают шантажисты – или до безумия, что определенно пытался сделать Рэнделл – и не отвечать в уголовном суде по обвинению в преступлении, наказуемом смертной казнью. Я не удивился бы, узнав, что Рэнделл виновен. Только не представлял, как можно обвинить его в отравлении своего работодателя, если он отсутствовал всю вторую половину дня. Я сделал несколько предположений. Рэнделл мог незаметно проникнуть в дом, поговорить, как обычно, с Керби и дать ему тройную дозу. Потом вспомнил, что Рэнделл не наливал ему лекарства – это сделал слуга. Он, по собственному признанию, не знал нужной дозы, но сказал, что микстуры в бутылке осталось мало. Нельзя было предположить, что после ухода слуги Керби добавил себе еще этого снадобья, потому что бутылка оказалась пуста. Проблема была сложной, и я был менее склонен, чем присяжные, принять версию, что слуга, не привыкший наливать микстуру, по оплошности отравил хозяина.
Я рассматривал это дело со всех сторон и не мог найти в нем слабого места. Конечно, хотя договоренность о встрече была заключена после отъезда Рэнделла в середине дня, тот вполне мог знать, что такая встреча должна быть назначена. И можно было доказать, что Рэнделл просто не отваживался позволить Керби осознать свое финансовое положение. Трудно поверить, что какой-нибудь человек вложит большие деньги в те предприятия, которые Керби с энтузиазмом решил поддержать. А если он ничего подобного не делал? А если существовала система мошенничества, даже подлога – я вспомнил, что на суде подлог был одним из пунктов, по которым осудили Рэнделла – и Рэнделл не мог позволить Керби узнать правду? Если дело обстояло так, существовал только один выход. Керби требовалось как-то убрать с пути. И его убрали. Его обнаружили умершим от яда, очевидно, покончившим с собой. Я понимал, что бремя доказательств лежит на мне. В протоколе расследования не содержалось ни единого замечания, что Рэнделл может быть виновен. Он не наливал роковой дозы. Свидетель показал, что у Рэнделла в тот день не было доступа к бутылке (Керби держал ее под замком); если бы он добавил стрихнина накануне, Керби умер бы от предыдущей дозы. Кроме того, когда он мог получить доступ к бутылке без присутствия своего работодателя? Даже допуская, что Рэнделл как-то раздобыл стрихнин, я не мог найти ответа, который довел бы Рэнделла до виселицы. Тем не менее я не отказывался от своей версии, что Рэнделл виновен. Взяв карандаш, я бегло записал все, что сумел припомнить. И вот какая получилась картина.
Несколько дней после начала приема микстуры Керби жаловался, что она не оказывает на него никого воздействия. Вскоре он принимает последнюю дозу, и воздействие оказывается слишком сильным. Я изучил рецепт, который зачитывали во время дознания. Главным компонентом в нем являлся стрихнин. Я твердил себе это снова и снова. Главный компонент – стрихнин. А потом я сообразил, в чем дело, и мысленно зааплодировал хитрости и ловкости Рэнделла. Я был убежден, что он повинен в смерти Рубинштейна, и задавался вопросом, сойдет ли ему с рук это убийство, как сошло предыдущее.
Стрихнин в микстуре опускается на дно бутылки. Микстуру нужно всякий раз встряхивать. А если не делать этого? Стрихнин останется на дне бутылки и с последней дозой попадает в организм. Все очень просто. Да, Рэнделл специально отсутствовал, когда Керби получил последнюю дозу. Он не оставил в бутылке достаточно микстуры, чтобы отравить старика. Это был надежный способ снять с себя все подозрения. Я снова зааплодировал хитрости Рэнделла. Вряд ли кто-нибудь додумается до подобного объяснения, и даже если додумается, то не сумеет обвинить этого человека в преступлении. И как легко было Рэнделлу вернуться в полночь, тайком войти в комнату хозяина, убедиться, что роковая доза принята, и оставить записку… Я видел в газете факсимиле той записки. Подделать почерк было легко. И ему это сошло бы с рук. Безупречно совершенное преступление. Заподозрить этого человека было нельзя. Более того, он уехал оттуда, вызвав сочувствие у всех, кто знал его. А теперь, через два года, его безопасность оказалась под вопросом, не в связи с новым подозрением, а потому что, как многие ловкие преступники, этот человек не мог удовольствоваться одним преступлением. Ему требовалось совершить очередное.
Вернувшись в Лондон, я немедленно отправился к Круку. Надеялся, что у него появились какие-то новости, но их не было. Он не смог подтвердить версию Фэнни.
– Вопрос везения, – пробасил Крук, потирая руки. – Ну-ну, не нужно расстраиваться. Как с везением у тебя? Сейчас ты – надежда защиты.
Я изложил ему свою версию.
– Хотелось бы, чтобы эта твоя молодая женщина была искреннее, – проворчал он, выслушав меня. – Я отдал бы многое, чтобы узнать, насколько она втянута во все это. Знает Фэнни что-нибудь о деле Керби? Или подозревает? Если знает, то она недоносительница и из страха за себя – я бы не счел мисс Фэнни альтруисткой – боится говорить. С другой стороны, возможно, – он сделал на этом слове легкое неприятное ударение, – что она невиновна, как новорожденный младенец.
