Текст книги "Вампир Лестат"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Она наслаждалась свободой и легкостью движений, а я уже начинал задыхаться и с трудом поспевал за ней.

Ни со мной, ни тем более с кем-нибудь из смертных никогда не случалось чего-либо подобного. Она почти летела. Видя, как она несется сквозь нагромождение рыночных рядов, не обращая никакого внимания на кучи хлама и мусора, я едва не потерял равновесие и вынужден был остановиться.

Она вернулась и поцеловала меня.

– Ведь у меня нет больше причин одеваться, как раньше, и не иначе. Разве я не права? – спросила она таким тоном, как будто разговаривала с маленьким ребенком.

– Нет… конечно нет, – ответил я и подумал, что, может, оно и к лучшему, что она теперь не имеет возможности читать мои мысли. Я был не в силах оторвать взгляд от прекрасной формы ее ног, туго обтянутых кремовыми шелковыми чулками, от чуть приподнятого на груди сюртука. Лицо ее пылало.

Как вы знаете, в те времена нам не позволялось видеть открытые женские ножки, а уж тем более бедра и живот под плотно облегающими бриджами.

Но ведь теперь она не обыкновенная женщина. Как и я не обычный мужчина. При одной мысли об этом у меня на мгновение кровь застыла от ужаса.

– Пойдем же! Я хочу снова прогуляться по крышам! – нетерпеливо воскликнула она. – Хочу отправиться на бульвар Тамплиеров. Мне не терпится увидеть театр, который ты купил и который после закрыл. Ты покажешь мне его?

Говоря это, она не сводила с меня пристального взгляда.

– Конечно, – ответил я. – А почему нет?

Вечная, как мне казалось, ночь наконец-то близилась к завершению. Когда мы вновь очутились на освещенной лунным сиянием набережной Иль-Сен-Луи, до рассвета оставалось еще два часа. Вдалеке, там, где я ее и оставил, я увидел привязанную кобылу. В суете, начавшейся после нашего исчезновения, животное, должно быть, никто не заметил.

Мы осторожно прислушивались, надеясь уловить хоть какие-нибудь звуки присутствия Никола или Роже, но дом был погружен в тишину и казался пустым.

– Во всяком случае, поблизости их нет, – шепнула она. – Может быть, они ушли куда-нибудь?

– Квартира Ники! – воскликнул я. – Из окон его квартиры можно наблюдать за моей лошадью, и они могли приказать кому-либо из слуг следить за нею и немедленно сообщить, если мы вдруг вернемся.

– Тогда нам лучше оставить ее здесь и украсть другую.

– Нет, это же моя лошадь! – возразил я и почувствовал, как она еще крепче сжала мне руку.

Снова наш старый друг – то самое неизвестное существо. На сей раз оно двигалось по другой стороне острова, вдоль берега Сены и по направлению к левому берегу.

– Все, исчез, – сказала она. – Пошли, мы можем украсть другую кобылу.

– Подожди. Я попытаюсь заставить ее оборвать привязь и прискакать к нам.

– А ты можешь это сделать?

– Сейчас увидим.

Я сконцентрировал всю свою волю и мысленно приказал кобыле встать на дыбы, разорвать повод, которым она была привязана, и подойти ко мне.

Не прошло и секунды, как она уже тянула и дергала кожаный повод, потом попятилась и оборвала его.

Громко цокая подковами по камням, она приблизилась к нам, и мы вмиг оказались на ее спине. Габриэль села впереди, а я пристроился за ней и, собрав в руках обрывки поводьев, пустил кобылу в бешеный галоп.

В тот момент, когда мы пролетали по мосту, я явственно ощутил какое-то движение вокруг и услышал ропот в умах смертных.

Однако нас уже поглотила гулкая темнота Иль-де-ля-Сите.

Как только мы оказались в башне, я зажег просмоленный факел и повел Габриэль в подземную темницу. Времени на осмотр верхних помещений башни уже не оставалось.

Пока мы спускались по выщербленным ступеням, она остекленевшим взглядом медленно осматривалась вокруг. Алое одеяние сияло на фоне черных камней. Чувствовалось, что царящая под землей сырость вызывает в ней отвращение.

Заметив, что ее беспокоит мерзкий запах, доносящийся из тюремных камер, я мягко объяснил ей, что он не имеет к нам никакого отношения. Когда мы достигли наконец подземного склепа и захлопнули за собой тяжелую, окованную железом дверь, запах совершенно перестал ощущаться.

В свете факела виднелись низкие своды потолка и три огромных каменных саркофага с высеченными на крышках изображениями.

Она совсем не казалась испуганной. Я предложил ей выбрать один из саркофагов и попробовать, сумеет ли она самостоятельно поднять его крышку. В крайнем случае я мог сделать это за нее.

Она внимательно рассмотрела высеченные изображения. Меньше чем через минуту она уже сделала выбор. Но это был не женский саркофаг, а тот, на котором был изображен рыцарь в полном вооружении. Медленно сдвинув в сторону крышку, она заглянула внутрь.

Сил у нее, конечно, было меньше, чем у меня, но все же вполне достаточно.

– Не бойся, – подбодрил я.

– Я не боюсь. Тебе не стоит волноваться на этот счет, – мягко ответила она.

Голос у нее был бархатным и слегка печальным. Поглаживая пальцами холодный камень, она о чем-то задумалась.

– В эту минуту твоя мать, наверное, уже лежала бы в гробу, – заговорила она. – Комнату наполнили бы отвратительные запахи и дым от сотен свечей. Ты никогда не задумывался о том, как унизительна сама по себе смерть? Совершенно посторонние, чужие люди сняли бы с нее одежду, обмыли ее и снова одели – они увидели бы, как истощена и измучена она жизнью, стали бы свидетелями ее полнейшей беззащитности в этом последнем сне. А столпившиеся в коридоре посетители стали бы шептаться между собой о том, какое у них хорошее здоровье, стали бы говорить, что в их семьях никто никогда не болел и они понятия не имеют, что такое чахотка. «Ах, бедняжка маркиза!» – восклицали бы они, а потом принялись бы интересоваться друг у друга, были ли у нее свои деньги, а если были, оставила ли она их своим сыновьям. А старуха, пришедшая, чтобы забрать в стирку испачканное белье, непременно стащила бы одно из колец с руки покойницы.

В ответ я лишь согласно кивал головой. На самом же деле, хотелось сказать мне, мы стоим посреди подземного склепа и собираемся улечься в каменные кровати, а компанию нам составят разве что крысы. И все же это лучше, чем то, о чем только что говорила она. Ибо в вечных скитаниях по темным, полным ужасов просторам есть своя мрачная прелесть.

Она выглядела уставшей, замерзшей и какой-то потухшей. Уже засыпая, она вытащила что-то из кармана.

Это были золотые ножницы, которые она прихватила с туалетного столика в одном из домов предместья Сен-Жермен. Безделушка сверкнула в свете факела.

– Нет, матушка! – воскликнул я и сам удивился тому, как громко прозвучал мой голос, гулким эхом отдаваясь от каменных сводов.

Высеченные на саркофагах фигуры показались мне бесстрастными и безжалостными свидетелями того, что должно было сейчас произойти. Боль пронзила сердце, и я буквально замер на месте.

Ужасные звуки… лязг… шорох… и вот уже ее прекрасные локоны лежат на полу.

– О-о-о-о-о… матушка! – только и смог вымолвить я. Опустив голову, она поворошила их кончиком башмака, потом вновь взглянула на меня, и я увидел перед собой юношу, лицо которого обрамляли слегка вьющиеся пряди волос. Но глаза у нее совершенно слипались. Она протянула ко мне руки и уронила на пол ножницы.

– А теперь мне необходимо отдохнуть, – прошептала она.

Я заверил ее, что все дело лишь в приближающемся восходе солнца. Оказывается, она слабела гораздо раньше, чем я. Она повернулась и направилась к саркофагу. Я подхватил ее на руки, и глаза ее тут же закрылись. Сдвинув крышку подальше вправо, я осторожно опустил ее внутрь и дал ей возможность устроиться поудобнее.

Во сне ее обрамленное вьющимися волосами лицо было совершенно гладким и юным.

Мне вдруг показалось, что она умерла, ушла от меня навсегда, что мне не удалось совершить волшебное превращение.

Я не в силах был от нее оторваться.

Рот мой непроизвольно сжался, и зубы с такой силой вонзились в нижнюю губу, что я почувствовал сначала сильную боль, а потом и привкус крови. Склонившись над нею как можно ниже, я позволил сверкающей капельке своей крови коснуться ее губ. Сиренево-голубые глаза тут же открылись и пронзительным взглядом уставились на меня. Капелька крови скользнула в полуоткрытый рот, и Габриэль потянулась мне навстречу, чтобы ответить на мой поцелуй. Мой язык проник в ее рот, и я почувствовал, как холодны ее губы. Но кровь, которая текла между нами, была горячей.

– Спокойной ночи, дорогая моя, – шепнул я. – Мой темный ангел Габриэль…

Едва я выпустил ее из рук, она вновь неподвижно застыла. Я тихо задвинул над ней крышку.

Глава 4

Проснувшись во мраке подземного склепа, я почувствовал себя очень неуютно. Меня беспокоил ледяной холод воздуха, тревожил доносящийся из расположенной внизу темницы запах. Мне показалось, что он шел именно оттуда, где лежали сваленные грудой мертвые тела.

Меня охватил страх. А что, если она не проснется? Что, если никогда не откроет глаза? Что знаю я в действительности о мною содеянном?

И в то же время мне казалось, что с моей стороны будет чрезвычайной наглостью вновь отодвинуть крышку и посмотреть на Габриэль во сне, как я смотрел перед тем, как отойти от нее накануне. Мне казалось, что я тем самым оскорблю ее. Словно обычный смертный, я почувствовал стыд. Дома я никогда бы не осмелился без стука открыть дверь ее комнаты, не говоря о том, чтобы отодвинуть полог ее кровати.

Она непременно проснется! Она должна! И будет лучше, если она сама поднимет и сдвинет крышку. Она поймет, что значит проснуться и встать. Жажда обязательно разбудит ее в нужный момент точно так же, как она всегда будила меня.

Я зажег закрепленный на стене факел и вышел, чтобы глотнуть свежего воздуха. Оставив двери незапертыми, я направился в комнату Магнуса, чтобы оттуда увидеть, как в небе догорают остатки вечерней зари и сумерки уступают место тьме.

Я был уверен, что непременно услышу, если Габриэль проснется и встанет.

Прошло, наверное, около часа. Я сидел на подоконнике, прислонившись спиной к железным прутьям решетки. Небесная лазурь окончательно исчезла, и в вышине засияли звезды. Вдалеке, в Париже, вспыхнули мириады крошечных огоньков. Я встал и подошел к сундуку, чтобы отобрать украшения.

Она всегда любила драгоценности. Навеки покидая свою комнату, она прихватила с собой несколько любимых вещиц. Чтобы лучше видеть, я даже зажег свечи, хотя на самом деле мне они были не так уж и нужны. Сам по себе свет казался мне красивым, а еще больше нравилось, как он играл и переливался в гранях драгоценных камней. Я нашел чудесные, очень изящные украшения: усеянные жемчужинами булавки, которые она сможет приколоть к лацканам своего мужского покроя сюртука, и кольца, которые на ее тонких пальцах будут казаться почти мужскими…

Время от времени я прислушивался в надежде, что раздадутся ее шаги. И вскоре сердце мое вновь сковал ледяной холод. А вдруг она все же не встанет? Что, если ей была подарена всего одна ночь? При мысли об этом у меня в висках застучало от ужаса. Что толку тогда в заполняющих сундук драгоценностях? Красота световых бликов, пляшущих в гранях изумрудов и бриллиантов, для меня ровным счетом ничего не будет значить.

Я по-прежнему не слышал ни одного звука, свидетельствующего о ее присутствии. До меня доносились только шум ветра, шорох листьев в кронах деревьев, тихий свист мальчишки, прислуживающего на конюшне, ржание лошадей.

Издалека послышался перезвон колоколов деревенской церкви.

Неожиданно у меня возникло отчетливое ощущение, что за мной кто-то следит. Это было так непривычно, что я запаниковал. Резко повернувшись и едва не перевернув сундук, я стал пристально всматриваться в черное отверстие секретного лаза, но никого и ничего там не увидел.

Не было никого и в самой комнате – лишь отблески свечей плясали на поверхности крышки саркофага с высеченным на ней мрачным изображением Магнуса.

Однако, бросив взгляд на зарешеченное окно, я увидел ее. Прильнув к прутьям решетки, она смотрела прямо на меня.

Казалось, она просто парит в воздухе. Держась обеими руками за прутья, она улыбалась.

От неожиданности я едва не вскрикнул. Покрывшись с ног до головы холодным потом, я попятился от окна. Мысль о том, что меня вот так застали врасплох и я оказался совершенно беззащитным, привела меня в полное замешательство.

Она, однако, не сдвинулась с места, и улыбка ее из спокойной и даже безмятежной постепенно превратилась в озорную. Пламя свечей отражалось в ее глазах, отчего они, казалось, сверкали.

– Нехорошо пугать таким образом других себе подобных бессмертных, – сказал я.

Она засмеялась, и, должен признаться, никогда при ее жизни я не слышал, чтобы она смеялась так легко и свободно.

Услышав этот смех и увидев, как она двигается, я испытал сильнейшее облегчение. И тут же вспыхнул от смущения.

– Как ты там оказалась? – спросил я, подбегая к окну и хватая ее за руки.

Ее смеющийся рот был просто очарователен, а густая грива волос вокруг лица мерцала в темноте.

– Поднялась по стене – а как же еще? – ответила она. – Как еще могла я сюда попасть?

– Ладно, спускайся. Ты все равно не сможешь пролезть сквозь решетку. Я встречу тебя внизу.

– Ты прав. Я обследовала все до единого окна. Но лучше встреть меня возле верхних зубцов – так быстрее.

Она стала проворно взбираться по стене, с легкостью цепляясь носками башмаков за прутья решетки, и вскоре исчезла из виду.

Как и накануне, она была полна энергии.

– Почему мы торчим здесь и не отправляемся снова бродить по Парижу? – поинтересовалась она.

Несмотря на то что выглядела она очаровательно, что-то с ней было не так… но что именно?

Теперь ей уже не хотелось целоваться, у нее не было даже желания говорить. И я чувствовал, что это причиняет мне боль.

– Я хочу показать тебе внутренние покои, – сказал я, – и драгоценности.

– Драгоценности?

В окно она не могла видеть сокровища, так как их скрывала крышка сундука. Она пошла впереди меня сначала в ту комнату, в которой сгорел Магнус, а потом поползла по узкому туннелю.

Содержимое сундука буквально потрясло ее.

Нетерпеливым жестом отбросив на спину волосы, она принялась перебирать броши, кольца, разного рода мелкие украшения, так похожие на те, которые когда-то достались ей по наследству и которые она была вынуждена продать одно за одним.

– Подумать только! Он, должно быть, собирал их сотни лет. Какие изысканные вещи! Он не брал что попало. Поистине это было необыкновенное существо!

И снова она почти сердито откинула назад волосы. Они стали светлее, гуще и приобрели здоровый блеск. Великолепные волосы!

– Взгляни на жемчуг, – посоветовал я, – и на эти кольца.

Я указал на те, что отобрал для нее чуть раньше. Взяв ее за руку, я надел кольца на тонкие пальцы. И пальцы дрогнули, словно способны были испытывать удовольствие. Она вновь рассмеялась.

– А из нас вышли поистине великолепные дьяволы! Ты согласен?

– Охотники из Сада Зла, – согласно кивнул я.

– В таком случае мы отправляемся в Париж.

Лицо ее чуть скривилось, будто от боли. Ее мучила жажда. Она провела языком по губам. Хотелось бы мне знать, привлекаю ли я ее хотя бы вполовину так, как она притягивает меня?

– Сегодня я хочу насытиться побыстрее, – продолжала она, убирая волосы со лба. По мере того как она говорила, глаза ее становились все темнее. – А потом мы покинем город и отправимся в лес. Пойдем туда, где нет людей – ни мужчин, ни женщин. Туда, где свободно гуляет ветер и сияют высоко в небе звезды. Где царствует благословенная тишина.

Она снова приблизилась к окну. Спина у нее была прямая и тонкая, а унизанные кольцами пальцы, казалось, жили сами по себе. Руки ее в той части, где не были прикрыты рукавами сшитого из толстой материи мужского сюртука, выглядели еще более изящными и совершенными по форме. Должно быть, она в тот момент любовалась плывущими в небе облаками и просвечивающими сквозь пурпурного оттенка ночной туман звездами.

– Мне необходимо навестить Роже, – едва слышно произнес я. – Я должен позаботиться о Ники и придумать для них какую-нибудь сказку относительно причин нашего исчезновения и того, что произошло с тобой.

Она резко обернулась, и лицо ее сделалось вдруг маленьким и холодным, похожим на то, каким я видел его в детстве в те минуты, когда она бывала чем-либо недовольна. Однако в точности таким оно уже не станет никогда.

– А зачем им говорить что-то обо мне? И вообще, стоит ли теперь о них думать?

Ее слова потрясли меня, хотя нельзя сказать, что слишком уж удивили. Наверное, я ожидал чего-либо подобного.

Скорее всего, я мысленно слышал эти прежде не заданные вслух вопросы.

«Но ведь Ники сидел возле твоей кровати, когда ты умирала, – хотел сказать ей я. – Разве это ничего для тебя не значит?» Но я сознавал, что подобные фразы прозвучали бы по-человечески сентиментально и глупо.

Сам я, однако, совсем не считал их глупыми.

– Я не собираюсь быть тебе судьей, – заявила она, складывая руки и опираясь о подоконник. – Я просто не понимаю. Почему ты продолжал писать нам? Зачем посылал все эти подарки? Почему не захотел позаимствовать у луны этот ослепительно белый огонь и не отправился с ним куда хочется?

– А куда мне было идти? – спросил я. – Прочь от всех, кого я знал и любил? Но я не хотел забывать о тебе, о Ники, даже об отце и братьях. Я делал именно то, что хотел.

– Следовательно, совесть здесь ни при чем?

– Поступая по совести, ты делаешь именно то, что тебе хочется, – ответил я. – Но все гораздо проще. Мне хотелось, чтобы у тебя было состояние, и я дал его тебе. Я хотел, чтобы ты… была счастлива.

Она надолго задумалась.

– А ты хотела, чтобы я забыл тебя? – Вопрос мой прозвучал язвительно и зло.

– Нет, конечно же нет, – после долгой паузы промолвила она. – Я уверена, что, будь я на твоем месте, я тоже никогда бы тебя не забыла. Но что касается остальных… они меня совершенно не интересуют. Отныне я не хочу разговаривать ни с кем из них, даже видеть никого не хочу.

В ответ я лишь кивнул, хотя мне совсем не нравилось то, что она говорила. Она пугала меня.

– Я не в силах избавиться от сознания того, что умерла, – вновь заговорила она. – Теперь я навсегда отрезана от всего живого. Я вижу, слышу, обладаю чувствами, могу пить кровь. И в то же время я представляю собой нечто такое, что нельзя видеть. Я не могу оказывать влияние на ход вещей.

– Ты не права, – возразил я. – Неужели ты думаешь, что способности видеть, чувствовать, ощущать тебе будет вполне достаточно, если при этом у тебя не будет любви? И никого не окажется рядом?

Лицо ее выражало полное непонимание.

– Ах, да стоит ли говорить об этом сейчас? – продолжал я. – Когда я рядом с тобой. Когда мы вместе. Ты даже представить себе не можешь, каково мне было в одиночестве!

– Я расстраиваю тебя, а мне этого совсем не хочется. Скажи им все, что сочтешь нужным, – ответила она. – Возможно, тебе удастся придумать какую-нибудь правдоподобную историю. Не знаю… Если ты хочешь, чтобы я пошла с тобой, я пойду. Я сделаю все, о чем ты попросишь. Но меня интересует только один вопрос… – Она понизила голос. – Надеюсь, ты не захочешь поделиться с ними своими возможностями?

– Нет, никогда! – Я потряс головой, словно желая тем самым подчеркнуть невероятность предположения.

Я смотрел на драгоценности и думал о тех подарках, которые посылал всем им, о кукольном домике. Я ведь послал им кукольный домик. Я думал об актерах театра Рено, которые благополучно пересекли Ла-Манш и теперь находятся в безопасности.

– Даже с Никола?

– О Господи, да нет же!

Словно выражая удовлетворение моим ответом, она слегка наклонила голову. Потом вновь раздраженно откинула волосы.

– А почему ты не поделишься этим с Никола? – спросила она.

Мне очень хотелось прекратить этот разговор.

– Потому что он еще очень молод. У него впереди вся жизнь. Он не стоит на пороге смерти. – По мере того как я говорил, я чувствовал уже не просто смущение и беспокойство, я был в полном отчаянии. – Со временем он забудет нас…

«И наши с ним разговоры», – хотел добавить я, однако промолчал.

– Но с таким же успехом он может умереть хоть завтра, – возразила она. – Например, попасть на улице под экипаж…

– Ты хочешь, чтобы я это сделал?

– Нет, не хочу. Но кто я такая, чтобы указывать тебе, что ты должен или не должен делать? Я просто стараюсь лучше тебя понять.

Тяжелая копна длинных волос снова покрыла ее плечи, и она раздраженно схватила их обеими руками.

И вдруг, издав какой-то странный шипящий звук, неподвижно застыла, неотрывно глядя на зажатые в пальцах длинные пряди.

– О Господи!

Она нервным движением отшвырнула от себя блестящие локоны и дико закричала.

Крик ее отозвался в моей голове нестерпимой болью и буквально парализовал меня. Я никогда не слышал ничего подобного – она кричала так, словно горела в огне. Прислонившись спиной к решетке окна и не отрывая взгляда от волос, она кричала все громче и громче. Протянув было руку, чтобы коснуться локонов, Габриэль тут же отдернула ее, словно они были раскаленными. Она кричала и билась в проеме окна, металась из стороны в сторону, как будто стремилась убежать от собственных волос.

– Прекрати! – рявкнул я, хватая ее за плечи и сильно встряхивая.

Она уже задыхалась. Я сразу понял, в чем дело: ее волосы снова отросли. Пока она спала, они вновь обрели ту же длину, что и прежде. Мало того, они стали еще более густыми и блестящими. Это и показалось мне в ней странным, хотя я не сразу понял, что именно не так. А она заметила это только сейчас.

– Прекрати! Сейчас же прекрати!!! – рявкнул я еще громче. Она дрожала так сильно, что я с трудом мог удержать ее в руках. – Они всегда отрастают снова, вот и все. Это вполне естественно. Неужели ты сама не понимаешь? В этом нет ничего особенного.

Она пыталась прийти в себя, но продолжала судорожно всхлипывать и вскрикивала, как от ожога, каждый раз, когда ее пальцы касались локонов. Она отталкивала меня, старалась высвободиться из моих рук и вдруг в ужасе стала рвать на себе волосы.

Я снова принялся трясти ее, на этот раз изо всех сил.

– Габриэль! – кричал я. – Ты меня понимаешь? Они отросли снова, и так будет происходить всякий раз, когда ты захочешь обрезать их. Ничего ужасного в этом нет. Ради самого дьявола, успокойся же наконец!

Я чувствовал, что сам сойду с ума, если она немедленно не успокоится. Меня уже колотило так же сильно, как и ее.

Она перестала кричать и теперь лишь тяжело дышала. Никогда в жизни, за все годы, прожитые рядом с ней в Оверни, я не видел ее в таком состоянии. Она безропотно позволила усадить себя на скамью. Прижав руки к вискам и медленно раскачиваясь взад и вперед, она старалась отдышаться и прийти в себя.

Я оглянулся вокруг в поисках ножниц, но у меня их не было. Маленькие золотые ножницы остались лежать на полу в нижнем склепе. И тогда я вытащил нож.

Закрыв лицо руками, она продолжала тихо всхлипывать.

– Ты хочешь, чтобы я снова обрезал их? – спросил я.

Она ничего не ответила.

– Послушай меня, Габриэль, – заговорил я и отнял руки от ее лица. – Если тебе так больше нравится, я обрежу твои волосы снова. Я буду обрезать и сжигать их каждую ночь. Вот и все.

Она неожиданно стала такой тихой и спокойной, что я даже растерялся, не зная, что делать дальше. Кровавые слезы оставили следы на ее лице и рубашке. Вся ее одежда была в крови.

– Ты хочешь, чтобы я их обрезал? – повторил я.

Она выглядела так, словно кто-то избил ее до крови. В широко раскрытых глазах застыло недоумение, а по гладким щекам тихо стекали кровавые слезы. Но постепенно поток их прекратился, и они высыхали, превращаясь в темную корку.

Отделанным кружевами носовым платком я нежно вытер ее лицо. Потом направился к вороху одежды, сшитой для меня в Париже и привезенной сюда, в башню.

Я снял с нее сюртук – при этом она не сделала ни одного движения, чтобы помочь или помешать мне. Расстегнул на ней рубашку.

Грудь ее была совершенной формы, и на ослепительной белизне выделялись лишь бледно-розовые маленькие соски.

Стараясь не смотреть на них, я быстро застегнул на ней чистую рубашку. Потом стал расчесывать ее волосы и делал это очень долго, не желая прикасаться к ним острым лезвием своего ножа. Когда они наконец укрыли ее ровной и длинной волной, я надел на Габриэль сюртук.

Я чувствовал, как к ней возвращаются силы и она вновь обретает присутствие духа. Казалось, она ничуть не стыдится того, что произошло, и меня это радовало. Она просто обдумывала все случившееся и размышляла, не произнося ни слова и не делая ни одного движения.

– Когда я был маленьким, – вновь заговорил я, – ты часто рассказывала мне о тех местах, где тебе пришлось побывать. Помнишь, ты показывала мне картины с видами Неаполя и Венеции? И старинные книги. У тебя были всякие вещицы, сувениры из Лондона, Санкт-Петербурга и других городов и стран, которые ты видела.

Она по-прежнему молчала.

– Я хочу отправиться туда вместе с тобой. Я тоже хочу их увидеть и пожить там. Более того, мы отправимся намного дальше и посетим те места, о которых при жизни я не смел и мечтать.

В лице ее что-то изменилось.

– Ты знал, что они отрастут снова? – шепотом спросила она.

– Нет… то есть да… то есть я не думал об этом… Мне следовало знать, что все произойдет именно так.

С совершенно безучастным выражением лица она еще долго не сводила с меня пристального взгляда.

– Неужели все это никогда… тебя… не пугало? – промолвила она, и голос ее был странно гортанным, совершенно незнакомым. – Неужели ничто… никогда… не могло тебя… остановить? – Ее полуоткрытый рот был прекрасен и выглядел совсем по-человечески.

– Не знаю, – беспомощно прошептал я в ответ. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Меня вдруг охватило смущение. Я снова заговорил о том, что готов обрезать ей волосы каждую ночь, а потом сжигать их. Все очень просто.

– Да, сжигать… – со вздохом согласилась она. – Иначе со временем они заполнят все помещения башни. Словно волосы сказочной Златовласки. Или как в той сказке о дочери мельника, которая по приказу злого карлика пряла золотые нити из соломы.

– Мы сочиним собственные сказки, любовь моя! Пойми, это лишний раз свидетельствует о том, что теперь тебя никто и ничто не сможет уничтожить. Все твои раны всегда будут заживать. Ты настоящая богиня!

– И богиня умирает от жажды.

Несколько часов спустя, обо всем уже позабыв, мы шли по заполненным толпами бульварам, держась за руки, словно двое влюбленных. Наши лица порозовели, а кожа была теплой.

Однако я не захотел оставить ее одну и не пошел к своему адвокату. А она не стремилась найти открытое, свободное пространство где-нибудь вне Парижа, как хотела сделать это прежде. Мы держались как можно ближе друг к другу, и время от времени слабое свечение, свидетельствовавшее о присутствии неизвестных существ, заставляло нас оглядываться по сторонам.