Текст книги "Приключения тележки"

Автор книги: Енё Тершанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Енё Йожи Тершанский
Приключения тележки

Об авторе

Енё Йожи Тершанский (1888–1969), выдающийся мастер венгерской прозы, известен у нас сравнительно мало. Может быть, свою роль здесь сыграло одно его качество, а именно органическая несовместимость писателя с любыми привычными рамками, будь то рамки идейно-художественных течений, жанровых форм или даже сугубо человеческих проявлений.

По свидетельствам современников, в своей жизни Тершанский меньше всего походил на писателя. Этот неунывающий, крепкий телом и духом человек, увенчанный литературными премиями, вечно что-то изобретал, мастерил, конструировал, был душою компании, играл на всех мыслимых инструментах (даже выступал в кабаре в роли куплетиста и музыкального клоуна!), дорожа этими своими талантами едва ли не больше, нежели многочисленными романами, рассказами и повестями, которые он писал как бы между прочим.

В начале века, когда в прозе преобладали символика и тонкий интеллектуализм, Тершанский, прибыв из провинции в Будапешт «в поисках заработка и, может быть, мировой славы», заявил о себе рассказами, сюжеты которых словно подсмотрены были в жизни. Причем в жизни людей, до этого и близко не подпускавшихся к порогу венгерский литературы – бродяг, мелких воришек, бедноты, – сущих парий тогдашнего общества. Необычность Тершанского состояла, однако, не в открытии новых героев как таковых (как-никак венгры знали уже и Диккенса, и Золя, и раннего Морица), а в той доверительной, без тени сентиментальности или обличительного пафоса интонации, с которой эти герои заговорили с читателями.

Мастерство безыскусного внешне повествования, равновесия идиллии и иронии, глубина всепонимающего, мудрого гуманизма – вот те качества, которые заставляют нас с увлечением и симпатией следить за перипетиями жизни героев Тершанского – таких, например, как бедняга Гажи, свинопас из «Легенды о заячьем паприкаше».

Поистине всенародную популярность и неувядающее признание принес Тершанскому цикл повестей под названием «Марци Какук». В этом цикле, написанном в 20 – 30-е годы, автор, ничуть не смущаясь ни жанровыми канонами века, ни фарисейскими представлениями о нравственности, создал оригинальнейший образец плутовского романа, в котором поведал о похождениях «профессионального бездельника» и «блистательного прохвоста», бродяги и жизнелюба Марци по кличке Кукушка, невольно разоблачающего ханжество «благородного» буржуазного общества.

С этим романом, выдержавшим в Венгрии уже полтора десятка изданий, нам, надеемся, еще предстоит познакомиться. Что касается предлагаемой читателю книги, то в нее кроме «Легенды о заячьем паприкаше» и обширной подборки, демонстрирующей мастерство Тершанского-новеллиста, включена также повесть «Приключения тележки», уже публиковавшаяся на русском языке. Несмотря на обманчивое, быть может, название, она – о трагических страницах истории, о времени, когда, по словам самого писателя, «кровь, ужасы, низменные инстинкты, позорные даже для животного, беспримерное вырождение Человеческого Духа властвовали над земным шаром». Но и здесь, повествуя о разгуле фашистского террора под занавес второй мировой войны, о том, что было им лично пережито в дни штурма Будапешта, Тершанский остается верен себе: в трагическом опыте он отыскивает зерна нелепого и смешного, доказывая, что, пока человечество сохраняет способность смеяться, дух его неистребим.

В. Середа

Вступление во вступление к вступлению

Господин главный редактор, обуреваемый прожектами об исправлении общества, держал путь в редакцию иллюстрированного еженедельника. Дело было в первом квартале 1944 года.

Редакция располагалась на соседней улице.

Чтобы попасть туда, господину главному редактору надлежало пересечь Надькёрут, притом в чрезвычайно оживленном месте, где регулировал движение полицейский с белой повязкой на рукаве.

И вот буквально перед носом господина главного редактора полицейский остановил поток людей и машин.

Стоя на перекрестке среди других прохожих, господин главный редактор имел случай обратить внимание на проезжую часть улицы. Он увидел там таксиста, который, высунувшись из машины, отвратительно грубо орал на двух людей, осадивших свою тележку назад, прямо на его таксомотор.