– Ничто из этого не доказывает, что ей что-нибудь известно о деле Рубинштейна, – возразил я.
– Совершенно не доказывает, – согласился Крук. – Однако нам требуется установить связь между Рэнделлом и этим делом. Я готов рисковать, дорогой мой Кертис, но не хочу выглядеть дураком во время судебного процесса.
Я заметил, что если Рэнделл причастен к убийству Рубинштейна, значит, в доме у него имелся сообщник, и нетрудно догадаться, кто он. Даже сочувствующим Фэнни людям трудно будет отказаться от вывода, на который наводит ее пуговица в руке покойного.
– Совершенно верно, – спокойно произнес Крук. – Есть какие-то соображения, куда отправился Рэнделл, покинув Ромертон?
– Вернулся в Лондон, – адрес, уверяю тебя, неизвестен. И с тех пор прошло два года. Я отправил человека по его следу. И по адресам нескольких компаний, в которые Керби якобы вложил значительную часть своего состояния. Интересно узнать, под своим или под чужим именем был связан с ними Рэнделл?
– Веришь в чудеса? – удивился Крук. – Что ж, успеха твоей охоте, только мне кажется, что лиса может по-прежнему находиться вне досягаемости. В том, что касается улик, мы нисколько не продвинулись дальше оригинальной версии – оригинальной для полиции, – что Рубинштейн не ездил в Кингс-Бенион. Дело у обвинения пока что вполне основательное. Я вовсе не уверен, что твоя Фэнни не совершает глупости, пытаясь морочить голову адвокату, не говоря уж о судье. Эти люди воспринимают себя всерьез.
– Если сумеешь убедить Фэнни изменить сейчас свои показания, я съем судейский парик, – пообещал я.
Крук заметил, что мне незачем об этом беспокоиться. С пищеварением у меня все будет в порядке.
– Обрати внимание вот на что, – вдруг сказал он, когда я уже собрался уходить. – Похоже, этот твой преступник внезапно явился к Фэнни сразу же после смерти Керби, но вскоре оставил ее в покое. Ты можешь возразить, что он уехал из Ромертона без денег. Но если он находился на мели, почему не обратился к Фэнни снова? Разумеется, сразу по завершении расследования Рэнделл не мог добраться до денег, даже если фальсифицировал счета или подделывал подписи, но впоследствии сумел бы получить добытые преступным путем суммы и жить в свое удовольствие до конца дней – или пока не разорится. Фэнни могла догадаться об этом, или он мог сказать ей, и она испугалась. Фэнни сразу поспешно съехала. Как правило, люди, которые ни перед чем не останавливаются, побаиваются совершать убийства.
– Только не Рэнделл, – возразил я. – Опыт, кажется, подсказал ему, что убийство – дело доходное.
– Не забывай одного, – произнес Крук. – Если он убил старика, то каким, черт возьми, был его мотив?
Глава шестнадцатая
Нам нужны только факты, сэр, ничего, кроме фактов.
Т. Грэдграйнд
Вечером я вышел из конторы Крука, размышлял о нашем разговоре. Цвет неба над крышами был шафранным. Прохожие казались плоскими, будто фигуры из черного картона. Я не мог разглядеть в них ничего реального. Реальной была только Фэнни и наша проблема с Рэнделлом, с пугливым рыжеголовым призраком, то выходящим из мрака, то снова прячущимся, таким же неосязаемым, как привидения. Дома я не нашел сообщений от Стокса, человека, который обещал разузнать относительно капиталовложений Керби. Он позвонил через час.
– Компании были в основном подставными, – сообщил Стокс. – Вы это предвидели? Я мог бы сказать вам это через четверть часа с начала расследования. Сложно выяснить, кто их создает. Большинство этих компаний ведет операции из одной комнаты на Блэк-Лайон-сквер. Знаете это место? Маленькое, подозрительное, главным образом адрес для приема чьей-либо корреспонденции. Еще один адрес – Силвер-сквер, Финчли. Разумеется, официально у каждой компании есть другое помещение и другие директора, но большинство фамилий вымышленные. Я вышел на след нескольких реальных людей. Под некоторыми фамилиями скрывался некто Мариотт. Он счел за благо покинуть страну год назад. Были, разумеется, и другие, но в большинстве своем они застенчиво прятались за псевдонимами и не желали известности.
– Фамилия Рэнделл не встречалась? – спросил я без особой надежды, и Стокс покачал головой. Но он продолжит расследование.
Сидя допоздна с незадернутыми шторами перед камином, наблюдая за игрой ветвей на фоне тусклого неба, я продолжал размышлять над тем, какой мотив имелся у Рэнделла для этого убийства. Я все больше и больше склонялся к выводу, что оно было незапланированным. Если собираешься убить человека, то готовишь свое оружие, а в данном случае было схвачено то, что оказалось под рукой. Мое представление о случившемся было таким: преступник проник в дом через окно, оставленное для него незапертым, с целью похитить что-нибудь ценное. Открыть замки витрин оказалось более долгим делом, чем он предполагал. То, что отсутствовали следы грубого обращения с ними, меня не удивляло. В свое время я знал людей, которые могли открыть самый сложный замок, не оставив ни малейшего следа, и Рэнделл вполне мог обладать подобным мастерством.
