Текст книги "Сталинград"

Автор книги: Энтони Бивор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Энтони Бивор
Сталинград

© Antony Beevor and Artemis Cooper, 1998

© Саксин С., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015

КоЛибри®

* * *

Энтони Бивор – самый авторитетный и самый издаваемый в мире автор, пишущий о Второй мировой войне. Его книги «Падение Берлина», «Вторая мировая война» и «Высадка в Нормандии» переведены на многие языки и напечатаны миллионными тиражами.

Необыкновенно мощная книга… рассказ Бивора о событиях величайшего сражения остается с читателем еще долго после того, как тот перевернет последнюю страницу.

TorontoGlobe and Mail

Душераздирающая трагедия Сталинграда нуждалась в летописце, способном не только собрать исторические факты, но и заглянуть в человеческую душу. И таким летописцем стал Энтони Бивор.

PhiladelphiaInquirer

«Сталинград» примечателен не только тщательной исследовательской работой и мастерством рассказчика, умеющего увлечь читателя. Запоминаются портреты простых людей, оказавшихся в гуще этого самого ожесточенного сражения ХХ века.

Sunday Telegraph

Предисловие к новому изданию

«У нас в архиве действует одно простое правило, – сказал мне полковник в российском Министерстве обороны, когда я в 1994 году начал собирать материалы для этой книги. – Вы называете тему, и мы подбираем документы». Я сразу понял, что спорить бесполезно. Хотя российские государственные архивы в 1991 году открыли свои хранилища для зарубежных исследований, военные продолжали упорно сопротивляться. В конце концов под давлением со стороны правительства Ельцина Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО), расположенный в Подольске Московской области, вынужден был уступить. Мне посчастливилось оказаться в числе первых иностранцев, которых допустили туда. «Ну, вам известно, что я пишу о Сталинградской битве, – ответил я тому полковнику. – Чтобы вы получили представление о том, какие материалы мне нужны, скажу, что самыми интересными документами, которые я обнаружил в немецких военных архивах во Фрайбурге, были свидетельства людей, не имевших прямого отношения к военным действиям, а также военных врачей и священников». – «В Красной армии не было никаких священников!» – от всей души рассмеялся полковник и погрозил мне пальцем. «Разумеется. А как насчет политруков? Мне нужны материалы, в которых отражена реальная жизнь простых солдат, участвовавших в сражении». – «Значит, документы политотделов… – задумчиво протянул полковник. – Надо будет посмотреть».

Когда пять месяцев спустя нас с моей переводчицей Любовью Виноградовой наконец допустили к подольским архивам, обилие предоставленных материалов многократно превзошло все мои ожидания. Практически каждый день сражения, начиная со второй половины августа 1942-го и до конца года, политотдел Сталинградского фронта отправлял в Москву по воздуху невообразимо подробный доклад, какой не встретишь в военных дневниках. Эти отчеты были адресованы Александру Щербакову, начальнику Главного политического управления Красной армии. Ежедневные доклады содержат от 10 до 24 страниц. В них совершенно отсутствует пропагандистский глянец – поразительная редкость в бескрайнем море архипелагов советских архивов. Объясняется это тем, что Сталин, обеспокоенный исходом битвы, желал знать правду такой, как она есть, без прикрас. Эти документы оказались именно тем, что я искал.

А еще мне бесконечно повезло с выбранным для работы временем. К сожалению, приоткрывшееся было окно в настоящее время снова наглухо закрыто. В 2001 году, вскоре после того как я завершил исследования для своей следующей книги «Падение Берлина», мне позвонил шведский историк Леннарт Самуэльсон, сообщивший, что ФСБ (новое обличье КГБ) начала проверять реестры архивов, выясняя, с какими именно документами знакомились западные исследователи. Еще через несколько месяцев Кэтрин Мерридейл, специалист по современной российской истории, работавшая в то время в Москве над своей новой книгой, рассказала мне, что ее даже не пустили в Подольск, а вся деятельность зарубежных исследователей, несомненно, отслеживается. Об изменении ситуации красноречиво свидетельствовало то обстоятельство, что теперь за иностранными специалистами следили с помощью компьютеров, однако при этом не нашлось денег, чтобы ввести в компьютер каталог хотя бы одного-единственного архива.

