Текст книги "Плач к небесам"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

7

После кратких мгновений, проведенных с молодым маэстро, Гвидо стало казаться, что либо он отмечен каким-то знаком, дающим дар всевидения, либо с его глаз была удалена болезненная пелена: весь мир оказался исполнен соблазна. Теперь каждую ночь он лежал в постели и не мог заснуть: отовсюду из темноты доносились звуки любовных соитий. А в оперном театре женщины откровенно улыбались ему.

Наконец однажды вечером, когда другие кастраты готовились ко сну, он отправился в дальний конец коридора на верхнем этаже. Ночь укрыла его от посторонних глаз, когда, полностью одетый, он сел на подоконник, вытянув одну ногу. Прошел, кажется, целый час, потом начали появляться чьи-то неразличимые в темноте тени, захлопали двери, и наконец в лунном свете показалась фигура Джино, поманившего его согнутым пальцем.

В уютном и чистом чуланчике для хранения белья Джино подарил ему самое долгое, самое восхитительное объятие. Всю ночь они лежали на постели из сложенных простыней, и наслаждение накатывало головокружительными волнами, то утихая, то снова и снова возрождаясь, чтобы длиться вечно. Кожа Джино была бархатистой и душистой, его рот – сильным, а пальцы – бесстрашными. Он нежно играл с ушами Гвидо, легонько теребил соски, целовал волосы между ног и с огромным терпением подводил его к высшим моментам страсти.

В последующие ночи Джино поделился новым партнером с Альфредо, а потом и с Алонсо. Иногда они лежали в темноте вдвоем, а иногда и втроем. Для них не было ничего необычного в том, чтобы один обнимал сверху, а другой снизу, и острые удары Альфредо почти причиняли Гвидо боль, в то время как жадный, ненасытный рот Алонсо доводил его до экстаза.

Но настал день, когда более грубые и бездушные совокупления с обыкновенными студентами отвлекли Гвидо от этих утонченно-сдержанных соитий. Он совсем не боялся настоящих мужчин и не подозревал, что его собственный грозный вид все время отпугивал их.

Но потом и эти грубые, волосатые молодые люди разонравились ему.

В них было что-то такое примитивное, что вскоре совершенно наскучило Гвидо.

Он хотел евнухов, приятных и искусных знатоков тела.

И еще он хотел женщин.

Случайно или нет, но именно с женщинами испытал он максимальное приближение к полному удовлетворению. Приближением оно было только потому, что он не испытывал любви. Иначе оно поглотило бы его полностью. Бедные, вечно немытые уличные девчонки были его любимицами. Они радовались золотой монете, обожали его мальчишескую внешность и считали его одежду и манеры восхитительными. Он быстро раздевал их в комнатушках отведенных для этих целей дешевых таверен, и им дела не было до того, что он евнух, возможно, потому, что они надеялись получить от него хоть капельку нежности; а если и так, то ему было все равно, ведь он их больше не увидит, и всегда найдется много других взамен.

Но по мере того как росла его слава, двери распахивались перед Гвидо повсюду. После званых ужинов, во время которых он пел, прекрасные дамы зазывали его наверх в свои апартаменты.

Он постепенно привык к шелковым простыням, позолоченным херувимчикам над овальными зеркалами и воздушным балдахинам.

На семнадцатом году жизни у него, в качестве тайной и непостоянной любовницы, появилась красивая графиня, дважды побывавшая замужем и очень богатая. Ее экипаж часто забирал его прямо от двери, ведущей на сцену. Или, распахнув окно своей комнатки в мансарде после нескольких часов занятий, он видел, как карета медленно проезжает внизу, под тяжелыми ветвями деревьев.

Новая любовница была старовата для него, ее лучшие времена прошли, но все же она была страстна и полна дразнящего желания. Опустив глаза, она краснела до самых сосков в его объятиях, и он чувствовал, что улетает.

Это были чудесные, благословенные времена. Гвидо был почти готов к Риму и своей первой роли в римской опере. В восемнадцать лет его рост достиг пяти футов десяти дюймов[12]12
  Около 178 см.


[Закрыть], а легкие развились настолько, что огромный зал театра мог заполниться леденящей чистотой его голоса без всякого аккомпанемента.

И именно в этот год он потерял свой голос навсегда.

8

Площадь была не слишком большой победой, но в течение нескольких следующих дней Тонио испытывал настоящий экстаз. Небо казалось ему беспредельно голубым. Полосатые навесы вниз и вверх по каналу трепетали на теплом ветру, а в ящиках за окнами благоухали свежие весенние цветы. Даже Анджело, казалось, был доволен, хотя и выглядел в своей черной сутане довольно мрачным и несколько нерешительным. Он заметил вскоре, что, похоже, вся Европа стекается на предстоящий праздник. Куда ни повернись, везде слышалась иностранная речь.

Кофейни переместились из маленьких убогих комнатушек в аркады и заполнились богатым и бедным людом вперемешку. Обслуживающие девушки бегали туда-сюда в коротких юбках и ярких красных кофточках, восхитительно обнажив руки. Тонио достаточно было одного взгляда на них, чтобы почувствовать нарастающее возбуждение. Ленточки и кудряшки делали их невыразимо красивыми в его глазах, а их щиколотки в чулках были так хорошо видны, что Тонио приходила в голову мысль: если бы благородные дамы одевались так же, это привело бы к концу цивилизации.

Каждый день он уговаривал Анджело остаться немного подольше и пройти немного подальше.

Ничто, казалось, не могло сравниться с площадью во время обычного представления. Под арками сидели рассказчики, собиравшие вокруг себя группы слушателей, а вокруг расхаживали патриции в роскошных одеяниях и фланировали дамы в ярких нарядах из набивного шелка, столь непохожих на те черные платья, в которых они обычно посещали церковь по праздникам; даже в нищих присутствовало какое-то очарование.

Но была еще и Мерчериа[13]13
  Merceria – Мерчериа – торговая улица в Венеции.


[Закрыть]. Тонио увлек Анджело за собой к часовой башне собора Сан-Марко и вскоре уже торопливо шагал по вымощенной мрамором улице, на которой смешались все виды торговли и ремесла Венеции. Здесь теснились лавки кружевниц и ювелиров, аптекарей и шляпников, продававших экстравагантные головные уборы, украшенные фруктами и птицами, а в некоторых витринах красовались большие французские куклы, разодетые по парижской моде.

Но Тонио восхищали даже самые простые вещи, и он спешил к булочным на улице Панеттерия, толкался в лавчонках рыбного рынка, а добравшись до моста Риальто, бродил там среди зеленщиков.

Конечно, Анджело и слушать не желал о том, чтобы присесть в каком-нибудь кафе или в таверне, а Тонио ужасно хотелось отведать дешевой еды и плохого вина, может быть, просто потому, что все это выглядело так экзотично.

Однако он пытался не глупить.

Всему свое время. Анджело походил скорее не на молодого человека, а на высохший стручок, а поскольку он теперь был ростом ниже, чем его порывистый воспитанник, то, не дав ему времени на раздумья, можно было легко выкинуть какую-нибудь новую шалость. Схватив газету с лотка уличного разносчика, Тонио успевал прочесть кучу сплетен, пока Анджело понимал, что же он, собственно, делает.

Но самым сильным соблазном для Тонио была книжная лавка. Он видел, как в ней собираются богато одетые господа и пьют кофе и вино, а иногда оттуда доносились взрывы смеха. Здесь говорили о театре, обсуждали достоинства композиторов, авторов новых опер. Здесь продавались иностранные газеты, политические трактаты, стихи.

Анджело тащил его вперед. Иногда они бродили по центру площади, и, совершая круг за кругом, Тонио испытывал огромное наслаждение от этого движения вместе с толпой и то и дело радостно пугался шумно взмывающих ввысь голубей.

Если бы он подумал о том, что Марианна сейчас дома за задернутыми занавесями, он бы заплакал.

Они выходили в город уже четыре дня, причем всякая следующая вылазка была более занимательной и волнующей, чем предыдущая, и на четвертый день заметили на улице Алессандро, а потом произошло маленькое событие, повергшее Тонио в ужас.

Он был счастлив видеть Алессандро и, когда тот направился в книжную лавку, решил воспользоваться представившейся ему возможностью. Через пару минут – Анджело не успел даже перехватить его – он оказался внутри забитой людьми маленькой лавки, среди ароматов табачного дыма и кофе, и легонько коснулся рукава Алессандро, чтобы привлечь его внимание.

– Ваше превосходительство! – Алессандро быстро обнял Тонио. – Какая приятная встреча! Куда вы идете?

– За вами, синьор! – ответил Тонио, немедленно почувствовав себя маленьким и смешным.

Но Алессандро был очень любезен и тут же стал говорить о том, как ему понравился их недавний ужин. Все вокруг, похоже, были заняты беседой, так что Тонио почувствовал уютную незаметность. Кто-то говорил об опере и о новом неаполитанском певце, Каффарелли.

– Он – величайший певец в мире, – донеслось до него. – Что вы об этом скажете?

Потом кто-то отчетливо назвал фамилию Трески, а затем снова повторил: «Трески», но с именем Карло – «Карло Трески».

– Вы нас не представите? – послышался тот же мужской голос. – Ведь это Марк Антонио Трески, правда?

– Вылитый Карло, – сказал кто-то, и Алессандро, мягко повернув Тонио к кучке молодых людей, начал перечислять их имена, и они кивали, представляясь, а потом кто-то спросил Алессандро, считает ли он, что Каффарелли – лучший певец в Европе.

Все это казалось Тонио чудесным. Но внимание Алессандро было полностью обращено к нему, и во внезапном порыве чувств он предложил певцу выпить с ним по бокалу вина.

– С превеликим удовольствием, – откликнулся Алессандро. Он выбрал две английские газеты и быстро за них уплатил. – Что до Каффарелли, – кинул он через плечо, – то я узнаю, насколько он велик, когда услышу его.

– Это новая опера? Этот Каффарелли приезжает сюда? – спросил Тонио. Ему здесь нравилось, и нравилось даже то, что все хотели познакомиться с ним.

Но Алессандро вел его к двери; несколько человек поднялись, чтобы кивнуть ему.

А потом случилась встреча, которой суждено было поменять цвет неба и вид белоснежных облаков и омрачить весь этот день.

Один из молодых патрициев проследовал за ними в аркаду. Высокий блондин с проседью, с кожей такой смуглой, словно он побывал в какой-то тропической стране и ему там пришлось несладко. На нем было не официальное платье, а широкий и свободный табарро[14]14
  Верхняя зимняя широкая мужская одежда итальянцев в XV–XVI вв., по покрою близкая к короткому плащу с короткими полупелеринками вместо рукавов.


[Закрыть], и было во всем его облике что-то почти угрожающее, хотя Тонио, мельком взглянув на него, не мог понять, почему ему так казалось.

– Вы не могли бы выбрать кафе? – обратился Тонио к Алессандро.

Это был хитрый план. Анджело побаивался Алессандро, как, впрочем, побаивался теперь и самого Тонио. Наконец-то. Жизнь становилась все лучше и лучше.

Но тот человек неожиданно коснулся руки Тонио.

– Ты не помнишь меня?

– Нет, синьор. Должен признаться, нет, – улыбнулся Тонио. – Простите, пожалуйста.

Но тут же у него возникло какое-то странное ощущение. Тон, которым говорил этот человек, был вежливым, но его выцветшие голубые глаза, слегка слезящиеся, словно от какой-то болезни, смотрели на него холодно.

– Ну да. Но мне любопытно узнать, – продолжал мужчина, – давно ли ты получал известия от своего брата Карло?

Какое-то мгновение Тонио в изумлении смотрел на этого человека. Ровный шум площади вдруг превратился в нестерпимую разноголосицу, и в ушах что-то громко застучало, искажая все звуки. Он хотел сказать поспешно: «Вы, верно, ошиблись», но услышал лишь свое затрудненное дыхание и почувствовал физическую слабость, столь для него необычную, что даже закружилась голова.

– Брата, синьор? – переспросил он. – Синьор, у меня нет брата.

Карло… Имя это эхом отдавалось у него в голове, и если бы сознание имело форму, то в этот момент оно походило бы на огромный коридор. «Карло, Карло, Карло», шепотом разносилось по бесконечному коридору. «Вылитый Карло», – сказал кто-то несколько минут назад, но, казалось, с того момента минуло уже много лет.

Он внутренне ощутил, что прошла вечность, прежде чем этот человек распрямился и его водянистые голубые глаза зло сузились. Всем своим видом он изображал, что страшно оскорблен. Но на самом деле он ничуть не удивился, хотя и желал показаться удивленным. Нет, он был совершенно доволен ответом.

Но еще более странным было поведение Алессандро, напомнившего Тонио о том, что им надо торопиться.

– Извините нас, ваше превосходительство, – произнес он, до боли сжав руку Тонио.

– Так ты ничего не знаешь о своем брате? – поинтересовался мужчина, презрительно улыбнувшись и понизив голос, что вновь создало видимость угрозы.

– Вы ошиблись, – отозвался Тонио, а может, ему казалось, что он произнес это вслух. Он испытывал не просто головную боль, а мучительную мигрень. В нем вдруг заговорила инстинктивная преданность родителям. Этот человек нарочно хотел сделать ему больно. Он знал это. – Я сын Андреа Трески, синьор, и у меня нет брата. И если бы вы удосужились узнать…

– Ах, но ты-то ведь знаешь меня, Тонио! Вспомни. Что же касается твоего братца, то я совсем недавно был с ним в Стамбуле. Он жаждет узнать новости о тебе. Интересуется, как ты поживаешь, насколько вырос. Твое сходство с ним просто поразительно.

– Ваше превосходительство, вы должны нас извинить, – почти грубо прервал его Алессандро.

Казалось, он, если понадобится, готов был встать между этим человеком и Тонио.

– Я твой двоюродный брат, Тонио, – сказал мужчина с тем же напускным видом мрачного негодования. – Марчелло Лизани. И мне очень грустно будет сообщить Карло о том, что ты ничего о нем не знаешь и знать не желаешь.

Он повернулся в сторону книжной лавки, глянув через плечо на Алессандро. А потом сказал еле слышно:

– Как я вас ненавижу, евнухи проклятые.

Тонио вздрогнул. Это было сказано с таким презрением, словно он произнес «потаскухи» или «шлюхи».

Алессандро же просто потупил взор. Он на мгновение замер, а потом его губы растянулись в легкой смиренной улыбке. Он коснулся плеча Тонио, жестом приглашая его в кафе под аркадой.

Несколько минут спустя они сидели на грубых скамейках на самом краю площади, греясь на солнце, заглядывавшем в высокую арку, и Тонио лишь смутно осознавал, что все это не сон и он действительно сидит и пьет в кафе, где высокородные синьоры и простолюдины соприкасаются локтями.

К ним подошла хорошенькая девушка. В любой другой момент ее приближение сладко потрясло бы его. У нее были каштановые, с золотым отливом, волосы, которые показались ему невыразимо прекрасными, и в глазах так же чудесно смешивались зовущая глубина и искрящийся свет.

Но сейчас он ее едва заметил. Анджело говорил о том, что подошедший к ним человек – безумец. А Алессандро уже завел вежливый разговор о том, какая хорошая нынче погода.

– Знаете старый анекдот? – сказал он Тонио легко и доверительно, так, словно незнакомец вовсе не оскорбил его. – Если погода будет плохой и «Буцентавр» пойдет ко дну, дож сможет наконец оказаться в постели со своей женой и подтвердить их брачный союз.

– Но что это был за тип и что он нес! – пробормотал Анджело и добавил что-то о патрициях, которые не умеют подобающим образом одеваться.

Тонио смотрел прямо перед собой. Красивая девушка оказалась в поле его зрения. Она шла навстречу ему с вином на подносе и жевала конфету в едином ритме с покачивающимися бедрами, при этом улыбаясь мягкой от природы улыбкой. Когда она расставляла чашки, то наклонилась так низко, что в глубоком вырезе ее блузки он увидел розовые соски! Слабое волнение страсти шевельнулось в нем. В любой другой момент, в любое другое время… но сейчас этого словно бы не было, не было ее бедер, изящной обнаженности рук и этих красивых, таких пленительных глаз. Она была не старше его, как он понимал, а облик ее выдавал детскую смешливость.

– Но почему же он нес всю эту чушь?! – не унимался Анджело.

– Ох, хватит об этом, а? – мягко отозвался Алессандро. Он раскрыл английские газеты и спросил Анджело, привлекала ли его хоть когда-нибудь опера.

– Греховное занятие, – пробормотал Анджело. – Тонио, – сказал он, забыв о более приличествующем обращении, как часто делал, когда они оставались одни, – ты ведь не знал этого человека? Не знал?

Тонио не отрываясь смотрел на вино. Он хотел сделать глоток, но не в силах был шевельнуться.

И тогда он впервые посмотрел на Алессандро. А когда заговорил, голос его оказался тихим и холодным:

– Так у меня есть брат в Стамбуле?

9

Уже перевалило за полночь. Тонио стоял в гнетущей сырой пустоте большой гостиной. Закрыв за собой дверь, он ничего не мог различить в темноте. Колокола вдали возвестили час ночи. В руке у него была большая серная спичка и свеча.

Он чего-то ждал. Чего? Пока не отзвонят колокола? Он и сам не знал.

Весь вечер, вплоть до нынешнего момента, был для него сплошным мучением.

Он едва помнил, что случилось. Две вещи впечатались в его сознание, и они не имели никакой связи друг с другом.

Во-первых, эта девушка в кафе. Когда он уже поднялся, чтобы уходить, она легонько прижалась к нему и прошептала, привстав на цыпочки: «Запомните меня, ваше превосходительство, меня зовут Беттина». Звонкий смех, заразительный смех. Детский, смущенный и абсолютно искренний. Тонио хотелось ущипнуть ее, а потом поцеловать.

Во-вторых, Алессандро не ответил на его вопрос. И не сказал, что это неправда! Он только смотрел куда-то в сторону.

А что касается того человека, которого Анджело десять раз назвал опасным безумцем, то он действительно был двоюродным братом Тонио. Тонио вспомнил его. А уж такому человеку врать было совершенно ни к чему!

Но что тревожило его больше всего остального? Может быть, таящееся в глубине сознания смутное ощущение того, что ему это было известно? Карло. Он слышал это имя прежде. Карло! Кто-то уже говорил эти самые слова: «Вылитый Карло». Но чей голос произнес их и где? И как он умудрился дожить до четырнадцати лет, даже не подозревая о том, что у него есть брат! Почему никто не сказал ему об этом? Почему даже его наставники не знали об этом?

Но Алессандро знал.

Алессандро знал. И остальные знали. Те люди в книжной лавке знали!

И может быть, даже Лина знала. Вот почему она была так раздражена, когда он спросил ее о брате.

Он не хотел хитрить. Он сказал, что просто пришел повидать мать, но та лежала как мертвая. Под глазами у нее залегли глубокие синяки, кожа была ужасно бледной. А потом Лина велела ему уходить, пообещав, что попробует разбудить хозяйку чуть позже. И что он тогда сказал? Как он это выложил? На него нахлынуло такое унижение, такое обжигающее ощущение несчастья.

– Один из нас… Ты когда-нибудь слышала… имя Карло?

– Да здесь была сотня разных Трески! Но все это до меня! А ну давай ступай отсюда! – Все было бы довольно просто, если бы она не продолжила: – И не вздумай беспокоить свою матушку из-за тех… других. – Очевидно, она имела в виду мертвецов. Его мать никогда не смотрела на их портреты. – И ни о ком не задавай глупых вопросов!

Это была ее большая ошибка… Он понял, что она знала. Конечно же знала.

Теперь все уже улеглись. Дом принадлежал ему одному, как всегда в этот час. В темноте он ощущал себя невидимым и невесомым. И не хотел зажигать свечу. Он едва мог вынести отзвук своих тишайших шагов.

Он долго стоял неподвижно, все еще пытаясь представить себе, каково это будет испытать на себе отцовский гнев. Никогда еще отец не гневался на него. Никогда.

Но тянуть время дальше он был не в силах. Поморщившись от звука чиркнувшей спички, он смотрел затаив дыхание, как разгорается пламя свечи и слабый свет растекается по всему огромному залу. По краям легли неясные тени, но картины были видны хорошо.

И тогда он принялся изучать их.

Так, это брат Леонардо. А это, в военной форме, Джамбаттиста. Да. А это Филиппо со своей юной женой Терезой. Всех их он знал. Но вот он увидел то лицо, которое искал. И сходство снова ужаснуло его.

«Вылитый Карло». Эти слова назойливо звучали у него в ушах, и он поднес свечу ближе к холсту и начал двигать ее взад и вперед, пока не добился исчезновения раздражающего отсвета. У молодого человека были его черные волосы, его высокий и широкий, нисколько не скошенный лоб, тот же чуть великоватый рот, те же высокие скулы. Но что делало обоих особенно похожими, так это глаза – большие, широко расставленные. Любой, кто смотрел в черные глаза Тонио, чувствовал, что куда-то уплывает. И такое же чувство испытал он сейчас, глядя на это маленькое подобие себя самого, затерявшееся среди десятка похожих, одетых в черное мужчин, ласково глядевших на него с холстов.

– Но кто ты? – прошептал он.

Он переходил от лица к лицу. Здесь были и двоюродные братья, некоторых из них он не знал. Но это ничего не доказывало. И все же он не мог не заметить, что этот странный двойник его самого изображен на портрете рядом с Андреа. Точнее говоря, он стоит между Леонардо и Андреа, и рука Андреа лежит на плече этого двойника!

– Нет, это невозможно, – прошептал Тонио, хотя именно этого доказательства он искал.

Он продолжал разглядывать портреты. На одном была изображена Кьяра, первая жена Андреа, и снова он, тот маленький «Тонио», сидел у ее ног вместе с остальными братьями.

Но были и более несомненные доказательства.

Он понял это, пока стоял у портретов как прикованный. Ведь есть и другие картины, где изображены только его братья и их родители, не в окружении дальних родственников и разных чужих людей.

И он быстро и в то же время по возможности бесшумно подошел к дверям столовой и открыл их.

Там висела большая картина, изображавшая сбор всей семьи за столом, та самая картина, что всегда мучила его. И даже с того места, где он стоял теперь, было видно, что на ней нет Карло. Он почувствовал слабость, то ли от облегчения, то ли от разочарования. Он сам не знал отчего. И в то же время у него не было пока оснований ни для того ни для другого.

И все же что-то тревожило его в этом полотне. Леонардо и Джамбаттиста располагались по одну руку стоящего Андреа и его покойной жены, Кьяры, которая была изображена сидящей. Филиппо стоял отдельно от всех с другой стороны.

– Но ведь это естественно, – прошептал Тонио. – В конце концов, ведь было только три брата, так что же художнику оставалось делать, как не поместить двоих с одной стороны, а…

Но там был довольно странный зазор. Филиппо стоял не непосредственно рядом с отцом. И темный фон в этом месте образовывал провал, в который не очень изящно вписывалась красная мантия Андреа, почему-то гораздо более широкая с левой стороны, чем с правой.

– Но ведь это невозможно. Не может этого быть, – прошептал Тонио. Однако по мере того, как он приближался к картине, впечатление диспропорции становилось все сильней и сильней.

Одеяние Андреа слева было даже другого цвета! И темнота между его рукой и рукой его сына, Филиппо, не казалась плотной.

Ради эксперимента, почти нехотя, Тонио поднял свечу и привстал на цыпочки, чтобы рассмотреть поверхность холста вблизи.

Совершенно неожиданно, проступая сквозь черноту, как сквозь вуаль, обозначилась фигура того, кто был точной копией его самого. Ошибки быть не могло.

Он чуть не вскрикнул. Ноги задрожали так, что он был вынужден опуститься на пятки и даже опереться о стену пальцами левой руки. А потом прищурился и опять увидел эту фигуру, проглядывающую сквозь наслоения новой краски, как это часто бывает с картинами, написанными маслом. Долгие годы ничего не видно. А потом старое изображение вдруг начинает всплывать на поверхность, словно привидение.

Именно это сейчас и происходило. Появился тот самый молодой человек с приятным лицом. И в том «нижнем» мире, в котором он существовал, призрачная рука отца обнимала его.