Текст книги "Вампир Лестат"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 9

Когда наступила следующая ночь, я взял с собой столько золота, сколько смог унести, и отправился в Париж. Я проснулся, едва солнце скрылось за горизонтом, и пустился в путь, когда небесная лазурь еще окончательно не погасла.

Я просто умирал от голода.

Но удача опять мне улыбнулась, и возле самой окраины города на меня напал разбойник. Размахивая пистолетом, он с диким воплем выскочил из леса. Потом я увидел вспышку выстрела и даже успел разглядеть пулю, пролетевшую мимо меня, как раз когда я повернул в сторону лошадь и бросился на него.

Это был очень сильный мужчина. К моему удивлению, его проклятия в мой адрес и отчаянное сопротивление доставили мне удовольствие. Тот злобный слуга, которого я убил накануне, был стар. А этот разбойник обладал крепким молодым телом. Мне приятен был даже его грубый, заросший щетиной подбородок, мне нравились его мускулистые руки и мощь ударов. Но наша борьба не имела ничего общего со спортом. Едва я вонзил зубы в его артерию, как он сразу обмяк и неподвижно застыл. Хлынувшая мощной струей кровь доставила мне неизъяснимое, почти чувственное наслаждение. Я испытал такой восторг, что напрочь забыл о необходимости оторваться от жертвы, прежде чем перестанет биться ее сердце.

К концу нашей битвы мы оба стояли в снегу на коленях, и вот теперь жизнь его уходила в меня вместе с потоком крови. Когда все закончилось, я еще долго не мог даже пошевелиться. Ну вот, думал я, правила уже нарушены. Какое же наказание мне теперь грозит? Смерть? Не похоже, что она меня ожидает. Я находился в состоянии необычайно радостного исступления.

А на моих руках лежал мертвый бедняга-разбойник, который мог одним выстрелом разнести в куски мою голову, если бы, конечно, я позволил ему это сделать.

Я смотрел в темнеющее небо, на туманно вырисовывающиеся силуэты Парижа и чувствовал, как по всему телу разливается восхитительное тепло и во мне растет ощущение собственной силы.

Что ж, пока все идет как нельзя лучше. Я поднялся на ноги и вытер губы. Потом зашвырнул мертвое тело как можно дальше в снежную целину. Да, я был силен как никогда.

Еще какое-то время я неподвижно стоял на месте. Меня охватила ненасытная жажда убийства, я готов был убивать снова и снова, лишь бы это волшебное ощущение экстаза не проходило никогда. Но я уже не мог больше пить кровь и постепенно успокаивался, чувствуя, что настроение мое каким-то образом изменилось. Меня охватило чувство уныния и одиночества, словно этот разбойник был моим другом или родственником и внезапно покинул меня. Я не мог понять причину такого ощущения, разве что нас породнила выпитая мною его кровь. Его запах теперь исходил от меня, и мне он почему-то очень нравился. А мой «друг» в это время лежал, полузарывшись в снег и раскинув в стороны руки, и при свете восходящей луны кожа его приобрела землисто-серый оттенок.

Черт возьми! Но разве этот ублюдок не собирался убить меня?

Не прошло и часа, а я уже нашел очень способного адвоката по имени Пьер Роже, жившего в Мара. Это был весьма честолюбивый, жадный до денег, хитрый, но при этом добросовестный молодой человек. Именно такой мне и был нужен. Мало того что я с легкостью читал все его мысли, я еще убедился в том, что он безоговорочно верит каждому моему слову.

Он с радостью согласился служить мужу богатой наследницы из Сан-Доминго. И конечно же, с готовностью погасил в комнате все свечи, кроме одной, раз после тропической лихорадки у меня все еще болят глаза. Мое состояние находится в драгоценностях? Прекрасно! Он знаком и ведет дела с самыми лучшими ювелирами. Банковский счет и оплата векселей моей семьи в Оверни? Никаких проблем! Все будет немедленно исполнено.

Все это было гораздо проще, чем роль Лелио.

Должен признать, однако, что мне понадобилось довольно много времени, чтобы собраться с мыслями и сосредоточиться.

Мое внимание отвлекалось на каждую мелочь, будь то чадящее пламя свечи, латунная чернильница, обои с золотым рисунком или сам месье Роже с его удивительно маленьким личиком, посверкивавшими за толстыми стеклами очков глазками и зубами, напомнившими мне клавиши клавикордов.

