355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Энн Ветемаа » Сребропряхи » Текст книги (страница 4)
Сребропряхи
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:59

Текст книги "Сребропряхи"


Автор книги: Энн Ветемаа



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

V

О гневе Фараона Мадис и не вспомнил: сделав выбор, он тут же позабыл обо всем остальном. Его воображение рисовало ту швею, что с нежностью держала в ладонях птенца ласточки; внешне она должна подойти, в самом деле должна подойти… Но всегда ли она… А я, оказывается, лунатик, с удивлением констатировал Мадис, обнаружив, что стоит перед дверью костюмерши. Эта Марет – кажется, Марет? – занимала маленький номер вместе с парикмахершей. К счастью, той не было.

Марет склонилась над шитьем и не слышала, как отворилась дверь. Ее шейный позвонок торчал остро и беспомощно. Как маленький голодный щенок, подумал Мадис, тихо подходя поближе. Он заметил, что Марет шьет жилет в красную клетку. Кому? Ах да, это ведь для Румму Юри к завтрашним съемкам.

Итак, потенциальная невеста Румму Юри шьет жениху жилет… Это вызывало улыбку, это было в некотором роде хорошим предзнаменованием.

Тут Марет почувствовала, что в комнате кто-то есть. Она обернулась и, увидев самого верховного главнокомандующего, вскочила, как школьница.

– Сиди, сиди! – Мадис заставил ее сесть; не говоря ни слова, он кругами вышагивал по комнате.

Марет следила за ним робко, даже виновато.

Здесь валялись обрезки материй всевозможных цветов, куски холстины, старинные медные пуговицы. Это было похоже на товары, которые белые миссионеры привозили дикарям. Разное дешевое барахло. Но экран не подведет, экран преобразит все в сверкающее, благородное, драгоценное. Сколько деньжищ ухлопали на эти наряды, думает публика в зале. Известное дело – киношники…

Мадис еще не решил, с чего начать разговор. Он видел, что Марет смущена.

– Работай, работай!

Марет опять начала проворно шить, снова выступил беспомощный острый позвонок, рука, держащая иглу, слегка дрожала. Рука, созданная для иглы, подумал Мадис, глядя на быстро снующие красноватые пальцы с коротко остриженными ногтями. Игла так и мелькала. Женщины с такими руками словно рождены шить чехлы на продуктовые посылки. Во рту химический карандаш. На посылке корявыми буквами нацарапана фамилия муженька, томящегося в дальних краях. Тип верной ожидальщицы, тип прирожденной ожидальщицы… Да, но понравится ли Румму Юри женщина в таком роде? Может понравиться. Подобные мужчины наверняка широко используют и других молодок, сортом повыше, но как полезно для нервов отдохнуть у этакого робкого и кроткого существа! Приятно, что ее кругозор узок, что ее великие заботы так непритязательны и конкретны. Сена для овец, новый платочек, чтобы в церковь пойти, кабы телочка народилась… Она нужна Румму Юри, как мягкий мешочек с теплым овсом, что согревает ноющие кости, от которого сладко клонит в сон. Ведь во все времена сильные мира сего заводили себе какую-нибудь маленькую швейку, ограниченный интеллект которой так хорошо успокаивает, снимает напряжение и которую по-своему даже любят.

Однако возникало сомнение: не слишком ли верна повелителю женщина подобного типа? Как эта крошка поведет себя с господином бароном, из которого прет унаследованная от предков властность и сила? Ну какая она соблазнительница, раздумывал Мадис. Впрочем, это и не требуется. Соблазняет ее миловидная и скромная внешность. К тому же Румму Юри дал ей приказание, которое она беспрекословно исполняет.

– Знаешь, Марет, я хочу еще раз попробовать тебя в двух-трех сценах. – Итак, это сказано. Рада ли она? Нет, пожалуй, мгновенный испуг отражается на лице Марет. Но женщина есть женщина! Смотрите-ка, руки уже одергивают платье, отбрасывают волосы со лба.

– А я сумею?.. – звучит несмелый вопрос.

– Это ни мне, ни тебе пока не известно, надо попробовать. Я здесь немного пофантазирую, а потом вместе обсудим.

Что со мной обсуждать, вроде бы говорит вид Марет, однако игла окончательно положена на стол. Налицо полная готовность внимательно слушать.