Те двое, естественно, не остались в долгу и ответствовали оскорблениями противу чести, причем в исключительно сочной манере.

Один из них, тащивший тележку спереди, был в стареньком, потрепанном пиджачке. Другой – тот, кто толкал ее сзади, вернее, делал вид, что толкает, – судя по всему, более преуспел в жизни. На нем красовалось добротное зимнее пальто с меховым воротником и цилиндр.

Тележка была нагружена фантастически. На высоте бельэтажа поверх узлов, сундуков и всяческой мебели раскачивался в кадушке большой олеандр. Ежеминутно он грозил обрушиться на того бедняка, что тащил тележку, и пришибить его насмерть.

Сие зрелище породило в господине главном редакторе сложное состояние духа.

Прежде всего он был ошеломлен перегруженностью тележки и опасностью, угрожавшей возчику. Та же цепочка чувств вызвала в нем искреннее возмущение и гнев против человека, толкавшего тележку. Это, несомненно, заказчик. Сколь бессовестно эксплуатирует он несчастного возчика! А между тем и внешний вид его, и нагруженные на тележку вещи говорят о том, что он мог бы раскошелиться даже на грузовое такси или нанять ломовика.

Но тут следующая волна чувств и мыслей, вызванных неприятным зрелищем, внезапно бросила главного редактора в другую крайность. Радость и торжество пронзили его мозг.

Вот великолепная тема для статьи! Достойная его, главного редактора, тема. Да, с помощью этой тележки он как в зеркале покажет обществу истинное его лицо. Какое унижение для человеческого достоинства – приравнять труд человека, заслуживающего лучшей участи, к труду животного, машины! И это здесь, в центре Европы, не в Китае, не в джунглях Африки. И сегодня! В 1944 году!

Тут господин главный редактор слегка запнулся и жар его праведного гнева несколько поостыл. Ибо боковым ходом мысли он тут же сообразил, что переживаемая эпоха, декларируемая исторической, никак не может именоваться вершиной европейской цивилизации, где человеческая жизнь, достоинство, труд пользуются особым почетом. Более того. Войны и прочие кровопролития показывают обратное.

К тому же следует, вероятно, поинтересоваться и мнением тех, кто тащит эту тележку: ведь вполне возможно, что за неимением лучшей работы они рады тащить ее, лишь бы не видеть сверкания оружия, не слышать разрывов бомб…

Пустяки! Пустяки! Все это второстепенно! Возвращение человека к животному состоянию есть позор для цивилизации. Такая статья нужна газете.

И к тому же срочно, сегодня, прямо в номер.

Господин главный редактор стремительно взлетел по лестнице. По обыкновению проскользнул в свой кабинет через черный ход и вызвал метранпажа.

Метранпаж тотчас явился.

– Привет, коллега! – воскликнул господин главный редактор и сразу перешел к делу: – Послушай, если в течение четверти часа вы не будете меня беспокоить, я, пожалуй, напишу кое-что в номер. Как он у вас?

– Сверстан, – ответил метранпаж.

– Что можно из него выбросить, приблизительно на полполосы? – спросил главный редактор.

Метранпаж помолчал, соображая, наконец сказал:

– Разве что выбросить статью, в которой пережевывается новогоднее заявление Гитлера: «Он с легкостью разрешит кризис, переживаемый Германией, он остановит советское наступление, он выгонит англосаксов из Италии… – и так далее и тому подобное, – и в конечном счете победа за нами».

– Так это же чистый бред! Верстайте меня вместо Гитлера! – решил главный редактор.

– All right![1]1
  Хорошо! (англ.)


[Закрыть] – кивнул метранпаж.

– К статье вы как будто давали и его орущую физию? – осведомился главный редактор.

– Так вот, на место Гитлера щелкните к моей статье какую-нибудь ручную тележку. Больше ничего. Гони сейчас же нашего фотографа на улицу, пусть снимет где-нибудь поблизости ручную тележку с возчиком. Пока все. Теперь дай мне поработать!

