Текст книги "Приключения тележки"

Автор книги: Енё Тершанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Наисерьезнейший фактор исторического момента: анекдот!

– Есть у вас какой-нибудь новенький анекдот? Или уже и их не стало? – поинтересовалась артистка, взглянув на майора.

– О Черчилле слышали?

– Смотря какой!

– Господь бог призывает к себе его и Гитлера, потому что ему уже наскучило кровопролитие на земле… Слышали?

– Слышала. Превосходный! – засмеялась артистка, но тут же повернулась к майору и серьезно, в упор спросила, немного понизив голос:

– А теперь скажите, ведь вы военный, кадровый офицер: как вы расцениваете нынешнее положение? После всех сообщений с фронтов, после всех заявлений немецкого командования могут ли немцы еще выиграть войну?

– Видите ли, сударыня, мне бы полагалось высказаться только в оптимистическом духе, как теперь принято! – отозвался майор, и видно было, что осторожность заставила его забраковать эту фразу. – Одно точно: немцы еще очень сильны. Они способны тянуть войну до бесконечности. И как знать, может быть, вырвут договор с Соединенными Штатами…

– Как далеко это от первоначальной высокомерной самоуверенности Гитлера!

– Увы! – кивнул майор с кислой миной.

– А что слышно о чудо-оружии? – поинтересовалась Вера Амурски. Но майор лишь уныло махнул рукой, и она продолжала: – Ну, тогда я расскажу вам анекдот про чудо-оружие.

– Ну-ну!

– Такое оружие уже изобретено! Оно все разрешит и обеспечит немцам полную победу!

– Неужели! И что же это?…

– Пишущая машинка Геббельса. Она-то и есть чудо-оружие!.. Ну ладно! Еще немного этого божественного напитка! Скажите, разве он не божествен?

– Превосходен, право! Но после него я не смогу, кажется, стоять по стойке «смирно» на церемониале.

– Ну чуточку!

– Только совсем, совсем немножко!..

Артистка опять надела вдруг маску серьезности.

– Знаете, что я вам скажу? Легко этим великим политикам, за которыми стоят вон какие державы и сотни миллионов людей. Но истинно велики лишь государственные деятели таких маленьких стран, как Венгрия. Взять хотя бы Каллаи, уж как его не честили – и глупец, мол, он, и мошенник. А сейчас видите, как он держится! Венгрия стала пристанищем для иностранных беженцев. Да Черчилль попросту растерялся бы и задал реву, как сопливый мальчишка, там, где венгерские государственные мужи играючи выбираются из беды. Я знаю прелестный анекдот о Каллаи.

– Расскажите!

– Послы нейтральных стран вне себя, они хотят наконец как-то выяснить позиции венгерского правительства. И вот загоняют в угол Каллаи, премьер-министра. А Каллаи совершенно откровенно им заявляет: «Послушайте, я и Керестеш-Фишер, министр внутренних дел, – англофилы и прямо в том признаемся. Но я и Ременишнеллер, мой министр финансов, – германофилы…

Майор от души посмеялся над анекдотом. Потом, задумавшись чуть-чуть, проговорился:

– Что ж, нам, венграм, нелегко выкарабкаться из этой каши. Горький опыт говорит: сражаться немцы умеют, но зато и тонут потом до самого дна…

– Дини считает, что это случится со дня на день. Потому-то он так и заносится! – вставила артистка.

К величайшему ее недоумению, майор протестовать не стал. Лицо его было мрачно, хотя он и улыбался.

– И это возможно! – проговорил он.

За дверью Аги подтолкнула Безимени локтем.

– Слыхал? Похоже, что немцам капут.

В эту минуту зазвонил телефон.

Домашние пертурбации в исторический момент

– Что?… Не понимаю… Говори громче!.. Боишься?… Вот как!.. Кошмар… Жду, жду!

Прелестное личико Веры Амурски побледнело и выражало теперь полнейшую растерянность. Она с ожесточением дула в телефонную трубку. Наконец вспомнила о майоре.