– Итак, ты, деревенская девушка, любишь одного человека, любишь и вместе с тем боишься его. В душе ты им гордишься, но ты не очень счастлива. Не очень счастлива потому, что этот человек лезет на рожон, а это наверняка добром не кончится. Женское чувство смешивается в тебе с рабским страхом, веками накапливавшимся в крестьянских душах, с мужицкой осторожностью и благоразумием. Румму Юри – это искорка, отскочившая от лучины, яркая, сверкающая, но по своей внутренней биологической сущности бессмысленная: никакой от нее пользы, ни тепла, ни света, сверкнул и погас (тебе понятно? Я не слишком заумно говорю?). Давайте лучше жить тихо-мирно, время ждет, но, конечно, однажды мы себя еще покажем!.. Где-то в зародыше уже растет это грядущее – «Поднимайся, весь народ, жги усадьбы, бей господ, все твое – леса и пашни!..» – но это еще спрятано очень глубоко. И прежде всего ты женщина…

– И я… И вы хотите?.. – послышался робкий вопрос.

– Погоди, погоди же! Немного терпения. На чем я остановился?

– Что я не очень счастлива… что прежде всего я женщина, – смелая попытка помочь.

– Вот-вот! Ты хоть и гордишься им, но, по существу, ты хотела бы, чтобы твой муж был у барина на хорошем счету. Ты всегда боялась барской усадьбы и восхищалась ею, твоя мать и бабка тоже боялись ее и восхищались. Ну, конечно, и ненавидели.

У Марет такие ясные глаза, сразу видно, доходит до нее или нет. До сих пор, очевидно, ей все было понятно.

– Так что ты со своим Юри… – продолжал Мадис.

– С Юри? Но ведь не с Румму Юри? – Это имя испугало девушку.

Мадис продолжал:

– Предположим… Юри, именно он тревожит тебя. Ты не совсем его понимаешь. К тому же он очень вспыльчив, вечно витает в облаках, а для тебя у него постоянно не хватает времени… Частенько приходится тебе утирать глаза уголком передника – такая уж у тебя привычка, как только ты расстроишься… А Юри ворчит, что у тебя глаза на мокром месте, но ни ты, ни он не знаете, что именно это ему в тебе и нравится. Ведь он неврастеник, может быть, даже с какими-то комплексами. И притом замкнутый, скрытный. Таким больше всего нужна простая душевная теплота.

Интересно, с кем эта девушка, эта настоящая Марет флиртует? Но Мадис тут же забывает о побочной теме и продолжает размышлять. Марет осмеливается спросить:

– Неужели и впрямь я сумею все это сыграть?

– Разумеется, всего ты сыграть не сможешь, но ты должна понять, чтобы я мог добиться от тебя именно того, что мне нужно. Это не так уж много. Три сценки. Юри приказывает тебе выманить господина барона из нижней горницы наверх, на чердак. Приказ Юри для тебя закон. Он прекрасно знает, что ты никакая не обольстительница, но он догадывается о вкусах барона и предполагает, что тот с пьяных глаз начнет к тебе приставать. А когда барон распалится, тебе приказано упорхнуть, только один обнадеживающий взгляд бросишь на него в дверях. Небольшая зрительная связь. Юри считает, что этого достаточно. И действительно. Барон уже следует за тобой по пятам. В душе ты, конечно, побаиваешься, но если бы Юри приказал тебе броситься в пропасть, ты, вероятно, бросилась бы. И сейчас тебе придает смелости то, что Пееди Михкель рядом, он, когда потребуется, придет на помощь, а кроме того, ты помнишь о возрасте барона и о том, что он пьян.

– А наверху? Сценарий я читала, но там как-то не очень понятно.

– На чердаке ты впервые оказываешься с бароном наедине. Конечно, тебе и раньше приходилось с ним встречаться, возможно, однажды он наткнулся на тебя, когда ты рожь жала, посмотрел издали, подошел поближе и сказал тебе что-то приятное… Ты покраснела… Я нарочно слишком подробно тебе рассказываю, понимаешь? Ну а сейчас ты увидела хозяина вблизи, человек он пожилой. И вовсе не страшный. Тебе, может быть, даже немножко его жалко, ах, так вот он какой, человек, у предков которого было право jus primae noctis – право первой ночи. Даже чудно, вовсе он не страшный, почему же я его не боюсь-то совсем? Все это приводит тебя в смущение, у тебя какое-то странное состояние, точно во сне, и кружится голова. Примерно как на качелях. (Она понимает, боже мой, она прекрасно все понимает, эта роль у нее наверняка получится. Мадис на мгновение вышел из амплуа фантазера. Удивительно, но в этой девушке, несомненно, что-то есть – наполняй ее, как сосуд, и кажется, что она не расплещет ни капли.) Ты впервые видишь саму власть – она отражается в его взгляде. И ты потрясена тем, что эта власть так жалка и комична. И тут барон вынимает из кармана старинные часы. (Часы, кстати, были у Мадиса в кармане.) Это фамильная реликвия. Видишь, если открыть крышку, они начинают играть. Менуэт. Менуэт Рамо.