Вступление к вступлению

Далее события развивались так. Метранпаж прибежал взмыленный к фоторепортеру и погнал его на улицу увековечивать тележку, запряженную человеком.

Фоторепортер пулей вылетел из редакции, также по черной лестнице, которая выходила на тихую улочку. Здесь на углу призывно глядела вывеска небольшой корчмушки, вернее, распивочной. А перед распивочной стояла тележка. Хозяина ее не было видно. Из нагруженных на тележку плохо увязанных мешков зимний ветер выдувал клочья кудреватой щетины. Сверху раскорячились во всей красе остов видавшей виды кушетки и несколько стульев той же обивки.

Фотограф, руководствуясь собственным художественным вкусом, нашел чрезвычайно живописной эту кстати явившуюся, вернее, стоявшую тележку.

Ее-то и снимет он для газеты!.. Но где хозяин? Конечно же, десять против одного – попивает себе в корчме.

Фоторепортер не погнушался войти в распивочную, где стоял тяжелый винно-табачный смрад, и гаркнул:

– Хелло, господа! Чья это тележка стоит перед корчмой?

– Моя! – отозвался некто в шапке, расположившийся возле стойки.

– Готов оплатить один фреч,[2]2
  Смесь сухого вина с содовой.


[Закрыть] если вы сейчас выйдете и впряжетесь в свою тележку, словно везете ее, а я вас сфотографирую, – объявил человеку в шапке репортер. – Согласны?

– А куда пойдет снимок? – поинтересовался хозяин тележки.

– В газету.

– И я там себя увижу? – просияв, осведомился тот.

– Само собой, – ответил репортер.

– Ясное дело, увидишь, если они поместят тебя в газете и ты до тех пор не ослепнешь, – к вящему удовольствию окружающих, вмешался в переговоры какой-то весьма потрепанного вида завсегдатай корчмы.

На съемку вышли не только хозяин тележки и газетчик, но и вся шумная любопытная компания.

Фоторепортер щелкнул возчика в шапке. Весело скалясь, возчик тащил свою тележку; на заднем плане виднелось еще несколько ухмыляющихся физиономий.

Затем фоторепортер предложил владельцу тележки прийти на другой день в редакцию за бесплатным номером газеты – сверх оплаченного фреча. И тут же помчался назад в редакцию.

Снимок быстро проявили и немедля тиснули, подверстав к статье главного редактора. Фоторепортер был работник опытный, а статья шла под личную ответственность главного редактора, не считая, конечно, цензуры…

Вот так и случилось, что на следующий день в иллюстрированной газете жалкая ручная тележка вытеснила с уготованного ему места Адольфа Гитлера, властелина Европы, предназначенного, по мнению тогда еще многих – да славится их слабоумие! – быть господином мира.

Это ли не карьера, не сенсация, это ли не факт, толкающий на размышления?… Даже в том случае, если происходит такое всего лишь с предметом, с вещью?!

Вступление как таковое

Да-да, даже если это необычайное событие происходит всего-навсего с вещью?!

Как часто говорят: «Эх, если бы эта скамья (или эта кушетка) могла рассказать про все, что видела!»

Так вот, любезный читатель, именно это и произойдет на последующих страницах. Тележка, которая с весьма заметного, кажется нам, события начала играть свою рель в нашем повествовании, останется и в дальнейшем главным его героем. Ты сможешь проследить ее судьбу, ибо именно она будет неизменно в центре событий. Ты увидишь жизнь такой, какой бурлила она – красивая, безобразная, веселая, горестная, славная или ужасная – вокруг тележки, куда бы эта тележка ни двигалась, где бы ни стояла…

Вещь, объект!.. А почему бы и не стать объекту объектом повествования, не выйти на первый его план? Важнейшим достоинством рассказа считается объективность, достоверность, беспристрастность. Вот и будем смело придерживаться здесь этого ведущего принципа.

Итак, тележка подана! Отправимся же и мы с нею в путь.

Хозяин тележки и дом ее

Владелец тележки был пресимпатичный здоровяк с вьющейся шевелюрой и блестящими черными глазами. По профессии он был обивщик мебели. На маленькой жестяной табличке, укрепленной по борту тележки, можно было прочитать его имя, фамилию, а также адрес его лавчонки или мастерской:

Янош Безимени,

обивщик мебели,

1, улица Пантика, 9.