Сталинград, олицетворяющий героизм советских солдат, – в высшей степени деликатная тема. Это особенно верно сегодня, когда Кремль и вообще практически все политические лагеря стремятся использовать Жукова и Красную армию (по их мнению, не запятнанную «сталинизмом», поскольку она подверглась чисткам) в качестве символа величия и единства России. Беседуя с ветеранами, я вскоре понял, что ни в коем случае нельзя ввязываться с ними в политические споры. Малейший намек на критику действий Сталина – и даже самый ярый антисталинист тотчас займет глухую круговую оборону. Казалось, критика Сталина, величайшего полководца, умаляла их подвиги и жертвы.

Исследовательские работы в Германии проходили намного проще, но и там меня ждало несколько сюрпризов. В Федеральном военном архиве во Фрайбурге-на-Брейзегау я рассчитывал найти только голые цифры и сухие отчеты о событиях, содержащиеся в дневниках и документах. Все они были вывезены по воздуху до того, как русские захватили аэродромы окруженной 6-й армии Паулюса. Но даже интендантские сводки с описанием продовольственных пайков открыли малоизвестную сторону великого сражения: достаточно много мирных советских граждан работало на вермахт.

Также во фрайбургском архиве я неожиданно обнаружил немало данных относительно боевого духа и бытовых условий в донесениях врачей, как правило чутких очевидцев человеческих страданий, и свидетельствах военных священников. Там также была толстая папка с копиями сотен писем солдат, написанных в середине января 1943 года женам и родителям. Они понимали, что это будет их последняя весточка домой, поскольку Красная армия уже вплотную подступила к «Питомнику» – одному из семи главных аэродромов, использовавшихся вермахтом во время Сталинградской битвы. Все эти письма были перехвачены и арестованы по приказу Геббельса – тот хотел использовать их в качестве основы описания героических жертв немецкого народа (данная затея была вскоре заброшена). Этими материалами, служащими интереснейшим свидетельством различных настроений – контраст между сдержанностью и напыщенностью разителен, – немецкие историки до сих пор практически не пользуются, разве что желая показать, что так называемые письма, процитированные в знаменитом бестселлере 50-х годов прошлого столетия «Последние письма из Сталинграда», несомненно являются подделкой.

В другом разделе архива я обнаружил отчеты, которые заставили написать офицеров и солдат, вывезенных по воздуху из Kessel – «котла». Этих людей, как правило, по два от каждой дивизии, отбирали для гитлеровского Ноева ковчега. Замысел фюрера заключался в том, чтобы стереть в памяти катастрофу под Сталинградом, возродив новую 6-ю армию из символических семян прежней. Эти личные впечатления, записанные практически сразу после возвращения к своим, показались мне особенно ценными, если учесть, при каких обстоятельствах они были написаны. У всех этих солдат и офицеров не было начальства, которого следовало бы бояться. Они понимали, что тем, кто попросил их написать отчеты, нужна достоверная информация о случившемся, и сами они также, очевидно, испытывали потребность быть правдивыми, поскольку были в долгу перед боевыми товарищами, оставшимися в Сталинграде.

Меня поразила невообразимая смесь облегчения и чувства вины, которую испытывали все вывезенные из «котла». Более того, я нашел очень интересным то, что офицеры, которым посчастливилось вырваться из адского окружения, не обвиняли сдавшихся в плен генералов, таких как Зейдлиц-Курцбах, перешедший на сторону русских в тщетной надежде поднять против Гитлера «революцию». Эти люди понимали гнев попавших в плен военачальников, которые считали, что фюрер предал их, и в то же время испытывали чувство вины перед своими солдатами за то, что посылали их на бессмысленную смерть. Но, беседуя с младшими офицерами, которые после капитуляции попали в плен и каким-то чудом пережили советские лагеря, я с удивлением понял, что они до сих пор не могут простить своих генералов, сотрудничавших с победителями.