Мне казалось, что все предметы в комнате исполняют какой-то странный танец. Латунные ручки комода представлялись мне неотступно следящими глазами. Где-то наверху пела женщина, и голос ее, смешиваясь с тихим гудением огня в печи, словно звал меня к себе на непонятном и странном языке.

Так, наверное, продолжалось бы вечно, но я все же сумел взять себя в руки. Этой же ночью должны быть посланы с курьером деньги для моего отца и братьев, а также для Никола де Ленфена, служившего музыкантом в театре Рено. Ему следовало сказать лишь, что деньги присланы Лестатом де Лионкуром и что этот самый Лестат де Лионкур просит его немедленно переехать в хорошую квартиру на Иль-Сен-Луи или в любом другом приличном районе. Излишне говорить, что Роже обязан был оказать ему всяческую помощь и поддержку. А затем Никола де Ленфену следует брать уроки игры на скрипке. Роже получил приказание купить для Никола самую лучшую скрипку работы Страдивари.

И наконец, отдельное письмо должно быть послано моей матери, маркизе Габриэль де Лионкур. Его следует написать по-итальянски, чтобы никто другой не смог его прочесть. Вместе с письмом следовало переслать для нее лично значительную сумму денег. Если у нее хватит сил, чтобы отправиться в путешествие и посетить свою родину на юге Италии, возможно, ей удастся остановить развитие чахотки.

При мысли о том, что она получит наконец желанную свободу и сможет покинуть замок, у меня голова кружилась от радости.

На какое-то время я мысленно перенесся домой и забыл о существовании Роже. Я представил себе, как она впервые в жизни оденется так, как подобает маркизе, и выедет из ворот замка в богато украшенной карете, запряженной шестеркой лошадей. Но вдруг я так явственно услышал ее ужасный кашель, словно она была в тот момент рядом со мной, и перед моими глазами возникло ее изможденное лицо.

– Деньги и письмо должны быть отосланы ей этой же ночью, – сказал я. – Меня совершенно не интересует, сколько это будет стоить. Мое приказание должно быть исполнено неукоснительно.

С этими словами я положил перед адвокатом столько золота, что ей должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Если бы только знать, сколько ей еще осталось!

– И еще, – спросил я, – знаете ли вы какого-нибудь торговца хорошей мебелью, картинами и гобеленами? Кого-нибудь, кто готов открыть для нас свои магазины сегодня же вечером?

– Конечно, монсеньор! Позвольте мне только одеться, и мы отправимся немедленно.

Через несколько минут мы уже направлялись в пригород Сен-Дени.

Следующие несколько часов в сопровождении своих смертных помощников я блуждал по райским лабиринтам материальных благ, выбирая все, что мне нравилось. Кресла и стулья, фарфоровая и серебряная посуда, ткани и скульптуры – все это, стоило мне только пожелать, немедленно становилось моим. Я распорядился, чтобы выбранные мною товары были тут же упакованы и отправлены на юг Франции. В своем воображении я рисовал прекрасные картины, представляя себе, как изменится замок, в котором я вырос, когда все эти чудесные вещи окажутся там. Для маленьких племянников и племянниц я послал такие красивые игрушки, о каких они прежде и мечтать не могли, – миниатюрные кораблики с матросами, созданные руками великолепных мастеров, искусно украшенные кукольные домики.

Прикосновение буквально к каждой вещи доставляло мне истинное наслаждение, и были моменты, когда их фактура и яркие краски едва не причиняли мне боль. В глубине души я просто рыдал от восторга.

Все это время мне удавалось блестяще справляться с ролью обычного смертного. Хотя один промах я все же допустил.

Мы осматривали один из магазинов, и вдруг возле самой стены я заметил бегущую крысу – обыкновенную крысу, каких немало в городах. Однако я почему-то не мог отвести от нее взгляд. Здесь, среди деревянных и гипсовых изделий, среди вышитых тканей и одежд, она показалась мне необычайно прекрасной. Неправильно истолковав мое состояние, мои спутники принялись кричать, топать ногами и громко хлопать, стремясь отогнать крысу как можно дальше.

Для меня их голоса слились в невнятное приглушенное бормотание, напоминающее звук кипящего в горшке супа. В тот момент я способен был думать лишь о том, что у этой крысы совсем крошечные лапки и что мне никогда еще не приходилось рассматривать вблизи ни одно столь маленькое существо с теплой кровью. С удивительной даже для самого себя быстротой я рванулся вперед и, поймав крысу, стал разглядывать ее лапки. Забыв обо всем, в том числе и о своих спутниках, я внимательно изучал миниатюрные ноготки и пальчики.

Воцарившаяся тишина и гробовое молчание стоящих рядом людей привели меня в чувство. Оба мои спутника остолбенело уставились на меня.

Изобразив на лице как можно более невинную улыбку, я отпустил крысу и снова вернулся к выбору покупок.

Несмотря на то что никто не сказал мне ни слова, этот случай послужил мне хорошим уроком. Я понял, что очень испугал их.

Чуть позже я дал своему адвокату последнее в ту ночь поручение: он должен купить подарок не менее чем за сто крон и отправить его владельцу театра, господину Рено, вместе с письмом от меня с выражением благодарности за проявленную им доброту.

– Выясните, в каком положении находится сейчас театр, – добавил я, – есть ли у него какие-либо долги.

Стоит ли говорить, что сам я и близко не подойду к этому театру. Они не должны даже догадываться о том, что произошло, их не может коснуться подобная скверна. Ну вот, теперь я, кажется, сделал все, что мог, для тех, кого действительно любил.

Когда наконец все было позади и соборные часы, возвышающиеся над белыми крышами городских домов, пробили три часа, я вдруг почувствовал, что ужасно голоден и запах крови преследует меня повсюду. Оглядевшись, я обнаружил, что стою один посреди пустынного бульвара Тамплиеров.

Растерзанный колесами экипажей снег превратился в жидкую грязь, а прямо передо мной была обшарпанная стена театра Рено с сохранившимися на ней обрывками афиш, на которых еще можно было прочесть написанное красными буквами имя молодого актера Лестата де Валуа.

Глава 10

Последующие ночи я провел весьма бурно. Я впитывал в себя Париж так, словно пил горячую кровь. Едва наступал вечер, я отправлялся в самые злачные места, где нападал на воров и убийц. Иногда я устраивал себе развлечение и позволял им какое-то время сопротивляться, давая шанс защитить свою жизнь, а потом с ужасным оскалом и рычанием заключал их в смертельные объятия и пировал до полного насыщения.

Я попробовал на вкус убийц самых разных типов: огромных громил; малорослых, но чрезвычайно крепких и жилистых; темнокожих и густо заросших волосами… Но больше всего мне нравились юные мерзавцы, готовые лишить человека жизни всего за несколько лежащих в его кармане монет.

Я с наслаждением слушал их вопли и проклятия. Иногда я хватал их одной рукой и со смехом издевался над ними, доводя буквально до белого каления, забрасывал на крыши домов ножи и вдребезги разбивал о стены пистолеты. И при всем этом мне не приходилось прилагать слишком большие усилия. Единственное, что вызывало у меня отвращение, – страх. Как только я чувствовал, что жертва боится, я тут же терял к ней всякий интерес.

Со временем я научился оттягивать момент убийства. Я пил кровь одного, потом другого, потом делал несколько поистине смертельных глотков крови третьей или четвертой жертвы. Ради собственного удовольствия я продлевал процесс охоты и борьбы. Когда же наконец я чувствовал, что насладился в полной мере, что мною выпито такое количество крови, которого хватило бы для насыщения как минимум шести вампиров со здоровым аппетитом, я отправлялся исследовать совсем другой Париж. Я проводил удивительные, волшебные часы. Раньше ни о чем подобном я и помыслить не мог.

Но прежде всего я шел в дом Роже, чтобы узнать новости о Никола и о своей матери.

Ее письма были полны счастья, она от всей души радовалась моим успехам и обещала отправиться весной в Италию, если, конечно, ей хватит сил, чтобы перенести такое путешествие. А сейчас ей необходимы книги, парижские газеты и ноты, чтобы она могла играть на посланных мною клавикордах. Она хотела знать, действительно ли я совершенно счастлив. Сумел ли добиться всего, о чем мечтал? Ее одновременно радовало и пугало столь неожиданное богатство – должно быть, в театре Рено мне чрезвычайно везло. Она просила меня довериться ей и рассказывать все без утайки.

Читать ее письма было для меня сущей мукой. Мне приходилось бесстыдно лгать ей, что никогда не было мне свойственно. Но ради матери я готов был стать даже лжецом.

Что касается Ники, я должен был предвидеть, что его не удастся обмануть подарками и туманными россказнями, что он потребует встречи со мной. Именно на этом он продолжал настаивать и даже пытался припугнуть Роже.