Улица Пантлика вьется по Буде, в самом низу Крепостного холма.

Тележка выглядела такой же крепко сбитой, пропорциональной, сработанной на славу, как и ее хозяин. Сделана она была из дуба – дерева, не боящегося ни времени, ни воды.

Однако ж более подробное изучение тотчас обнаруживало дефект как в повозке, так и в ее хозяине.

Янош Безимени сильно припадал на правую ногу. Что сразу объясняет, почему этот здоровяк, косая сажень в плечах, не был призван в армию.

А тележку странным образом заносило влево. Настолько, что Безимени приходилось то и дело поправлять ее ход, подталкивая рукоять вправо, – иначе его тележка покатила бы поперек улицы.

Что повредило ход тележки – ошибка мастера, ее создателя, несчастный случай или почтенный ее возраст? Не все ли равно? Безимени так привык уже каждые десять шагов подталкивать тележку вправо, что, доведись ему везти повозку с нормальным ходом, непременно столкнул бы ее на обочину.

На улице Пантлика довольно много пустырей, и рядом с ветхими, старыми хибарками возвышаются современные многоэтажные дома-коробки.

Дом номер девять именно таков: это совсем новое здание, похожее на спичечную коробку, поставленную торчком, как бы вклинивающееся в длинный ряд прочих домов, старых и новых.

Посередине фасада – парадный вход, к которому ведут несколько ступенек. Налево от парадного в полуподвале – но с большими прекрасными светлыми окнами, глядящими на улицу, и всего лишь двумя ступеньками, ведущими вниз, – расположена лавчонка, она же мастерская Яноша Безимени, обивочных дел мастера.

Рядом с мастерской, также в полуподвале, – квартира дворника.

Направо от парадного зазывает гостей вывеска корчмы, чудовищно окрещенной на венгерский лад «Питейный дом «Молодушка»; помимо пьяного угара, еще и название это приманивает посетителей; на вывеске корчмы дщерь отчизны, кокетливо подмигивая, прыгает через кусты в юбочке, окаймленной лентой национальных цветов.

Рядом с корчмой выходит на улицу еще одно окно. В окне – табличка, на ней корявым почерком выведено:

Обучаю игре на гармонике, гитаре, рояле и скрипке.

Профессор Карой Андорфи.

Добравшись до дому, Безимени выполнил весь свой привычный ритуал.

Он поднял железную решетку, закрывающую вход в его мастерскую. Протиснулся внутрь и мгновение спустя снова выбрался на улицу с грязной, видавшей виды мешковиной. Тележку свою он подтянул к самой лесенке и, бросив рядом мешковину, прежде всего сгрузил поклажу в мастерскую. Затем снова опустил решетку и мешковиной быстро-быстро очистил колеса тележки от грязи. Потом открыл настежь обе створки парадной двери и более или менее благополучно провел тележку сперва по двум ступенькам вверх, затем через площадку и, наконец, по двум другим ступенькам, ведущим во двор, где и поставил ее у самой стены.

Что правда, то правда, выложенный кирпичом двор был крайне тесен даже для того, чтобы держать здесь тележку. Между тремя устремленными ввысь доходными домами и двухэтажным особняком он выглядел поистине дном обвалившейся шахты.

Сразу за тележкой зиял вход в подвал, иначе говоря – в бомбоубежище. За ним, совсем вплотную к брандмауэру, находилась перекладина для выбивания ковров. Чуть дальше тянулся ввысь развесистый дикий каштан, борясь с сырым сумраком дворовой шахты. Пространство от дерева до самой стены заполонила большая поленница. Над ней торчали, приставленные к стене, две лестницы. У корчмы, возле черного хода, горой свалены были ящики, бочки, плетенки, у двери в квартиру учителя музыки также громоздилось разное барахло.

Здесь-то и оставил Безимени свою тележку.

Он не стал выходить опять на улицу, а отпер дверь со двора, чтобы уже изнутри, из мастерской, открыть свой главный вход. В это время стоявший в дверях корчмы тип довольно отталкивающего вида сказал другому, также не слишком чистому и не слишком трезвому:

– Ну, так его растак, припожаловал! Привет! Я пошел. Подожди меня здесь, покуда я обернусь с тележкой. Всего и делов-то минут на пятнадцать, от силы на полчаса… А тележку я у него выпрошу!

Скандал в доме из-за тележки

Обивщик мебели меж тем успел забросить в угол мешки со свиной щетиной и сел передохнуть на позолоченный стул, имитировавший стиль Людовика XIV. Открыв жестяной коробок, он свернул самокрутку. В этот момент дверь отворилась и на пороге показался субъект, ошивавшийся до того у корчмы. Взгляд Безимени, брошенный на него, не выразил приятного удивления.

– Ну что это, Вицишпан? Уже набрался? С утра пораньше!

Так встретил гостя обивщик.

Насмешливое прозвище «Вицишпан» пристало к гостю по лежащей, так сказать, на поверхности игре слов.[3]3
  Вицишпан, точнее вице-ишпан, – помощник губернатора (венг.).


[Закрыть] Ибо фамилия его был Вициан, Шандор Вициан. К тому же был он вице-дворник по должности, коей пренебрегал совершенно. Впрочем, ему это легко сходило с рук: его бойкая жена и младшая ее сестрица делали по дому все, что нужно, вместо господина Вициана.

Более того, старший из четверых его чад, тринадцатилетний Шаника, уже выполнял за отца и мужскую работу.

Помимо вымогательства у жены и свояченицы, Вициан жил случайными заработками, подряжаясь изредка на какую-нибудь хорошо оплачиваемую работу. Целыми днями он пил и разглагольствовал на политические темы. Нилашистская партия[4]4
  Нилашистами называли членов венгерской фашистской партии по их эмблеме – скрещенным стрелам (от венг. nyil – стрела).


[Закрыть] могла чтить в его лице, так сказать, одного из самых активных своих членов.

Обивщику мебели, заподозрившему, что он пьян, Вицишпан ответил тупой, но высокомерной ухмылкой.

– Много ты понимаешь, дуралей! Ну что для меня, – он хлопнул себя по животу, – каких-нибудь шесть фречей? Я тут на одну работенку подрядился. У артистки. Приволоку ей бидон смазки… от мясника. Можно будет и тележку смазать… Ха-ха-ха! – захохотал Вицишпан и подмигнул обивщику.

– Не хватает силенок на своем горбу бидон жира принести с того угла? – проворчал обивщик. – Неохота мне давать тележку. И так уж дворничиха лается, что я через парадное ее таскаю.

– Да брось ты! – отмахнулся гость. – Что может дворничиха против артистки! А ты за свою тележку получишь почасовую.

– От тебя? – Безимени окинул Вицишпана неповторимо презрительным взглядом.

Но тот сейчас же парировал:

– От артистки. Она сама так сказала. Да я не только бидон привезу. Еще и консервы, два ящика… Пусть себе набивает кладовку. Зато уж как придет к власти Салаши,[5]5
  Глава венгерской фашистской партии действительно 16 октября 1944 года с помощью немецких оккупационных сил взял власть в свои руки и развязал в стране жестокий террор; после войны был приговорен к казни как один из главных военных преступников.


[Закрыть] вот тут-то мы повеселимся!

Обивщик мебели хотел было отбрить хорошенько Вицишпана за Салаши, но ему помешал визгливый крик, донесшийся со двора. Оба прислушались.

– Дворничиха, – определил Вицишпан.

– И спорим, меня честит из-за тележки. Слышишь? – вскочил со стула Безимени.

Оба бросились к двери, что вела во двор.

– Погоди! Давай здесь отсидимся. Послушаем, чего она там разоряется. – Вицишпан оттащил Безимени от двери. – Мы же и на занятиях ПВО сегодня не были, так что лучше нам не показываться.

Они остались стоять за приоткрытой дверью, прислушиваясь к тому, что происходит во дворе.

А дворничиха большой железякой, служившей ей для открывания котла парового отопления, с бешенством колотила по тележке Безимени и визжала:

– Вдребезги разобью, собственными руками разнесу этот паршивый, дрянной рыдван! Изничтожу! Чтоб сегодня же уволок отсюда свой драндулет. Ах, диванщик подлый, ах, негодяй! Может, он заплатит мне за все дорогие юбки, что я об его рухлядь порвала?! С нынешнего дня тележке нету здесь места! Прочь ее отсюда! Прочь! Прочь!

Свидетелем ужасного гнева дворничихи был поначалу лишь ее муж. Он пытался ее урезонить:

– И далась же тебе эта тележка! А юбку ты где хошь разодрать можешь, коли ходишь не глядя и за все во дворе задеваешь. Да не ори тут, не командуй! И гляди, тележку-то не сломай. Или заплатишь за нее?

– Ах ты недоумок! На этом тесном дворе только тележек и не хватало! Ты бы еще телегу сюда поставил!

Так орала дворничиха на своего мужа. А чуть позднее ее визг слышали уже буквально все жильцы дома, дружно высыпавшие во двор.

Но по какой же причине?

Спектакль ПВО

В убежище шли занятия. И не какие-нибудь, а занятия по оказанию первой помощи.

Строжайший приказ под страхом сурового наказания обязывал всех без исключения жильцов дома присутствовать на этих занятиях.

Комендантом дома был кадровый офицер в чине майора. Он относился чрезвычайно ревностно ко всем противовоздушным и прочим мероприятиям. Некоторые жильцы дома уже стали жертвами мучительной бюрократической волокиты, подверглись штрафам и даже кратковременному лишению свободы, ибо проявленные ими безответственность или неповиновение свидетельствовали о вопиющем пренебрежении к мероприятиям по безопасности.

В тот день господин майор на занятиях не присутствовал. Следует заметить, что недавно он изъявил милостивое согласие занять ответственнейший пост на большом заводе. Он стал псевдодиректором, то есть «Аладаром» или «парашютистом», как окрестил эту должность пештский жаргон.[6]6
  «Аладарами» (аристократическое венгерское имя) или «парашютистами» называли в Венгрии во время второй мировой войны лиц аристократического происхождения, приглашавшихся (естественно, за солидное вознаграждение) на роль подставных руководителей предприятий, принадлежавших евреям.


[Закрыть] Однако дух майора незримо парил на занятиях во устрашение жильцов: во-первых, майор ждал точных донесений от своего заместителя по ПВО; во-вторых, стукачи дома, в частности дворничиха, должны были осведомлять его и относительно его заместителя.

Заместителем майора была артистка Вера Амурски. На том основании, что она менее кого бы то ни было в доме могла отговориться занятостью, а ее здоровье, как и духовный настрой – так сформулировал это майор, – были безупречны.

Да, то была именно Вера Амурски – младшая сестра великой Линды Амурски, известной всему миру певицы и кинозвезды. Впрочем, и Веру знала по крайней мере половина мира: она уже несколько раз получала небольшие роли в театре и в кино.

Линда Амурски – красавица только в кино, в жизни же она, как известно, рябовата и совсем не хороша собой. Звездой первой величины ее сделали игра и ангельский голос. А Вера Амурски, хотя и без особых голосовых и сценических данных, была дивно, волшебно, почти устрашающе красива.

Итак, ее обязанностью было, после того как она прошла соответствующую подготовку на курсах, посвятить жителей дома в теоретические и практические секреты противовоздушной обороны или, как в данном случае, научить их оказывать первую помощь.

Артистка несколько вечеров подряд долбила и разучивала перед зеркалом эту достаточно сухую роль. И даже практиковалась многократно на своей горничной Аги, дабы не провалиться перед публикой.

Благодаря этому ее выступление прошло блестяще. Публика, расположившаяся на скамьях в убежище, приняла овациями и чуть ли не возгласами «браво!» ее лекцию о защите жизни.

Ну а практическая часть? Вот тут-то все вышло совсем не так, как полагалось на сугубо официальных занятиях по противовоздушной обороне.

Последним номером программы предполагалось разыграть на практике то, о чем говорилось в лекции: поднять на носилки раненого, скажем со сломанной конечностью, перевязать травмированное место или в случае простого вывиха вправить его, а затем по лестнице внести пострадавшего в помещение – Итак, кто же будет у нас пострадавшим? Господа, прощу вас, вызывайтесь сами! – прозвучал призыв руководительницы занятий.

Среди мужского населения выбор был невелик: мужчин насчитывалось всего шестеро. Притом двое из них отпадали из-за физических, так сказать, недостатков.

Из полуподвала на занятия явились только дворник и учитель музыки. Корчмарь укатил куда-то в провинцию за вином. Его супруга замещала мужа в «Питейном доме»; на занятии присутствовала их дочь, прелестное создание, с братишкой-школьником. Обивщик мебели отпросился – он должен был доставить заказ, а нилашист Вицишпан просто не явился, как и все его семейство.

Муж хозяйки белошвейной мастерской с первого этажа сражался на фронте. Но сама хозяйка пришла, притом с дочерью и двумя мастерицами. Майор находился на заводе, его супруга хворала. Зеленщик Клейн страдал в рабочем батальоне, так что жене приходилось заменять его в лавке. Сосед зеленщика, мужской портной, служил в армии, посему на занятиях его семейство могло быть представлено лишь женой и дочерью.

Адвокат со второго этажа, доктор Ягер, известный, между прочим, симпатиями к нилашистам, привел с собой двоюродного брата. Но последний мог сойти лишь за полчеловека. Ибо был он карлик, ростом не больше метра. Его стыдились, но держали в доме из милосердия, которое он отрабатывал с лихвой в адвокатской конторе брата.

Приковылял со второго этажа и Армии Вейнбергер, ушедший от дел торговец модным и краденым товаром, – не посмел не явиться, хотя весь отек и весил сто двадцать килограммов: он страдал почками. Передвигаться помогала ему жена.

Соседка Вейнбергеров, ее светлость баронесса, была дамой столь хилой и древней, что перебраться из лифта в квартиру было для нее непосильной задачей. Она прислала свою экономку. С третьего этажа присутствовали: от семейства инженера – две дамы, из квартиры покойного начальника отдела министерства финансов – вдова его и свояченица, от семейства бухгалтера банка – три совсем юные дочери, от семейства часовщика – жена и служанка.

Четвертый этаж был представлен самой артисткой и ее горничной Аги, двумя дамами из профессорской семьи и еще одной дамой из третьей квартиры. С пятого этажа на занятия пришли также одни женщины.

Из обитателей художественной мастерской, насмешливо прозванной жильцами голубятней, и прилегающей к ней квартиры тоже явились только женщины. Хозяин мастерской – молодой художник, равно как и его постоялец, торговавший вразнос всякой мелочью, пребывали в рабочих лагерях.

Итак, на призыв артистки адвокат ткнул локтем в живот своего доброго приятеля, учителя музыки, и сказал:

– А вот и случай, чтобы какой-нибудь родственничек твоих юных учениц переломил тебе хребет за то, что ты кружишь им головы. Словом, первый опыт проведем на тебе. Вызовись!

– Господа, прошу вас! Больше серьезности! – вмешалась артистка. И тут же, взглянув на Андорфи, спросила: – Ну что же, решились, господин музыкант?

– С одним условием, – ответил учитель музыки. – Чтобы занимались мною только женщины. Мужские лапы пусть меня не касаются, я этого не потерплю. Зато от дам готов вынести все что угодно. А потом, сударыня, поменяемся ролями!

Заявление учителя вызвало общий смех. Все заговорили разом, посыпались остроты, шутки.

В шум снова ворвался густой бас адвоката:

– К делу, к делу! Вались на пол и говори, что у тебя сломалось! Не будем терять времени! Меня ждут клиенты.

– Прошу вас, сударыня, распоряжайтесь! – вскинул руку Андорфи.

Артистка тотчас защебетала:

– Итак, предположим, перелом у щиколотки. Вам нужно будет только подвернуть брюки повыше, и мы выполним перевязку, укладывание на носилки, доставку. Прошу принять в этом участие вас, сударыня… и вас… и вас…

Из сознательного или бессознательного озорства назвала актриса в числе трех дам супругу часовщика? Ответить на это не могла бы, пожалуй, и она сама.