Свидетельствам ветеранов и очевидцев, особенно сделанным по прошествии 50 лет после самого события, доверять можно с большой оглядкой, однако, если использовать их в сочетании с достоверными источниками, они могут оказаться очень познавательными. Мне повезло – я смог связаться с несколькими офицерами штаба 6-й армии, которых по приказу Паулюса вывезли из окружения в самый последний момент. Генерал Фрейтаг-Лорингховен – с ним я беседовал в Мюнхене – командовал танковой дивизией, в августе 1942 года первой вышедшей к Волге на северной окраине Сталинграда. Еще более важной оказалась встреча с Винрихом Бером, стремившимся прояснить один исторический момент. Бер поведал мне об истинной цели своей миссии, когда в январе 1943 года по поручению Паулюса и фельдмаршала фон Манштейна он пытался убедить Гитлера дать согласие на капитуляцию 6-й армии. Я не забуду тот день, когда Бер рассказал мне о встрече с фюрером в его ставке в Растенбурге.

Вне всяких сомнений, одной из главных проблем для историка, пишущего о Сталинграде, является ответ на сложный по своей сути вопрос: Красная армия смогла вопреки всему устоять исключительно благодаря искреннему мужеству и готовности солдат и офицеров к самопожертвованию или свою роль сыграли заградительные отряды НКВД и комсомольцев, а также особые отделы, каравшие за трусость расстрелом? Нельзя сказать точно, какой процент солдат поддавался панике на ранних этапах сражения за город в конце августа – сентябре. Вполне вероятно, в тот период, до того как политотдел Сталинградского фронта сделал 8 октября свое зловещее заявление: «Пораженческие настроения почти полностью ликвидированы, и количество случаев измены неуклонно снижается», этот процент был весьма значительным. Но в то же время не может быть никаких сомнений в том, с какой решимостью многие солдаты Красной армии, если не большинство, отстаивали этот постоянно уменьшающийся клочок земли на правом берегу Волги. За все время Второй мировой войны западные армии не совершили ничего, что достойно было бы встать в один ряд с этим великим подвигом. Больше того, с ним может сравниться разве что страшная жертва, принесенная французами под Верденом (1916).

В любом случае подобные споры имеют гораздо большее значение, чем это может показаться на первый взгляд. Сегодня российская молодежь не способна в полной мере осознать страдания Второй мировой войны, как это страстно доказывал мне один полковник, мой попутчик в следующем в Волгоград поезде. Но если это не могут понять они, как в будущем сможет постигать подобное новое поколение европейских и американских историков? Попытается проанализировать число коммунистов и комсомольцев в боевых частях, процент кадровых военных, удельное соотношение людей умственного труда, рабочих и колхозников, ранжирует их по возрасту и семейному положению и в конечном счете составит свое заключение исключительно на основании архивной статистики? Что ж, из этого ничего не выйдет. Советская система, в отличие от бюрократии вермахта, просто не утруждала себя подобными личными подробностями жизни своих солдат. Такая информация фиксировалась только в том случае, если НКВД подозревал какого-то конкретного человека в измене Родине.

Вскоре после выхода в 1998 году в свет первого издания этой книги грандиозную полемику развернул Дэвид Гланц в своей монографии «Величайшее поражение Жукова». Гланц пролил свет на операцию «Марс», неудачное масштабное наступление Красной армии на Ржевском выступе, предпринятое в ноябре 1942 года одновременно с операцией «Уран», в ходе которой и была окружена немецкая 6-я армия под Сталинградом. Вне всяких сомнений, Гланц внес существенный вклад в историографию войны на Восточном фронте, сосредоточив внимание на этой ужасной кровавой бойне, которую командование Красной армии постыдно замалчивало. Его работа поднимает ключевые вопросы касательно Сталинградской битвы. Была ли операция «Марс» на севере просто отвлекающим маневром, призванным содействовать наступлению под Сталинградом? Или же это самостоятельная операция, такая же важная, как «Уран», окружение гитлеровских войск на юге, под Сталинградом? Если верно последнее, потребуется кардинальная переоценка всей Сталинградской битвы.

Гланц, возможно увлекшись своим открытием, решил, что Жуков полностью взял на себя руководство операцией «Марс», предоставив планировать грандиозное окружение под Сталинградом Василевскому. У меня возникли серьезные сомнения в справедливости утверждения Гланца, после того как я проконсультировался с двумя виднейшими специалистами в данном вопросе – покойным профессором Джоном Эриксоном и профессором Олегом Ржешевским из Российской академии наук. Последний до того, как его привела в бешенство моя книга о Берлинской операции, оказал мне неоценимую помощь в работе над книгой о Сталинграде. Ржешевский, похоже, не согласился даже с основополагающим заключением Гланца о том, что операция «Марс» закончилась полным провалом. В своем выступлении на семинаре в Лондоне в мае 2000 года, посвященном Сталинградской битве, он констатировал: «Основная задача операции [“Марс”] была достигнута, поскольку ни одна [немецкая] дивизия не была переброшена с центральной части фронта на юг».

