Текст книги "Приключения тележки"

Автор книги: Енё Тершанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Тут уж не выдержала и руководительница занятий. Упав в объятия своей горничной, она смеялась до слез.

Словом, хохотали все.

Впрочем, оказывается, не все!

Дворничиха, как будто под защитой некоего контрволшебства, даже не прыснула. Она молча взирала на происходящее, и потемневшее лицо ее было желчным и угрожающим.

Суровое должностное лицо в юбке

Дворничиха вела сейчас наблюдение за собственным мужем, который, поддавшись общему настроению, от души хохотал над злоключениями учителя музыки.

Дворник бочком-бочком ускользнул в другой конец подвала. Он сделал это потому, что жена уже несколько раз пыталась его приструнить:

– Хоть ты остепенись! Не гогочи над каждой глупостью.

Но дворничиха, обойдя всех сзади, подобралась к мужу вплотную и прошипела ему в ухо:

– Да ты, может, забыл, что господин майор приказал нам сразу же после занятий позвонить ему на завод и доложить, все ли в порядке! И про то, как вела себя его заместительница. Ну что ж, изволь! Полюбуйся! В борделе и то держатся пристойнее!

– Да брось ты! – отмахнулся дворник. – Занятия-то проведены!

– Ах вот как! Ну что ж, оставайся и беснуйся тут, а я иду звонить!

Дворничиха двинулась к выходу. Муж, струсив, попытался ее урезонить; он плелся за ней по лестнице и бормотал примирительно, успокаивающе:

– Да послушай же ты, дуреха оголтелая! Кто затеял здесь весь этот бедлам? Не ваш ли нилашист, господин адвокат? На него ты тоже наклепаешь майору своему?

– Погодите у меня. Вы, значит, плевать на нас хотели? Ну так я покажу вам!.. Да и нам с тобой может нагореть за то, что ты покрываешь эту синагогу! Вон они как распоясались – еще и насмехаться вздумали над официальными мероприятиями! Порядок, в доме установленный, вышучивают… Но господин майор ужо займется ими… О господи, пресвятая дева!

Возглас в конце тирады, совершенно не связанный с предыдущим, исторгли покрытые пеной гнева уста дворничихи в тот миг, когда, продолжая нестись вперед, она обернулась на голос мужа, и тут ее юбка, зацепившись за железную скобу злополучной тележки, с треском порвалась.

В убежище между тем покончили с перевязкой и перекладыванием на носилки одной из дам. Процедура даже отдаленно не походила на забавную комедию с учителем музыки и потому быстро завершилась.

Вера Амурски, закончив занятия, опять стала для всех просто артисткой и вышла во двор вслед за остальными.

От спектакля ПВО – к спектаклю вокруг тележки

Обивщик мебели и Вицишпан напряженно прислушивались к экспромтом начавшемуся во дворе разбирательству.

Вицишпан ухмылялся и толкал Безимени в бок. Но разгоревшаяся во дворе дискуссия ошеломила и поразила обивщика до глубины души, так что он никоим образом не мог воспринимать ее столь весело.

На тележку, собственно говоря, обрушился весь дом.

Первой поддержала захлебывавшуюся яростью дворничиху экономка баронессы:

– Эта рухлядь выпачкала мазутом два персидских ковра ее светлости, их едва отчистили. Приходящая прислуга вынесла ковры во двор и случайно положила их на повозку. Куда это годится, чтобы на таком тесном дворике, где жильцы выбивают ковры, стояла грязная телега!

– Да ее и не обойдешь никак, когда выносишь ковры! – подхватила дочь хозяйки белошвейной мастерской. – Правильно тут говорят! Почему бы обивщику не держать свой драндулет у себя в лавке или не оставлять на улице перед домом?

– Так ведь тележка в его дверь не пролезет, а на улице он боится оставлять ее, чтоб не украли, – справедливости ради сказала служанка жены часовщика. – Но и мое мнение такое, что тележке этой здесь не место. К тому же на лестничной площадке вечно грязь от нее.

Таким образом, к вящему торжеству дворничихи, чуть ли не все дамы высказались против тележки.

Это расположило дворничиху в пользу женского населения дома, и она уже отказалась от недавнего пылкого намерения обрушить на жильцов кару Майорову. Всю свою жажду мести и безумную страсть к порядку она могла теперь выместить на тележке.

И дворничиха объявила во всеуслышание:

– Мне нужно еще сегодня доложить господину майору о том, как прошли занятия! Ну так я уж позабочусь, чтобы этот паршивый драндулет был удален отсюда как помеха на пути в убежище!

– Какая помеха, где?! – заорал на жену дворник. – С этим к господину майору идти и думать не моги!.. Верно, господин доктор? Вы-то что скажете? – повернулся он к адвокату.

Первое высказывание в пользу тележки всех озадачило.

Дом молчал. Он желал выслушать правовую точку зрения юриста.

Доктор Ягер прочистил горло и сказал:

– Если бы пребывание тележки в данном месте нарушало установления, сопряженные с мерами по противовоздушной обороне или защите жизни, она подлежала бы немедленному удалению. Однако же доказать это не столь просто. Места во дворе для прохода и спуска в убежище вполне достаточно.

Женская рать разочарованно и даже подавленно задвигалась, зашепталась.

– Ну, съела? – снисходительно бросил дворник своей супруге.

Однако адвокат поднял руку, показывая, что еще не кончил.

– Позвольте, позвольте! Тем не менее распоряжаться двором имеет право лишь владелец дома. И ежели ему неугодно терпеть во дворе какой-либо предмет, вызывающий общее недовольство, он волен удалить его, когда пожелает.

Здесь адвокат бросил многозначительный взгляд на дворничиху. Но в эту минуту из подвала появилась руководительница занятий по ПВО, то есть артистка Вера Амурски, в мужского покроя костюме, с длинной пахитоской во рту, сопровождаемая Аги, ее неизменным адъютантом в юбке.

Жена мужского портного наивно воскликнула:

– Так вот же госпожа Амурски, она может заменить коменданта дома! К тому же она поддерживает постоянную связь с домовладельцем, пусть и скажет ему про эту повозку.

– Связь госпожи Амурски с домовладельцем носит совершенно иной характер, – не скрывая неприязни, заметил адвокат. – Вот господин майор – иное дело.

– Что случилось? – полюбопытствовала артистка.

Однако никто не стал пока вводить ее в курс дела.

Дворничиха, также не скрывая ненависти, проговорила дрожащим голосом:

– Считайте, что все улажено. Вот увидите, господин майор прикажет господину домовладельцу убрать отсюдова эту колымагу!

– Как это он прикажет? Ты в уме? – воскликнул дворник, смерив жену сердитым взглядом.

Однако она, распалясь, отбрила его:

– Я-то в уме. А вот ты – нет!

– То есть как это он прикажет, позволь спросить?! – Дворник против обыкновения не отступил на этот раз от публичного обмена мнениями. Деспотические замашки жены были ему уже невтерпеж, и он разъярился.

Во дворе наступила тишина, порожденная любопытством, однако ее тут же нарушил голос адвоката:

– Просто, дражайший господин дворник, ее милость супруга ваша полагает, что господин домовладелец как выкрест иудейского происхождения не станет связываться при нынешних обстоятельствах с офицером столь высокого звания.

– Про обстоятельства лучше бы не упоминать! – подал тут голос Вейнбергер, бывший галантерейщик. – Обстоятельства менялись и будут меняться. Вопрос только – как.

– Счастливый вы человек, ежели уповаете на будущее своих единоверцев! – И адвокат таким взглядом полоснул галантерейщика, что это могло вполне сойти за зуботычину.

– Оставим политику политикам! У нас занятия по ПВО, и только! – воскликнул учитель музыки. – А этот тележный бунт к ПВО отношения не имеет. Сударыня, вы, как руководитель занятий, предложите своим слушателям разойтись.

– Я уже сделала это! – сказала артистка и, дрожа от негодования, добавила: – Что же касается замечаний относительно моих личных дел, то я попрошу впредь меня избавить от них! И еще. Словечки вроде «иудей» и тому подобное, по-моему, скоро выйдут из моды! Аги, уйдем отсюда! Не будем вступать в пререкания!

Казалось, этот пороховой взрыв должен был либо положить конец дебатам, либо придать им иную форму.

Однако произошло вот что.

Карлик, двоюродный брат адвоката, подскочил вдруг к галантерейщику, впятеро превосходящему его ростом, и пропищал скрипучим своим голоском:

– С каких это пор вы стали такой чувствительный, что слова «иудей» не выносите?

– Замолчи! – рявкнул адвокат на родича.

Поздно! Поздно!

Не утруждая себя ответом, Вейнбергер лишь наклонился низко и вытянул голову с двойным подбородком, словно искал обладателя странного голоса где-то у самой земли.

В тот же миг двор огласился дружным хохотом.

Дворничиха бледнела и краснела, наливаясь лютой злобой. И решила уже окончательно: она позвонит коменданту дома и доложит ему про это занятие, похожее скорей на надругательство а заодно уладит и дело с тележкой.

В свою квартиру она вошла со словами:

– Могу поспорить с кем угодно и на что угодно: завтра этой тележки здесь не будет и синагоги тоже не будет!

Обивщик мебели, прислушивавшийся у себя за дверью, содрогнулся.

Рычаг политической пропаганды в действии

Вицишпан тоже сник. Тележка и для него служила средством пополнения доходов. Почесывая в затылке, он сказал:

– Хоть бы разошлась поскорее эта банда со двора, чтобы я мог вытащить тележку. Ну как майор припожалует сейчас домой, а эта ведьма и вправду настрополит его, заставит вышвырнуть твою тележку со двора! Что бы такое придумать?

– Там видно будет! – пожал плечами Безимени с мрачным и рассеянным видом.

– Вот видишь! – не умолкал Вицишпан, поглядывая на гуськом бредущих по двору жильцов и прислушиваясь к непрерывному гудению лифта, перед которым выстроились обитатели верхних этажей. – Видишь, вступи ты в нилашистскую партию – а я могу тебе устроить это в два счета, – ничего подобного и в помине не было бы. Да тебя и так-то все нилашистом считают – видят, что ты с нами неразлучен. Хе-хе-хе! Одни только мы, нилашисты, не считаем тебя нилашистом. А я голову прозакладываю, что ты социалистишка подлый, еврейский наймит, с дворником нашим на пару. Но ты же сам видишь, дворника уже пообмяла для нас супружница его. Глядишь, не сегодня завтра и его в партию к нам затянет. А ведь он бывший рабочий-металлист и еще недавно хаживал на их тайные сходки. Не бывать здесь больше еврейскому засилью! Дворничиха-то права. А вступишь в нашу партию, так эта дворничиха станет для тебя – тьфу! – все равно что, например, для меня, зато майор будет словно брат родной. Подумай!

В голове Безимени между тем, словно запись тибетской молитвы, перематывался все время один и тот же текст. Примерно такой:

«Ужо Аги посоветует, как быть! Откуда мне знать, как с ними держаться! Но Аги скажет, как поступить. Потому что я ведь не знаю, как мне держаться с этими, в доме… Так что пусть уж Аги скажет…»

Однако настойчивые доверительные уговоры Вицишпана, голос которого проникал ему уже в самые печенки, привели к тому, что ручища Безимени выпросталась из кармана, схватила Вицишпана за плечо и легонько его толканула, отчего настырный гость отлетел в сторону.

– Иди-ка ты к черту, – мирно посоветовал Безимени – ступай по своим делам с тележкою вместе. Нужна тебе она или не нужна?

– Это твой ответ? – Вицишпан потемнел. – Осел ты этакий! Когда немцы выиграют войну…

– Чем? Как? Когда? – прервал его Безимени, на этот раз с раздражением.

– Имеется у них такое оружие, которое…

– Которое они даже сейчас в загашнике держат, когда русские и англичане бьют их на всех фронтах!

– Дурень ты дурень! Так немцы же нарочно! Ведь англичане да большевики все время разбегались от них, прятались кто куда, ну так теперь немцы их вперед заманивают, пусть все вместе соберутся, а тогда ка-ак жахнут! Хрясть! Тут им и конец!.. А у нас Салаши заправлять будет!.. Ну да это еще раньше случится. Гитлеру капнули уже, что здесь только Салаши справиться может! – разглагольствовал Вицишпан.

– А ну катись, катись отсюда! – И Безимени подтолкнул его к выходу.

На лестнице было уже тихо. Вицишпан, хоть и с ворчанием, решился наконец взять тележку.

Безимени прислушивался: на площадке Вицишпан с дворничихой затеяли перепалку. Затем все стихло.

– Покарай вас всех господь! – бормотал, оставшись один, обивщик. – Майор! Ишь кого она на мена науськать хочет! Ну ничего, пусть! Аги уладит все это!.. Пойду!.. Аги посоветует… Аги поможет!..

Тайная, но законная связь

Обивщик, стараясь ступать бесшумно, не воспользовавшись даже лифтом, поднялся по черной лестнице на четвертый этаж. И позвонил в квартиру актрисы.

Однако вместо Аги дверь ему отворила незнакомая кухарка. Она была вся выпачкана в муке, с ее толстых рук что-то капало, на лице написано было раздражение.

– Добрый день! Я хотел бы с Агицей…

– Ай-яй-яй, и чего ж бы это вы с ней хотели?

– Я жених ее.

– Ладно, сейчас позову.

– Но в комнатах эдак-то не скажите, просто, мол, обивщик мебели поговорить с ней хочет.

– Обивщик? Сейчас позову… Присядьте тут где-нибудь.

На кухне бушевал ураган спешных приготовлений. Кастрюльки бурлили, сковородки шипели на газу, из духовки благоухало печеньем, куда ни повернись, всюду лежала наготове кухонная утварь: доска для разделывания теста, мясорубка, ступка, скалка. Пахло сырым мясом и специями.

Где уж тут было найтись свободному месту для обивщика! Немного охмелев от жары и запахов, исполнившись почтения и оробев, он ждал, когда кухарка громовым своим голосом вызовет из комнат горничную.

Аги влетела, тоже страшно взвинченная:

– Ой, Янчи, миленький, ужас как ты не вовремя. У нас сумасшедший дом. Стерва эта восемь человек гостей ждет. У нее день рождения. Двадцать восьмой, говорит. Как же! Пыль в глаза пускает всем этим хлыщам… Тебе что нужно?

– Очень важное дело, слышишь! Дворничихе приспичило вышвырнуть со двора мою тележку… может, еще сегодня… Майора натравливает на меня… мол, тележка противовоздушной обороне помеха, так чтоб не стояла внизу. А куда мне девать ее?

. – Беда! Майора, говоришь?… Это ж зверь лютый… А по-твоему, у дворничихи хватит… как его… влияния, чтобы… Попробуй вот этот пряник!

– Адвокат – да ты, может, и сама слышала – говорил внизу, что двором только домохозяин распоряжаться может. А тележка на пути в убежище не стоит!

– Это точно?… Вот еще этого пирожного отведай!

– Точно!

– Тогда все обойдется! Его высокоблагородием старым псом мы как хотим, так и вертим. Вот только как с ним сегодня вечером разговор завести? Кутеж-то пойдет до утра. Да и меня сегодня не дождешься, разве что сюда подымешься… Вот этого съешь теперь. Бери!

– Так когда же? – допытывался обивщик, давясь печеньем, которое горничная запихнула ему в рот.

– Приходи завтра – так, к полудню. Может, уже встанут. Потому как завтра мы скатаем на машине в имение, надо какие-то вещи привезти… А теперь ступай! Вон уж зовут меня!

Из комнат слышался голос хозяйки, призывавшей свою горничную и для верности изо всех сил нажимавшей на звонок, который был проведен на кухню.

Подготовка большого и малого веселья

На визитной карточке домовладельца под короной, свидетельствующей о благородном происхождении, значилось:

Фердинанд Гара Сабадперчский,

правительственный советник,

генеральный директор АО по операциям с недвижимостью.

Советник Гара разошелся уже со второй женой. Первая многократно сделала его не только отцом, но и дедушкой. От второй он также имел двух мальчиков, уже не маленьких.

Словом, если принять во внимание семь принадлежавших ему домов и одно предприятие, а также несколько имений в провинции, то детей у него могло быть даже больше и домашних очагов тоже.

Нежная дружба его с Верой Амурски родилась не очень давно. Однако ж она все укреплялась. Так, помимо всего прочего, его заботами была заново обита вся мебель артистки.

Заказ выполнял Безимени. За время работы между обивщиком и Агицей, горничной артистки, при полном обоюдном согласии завязалась любовь.

Однако по настоянию Аги отношения свои они скрывали как от жильцов дома, так и от всех прочих.

Когда артистка нанимала ее, Аги, дабы убедить хозяйку, что она не будет приводить в квартиру мужчин и сама ни к кому ходить не станет, придумала и поведала артистке романтическую историю.

Она до смерти любила своего жениха, как и он ее. Беднягу отправили на фронт. Там он погиб или попал в плен. Но она верит, что дождется от него весточки и даже его самого. Но если он никогда не вернется, она все равно будет любить его вечно и никому не удастся вытеснить милый образ из ее сердца.

Естественно, после всего этого Аги не могла напрямик объявить артистке, что нашла себе милого в лице обивщика мебели из полуподвала.

Но, как бы там ни было, Безимени спускался от своей невесты с легким сердцем и все его страхи как рукой сняло: Аги взяла судьбу тележки в свои руки, а это означало, что тележка его в верных руках!

Он заперся в мастерской и навел там некоторый порядок.

Срочной работы у Яноша пока не было. Как раз утром он переправил заказчику сравнительно большой заказ. Снова пересчитав полученные деньги, он распределил их себе на неделю.

За этим занятием и накрыл его Вицишпан, явившийся не один, а вместе с Карчи Козаком.

Козак, как и его приятель, пренебрег приобретенной некогда профессией ремесленника и подался в какую-то контору служителем. На непыльной своей работенке он трудился с семи утра до трех часов дня. Затем бросался в объятия «Молодушки», лакал фреч и разглагольствовал о политике. Он, как и Вицишпан, исповедовал высокие идеалы нилашистской партии.

В тесную дружбу с этими типами Безимени замешался ради грошового «шнапсли»,[7]7
  Карточная игра («шестьдесят шесть»).


[Закрыть] в которое они ежедневно резались в «Молодушке».

Вицишпан и Козак, нагрянувшие к обивщику мебели, были в великолепном расположении духа.

– Ну-ка разуй глаза! Гляди, сколько я отхватил у артистки! Сегодня, между прочим, я сподобился быть поставщиком двора ее милости по случаю ее дня рождения! – Он помахал у обивщика перед носом десяткой и сунул ее в карман. И тут же широким жестом протянул вторую десятку Козаку: – А вот это получил от артистки он – за то, что подсобил мне шмотки ее в квартиру втащить.

– Развернем-ка бумажечку! – ухмыльнулся Козак, любовно разглаживая между двумя пальцами свою десятку.

– А теперь самый смак! – провозгласил Вицишпан. – После этаких благодеяний у меня, сам понимаешь, не хватило духу попросить еще и за твою тележку, как мы с артисткой договаривались. Но тут вдруг подала голос эта хорошенькая сучка, Али: «А обивщику не пошлем чего-нибудь за его тележку?» – «Дайте им и на его долю десятку, – сказала тут артистка, – все-таки сегодня мой день рождения…» Держи, подонок! – протянул он десятку Безимени. – Это ж надо – такие деньги за тележку! Ну и проценты! Можешь горняшечку поблагодарить. И что это ты башку воротишь? По-до-зрительно!

– Видать, стакнулся с ней? – подмигнул Козак.

– Чтоб ты ослеп! – рявкнул обивщик. – Слышишь?!

– Ага, значит, правда?! Понял, осел? – захохотал Вицишпан, обращаясь к Козаку. И ладонью прикрыл ему глаза. – А ты закрой, закрой зенки-то, как бы и впрямь не ослепнуть. Так вот почему подонок этот бежит от «шнапсли», вот почему никогда больше одного фреча не выпьет, вот почему жмотничает и после закрытия никогда нас к себе в мастерскую не пускает! Оказывается, к нему по ночам горняшечка бегает! Ах ты негодяй, ах подонок, так ты ж и эту десятку с девкой своей поделишь!

На душе у Безимени с каждой минутой становилось все тяжелей, все гаже. Вдруг он схватил Вицишпана за грудки.

– Эй, ты! Я тебе нос об стенку расквашу, и сейчас, не сходя с места, если ты без причины порядочную девушку хулить будешь!

Глаза Вицишпана испуганно вперились в обивщика. Но трепать языком он не перестал да еще сопровождал свои гнусные речи безобразным гоготом. Забрав что-нибудь в голову пьяницы, как известно, становятся необыкновенно изобретательны.

– Докажи, что у тебя с Агицей не общий котел! – захлебывался он. – Пропей с нами эту десятку за здоровье артистки, в честь ее дня рождения!

Безимени, приучивший этих бесхребетных типов к тому, что его слово свято, на секунду туго свел густые брови, соображая как же ответить.

Сегодняшний заказ выполнен. Аги ему сегодня не видать разве что мимолетом на кухне удастся обменяться парой слов! Десятка от артистки дуриком ему досталась. Стыдно, трудами этих бездельников заполучив чаевые, не разделить с ними шальные деньги.

– Идет, – отпустил он пальто Вицишпана. – Угощаю на всю десятку.

– И-их-ха! – взвыл Козак. – Три банки чопакского, три большие – сельтерской. Да еще сдачи останется два кругляка! Айда! Сегодня ты король! Ну, чего стоишь?

– Не спеши! – отозвался Безимени. – На голодный желудок я спиртного не принимаю. Есть тут у меня кусочек свиной грудинки. И вас угощу.

– Ну, этот нынче на радостях, что в кои-то веки собрался выпить по-человечески, из состояния мгновенного умопомрачения перешел в разряд временно помешанных! – заключил Вицишпан, который среди прочих своих занятий некоторое время, по собственному признанию, служил санитаром в доме для умалишенных, или психушке, как он называл его; злые языки однако, утверждали, что он сам находился там на излечении, причем в отделении для уголовников.

Козак стал вдруг рыться в бездонном рваном кармане своего видавшего виды зимнего пальто.

Несколько раз слышался треск разрываемой ткани, но наконец после долгих усилий и ухищрений ему удалось извлечь из прорехи, именовавшейся карманом, круглую жестяную банку.

– Ух, так тебя растак! – взревел Вицишпан. – На кухне подхватил?

– Тра-та-та! – пропел Козак и потряс головой.

– А ну, ты, сейчас же тащи назад! Чтобы из-за тебя горничную воровкой объявили! – И ручища Безимени угрожающе сжалась в кулак.

– Опомнись! – вскрикнул Козак, отступая с жестяной банкой. – Ноги моей на кухне той не было. Туда только Вицишпан входил. Верно ведь, Вици?

– Значит, ты украл? – шагнул Безимени к Вицишпану. – Воруешь, а потом чтоб на горничную клепали?!

– Дайте же мне досказать! – заорал Козак. – Я у мясника ее спер со склада, когда Вицишпан послал меня туда тележку грузить.

– Словом, меня подвел под монастырь? – взвился Вицишпан. – Мясник-то меня заподозрит!

– Ах-ах, а ты этого не вынесешь! – захохотал Козак.

– Очень нужно мне из-за тебя на улицу Марко[8]8
  На улице Марко находилась Центральная будапештская тюрьма.


[Закрыть] угодить! – возмутился Вицишпан.

– А пошел ты знаешь куда, дурень, осел безмозглый! – взъярился на товарища Козак, задетый за живое в своем профессиональном чувстве. – Как это мясник покажет на тебя? Свидетель-то я один, а меня он и не знает.

– Ну, хороша компашка! – расхохотался наконец Безимени.

– Точно! – отозвался Козак. – Чего он тут распрыгался? Да и ты тоже! Кого ты жалеешь – мясника, жулика этого, который из-под прилавка больше продает, чем ты в открытую, или вот его, брата[9]9
  Брат – обращение, принятое среди членов партии нилашистов.


[Закрыть] Вицишпана? Но и он расфырчался! Подумаешь, улица Марко! Ну и прогулялся бы в кутузку – на днях вроде как раз годовщина будет…

– Чтоб ты сдох! – положил конец словопрениям Вицишпан. – А ну поглядим, что за консервы!

Все трое стали обследовать банку.

– Э-э-э… погодите-ка! – протянул Вицишпан и, как самый образованный, прочитал: – «Tonfisch in oel»… «Фиш» значит «рыба»! Тащи-ка сюда чем вспороть ее!

Пока вскрывали банку, обивщика мебели одолели нравственные сомнения:

– Не охотник я до рыбы в масле. Ешьте сами. А я грудинку эту не променяю…

– Послушай, ты! – грозно набросился на Безимени Вицишпан. – Ежели я готов жрать и грудинку твою, и рыбу эту – гляди, какое мясо у нее белое, – тогда или ты ешь вместе с нами, или плевал я на тебя и на выпивку твою тоже! Выбирай!

– Точно! – поддакнул Козак.

Поколебавшись немного, Безимени попался на крючок.

Они до отвала наелись отличнейшей осетрины. Взяв пустую банку, Козак вышел на улицу, приподнял решетку канализационного стока и спустил туда жестянку… Улика исчезла. Вернувшись к приятелям, он сделал остроумное заявление:

– Ну, ежели до сих пор вы боялись, как бы мясник не допер, что рыбка его к нам уплыла, то теперь это можно доказать только вот сейчас, немедленно – заживо вспоровши каждому из нас брюхо… Однако дохлая рыба тоже любит плавать, да не в водице. Пошли! Я сейчас на все готов ради фреча!