Во всяком случае, именно с этого момента собрание потеряло последние остатки серьезности.

Жена часовщика обладала чудовищными, встречающимися разве что в сатирических журналах формами. То, что она совершенно заплыла жиром, еще пустяки. Но ее живот достиг уже таких размеров, что под ним почти совершенно исчезали ее короткие толстые ножки.

А так как это была сравнительно молодая особа, к тому же живая и подвижная, да еще бесхитростная до наивности, по-детски восторженная и общительная, то свою безнадежную борьбу с ожирением она вела совершенно в открытую. Исполненная несокрушимой энергии и пафоса, достойного газетной рекламы, жена часовщика мобилизовала против одолевающего ее жира решительно все – врачей» массажистов, парилки, гадальщиц чудодейственные средства, прославлявшиеся старыми календарями, колдовство деревенских знахарок.

Столько женщин вместе! На любом, куда более интересном собрании неизбежны были бы подмигивания, смешки, перешептывания. Просто так, из-за любого пустяка. Тем более если попадется на зубок что-нибудь пикантное.

Но уж такое! Найдется ли в мире сила, способная притормозить жадную, безжалостную готовность женщин посмеяться над себе подобными?

Когда жена часовщика услышала приказ руководительницы занятия, ее круглая пухлая физиономия исказилась ужасом, но тут же заискрилась гордостью: да, да. ее отличили из всех, избрали для выполнения задания по противовоздушной обороне! И тотчас, без перехода, в глазах ее заметалось сомнение: справится ли, оправдает ли доверие?…

Вся женская рать уже хихикала, посмеивалась, давилась от смеха. Иные прижимали ко рту платочек, чтобы не прыснуть невзначай.

Все пошло прахом – авторитет руководительницы занятий, строго соблюдаемая дисциплина. Если стайка женщин, стайка молодых девушек получила повод посмеяться, они смеются – и все тут!

И учитель музыки уже не был похож на себя; словно балетный танцор, он высоко вскинул одну ногу, затем опустился на скамью, стоявшую у стены, и провозгласил:

– Итак, милостивые государыни, позвольте мне пасть на грязную землю. То есть считайте, что эта скамейка и есть земля. Так вам будет легче до меня добраться! Прошу вас, приступайте!

О-ох! Учитель музыки вовсе не жену часовщика имел в виду, говоря все это. Но все восприняли его слова именно так. Ибо жена часовщика первой, по усердию своему и доверчивости, сделала движение, дабы стянуть носок с щиколотки пострадавшего. И потому было невообразимо смешно даже представить себе, как она проделывает это, склонившись до земли со своим бочонком-животом.

Да и так, чтобы нагнуться к скамье (уже это грозило ей апоплексическим ударом!) и с горем пополам перевязать волосатую ногу Андорфи, она должна была рукою несколько раз вправлять свой живот.

Для пущего увеселения собравшихся помощницей жены часовщика при перевязке была тоненькая как тростинка дочь корчмаря.

Но все же собрание пока еще сохраняло хоть некоторую видимость самоконтроля и дисциплины.

Начальственные окрики артистки, пробиваясь сквозь шум, в какой-то мере еще сдерживали жильцов.

– Серьезнее, господа, прошу вас, серьезнее… Пожалуйста, следите за перевязкой…

Поток откровенного веселья окончательно захлестнул аудиторию, когда перевязанного Андорфи надо было поднять на носилки и по лестнице отнести наверх.

Во время перевязки Андорфи очень правдоподобно стонал и шипел от боли. Жена часовщика – именно она, от рук которой он претерпевал все страдания, – нашла это «прелестным» и с детской откровенностью расхохоталась.

Вот он, случай вырваться на волю сдавленным, затаенным смешкам! Секунда – и все убежище сотрясалось от смеха.

Наконец настал черед процедуры перекладывания пострадавшего на носилки. Три сестры милосердия подхватили Андорфи под мышки и за ноги и переложили со скамьи на низенькие носилки. Среди них, естественно, была и жена часовщика, которая то тяжело отдувалась, то буквально захлебывалась от смеха. Это доконало зрителей – они хохотали как сумасшедшие, взвизгивая и подталкивая друг друга локтями.