Впоследствии в разговоре со мной профессор Ржешевский особо подчеркнул, что Василевского ни в коем случае нельзя считать единоличным разработчиком операции «Уран», поскольку каждое свое решение он должен был согласовывать со Ставкой Верховного главнокомандования, что фактически означало – лично со Сталиным. Это утверждение поддержал Джон Эриксон, сказавший, что ни у Василевского, ни у Жукова не было необходимых полномочий и что представители ставки являлись лишь посредниками Сталина. Определенно, то обстоятельство, что у Василевского не имелось своего штаба, подтверждает его чисто посредническую роль.

Я также еще раз проверил журнальную публикацию, в которой подробно расписаны все перемещения Г. Жукова в период, предшествующий обеим операциям. Дневник Жукова убедительно свидетельствует о том, что он провел значительно больше времени под Сталинградом, подготавливая операцию «Уран», чем на Калининском фронте, разрабатывая операцию «Марс». С 1 сентября по 19 ноября 1942 года включительно Жуков провел 19 дней в Москве, всего восемь с половиной дней на Калининском фронте и не меньше 52 с половиной дней на Сталинградской оси.[1]1
  О передвижениях маршала Жукова см.: Исаев С. И. Вехи фронтового пути // Военно-исторический журнал. 1991. № 10. С. 22–25.


[Закрыть] Безусловно, этот разительный дисбаланс ставит под большое сомнение теорию, будто Жуков «был одержим» операцией «Марс», а Василевский являлся независимым главнокомандующим операцией «Уран» на юге. Он также многое говорит о том, насколько более высокий приоритет имел «Уран» над «Марсом».

Впоследствии профессор Ржешевский прислал мне результаты обсуждения всей этой проблемы Российской ассоциацией историков Второй мировой войны. Русские историки похвалили Гланца за кропотливую работу по восстановлению подробностей операции «Марс», и все же в целом их заключение однозначно: основной операцией с самого начала должен был стать именно «Уран», а «Марс» разрабатывался лишь в качестве отвлекающего маневра. По их мнению, ключевым обстоятельством является соотношение поставок артиллерийских боеприпасов. Операция «Уран» получила на каждое орудие на 80 процентов снарядов больше, чем операция «Марс». На взгляд российских историков, один этот факт уже можно считать решающим. Совершенно очевидно, что данный вопрос требует еще гораздо более значительной проработки, но, боюсь, отсутствие доступа к соответствующим документам в подольском архиве существенно затрудняет эту задачу.

Сталинград важен не только как великий символ советского героизма во Второй мировой. Это сражение стало психологически переломным моментом во всей войне. (Геополитическая поворотная точка наступила раньше, в декабре 1941 года, когда гитлеровские войска были отброшены от Москвы и в войну вступили США.) Известие о капитуляции армии Паулюса разнеслось по всему миру, убедив его в том, что фашизм не сможет одержать победу. И немцам тоже пришлось взглянуть на реальность своего будущего. Война завершится, когда Красная армия штурмом возьмет Берлин. На стенах рейхстага и по сей день можно увидеть надпись на русском языке, оставленную солдатами-победителями: «Сталинград – Берлин».

Энтони Бивор

Сентябрь 2010 года

Предисловие

«Умом Россию не понять», – сказал Тютчев. Сталинградскую битву невозможно правильно постичь при обычном исследовании. Изучение этой титанической борьбы чисто с военной точки зрения не способно передать реальность происходившего на земле, точно так же как карты в ставке Гитлера «Вольфшанце» в Растенбурге оставляли фюрера в мире фантазий, вдали от страданий его солдат.

Цель данной книги – показать, что пережили солдаты обеих сторон, в рамках обыкновенного исторического повествования, на основе широкого спектра новых материалов, особенно из российских архивов. Разнообразие источников очень важно для передачи беспрецедентного характера сражения и его влияния на тех, кто оказался вовлеченным в него, практически не имея надежды остаться в живых.