Однако его угрозы ни к чему не привели. Мой поверенный не мог сказать ничего, кроме того, что велел сказать ему я. А сам я так боялся встретиться с Ники, что даже не спросил у адвоката адрес новой квартиры друга. Я только приказал ему удостовериться в том, что Ники действительно берет уроки у итальянского маэстро и у него есть возможность получить все, что он пожелает.

Почти против своей воли я все же каким-то образом сумел узнать, что Ники не ушел из театра. Он продолжал играть на скрипке во время представлений в театре Рено.

Сама мысль об этом сводила меня с ума. Я не мог понять, какого черта ему это нужно.

Да все очень просто. Он любил театр так же, как и я. На самом деле мне не нужно было ничего объяснять. В этом маленьком, похожем на крысиную нору театрике мы все были как родные. Не говоря уже о том волшебном моменте, когда занавес взлетает вверх и публика начинает аплодировать и кричать…

Что ж, следует отправить в театр побольше вина и шампанского. И послать цветы Жаннетт и Лючине, девушкам, которые нравились мне больше других. И еще много золота для Рено. Необходимо также оплатить все долги театра.

Прошло немного времени, и все было исполнено. Однако Рено пришел от этого в полное замешательство и был чрезвычайно смущен. Через две недели Роже сообщил мне о предложении Рено.

Он хотел, чтобы я выкупил театр и оставил его работать в качестве управляющего. При наличии достаточного количества денег на новые постановки и переоборудование сцены он сможет создать великолепные спектакли и таким образом осуществить свои грандиозные замыслы. С моими деньгами и его умом и способностями мы заставим говорить о театре весь Париж.

Я не смог ответить сразу. Мне и в голову не приходило, что я могу владеть театром точно так же, как владею сундуком с драгоценностями, одеждой или кукольными домиками, посланными моим племянницам. Я отказался и вышел, громко хлопнув дверью.

Но быстро вернулся.

– Хорошо, – сказал я Роже, – покупайте театр и дайте Рено десять тысяч крон, которыми он может распорядиться по своему усмотрению.

Это было поистине целое состояние. И я сам не знал, почему вдруг решил так поступить.

Боль скоро пройдет, думал я, должна пройти. А сейчас мне следует собраться с мыслями и взять себя в руки. Я должен наконец понять, что такого рода вещи не могут на меня воздействовать.

В конце концов, где я провожу сейчас время? В крупнейших и лучших театрах Парижа. Для меня забронированы лучшие места на оперных и балетных спектаклях, на представлениях пьес Мольера и Расина. Я часами могу стоять у рампы, глазея на величайших актеров и актрис. У меня множество костюмов всех цветов радуги, париков, сделанных по последней моде, башмаков с бриллиантовыми пряжками и золотыми каблуками, а пальцы мои украшают перстни с драгоценными камнями.

Я мог без конца наслаждаться поэтикой стихов, пьянел от пения и музыки, которые слышал, от изгиба рук танцовщика в балете, от звуков органа под сводами Нотр-Дам. Меня приводил в восторг гул колоколов, которые отсчитывали для меня время, и даже снег, беззвучно падавший с неба и укрывавший землю в пустых садах Тюильри.

С каждой ночью я все меньше и меньше опасался смертных и начинал вполне свободно чувствовать себя в их обществе.

Не прошло и месяца, как я отважился появиться посреди огромной толпы на балу в Пале-Рояле. После очередной охоты я был возбужден, чувствовал тепло во всем теле и на щеках моих горел румянец. Не медля ни минуты, я присоединился к танцующим. Ни у кого из присутствующих не зародилось даже сомнения на мой счет. Напротив, какая-то магическая сила притягивала ко мне женщин. Мне нравилось прикосновение их горячих пальцев, нравилось обнимать их плечи и прижиматься к их мягкой груди.

Позже я смело отправлялся бродить по бульварам. Проходя как можно быстрее мимо театра Рено, я заглядывал в другие, чтобы посмотреть кукольное представление, выступление мимов или акробатов. Я больше не стремился укрыться от света уличных фонарей. Я заходил в кафе и приказывал принести чашку кофе только лишь затем, чтобы ощутить пальцами исходящее от нее тепло, а если возникало желание, беседовал с другими посетителями.

Я даже спорил с ними о состоянии монархии. Мало того, я пристрастился к бильярду и старательно овладевал мастерством в этой игре. Теперь мне казалось, что я могу без опаски отправиться в театр Рено, купить билет и тихонечко проскользнуть на балкон, чтобы оттуда наблюдать за ходом представления. Я могу увидеть Никола!