Мадис протянул часы Марет.

– А что это такое? – спросила Марет.

Черт возьми, это же подлинные слова настоящей Маре!

– Это знаки зодиака… Лев, и Дева, и… – Мадис и сам заговорил по сценарию.

Руки у Марет немного дрожали, она поднесла часы к уху, слушала так же, как однажды слушала стук сердца птенчика. Потом Марет медленно подняла глаза и посмотрела прямо в лицо Мадису. Смиренно, покорно… Чертовщина, разозлился Мадис, вернее, должен был разозлиться, ведь он… Но Марет не опускала глаз.

– Ах ты, зверушка малая, ах ты, милый человечек, неужели же ты и впрямь… – У Марет в глазах стояли слезы. Эти слезы надо бы заснять, промелькнуло в голове, но… – Господин барон пожилой человек, и я пожилой. – Он нежно обхватил руками голову Марет, ему хотелось пожурить ее.

Однако оказалось, что он не такой уж пожилой.

Когда потом сквозь полузакрытые веки он смотрел на Марет, лицо ее было поразительно серьезно. Это была серьезность сомнамбулы – словно Марет находилась здесь и в то же время отсутствовала. Все же, кажется, скорее, была здесь, особенно если совсем закрыть глаза.

Мадису не хотелось видеть свое стареющее тело. Давно с ним не случалось ничего подобного. Впрочем, так ли уж давно? Несколько лет назад он регулярно посещал даже двух довольно интересных дам. Но с теми было как-то по-другому. От них он тут же стремился сбежать, сразу же после этого. А сейчас, несмотря на щекотливую ситуацию – но так ли уж она щекотлива? – он не спешил подниматься. Странно, у него вдруг возникло чувство, будто Марет давным-давно знакома ему и близка.

Толстый, усталый и выдохшийся человек, не добившийся особого признания, Мадис Картуль и вправду не хотел открывать глаза. За прикрытыми веками он раскручивал и перематывал, возвращаясь к началу, свою жизнь, мотал, как эту целлулоидную змею. Дошел до детских лет. Маленький садик с незабудками, с посыпанной песком дорожкой, очень чистый и маленький. Что-то вроде воскресного утра. Низкое кухонное окно распахнуто, из него струится аромат свежеиспеченного хлеба. На подоконнике лежит раскрытая книга, на нее присела отдохнуть бабочка. На подоконник взбираются цветы, это не розы, а обыкновенные мальвы, как в каждом хуторском саду. Освещенная солнцем теплая стена и мальвы, они не вызывающе красные, а чуть-чуть, словно робко розовые. А трава ярко-зеленая, как бахрома гофрированной бумаги. Такой зеленой бумагой устилали дно корзинки для пасхального зайца…

Наконец Мадис открыл глаза и взглянул на Марет. Она улыбалась. У нее были мелкие жемчужные, наверное, очень острые зубки. Теперь надо что-то сказать. Мадис вспомнил о сценарии.

– Да, что бы у тебя ни произошло там, на чердаке, – улыбнулся Мадис, – всерьез ты думаешь только о своем странном, скрытном повелителе с комплексами, о несчастном бедолаге Румму Юри. Он твоя судьба, его ты будешь ждать.

Марет вдруг села.

– Не буду. Не стану ждать, – сказала она внятно и твердо.

VI

Мати откашлялся, собираясь приступить к «утренней фонетической гимнастике». У него было хорошее настроение: вчера вечером режимные съемки затянулись, и это впервые за последнее время послужило удобным предлогом, чтобы переночевать в вагончике.

Солнце пробивалось в щели, выпала роса, день обещал быть прекрасным.