Майор между тем уже в который раз спрашивал ее:

– Что там? Что случилось?

– Сущие пустяки! – воскликнула она драматически. – Немцы, заманив Хорти в свою штаб-квартиру, вторглись в страну. Сегодня на рассвете расшвыряли наших ничего не подозревавших пограничников – и вот они уже здесь, в Будапеште. Хватают подряд всех видных политических деятелей… Дини хочет смыться… и больше сюда не придет!

– Что ж, этого следовало ожидать! Более того, непонятно, почему немцы до сих пор не сделали этого, – проговорил с виду не слишком взволнованный майор.

– Что означает это лично для вас? – допытывалась артистка.

– Для меня? Это мне самому неясно, – признался майор. – После всего происшедшего надо как-то сориентироваться. Во всяком случае, нынешняя праздничная церемония отпадает.

– Понимаю, – кивнула артистка.

Она как будто ожидала, что майор вскочит и бросится за информацией, но, так как он этого не сделал и продолжал неподвижно сидеть, сдвинув над переносицей брови, артистка также углубилась в свои мысли.

– Невозможно предугадать последствия! – бормотал себе под нос майор.

– Знаете что? Оставайтесь у меня к обеду. Обед у нас будет на славу. А Дини по телефону сообщит нам, что происходит. Положитесь на него. Он чертовски сообразительный и деятельный. Быстрее разнюхает, что к чему, чем все разведчики армии, вместе взятые.

– Позвольте! – раздумывал майор. – Этот мундир на мне сейчас или на пользу, или во вред. Сниму-ка я его лучше. К тому же все равно нужно предупредить жену, что я не обедаю дома. Сейчас я пойду к себе, но скоро вернусь.

– Правильно! – кивнула артистка. – Но вернетесь непременно?

– Непременно!

– Допьем пока остатки. Это и как успокаивающее действует отлично! – подняла свой стакан артистка.

– Ваше здоровье, сударыня! – потянулся чокнуться с нею майор.

– Никаких «сударыня»! Это звучит так холодно! Меня зовут Вера, а вас Шандор. Будь здоров, Шандорка!

– Твое здоровье, Верочка! – Майор еще раз чокнулся с артисткой.

Подслушивающие под дверью Аги и ее жених сломя голову бросились на кухню. Майор, позвякивая орденами и шпорами, удалился.

– Ф-фу! – оторопело выдохнула Аги. – Все ж таки немцы взяли верх, ежели нас захватили. А эти двое тоже ничего не знали.

– Ну да ведь это как бывает! – проговорил обивщик мебели. – Все равно как бы я, к примеру, дрался вместе с дружком своим против кого-то третьего, а дружок вдруг возьми да мне же и дай по шее. Венгерская граница со стороны немцев, конечно, не была укреплена как следует. Что им стоило ее перейти!

– А сколько у них друзей здесь!.. Что-то теперь будет? – встревоженно проговорила Аги.

– А то и будет, что начнется здесь такое позорище, какого еще свет не видывал! – предсказал Безимени.

Убежище уже не для занятий

С любой точки зрения – человека ли, вещи ли – можно наблюдать житейскую суету.

Нашу тележку на некоторое время оставили в покое в ее углу.

Между тем вокруг нее, у люден – венца творения, началась настоящая вакханалия.

Несколько дней спустя дом ринулся в убежище уже не на занятия – люди бежали вниз среди сотрясавшего землю и небо грохота, завывания сирен и воплей репродукторов.

В этой суматохе тележка и в самом деле оказалась у всех на пути. Но сейчас она была под охраной не только Веры Амурски, но и самого коменданта дома.

Майор стал у артистки завсегдатаем – не только как лицо официальное, но и как ее поклонник. Он пожелал заменить ей удалившегося в неизвестном направлении правительственного советника.

Сидя после очередного отбоя воздушной тревоги на балконе у артистки, они оглядывали результаты чудовищной работы американских бомбардировщиков, видели ужасные, закрывшие небо черные и грязно-желтые клубы дыма со стороны Чепеля и Шорокшара, а главным образом от нефтеперегонных заводов.

К этому времени семья Вейнбергеров ходила уже с кричаще-яркой желтой звездой. Как и бедная еврейка с дочерью, снимавшие комнату у художника.

Дворничиха согнала их с занятого ими ранее места в убежище и оттеснила к самому входу в подвал. Они предпочли перебраться оттуда во двор, чтобы их не затолкали в суматохе прочие жильцы.

Там они и сидели на тележке, испуганно' перешептываясь, когда дворничиха снова на них набросилась:

– Это кто же вам разрешил покинуть убежище во время тревоги? А ну извольте спуститься на подвальную лестницу!

Среди жильцов дома нашелся один-единственный человек, достаточно отчаянный, чтобы на глазах у всех поддерживать отношения с желтозвездным семейством.

Это был Андорфи, преподаватель музыки.

Сев на тележку рядом со своей ученицей, дочерью мелочного торговца, он возразил дворничихе:

– Вы, сударыня, сами велели им подняться из убежища, а теперь отсюда гоните вниз!

– Приказ! Не я его выдумала! Евреи не могут находиться в местах, предназначенных для остальных жильцов! – сверля музыканта взглядом, прошипела дворничиха. – А они евреи!

– И евреи люди! – рассудил Андорфи.

– Для вас! – с угрозой пролаяла дворничиха. – Гляди, как бы в беду из-за них не попасть.

– Это уж мое дело, ангел мой! – презрительно отозвался музыкант.

И действительно, уже в другом случае, выступив в защиту нашей тележки, он дал в буквальном смысле слова звонкий пример индивидуального протеста в защиту желтозвездников дома.

Права желтозвездников

В тот день на стенах домов появились плакаты, извещавшие о том, что евреям надлежит переселиться в дома, отмеченные желтой звездой. С утра до вечера квакало об этом и радио.

Вейнбергеры наняли подводу, чтобы перебраться на ней в дом под желтой звездой.

Когда грузчики уже закончили работу, из корчмы вышел вдруг окружной начальник в нарядной нилашистской форме.

Его сопровождал Козак. На Козаке также красовался теперь черно-зеленый новехонький мундир, на ногах сверкали сапоги.

Приметив нервно топчущихся у подводы Вейнбергера и его жену, окружной начальник заорал:

– То есть как? Что тут происходит?! Евреи стоят, а люди им грузят барахло? Снять все! И грузить заново! А ну, евреи, за дело!

Вейнбергер и его супруга с полными ужаса глазами, спотыкаясь, бросились было к подводе. Но, на их счастье, возчик подошел к помахивавшему дубинкой окружному начальнику и взмолился:

– Господин Кайлингер! Не разоряйте меня! Мне еще дважды надо обернуться! А сколько ж это времени я потеряю тут, с этими?

– Так и быть! Только ради вас! – кивнул окружной начальник. – Но чтоб я больше не видел, как венгры работают на евреев. А эта тележка кого поджидает?

Козак, стоя в дверях корчмы, весело гоготал над происходящим.

Он поспешил осведомить своего принципала:

– Да Янчи Безимени одолжил ее еврейчикам победнее, тем, что с голубятни!

– А ты позаботься о том, брат, чтобы он не помогал им. Пусть и нагружают, и везут сами. Пусть учатся работать! Я даже остался бы. Но нельзя – дела! Выдержка, брат!

Окружной начальник удалился. А Козак, пока суд да дело, скалясь, вернулся в корчму к своему фречу.

Переселение с неожиданно серьезной развязкой

В тот день Андорфи в третий раз призвали в армию.

Он форменным образом лютовал.

Служба в армии обрекала его на материальный крах и нравственное падение. Дома он терял учеников, а на службе упивался до белой горячки от отвращения. Теперь у него иной раз тряслись руки, даже когда он играл на рояле.

Нещадно ругаясь и проклиная все на свете, он вытащил свой мундир прапорщика артиллерии, выбил его и вычистил.

Повестка валялась на ковре. Она была смята и слегка надорвана – получив ее, Андорфи от злости скомкал листок в кулаке и швырнул на пол.

Теперь он поднял повестку и еще раз поглядел на нее.

Чудо, что эта официальная бумажка не вспыхнула у него в руке пламенем от его горевшего ненавистью взгляда.

Между тем Безимени и дурачок Муки с шумом и громом тащили вниз с самой верхотуры жалкий скарб мелочного торговца.

Тележка с левым уклоном была уже наполовину нагружена. Сейчас спускали по лестнице видавшее виды пианино. Единственное сокровище, надежду и утешение молоденькой дочери мелочного торговца.

Девушка тоже помогала обивщику мебели нести пианино. Внизу, на улице, она попросила:

– Его только стоймя можно перевозить, господин Безимени. С ним надо очень осторожно…

– Ладно, барышня! Мы аккуратно! Давай, Муки, подымай поосторожнее! – позвал он дурачка. – Ну, взяли!

В эту минуту из корчмы показался Козак. А из-за его спины выглядывала дебелая корчмарка.

Козака осенила вдруг великолепная мысль. И, повернувшись к корчмарке, он громко провозгласил:

– Какой бы ни был еврей разнищий, все равно у него добра вдвое больше, чем у христианина. Разве не хотелось бы вашей Илонке на пианине учиться? Но вы не можете себе этого позволить… Ну, вот что! Эта пианина останется здесь!

– Что это вы надумали! Нас-то не впутывайте! – затрясла головой корчмарка.

Но Козак уже выскочил на улицу и запрыгал перед Безимени и Муки, которые как раз собрались поднять пианино.

– Эй, Янчи! В концлагерь захотел из-за нехристей угодить?

– С чего это? – удивился Безимени.

– А с того, что господин окружной начальник только что, вот на этом самом месте, когда переселялся другой еврейский выводок, распорядился: помогать евреям при переселении не разрешается! Пусть сами потрудятся! Им это не помешает!

Христианин не должен их обслуживать никогда и ни в каком виде!

– Ну! Взяли? ~ заторопился дурачок Муки, единственный человек на всей улице, озабоченный не приказом окружного начальника, а причитающейся за погрузку палинкой.

И когда Безимени бросил ему: «Погоди!» – глазки Муки злобно сверкнули.

– Чего годить-то? Наплюй на Козака! Пошел ты, Козак в… – И он указал точно куда. – Видишь, мы работаем!

Неповиновение дурачка нилашистскому молодчику вызвало всеобщее оживление. За перепалкой следили все – прохожие, жильцы окрестных домов, высыпавшие на балконы или выглядывавшие из окон.

Козак разделался с Муки попросту, двинув его изо всей силы в зад. Но затем, разъяренный смешным положением, в которое попал, начал орать на Безимени:

– Значит, я вру? А ну, кто слышал приказ окружного начальника? Вы слышали, сударыня? А вы, барышня?

Первой свидетельницей Козак вызвал корчмарку, но той не по сердцу была вся эта сцена.

– Только меня не впутывайте! – передернула она плечами и хотела скрыться в своем заведении.

Козак, однако, удержал ее с применением силы.

– Слышали или нет? Может, вам угодно в лужу меня посадить из-за евреев этих?!

– Ну слышала, слышала! Так все и есть! – призналась тут корчмарка.

Сверху, из окна, дали показания и Сабо с дочерью:

– Правду он говорит! Начальник велел ему следить здесь!

– Ну видишь? – сверкнул Козак глазами на Безимени.

Безимени растерянно озирался. Он жалел девушку-еврейку. Создавшееся положение его удручало. Вместе с тем он чувствовал себя слишком маленьким человеком, чтобы вступать в конфликт с окружным начальником и даже просто с настроениями дома и улицы.

Он поглядел на смертельно побледневшую жену мелочного торговца, переминавшуюся возле его повозки и ломавшую руки, И показал глазами, движением головы и рук полное свое бессилие: здесь уж он помочь не в состоянии!

Между тем девушка-еврейка, не разобравшись толком в посягательствах Козака, уяснила себе только, что Козак, этот враг, нилашист, задерживает Безимени, и подумала: она использует вынужденную задержку для того, чтобы попрощаться с Андорфи, ее учителем, который до сих пор имел достаточно мужества, чтобы как ни в чем не бывало продолжать общаться с евреями.

Андорфи, стоя посреди комнаты с повесткой в руке, услышал стук в окно, выходившее на улицу. Подняв голову, он увидел свою ученицу. Словно почувствовав, что нужен ей, он знаком показал девушке: подождите, сейчас выйду.

Так как его квартира имела выход только во двор, Андорфи появился на улице через парадное.

– Я просто хотела попрощаться! Не буду вас задерживать, – сказала девушка, протягивая своему учителю руку.

Однако Андорфи почуял, что на улице происходит нечто необычное. Он повернулся к обивщику мебели:

– Что такое? Что здесь стряслось?

– Козак говорит, что евреи при переезде не имеют права нанимать христиан на подмогу. Говорит, что того, кто будет помогать им, он упрячет в концлагерь.

– В самом деле? – спросил Андорфи Козака.

– Что значит – в самом деле?! Христианин не может работать на еврея!

– Простите, но пока это относится только к прислуге. Евреям принадлежит еще ряд заводов, а также некоторые магазины и мастерские, и работают там самые настоящие христиане! – отпарировал Андорфи.

– И очень плохо! Но здесь, в нашем округе, такого уже нет! И не будет! Распоряжение господина окружного начальника, – объявил Козак.

– Ваш окружной начальник не властен ни предвосхитить, ни приостановить действующие в стране законы. Это называется превышение полномочий, что требует соответствующего отношения! – решительно глядя негодяю прямо между глаз, произнес Андорфи. Затем обернулся к Безимени: – Смелее! Помогите им! Грузите!

Безимени побелел. Он стоял вплотную к Андорфи и потому прошептал ему чуть не в ухо:

– Достанется мне от них…

Андорфи понимал, что сейчас от его слова зависело, станет ли этот маленький человек жертвой нилашистской мести. Он оценил положение и, хотя видел, что Безимени уже засучивает рукава, готовясь приняться за погрузку, остановил его:

– Погодите! Вы правы! Этой банде с вами легче разделаться! Лучше я помогу им. Подержите-ка мой пиджак!

Сбросив пиджак, Андорфи накинул его Безимени на плечи.

Дурачок Муки уже понял. Для него ведь главное было покончить с работой и добраться до обещанной палинки.

– Ага, съел, съел! – И он показал Козаку кукиш.

– А ты не боишься, Муки? – улыбнулся дурачку Андорфи.

– Пусть его черт боится! – огрызнулся Муки.

Но это было уже слишком даже для привычного к переделкам многотерпеливого Козака.

Да и в кружке зрителей кое-где послышались смешки.

Если он молча стерпит это, тогда конец его авторитету утвердившемуся здесь с помощью нилашистского террора и личных бандитских подвигов «строителя здания нации».

– Ах ты мразь! – рявкнул он на придурка. – Ужо я вытряхну тебя из драных твоих портков!

– Ну-ну, потише!

Козак вполне способен был отколошматить придурка но между ними оказался вдруг Андорфи. Он молча стал между Муки и Козаком, и, как ни изворачивался последний, дотянуться до радостно гоготавшего Муки ему не удавалось. Но тут сцена приобрела новый поворот.

Девушка-еврейка, окинув взглядом публику, поняла, что только часть ее находит положение забавным. Другая же часть, угрожающе ворча, явно была на стороне Козака и против Андорфи.

И девушка по чистой самоотверженности сделала наихудшее из всего, что могла сделать.

Она подскочила к Андорфи и взмолилась:

– Ради нас не надо… пожалуйста! Я боюсь, что…

Козаку, не сумевшему выместить зло на Муки, девушка показалась также вполне подходящей жертвой.

– И правильно боишься, подлая тварь! – взвыл он и, схватив девушку за руку, с силой отшвырнул ее.

В тот же миг Андорфи, не произнеся ни слова, нанес такой удар прямо в физиономию Козаку, что тот описал полукруг и, вытянув перед собой обе руки, шмякнулся о стену.

Бурная развязка не имеет продолжения

Шум, скандал, споры, бурный обмен мнениями, крайне правые, крайне левые, центристы… Одним словом, улица кипела вокруг развернувшихся событий.

Однако главным было то, что учитель музыки Андорфи, обивщик мебели Безимени и дурачок Муки благополучно переправили семейство мелочного торговца в дом под желтой звездой.

Козак, изрыгая дикие угрозы, ринулся в Дом нилашистов за карателями.

Он и не попытался дать сдачи Андорфи, ибо удар, полученный им, поразил даже корчмарку, а уж она-то была достаточно натренированной свидетельницей драк и могла судить об этом вполне квалифицированно.

Справившись с миссией грузчика, Андорфи вернулся домой, и в парадном между ним и дворничихой состоялась следующая беседа:

– Господин профессор, я передала вам с уборщицей повестку… Изволили получить?

– Да.

– Но боже мой, господин профессор, уходя в армию, затевать такую историю! Спасать евреев, на брата нилашиста поднять руку! – закрякала дворничиха.

– Подня-а-ать руку? Что значит поднять руку?! – воскликнул Андорфи. – Я просто саданул разок в его поганую рожу, так что он на стену полез…

– Но за такое и разжаловать могут! Да и эти, что. в корчме сидят, того гляди, набросятся… Их уже четверо там собралось.

– Послушайте-ка, милейшая! – проговорил Андорфи. – В каждой стране существуют законы, и за соблюдение их несут ответственность официальные правительственные органы. Я же лишь выполнял закон в самом буквальном его значении. До сих пор, насколько мне известно, венгерский закон не давал нилашистскому окружному начальнику или члену упомянутой партии власти и права преступать закон, опустившись тем самым до уровня бандитов и грабителей с большой дороги. Как человек и как офицер, я воздал по заслугам не нилашисту, а именно бандиту, застав его на месте преступления, когда он оскорблял женщину и терроризировал без всякого на то право нескольких налогоплательщиков, венгерских граждан, живущих своим трудом. Если кто-либо из них высунет рожу из корчмы и встанет мне поперек пути, я застрелю его как собаку. Шепните им об этом! Ключ от моей квартиры у тетушки Мари. Господь да благословит вас, милейшая!

С этими словами Андорфи вернулся к себе и уложил вещи. Затем надел мундир и сунул в кобуру револьвер, который обычно держал в чемодане, чтобы не оттягивал бок.

Он спокойно запер квартиру. К этому времени как раз подъехало вызванное им такси. Андорфи спокойно сел в него и спокойно покатил на станцию.

Однако в штабе он докладывал о своем прибытии для прохождения службы отнюдь не так спокойно, ибо тотчас заметил, что кое-кто из офицеров, но прежде всего те тыловые крысы, коих устав прежней армии даже не включал в личный состав армии, а именовал «приданной единицей» (они, правда, носили мундир, но исключительно вдали от линии фронта), – так вот, все эти лица отдавали честь уже не согласно уставу венгерской армии, а классическим римским – то есть немецко-фашистским, то есть нилашистским – взмахом руки.

Между тем Козак не нашел в Доме нилашистов окружного начальника и потому прихватил с собой просто двух братьев и засел с ними в «Молодушке»; впоследствии он клялся всем и каждому, что учитель музыки Андорфи быстренько убрался из Дому, пока он, Козак, ходил в Дом нилашистов за оружием, чтобы попугать его малость.

Ну что ж! И самые серьезные, самые достоверные исторические труды страдают подчас несколько вольным истолкованием событий. Но если достоверные факты попадаются лишь вразброс среди потока искажений – вот это уже беда.