И все же я не стал этого делать. О чем мог я мечтать, на что надеяться, окажись я рядом с Ники? Одно дело вводить в заблуждение и дурачить посторонних мужчин и женщин, прежде меня не знавших, но что увидит Никола, если заглянет в мои глаза? Что он подумает, увидев мою кожу? И вообще, у меня впереди еще очень много дел, говорил я себе. Шло время, и я все больше и больше узнавал о собственной природе и о тех возможностях и власти, которыми обладал.

Волосы мои, например, стали светлее, но при этом толще и гуще. Кроме того, они совершенно перестали расти. То же самое происходило и с ногтями на руках и ногах. Они стали более блестящими, и, если я вдруг решал их состричь, они быстро восстанавливались и достигали той же длины, что и в момент моей смерти. Конечно же, люди при первом взгляде на меня не могли открыть мои секреты, но их внимание могли привлечь другие особенности: необычный свет в моих глазах, отражение в них всех цветов радуги, слабо люминесцирующая кожа.

Когда я был голоден, люминесценция становилась особенно заметной. А следовательно, у меня было еще больше оснований хорошо питаться.

Я постепенно убеждался в том, что одним пристальным взглядом могу держать людей в полном повиновении. Также я понял, что мне следует тщательно следить за модуляцией собственного голоса. Он мог звучать непривычно низко, иногда чересчур тихо для человеческого уха, а если бы я стал вдруг кричать или слишком громко смеяться, то мог бы оглушить окружающих, да и сам мог бы оглохнуть.

Существовала еще одна трудность – моя манера двигаться. Я старался ходить, бегать, танцевать, улыбаться и жестикулировать как самый обыкновенный человек. Но в состоянии сильного волнения, удивления, горя или испуга тело мое обладало поистине акробатической гибкостью.

Мне приходилось внимательно следить и за выражением лица, поскольку я был склонен к преувеличенному проявлению эмоций. Однажды, когда я забылся во время прогулки по бульвару Тамплиеров – а думал я в тот момент, как и всегда, о Никола, – я уселся под деревом, прислонившись спиной к стволу и подтянув колени к подбородку, а потом обхватил голову руками и стал при этом похож на потрясенного эльфа из волшебной сказки. Джентльмен восемнадцатого века, носящий парчовый фрак и белые шелковые чулки, не должен вести себя подобным образом, во всяком случае на улице.

В другой раз, погрузившись в размышления о закономерностях преломления и игры света на различных поверхностях, я подпрыгнул и уселся, скрестив ноги и упершись локтями в колени, на крыше кареты.

Подобные выходки приводили людей в недоумение. Иногда они пугали окружающих. Но чаще всего, даже в тех случаях, когда их пугал, например, вид моей кожи, люди просто отводили глаза. Я быстро понял, что они предпочитали обманываться, убеждая себя в том, что все в этом мире можно так или иначе объяснить. Такова была особенность рационального мышления тех, кто жил в восемнадцатом веке.

За последние сто лет не было ни одного дела по обвинению в колдовстве. Последним, насколько мне известно, был суд над предсказательницей судьбы Ла Вуазин, которую живьем сожгли на костре еще во времена Людовика, Короля-Солнце.

И не забывайте, что это был Париж. А потому, даже если мне случалось раздавить в руке хрустальный бокал или чересчур сильно хлопнуть дверью, все просто считали, что я пьян.

Время от времени я ловил себя на том, что отвечаю на вопрос, прежде чем он мне задан. Я мог также впасть в состояние полного ступора и долго сидеть, уставясь на горящие свечи или на ветви деревьев, – окружающие потом начинали взволнованно спрашивать, уж не заболел ли я.

Самой большой моей проблемой, однако, оставался смех. Иногда на меня находили такие приступы смеха, что я никак не мог заставить себя остановиться. Эти приступы могли быть вызваны самыми разными причинами. Полнейшая ненормальность моего собственного положения абсолютно выводила меня из равновесия и рождала во мне непреодолимое желание расхохотаться.

Со мной это и сейчас случается достаточно часто. Никакие потери, никакая боль, даже все более и более углубляющееся понимание того тяжелого положения, в котором я оказался, ничего не смогли изменить. Мне вдруг, ни с того ни с сего, что-то кажется смешным, и я начинаю хохотать и никак не могу остановиться.

Кстати, эта моя особенность приводит в ярость других вампиров. Однако я в своем рассказе забегаю вперед.

Как вы уже, наверное, заметили, я еще ни словом не обмолвился о других вампирах. Но в том-то и дело, что я не мог найти ни одного из них.