– Дорогие друзья, уважаемые члены моей коллекции, – обратился он к своему гербарию и собранию насекомых. Летняя жизнь на лоне природы, мириады ночных бабочек, которые за освещенным окном вагончика слетались, бились, искали входа и часто находили его, побудили Мати заняться собиранием и определением некоторых интересных насекомых. Учеба в Эстонской сельскохозяйственной академии стимулировала это увлечение. Теперь коллекционирование предано забвению, но свои коллекции Мати не выбросил. Они мирно покоились возле коробок с магнитофонной пленкой. Вчера, разбираясь на полках, Мати ревизовал свое имущество и в нескольких ящичках обнаружил отвалившиеся головы и ножки: очевидно, какие-то живые жучки нашли дорогу в усыпальницу своих почивших собратьев и без всякого стыда полакомились ими. Мати собирался посыпать коллекции гексахлораном – достойная кара осквернителям праха! Надо было привести в порядок также этикетки с латинскими названиями, что и послужило темой для сегодняшней импровизации. – Н-да-а, систематика – совсем особая отрасль науки, – начал он. – Для того чтобы свести с вами знакомство по всем правилам и узнать ваши уважаемые фамилии и титулы, я вынужден был вас умертвить, расправить и засушить. А как иначе я мог бы познакомиться с вашей изысканной узорчатокрылостью, Aratura iris, как смог бы пересчитать ворсинки на ваших ножках, о левкориния, Leucorrhinia caudalis? Убил, чтобы познакомиться; во взаимоотношениях людей чаще бытует обратная очередность этих акций. «Да, но я совершил все это не с легким сердцем», – признавались великие полководцы, представители человеческого рода, те же слова я мог бы сказать в отношении вас. Однако одно меня все же радует: ваша кончина была легкой. Из людей многие прямо-таки страстно желали бы выпавшей на вашу долю смерти – смерти от алкоголя.

Коллекции были в весьма скверном состоянии. На картинках в определителе А. Гейматланда, изданном еще в царское время, насекомые были гораздо красивее; жуки-нарывники (между прочим, к этому семейству относится также сенсационно известная шпанская мушка) мистически светились; обведенные желтой каемкой плавунцы походили на лопнувшие сливы; зеленоватые мертвоеды напоминали своим ярко-оранжевым узором миниатюрные броневики с маскировочной окраской. Прекрасные иллюстрации Гейматланда вдохновили Мати на составление коллекции. Но в собрании Мати эти горемычные создания, посаженные на булавки, выглядели жалкими, бесцветными, тусклыми. Как блохи, нет, даже хуже – как блошиные экскременты, с грустью подумал Мати. Разглядывая свои жертвы, он чувствовал себя бессмысленно жестоким букашечьим богом.

– Впрочем, кто знает, может быть, я предоставил вам возможность создать свою букашечью религию. Возможно, чья-то пара глаз в предсмертной агонии, глядя вверх, в трубу микроскопа (ведь для вас микроскоп – это телескоп), увидела мой огромный студенистый карий глаз? Может быть, кто-то из вас счел его букашкобожьим и в результате почувствовал себя букашечьим Христом: «Отче, отче, почему ты меня покинул?» И если сквозь щель в ящике выглянул бы некий букашечий апостол, то он мог бы, к примеру, тебя, грибной султан, провозгласить спасителем рода насекомого. И в дальнейшем воспоследовал бы букашечий Ватикан, букашечьи Канты и Кьеркегоры, разглагольствования об имманентном трансцендентализме и свободе воли, а также онтогенетические доказательства существования бога. А другие букашечьи господа посвятили бы себя, напротив, воинствующему атеизму. Борьбу со сверхъестественными силами я всячески приветствую, но должна ли она принимать такие брутальные формы, – усмехнулся Мати, обозревая ущерб, нанесенный собранию. – Отвратительные осквернители праха, – гремел он. – Нет конца мерзостям мира! Я опасаюсь, что здесь, в собрании, завелись так называемые музейные жучки, которые специализировались на столь богомерзком поприще, как пожирание распятых. Где твоя совесть, пакостный музейный жучок, неужели же вид этого некрополя не приводит тебя в трепет?! – И Мати посыпал коллекции гексахлораном и нафталином.

Однако по-своему этот наглый музейный жучок, дьявольски неустрашимое создание, заслуживал уважения: бродит себе меж пришпиленных собратьев, взбирается вверх по булавке и кидается жрать. Среди людей, кажется, не бывает столь безбоязненных особей.