Эти источники включают в себя военные архивы, записи священников, личные воспоминания, письма, протоколы допросов немецких военнопленных следователями НКВД, дневники непосредственных участников событий и личные беседы с ними. Одним из богатейших источников оказался Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации в Подольске, содержащий очень подробные донесения, которые ежедневно отправлялись со Сталинградского фронта в Москву Александру Щербакову, возглавлявшему Главное политическое управление Красной армии. В этих донесениях описываются не только героические подвиги, но и «чрезвычайные события» (на языке комиссаров иносказательное выражение для обозначения предательства), такие как дезертирство, переход на сторону врага, трусость, некомпетентность, самострелы, «антисоветская агитация» и даже пьянство. Под Сталинградом было расстреляно около 13 500 советских солдат и офицеров – больше чем целая дивизия.[2]2
  Институт военной истории, 21 января 1993 г. См.: Erickson. Red Army battlefield performance. Р. 244. – Здесь и далее примеч. авт., если иное не указано особо.


[Закрыть] Я быстро понял, что главная проблема заключается в том, чтобы отделить искреннее самопожертвование многих и многих бойцов Красной армии от жестокого принуждения, к которому прибегали в отношении колеблющихся особые отделы НКВД, очень скоро вошедшие в состав Смерша – советской контрразведки.

Невероятно беспощадная жестокость советской системы объясняет в значительной степени, но не полностью, почему так много бывших красноармейцев сражалось на стороне немцев. В полевых дивизиях 6-й армии под Сталинградом насчитывалось свыше 50 000 советских граждан в немецкой форме. Одних принудили перейти на службу к врагу голодом и истязаниями в лагерях военнопленных, другие сделали это добровольно. Многие немецкие документы свидетельствуют о мужестве и стойкости в боях на заключительном этапе этих «хиви»,[3]3
  От нем. Hilfswillige – вспомогательный служащий вермахта (представитель местного населения оккупированной страны). – Примеч. перев.


[Закрыть] сражавшихся против своих соотечественников. Нет нужды говорить, что, когда стали известны масштабы измены, НКВД и его руководителя Берию охватила мания подозрительности.

Данная тема до сих пор остается под строжайшим запретом в современной России. Полковник-пехотинец, случайно оказавшийся моим попутчиком в поезде до Волгограда (бывшего Сталинграда), сначала наотрез отказался поверить в то, что хотя бы один русский согласился надеть немецкую форму. В конце концов его убедило то, что я рассказал о продовольственных сводках 6-й армии, хранящихся в немецких архивах. Его реакция была весьма любопытной для человека, несомненно, ненавидящего Сталина за чистки в Красной армии. «Они больше не были русскими», – тихо сказал полковник. Это замечание практически полностью совпало с формулировкой, которой за 50 лет до него пользовались в донесениях со Сталинградского фронта в Москву Щербакову о «бывших русских».[4]4
  Донесение Добронина Щербакову, 8 октября 1942 года. ЦАМО, 48/486/24. Л. 81.


[Закрыть] И по сей день отношение к Великой Отечественной войне остается почти таким же непреклонным, как и в ту пору.

Повествование о ярости в бою, безжалостности и трагедии раскрывается подчас с неожиданных ракурсов. С немецкой стороны самым поразительным аспектом является не столько известная тема участия вермахта в военных преступлениях, которую все так же горячо продолжают обсуждать в современной Германии. Гораздо важнее смешение причины и следствия, особенно смешение политических взглядов и их последствий. Немецкие войска в России, что подтверждают многочисленные письма из Сталинграда, пребывали в полной моральной растерянности. Задача покорения славянских народов и защиты Европы от большевизма при помощи упреждающего удара оказалась, мягко говоря, контрпродуктивной. И по сей день многие оставшиеся в живых немецкие ветераны видят в Сталинградской битве хитрую западню, куда Красная армия заманила их чередой умышленных отступлений. Как следствие, они склоняются к тому, что стали жертвами великой катастрофы, а не ее зачинщиками.

Но одно является бесспорным. Сталинградская битва по-прежнему остается настолько идеологически заряженной и символически значимой темой, что последнее слово о ней не будет сказано еще много лет.

Значительная часть времени, посвященного исследованиям в работе над данной книгой, оказалась бы потрачена впустую, многие возможности были бы упущены, если бы не помощь и не советы сотрудников архивов и библиотек. Особенно я признателен фрау Ирине Ренц из Bibliothek für Zeitgeschichte в Штутгарте, герру Майеру и фрау Эрхардт из Bundesarchiv-Militararchiv во Фрайбурге, фрау Штанг и другим сотрудникам Militargeschichtliches Forschungsamt – библиотеки в Потсдаме, Валерию Михайловичу Румянцеву из Военно-мемориального центра Вооруженных сил Российской Федерации и сотрудникам Центрального архива Министерства обороны в Подольске, Кириллу Михайловичу Андерсену, директору Российского государственного архива социально-политической истории в Москве, Наталье Борисовне Волковой, директору Российского государственного архива литературы и искусства, и Дине Николаевне Ноботович из Государственного архива Российской Федерации.

Я в неоплатном долгу перед доктором Детлефом Фогелем из Фрайбурга, который оказал мне неоценимую помощь в начале исследований, а также одолжил свое собрание публикаций немецких и австрийских членов Союза ветеранов Сталинградской битвы. Доктор Александр Фридрих Паулюс любезно разрешил мне ознакомиться с бумагами своего деда, генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса, и предоставил копии посвященных этой теме исследований, проведенных впоследствии членами его семьи. Профессор медицины Ганс Гиргенсон, патологоанатом 6-й армии в Сталинградском «котле», бесконечно терпеливо рассказал мне о своей работе в окружении. Это помогло составить более полную картину о том, как умирали от голода, холода и эмоционального ужаса немецкие солдаты. Бен Шеферд любезно поделился последними исследованиями, посвященными психологическому стрессу у солдат, участвовавших во Второй мировой войне. Я также очень признателен графу Курту фон Швайницу за его замечания относительно оперативного искусства противоборствующих сторон под Сталинградом, а также за разъяснения в области военной терминологии, использовавшейся в войсках связи в ноябре 1942 года.

Моя благодарность за советы относительно российских источников Екатерине Андреевой, профессору Анатолию Александровичу Чернобаеву, профессору Джону Эриксону, Виктору Горбареву, Джону Халлидею, полковнику Лемару Ивановичу Максимову из исторического отдела российского Министерства обороны и Юрию Овсянко. Я также в большом долгу перед теми, кто свел меня с ныне здравствующими ветеранами Сталинградской битвы как в Германии, так и в России, кто так великодушно помогал мне в этих странах – Крисом Александром, графом Леопольдом фон Бисмарком, Эндрю Гимсоном, майором Иоахимом Фрайберр фон Мальцаном, Глебом и Гарриет Шестаковыми, Мари Кристин Грэффин фон Штауффенберг и Кристиан ван де Вельде.

В Волгограде я многим обязан любезному содействию Раисы Маратовны Петруневой, проректора Волгоградского государственного технического университета, и ее коллегам, профессору Надежде Васильевне Дулиной, заведующей кафедрой истории, культуры и социологии, Галине Борисовне с исторического факультета и Борису Николаевичу Улько, заведующему музеем Волгоградского государственного технического университета, а также Николаю Степановичу Федорову, председателю Волгоградского областного комитета ветеранов войны, и подполковнику Геннадию Васильевичу Павлову.

Переводы с русского языка выполнены Галей Виноградовой и Любовью Виноградовой, чье содействие в переговорах относительно доступа к архивам было образцом искусной дипломатии, настойчивости и добродушия. Их вклад, не говоря уж о дружбе, помог коренным образом преобразить всю работу.

Я также в высшей степени признателен участникам и очевидцам событий, согласившимся посвятить столько времени и сил восстановлению прошлого. Многие из них любезно предоставили мне неизданные рукописи, письма и дневники. Их имена, за исключением тех троих, кто предпочел не быть упомянутым, приводятся после приложений.

Этой книги не было бы, если бы не Элео Гордон из издательства «Пингвин», предложившая саму идею, а также Петер Майер в Соединенных Штатах и Ганс Эвальд Деде в Германии. Их энтузиазм и поддержка с самого начала способствовали осуществлению проекта. Я счастлив, что у меня есть Эндрю Нюрнберг, мой литературный агент, советчик и друг.

Как всегда, самые теплые слова благодарности Артемис Купер, моей жене и первому редактору, оказавшей мне неоценимую помощь, хотя у нее более чем достаточно своей работы.