Во всем Париже мне ни разу не встретилось ни одно сверхъестественное существо.

Повсюду меня окружали только смертные, но иногда я слабо ощущал чье-то неуловимое и сводящее с ума присутствие. В такие моменты я изо всех сил старался убедить себя в том, что мне это только кажется.

Воображаемое существо было таким же бестелесным, как и то, которое я встретил в свою первую ночь в деревне. И каждый раз ощущение его присутствия охватывало меня неподалеку от какого-нибудь парижского кладбища.

Каждый раз я останавливался, резко оборачивался и пытался его разглядеть. Однако безрезультатно – оно исчезало, прежде чем я успевал напрячь зрение. Мне ни за что не удавалось отыскать его самому, а запах парижских кладбищ вызывал во мне такое отвращение, что я не хотел, не мог войти за их ограду.

Такое происходило со мной вовсе не потому, что я был чрезмерно утонченной натурой, и не из-за воспоминаний о подземной темнице в башне. Похоже, отвращение к самому виду и запаху смерти составляло неотъемлемую часть моего существа.

Так же как и тогда, когда я был мальчишкой и жил в Оверни, я не в состоянии был без дрожи наблюдать смертную казнь, а при встрече с мертвым телом закрывал руками лицо. Мне казалось, что смерть оскорбляет меня, за исключением тех случаев, когда я сам был ее причиной. Но и тогда я старался как можно быстрее избавиться от своих жертв.

Однако вернусь к истории с присутствием. Поразмыслив, я пришел к заключению, что это существо, вполне возможно, какой-то призрак, причем призрак совершенно иной, не такой, как моя, природы, и он по тем или иным причинам не может вступить со мной в контакт. С другой стороны, я был почти уверен, что таинственный незнакомец наблюдает за мной и, возможно, намеренно ведет себя так, чтобы я его заметил.

Как бы там ни было, других вампиров я в Париже не встретил. Я даже подумал о том, возможно ли вообще существование нескольких вампиров одновременно. А что, если Магнусу пришлось уничтожить того вампира, чью кровь он когда-то выпил? Что, если и ему пришлось пожертвовать собой, после того как он передал свою власть другому? Быть может, и я вынужден буду уйти в небытие, если создам другого вампира?

Нет, не может быть! Все это не имеет смысла. Даже отдав мне свою кровь, Магнус остался полным сил. А для того чтобы отобрать власть у того, другого, вампира, он заковал его в цепи.

Все было окутано завесой страшной тайны, и мысль об этом сводила меня с ума. Но в тот момент, пожалуй, неведение было поистине благословенным для меня. Я и без помощи Магнуса успешно осваивал новую для себя науку. Скорее всего, именно этого и хотел от меня Магнус. Возможно, много веков тому назад ему тоже пришлось самостоятельно пройти весь этот путь.

Мне вдруг вспомнились его слова о том, что в тайных покоях башни я найду все необходимое для процветания.

Многие часы я проводил в скитаниях по городу, покидая общество людей лишь затем, чтобы укрыться в башне от дневного света.

Однажды в голову мне пришла странная мысль: если я могу танцевать с ними, играть в бильярд, разговаривать, почему бы мне не жить среди них точно так же, как я жил прежде, пока не умер? Почему бы мне не выдавать себя за одного из них? Почему бы не вернуться в гущу жизни, где… где есть что? Ну же, произнеси это вслух!

Почти наступила весна. Ночи становились все теплее, а в театре Рено поставили новую пьесу, в антрактах которой выступали новые акробаты. Деревья стояли в цвету. И не проходило ни одной минуты, чтобы я не вспоминал о Ники.

Однажды мартовской ночью, когда Роже читал мне письмо от матери, я вдруг понял, что в состоянии прочитать послание сам. Я учился читать многими доступными мне способами, но никогда еще не пробовал делать это самостоятельно. Я взял у Роже письмо и отправился с ним домой.

Во внутренних покоях башни теперь уже не было холодно. Я присел к окну и впервые в жизни в одиночестве прочел письмо от матери. Мне казалось, что я явственно слышу ее голос:

– Никола пишет, что ты купил театр Рено. Значит, ты теперь владелец этого маленького театрика на бульварах, где ты был когда-то так счастлив. Но счастлив ли ты по-прежнему? Когда же ты наконец мне ответишь?

Я аккуратно сложил письмо и сунул в карман. На глаза навернулись кровавые слезы. Ну почему, почему она понимает так много – и в то же время так мало?