Вскоре от насекомых мысль Мати, вернее всего, перекинулась бы на энтропию: выбор между противным природе самопожертвованием и энтропией во имя некоего грядущего откровения – это ведь столь невероятное деяние, что термодинамические и энтропические основания для него могли бы стать темой для великолепного словонагромождения. Да, вероятнее всего, так бы и было, если бы Мати вдруг не заметил, что к его крепости подъезжает микроавтобус. Лик букашечьего бога нахмурился.

Рядом с шофером сидела Вероника.

Чего еще ей надо? Мати терпеть не мог, когда нарушали его утреннюю свободу, да и кому это может нравиться? Он быстро убрал свои коллекции и звукозаписывающие принадлежности на полку и задернул занавеску.

– Утро доброе, Мати! – прощебетала Вероника с улыбкой, такой ослепительной, что Мати тут же решил: добра не жди. – Как тебе здесь спится-то? Не мерзнешь? – И сама ответила: – Нет, я вижу, у тебя здесь полный комфорт. Может, еще одно одеяло нужно?

– Тут совсем неплохо, – пробормотал Мати. Куда же делись его риторические способности, элегантность и изящество тирад, радость их произнесения? Только что он был уверен и спокоен, как дремлющий на крыше кот: о потере равновесия и не думает. Открывает глаза, зевает во весь рот навстречу солнцу, сладостно потягивается. Ох уж эта кошачья грациозность! А сейчас, при появлении Вероники, кот превратился в пса: со скрежетом он скользит, съезжает на брюхе к желобу крыши, тупые когти царапают, не могут зацепиться за железо. Сейчас единственный выход – применить проверенную систему подлежащего и сказуемого, иначе разговор свернется, как оборванная струна рояля, превратится в спутанный моток, концов не найдешь.

– Ты, я вижу, в хорошей форме и в прекрасном настроении, – констатировала Вероника, заметив его затруднение, нет, вернее, пожалуй, догадавшись о причине трансформации самочувствия Мати. Ее взгляд обежал внутренность вагончика, задержался на полотенце, повешенном на спинку стула для просушки; Мати был доволен, что от полотенца пахло свежестью прозрачного холодного родника. И на столе не было хлебных крошек или колбасных шкурок, ничего, что могло бы свидетельствовать о тяготах и трениях холостяцкой жизни, о монотонной маете прозябания в одиночестве, что, несомненно, надеялась обнаружить Вероника. Это несколько приободрило Мати.

«Уважаемая аудитория, – мысленно произнес Мати в воображаемый микрофон. – Если какой-то человек вас раздражает, если вы хотели бы его спровадить, но не имеете возможности это сделать, я посоветовал бы вам следующий психологический трюк, который, весьма вероятно, окажет успокоительное действие. Пристально посмотрите на докучающего вам субъекта и постарайтесь припомнить зверя, птицу, пресмыкающееся, любое живое существо, хотя бы амебу, на которое он похож. При известном навыке это, как правило, удается. Затем спроецируйте объект исследования в естественную для него среду и с бесстрастным интересом естествоиспытателя понаблюдайте за его поведением. Вы заметите, что ваше раздражение пройдет. Н-да… Нет ли в этой прыткой и шельмоватой хлопотунье, скачущей по моему бастиону, чего-то сорочьего? Дорогие слушатели, я хотел бы обратить ваше внимание на броскую красоту этой птицы, полюбуйтесь контрастом между ее черным костюмом и жемчужно-белой блузкой. Восхитительно, не правда ли? И к тому же сорока смекалиста и кокетлива. При первой же возможности непременно понаблюдайте за этой хитроумной птицей, между прочим, большой охотницей посещать помойки и свалки, где подчас попадаются блестящие вещицы, которые она тащит в своз гнездо».

– Понаблюдайте, дорогие друзья, за сорокой! Чарующее зрелище!

Последние слова Мати произнес вслух. Вероника обернулась и пристально на него посмотрела, чуть склонив по-сорочьи голову.

– Ты что-то сказал?

– Наверное, подумал. Вслух. – Мати снова смутился.

– Знаешь, тебе придется поехать за медведем. Это я и пришла тебе сказать.

– Ладно. – Совсем неплохая новость. («Уважаемая аудитория, призываю вас впредь не быть столь предубежденными».) – Мадис тоже поедет?

– Нет. Только ты и Пекка.

Пекка, помощник Вероники, скелетоподобный парень, был безудержным поглотителем пива. Он мог выпить десять бутылок подряд. Как видно, у него крепкий мочевой пузырь, хотя сам он форменная соломинка. Так вот с кем придется мне пускаться в путь-дорогу. Значит, он, Мати, явный лапоть… (Ему вспомнилась известная сказка о лапте, пузыре и соломинке.)

– У Пекка есть права. Он поведет машину. И чем медведя кормить, тоже выяснит Пекка. Дрессировщика мы вызовем к съемкам… Так что для тебя это, скорее, увеселительная прогулка.

– Ну что ж.

– Ах да, чуть не забыла. Я вижу, ты тут роскошно устроился, не смог бы ты пожить здесь некоторое время? Распоряжение Мадиса – трудности с жильем.

«Ну, сегодня у нее и в самом деле только хорошие новости, – подумал Мати, – а я еще…»

– Вполне. Почему бы нет, – он обрадовался, но тут же сообразил, что эту радость не следует показывать. – А в чем дело? Литовцу, что ли, потребовалась квартира?

– Нет. Совсем не то.

– Ничего не поделаешь. Что нам остается. Нам … – Мати не прочь был немного притвориться. Покойные ночи, они тоже чего-то стоят.

Но это «нам» Вероника, как видно, пропустила мимо ушей. Она добавила:

– Первое время квартира будет за Марет.

– За Марет? – Мати ничего не понимал. Что же может быть лучше, если Марет получит квартиру! Хотя бы на время. Она же всегда будет открыта и для Мати… Но погоди-ка, почему костюмерше вдруг отдельная квартира? Что-то здесь не так…

– Марет необходимо помещение для репетиций… Картуль сказал, что Марет пробуют на роль невесты Румму Юри. Видишь, некоторым счастье прямо с неба валится.

– Роль для Марет?.. Да она… же… не… – начал заикаться Мати.

– Конечно, она «не». Но, возможно, из нее получится… Да и текста у невесты Румму Юри немного. Должна своими прелестями заманить старика в ловушку. Ну, что-то там между ними, кажется, происходит… Ты же сам вроде сценарий читал.

– Листал.

– Типаж у Марет будто бы очень подходящий. Да и чем она плоха – тихая, чуть теплая водичка, такая не брыкнет…

– Кого не брыкнет?

– Старика. Этого барона, разумеется. А ты что подумал?

Вероника громко расхохоталась и уставилась на Мати, голова набок, глаза блестят, опять уставилась, как сорока на вожделенную, манящую вещицу, в которой вдруг обнаружился новый блеск.

– Так что когда заберешь свои пожитки, оставь мне ключ – Мадису и Марет нужно помещение для работы… Ну, я пошла.

И она удалилась, что-то напевая.

«Да это же прекрасно, что Марет предлагают роль», – подумал Мати, вернее, попытался подумать. Он чувствовал, что в нем зарождается совсем особое, незнакомое доселе чувство. Что это? Мати сел. Неужели ревность? Он и представить себе не мог, что такое чувство вообще может возникнуть, обычно Мати не знал, как отделаться от женщин; что касается ревности, то он жил, словно в стерилизаторе, от подобных микробов полностью застрахованный… А, ерунда! Откуда такие дурацкие мысли! Именно этого, наверное, Вероника и добивалась, для того ока все так и преподнесла.

Мати представил себе скромное спокойное лицо, серьезные добрые глаза. Марет излучает тепло и верность. И ощущение домашности. Потому-то Мати и позволил ей проникнуть так глубоко в свое «я», глубже, чем кому-либо из прежних женщин. Как это Вероника сказала? «Тихая, чуть теплая водичка, такая не брыкнет…» Это было скверно сказано. Как она посмела это сказать!.. Э, да чего можно ждать от такой, как Вероника, она только и добивается, чтобы ты проявил слабость, а потом ею воспользуется. Ясное дело!

Да, но Вероника останется с носом. Получение роли только приблизит начало совместной жизни с Марет, с ней заключат договор, они смогут присмотреть мебель.

И все же в сердце Мати притаилось неясное сомнение. Он решил разыскать Марет.

В гостинице Мати не нашел ее. В этот день он нигде ее не встретил, хотя у Марет был выходной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю