Текст книги "Меч Скелоса"

Автор книги: Эндрю Оффут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Конечно, – отозвался Конан.

– Я опечален этими мыслями, – сказал Ахимен, – а так не подобает вести себя в присутствии гостя-воина! «Отдай горю время, отведенное для горя, – говорит нам Теба, – и радости – время для веселья, и всегда радушно принимай гостя в шатрах шанки». Зульфи! Наполни нам чаши! – Ахимен обратил на Конана пылающий страстью орлиный взор. – Мы напьемся вместе, воин из Киммерии!

«А утром я отправлюсь в Замбулу с распухшей головой, – подумал Конан. – Надеюсь, нам не придется напиваться до того, как мы поедим!»

Им не пришлось, хотя блюдо из приправленных пряностями овощей, сваренных в пиве, и куски, оторванные от широких, плоских лепешек маслянистого, начиненного чесноком хлеба из цельной пшеничной муки, не показались пиршеством человеку с холмов Киммерии, который ел мясо практически с рождения, – несмотря на всю аппетитность подсоленных яств Акби.

А вот жажду они вызвали. * * *

– Ты… ты так красива, – сказал Конан Испаране утром, даже не пытаясь скрыть свое изумление. Он открыл глаза, лежа на спине, и обнаружил, что она сидит рядом с ним.

Ее брови были со знанием дела выщипаны, чтобы придать им определенную форму, и смазаны жиром; ее губам, хоть они и были выкрашены в жутковатый черный цвет, как у женщин шанки, была с помощью косметики придана форма и блеск; глаза, обведенные углем, казались огромными, а с ресниц уголь прямотаки сыпался; ногти были накрашены лаком. Ее покрывали алые одежды шанки. Большой белый опал на цепочке из сплетенного верблюжьего волоса, сверкая розовыми и зелеными искрами, тяжело покачивался между ее грудей, подчеркивая их выпуклость.

Конан приподнялся и сел в шатре, в который он не помнил, как заходил, и увидел, что ногти на ногах Испараны тоже накрашены лаком. У нее были очень красивые ступни, и кожа на них была не темнее, чем у него.

– Ты… отвратителен, – бесстрастно сказала она. – Тебя почти втащили сюда намного позже восхода луны; ты был пьян, бормотал что-то, и от тебя воняло чесноком и их пивом – и сейчас еще воняет!

Он ухмыльнулся, отмечая при этом, какой тяжелой кажется его голова, и гадая, будет ли она выражать протест, если он перейдет к активным действиям.

– И ты меня не убила.

– Убить тебя? Зачем мне тебя убивать?

– Ну как же, Спарана, – сказал он, опуская свою очень большую ладонь на ее бедро, – мы с тобой соперники и заклятые враги, разве ты не помнишь?

– Я помню. А еще я бросила кинжал, который спас тебе жизнь, помнишь?

– Помню. Я благодарен тебе. Значит, мы союзники. И ты даже не обыскала меня. Она посмотрела на него.

– У тебя с собой кинжал, два неплохих граната на шнурках из верблюжьего волоса – к удаче, по поверьям этих лунатиков, – неплохое кольцо, спрятанное в кошельке, и этот хлам, от которого несет чесноком, у тебя на шее.

Конан ухмыльнулся – он предусмотрительно натер глиняный «амулет» со вставленными в него стекляшками шанкийским хлебом, когда почувствовал, что вот-вот отключится. Значит, она его обыскала!

– А если бы Глаз Эрлика был спрятан на моей прекрасной персоне?

– Ну, я бы распорола заднюю стенку твоего шатра твоим же кинжалом, дорогой Конан, а потом воткнула этот кинжал под твои воняющие чесноком ребра и была бы теперь за много лиг к югу отсюда!

– Ах, Спарана, Спарана! Какой мерзкой каргой ты хочешь быть! Как повезло нам обоим, что ты не нашла драгоценный амулет своего драгоценного хана.

И он притянул ее вниз к себе.

– Уф, – пробормотала она. – Пиво и чес… Лицо Конана выразило протест, и он приказал ей убираться прочь и помалкивать.

11. ШПИОНЫ ЗАМБУЛЫ

Факелы мигали. От них клубами поднимался вверх маслянистый дым, который добавлял густоты зловещей черноте балок, соединяющих каменные стены, поднимающиеся от темного, твердого земляного пола. Жертва свисала с одной из этих балок, и ее ноги едва касались пола.

Человек в черном капюшоне еще несколько раз обернул ужасно тонкую веревку вокруг ее запястий и бездушным рывком завязал надежный узел. Ее тело качнулось, и пальцы ног напряглись, чтобы не оторваться от пола. Она – очень белокурая, и юная, и обнаженная, если не считать рубцов, – судорожно втянула в себя воздух, и тело ее содрогнулось от вырвавшегося у нее долгого стона. Ее руки были связаны так крепко, что в кисти не поступала кровь. Человек в капюшоне затягивал веревки, пока они не начали сдирать кожу, впиваясь в запястья и предплечья. Теперь она совсем не чувствовала своих рук, только покалывание в них. Она спрашивала себя – обреченно, словно речь шла о ком-то другом, – были ли они темно-красными, или пурпурными, или уже почернели.

Странно, но она ощущала жар в руках; так подтянутые кверху, они должны были бы мерзнуть. Она сделала еще одну попытку вырваться, но убедилась, что это бесполезно. Она была связана так, что была совершенно беспомощна и не могла сделать ни малейшего движения. Ее пятки чуть-чуть не доставали до пола… так что она касалась его только пальцами и подушечками ступней. Человек в черном капюшоне был высок, и у него были длинные руки.

Булькающие, горловые, резкие звуки вырвались из ее пересохших губ, которые она никак не могла сомкнуть.

Двое людей в мантиях наблюдали за ней. Один из них сказал:

– Вверх.

Она всхлипнула, услышав этот приказ. Она знала, что он означает. Веревки тянулись от ее запястий вверх и были перекинуты высоко над ее головой через балку, обернутую кожей.

Человек в черном капюшоне подтянул ее вверх так, что ее ноги оторвались от пола. Ее вопль был ужасным. Двое мужчин в мантиях наблюдали за ней в молчании, и факелы мигали. Человек в черном капюшоне начал поднимать и опускать веревку вместе с подвешенным над ней грузом, словно звоня в огромный колокол. Его большой живот напрягся от усилий.

Болтающаяся на веревке жертва, подскакивая вверх и падая вниз, начала беспрестанно стонать; ее ребра, казалось, пытаются прорваться сквозь плоть. Ее вытянутое, обмякшее тело крутилось и раскачивалось, как маятник, и в то же самое время веревка дергала его то вверх, то вниз. Пот лился с нее ручьями. Она всхлипывала с каждым, трудно дающимся ей вздохом.

– Говори!

Она услышала голос; она заскулила, и слезы покатились по ее щекам, но она не произнесла ни слова.

– Я не вижу, к чему продолжать это. Используй раскаленное железо.

– Не-ет… – пробормотала она, и ее голова упала на грудь.

Человек в черном капюшоне закрепил конец веревки так, что только пальцы ног жертвы касались земляного пола, и вытащил из-за пояса перчатку. Он натянул ее, шагая к жаровне, зловещей черной твари с огненными волосами, присевшей на своих трех ногах. Из нее торчали деревянные ручки двух тонких прутов из черного железа. Он вытащил один из них; конец прута был раскален добела. Он пожелтел, пока человек в черном капюшоне неторопливо возвращался к своей жертве, которая широко раскрытыми глазами следила за его приближением. Она снова пробормотала «нет» этим едва слышным голосом, и он поднял прут.

На глазах у наблюдающих людей в мантиях он твердо, безжалостно прижал прут к ее телу, которое извивалось и дрожало от ужасного предчувствия. Из ее горла вырвался крик; ее голова дернулась вверх и назад, и новые струйки пота, блестя, покатились по ее телу. Люди в мантиях услышали резкий шкворчащий звук и почувствовали запах горелого мяса.

– Хватит.

Человек в капюшоне отвел прут в сторону. Его жертва висела перед ним, всхлипывая, тяжело дыша; она ощущала запах паленой кожи. Пот лился с ее тела и склеивал ее волосы.

– Говори!

Она несколько раз сглотнула, захлебываясь воздухом, всхлипывая, тяжело дыша.

– Еще раз.

Человек в капюшоне сделал движение, и она почувствовала, как жар железа приближается к ее телу.

– Перестаньте. Я скажу вам. Ее голос был монотонным, безжизненным, умоляющим.

– Перестань, – сказал человек в мантии – тот, у которого был меч. У более молодого человека, стоящего рядом с ним, оружия не было. Красивый медальон из золота, жемчуга и топазов словно горел у него на груди поверх туники.

– Что ж, говори. Держи прут наготове, Балтай. Человек в черном капюшоне остался стоять рядом с ней с прутом в руке, словно надеясь, что она скажет недостаточно. Он был крупного сложения, высокий и тяжелый.

– Ты шпионка Балада?

– Да.

– Ты служишь женщине по имени Чиа, и живешь здесь, во дворце, вместе с ней, и шпионишь за ней и за мной в пользу этого предателя, Балада.

Она заколебалась; человек в капюшоне шевельнул рукой.

– Да, – сказала она, соглашаясь даже с тем, что Балад был предателем.

– Он платит тебе?

–Да.

– Как он тебе платит?

– Мои… мои родители живут хорошо… и не знают почему. А… я… я…

– Говори!

– Я должна получить покои моей госпожи, когда Балад захватит Замбулу, и… и она должна будет служить мне.

– Идиотка! Аквилонийская дура! Ты можешь себе представить, чтобы величественная аргоссианка Чиа, которую я называю Тигрицей… можешь ли ты представить себе, чтобы она согласилась служить тебе? Ты заключила идиотскую сделку, и посмотри, куда это тебя привело!

– Ба… Балад заставит… заставит ее!

– О , конечно. Конечно, заставит! Ты не проживешь и дня, как она воткнет в тебя несколько своих драгоценных булавок для одежды, глупая ты аквилонийская потаскуха! Каким образом ты передаешь сообщения предателю Баладу?

– Он… он не предатель! Он пытается освободить Замбулу от…

– Балтай!

Человек в капюшоне отреагировал движением руки и затянутой в перчатку кисти. Конец прута уже немного остыл и стал красным, но все же сделал свое дело, и они услышали это и почувствовали носом; она вскрикнула и, обмякнув, закачалась на веревках.

Вода и крапива привели ее в чувство.

Она рассказала, что три дня из каждых десяти встречалась с дворцовым стражником Хойджей и передавала ему сообщения. Нет, она сама никогда не видела Балада. Он послал ей известие и тот самоцвет, который они нашли спрятанным в ее волосах. Нет, она не могла показать им это известие; она не умела читать, и записку унесли обратно. Она уверена, что узнала печать и его имя.

– Это мог быть твой смертный приговор, ты, глупая тварь!

– Не-ет…

– Хватит. Балтай, положи прут на место. Поднимись сюда.

У пленницы вырвался долгий вздох, и она, обмякнув, повисла на веревках, пытаясь опереться на пальцы ног и тяжело, с усилием дыша. Человек в капюшоне сунул прут обратно в жаровню и поднялся по двадцати и пяти ступеням, ведущим из подземной темницы к двоим в мантиях, стоящим на площадке лестницы.

– За мою спину, – сказал его господин, и Балтай шагнул за спину человека с мечом. Другой человек в мантии тоже отступил назад на шаг, так что Актер-хан остался стоять в одиночестве перед ними.

– Убей ее, – сказал Актер, и в ту минуту, когда хан произносил эти слова, губы второго человека шевельнулись.

– Уф! – пропыхтел палач и еще больше отступил назад, ибо из ножен, висящих на боку у его господина, сам собой выскользнул меч. Он какое-то мгновение колебался в воздухе, потом понесся вниз, в подземелье и , описав небольшую дугу, словно его держал в руке бегущий – или летящий – невидимый человек, погрузился в грудь пленницы – чуть слева от середины. Актер-хан улыбнулся и , продолжая улыбаться, повернулся к своему магу.

– Нехорошо было лишать Балтая такого прелестного объекта для долгой финальной пытки, – сказал он, – но кто мог бы устоять и не применить твой чудесный меч, Зафра!

Зафра скупо улыбнулся в ответ.

– Возможно, мой господин оставит этого охранника, Хойджу, Балтаю, как… возмещение, – сказал молодой волшебник.

Актер-хан кивнул и повернулся к палачу.

– Да будет так, Балтай! Хойджу скоро приведут к тебе. Покажи ему… это, – сказал он, указывая вниз, в подземелье, где висела Митралия, аквилонийская служанка Тигрицы Чиа. Она уже не дышала. – И проверь, знает ли он кого-нибудь еще, кто замешан в этом деле. Поработай над ним, Балтай.

– О, мой добрый господин знает, что я это сделаю!

– Да – и еще я знаю, что ты сделаешь, как только мы двое покинем твои владения, ты, негодный извращенец! – Актер улыбнулся. – Идем, Зафра, королевский маг Замбулы!

– Мне принести моему господину его меч?

– Балтай! Вытащи меч из этой коровы и принеси его мне!

– Мой… мой господин…

– Не бойся, Балтай, мой верный пес; как и ты, этот меч повинуется только твоему хозяину. Он не причинит тебе вреда. Теперь это просто меч.

Балтай не торопился, спускаясь по ступенькам, и Актер улыбнулся своему магу и даже положил руку тому на плечо.

– Мой верный Зафра! – спокойно сказал он. – Насколько ты ценен для меня! И ты был прав – она действительно была шпионкой и выдала нам другого шпиона. Признаюсь, кстати, – я опасался, что она может обвинить мою Тигрицу! Однако девчонка явно ненавидела ее и завидовала ей, и Балад сделал бы Чиа рабыней – если бы ему когда-нибудь удались его безумные планы!

Зафра слегка поклонился.

– Я должен сказать моему господину, – отозвался он столь же спокойно. – У меня появились подозрения, когда я заметил, как она вела себя, когда я посещал ее хозяйку, твою Тигрицу. Мой господин Хан вспомнит, как по случаю того, что я преподнес ему меч, он послал Тигрицу Чиа ко мне.

– В тот же самый вечер. Конечно, я помню. Ты говоришь мне, что ты… был с ней после того раза? Зафра не поднимал головы.

– Мой господин, это так. Я должен сказать тебе, хоть мне и было тяжело собраться с духом. Мы провели… довольно много времени вместе.

Актер расхохотался и снова похлопал мага по узкому плечу.

– Ты любишь ее, Зафра?

– Мой господин, – честно сказал Зафра, – нет.

– А как ты думаешь, она тебя любит?

– Нет, господин Хан.

– Ну тогда, поскольку я послал ее к тебе для твоего развлечения и начал все это сам, как я могу возражать против того, что мой королевский маг проводит время с неотразимой Тигрицей, а? Я не могу высказать, как я благодарен тебе за то, что ты сказал мне, Зафра, – ибо я знал, уже несколько недель. Месяц, и даже больше, – Актер улыбнулся удивленным глазам своего мага. – Однако я найду тебе женщину, которая будет только твоей, Волшебник Замбулы.

– Вот твой… меч, господин Актер-хан.

– Ах да, – Актер повернулся и взял клинок у Балтая. – Ты хорошо поступил, что вытер его до блеска, Балтай!

– Я всего лишь вернул ей кровь, господин Хан. Она ничего не заметила.

Актер-хан, смеясь, вышел из темницы вместе со своим магом, и немного погодя два человека передали в руки Балтая безоружного молодого стражника. Поскольку Хойджа был абсолютно ни в чем не виновен и почти не знал Митралию, он посмотрел на ее тело без особых эмоций; он и до этого видел мертвых женщин, хоть, правда, ни у одной из них не было на теле следов от девяноста или более ударов раскаленным железным прутом. * * *

– Он действительно знал о нас, Чиа, – сказал Зафра. – Теперь мы в безопасности; он был так благодарен мне за то, что я «признался» в нашей дружбе.

– А Митралия?

– Умерла, бедняжка. Настой, который ты дала ей по моему велению, сделал свое дело, и мое заклинание тоже; она в самом деле созналась, что была шпионкой Балада, и сказала именно то, что я приказал ей сказать, когда ее сознание было открытым и беспомощным предо мной. Она обвинила того охранника, о котором ты говорила…

– Хойджу.

– Да.

– Хорошо. Эта скотина имела дерзость открыто пялиться на меня, – Чиа вздохнула и нежно погладила его. – Однако мне будет не хватать Митралии; она любила мои волосы и расчесывала их лучше, чем кто бы то ни было! Теперь мне придется искать другую служанку и учить ее!

Зафра усмехнулся.

– Посмотри, я причешу их своими пальцами. Мне думается, наш хан сам выберет следующую девушку, которую пошлет к тебе!

– Хм-м… но… Зафра? Хойдже не в чем признаваться.

– Значит, он ни в чем не признается. Балтай будет поражен его мужеством и силой воли – и рассержен тоже. Хойджа долго не протянет.

– Ах, Зафра, Зафра! Мой любимый гений.

– Я не отрицаю этого, любовь моя. Но только теперь будь крайне осторожна, когда будешь передавать сведения агенту Балада.

12. ЭСКОРТ ДЛЯ ДВУХ ВОРОВ

Хаджимен и десять восседающих на верблюдах шанки должны были сопровождать Конана и Испарану в Замбулу. Это решение, объявленное Ахименом, не встретило возражений, и Конан не видел никаких оснований, чтобы возражать самому. Он помешал Испаране шокировать шанки просьбой принести ей мужскую одежду, предназначенную для езды верхом, указав ей, что алые одежды шанкийских женщин достаточно просторны, чтобы позволить ей сидеть на лошади, а для этих людей, их друзей, сама мысль о женщине в каких бы то ни было штанах казалась варварской и даже того хуже.

– Ну и что? Я еду в компании с варваром!

– Они этого не знают, Спарана. А теперь повесь блеск-камень себе на шею и собирайся. Нет смысла ждать до полудня, чтобы отправиться в путь.

– Конан.

Он уже поднялся, чтобы уходить; теперь он оглянулся.

– У меня был меч, Конан. Ты забрал его. У меня был кинжал, и я использовала его, чтобы спасти тебя, – хотя только Эрлик знает, почему!

Конан вопросительно посмотрел на нее. Он уже поблагодарил ее; он знал, чего она хотела сейчас, и пользовался возможностью обдумать это.

– Мне нужен меч и кинжал, – сказала она.

– С охраной из одиннадцати человек на верблюдах тебе вряд ли понадобится оружие.

– Сказал стигиец кушиту!

– Хм , – он очень слабо улыбнулся ей. – Ты права. Первый вопрос, который задали эти люди, был о том, почему у тебя нет оружия. Та наша лошадь несет на себе целый арсенал! Меч и кинжал Хассека, и Сарида…

– И мои…

– И тех пяти иоггитов, плюс два меча, которые мы с Хассеком… приобрели в Шадизаре.

– И мой меч.

– Да, и твой меч… а! Подожди, Спарана. Выйдя из шатра, Конан подошел к тому тюку, который он называл их «арсеналом», и развязал его. Хаджимена – на глазах Ахимен-хана – киммериец заставил принять добрый аквитанский меч самарритянина Сарида. Потом он показал им диковинку – ужасный ильбарсский нож Хассека. Еще он показал шанки клинок без эфеса, принадлежавший некоему королевскому агенту из Шадизара в Заморе, и лаконично обрисовал историю его приобретения. Шанки расхохотались; и Хаджимен, и другие встречали в Замбуле самоуверенных фатов – которых они называли «хфатами» и от которых многое вытерпели.

Люди пустыни выразили свое восхищение выработкой и ценностью усыпанного корундами кинжала дорогого Ферхада, с его отделанным серебром клинком.

– Это подарок для моей возлюбленной Испараны, – сказал Конан. – Я сохраню тот, который она использовала, чтобы… помочь мне в схватке с этими иоггитами.

Хаджимен сплюнул. Конан с готовностью сплюнул тоже. «Восхитительный обычай», – подумал он, обещая себе снова и снова упоминать в разговоре одетых в зеленое джазихим, чтобы присоединиться к шанки в ритуальном сплевывании.

– Это жест настоящего мужчины, – прокомментировал Хаджимен подарок Конана его «возлюбленной женщине». – Я навьючил на своего верблюда одежды, которые стали мне малы, когда я в шестнадцать лет внезапно вырос. Я знаю, что женщина Конана – воин. Как только мы отъедем отсюда на достаточное расстояние, и мой отец и другие не смогут об этом узнать и прийти в ужас, я подарю эти одежды женщине-воину, которую зовут Испарана.

– Это очень любезно, – сказал Конан, – хотя ей нравятся ее роскошные наряды женщины-шанки.

«Примерно так же, как мне нравится есть крапиву», – подумал он. Значит, Хаджимен представлял либеральное новое поколение, вот как? Досадно; шанки могут измениться под его властью, когда придет очередь Хаджимена называться ханом.

– Мне жаль, что у нас нет одеяний, достаточно больших для нашего гостя,

– продолжал Хаджимен, – кроме каффии и одежды для езды на верблюде, которые мы с удовольствием преподносим ему.

– Они мне нравятся, – улыбаясь, сказал Конан, хотя, по правде говоря, ему было жарко в халате на подкладке и в кольчуге, которую ему еще предстояло омочить в крови, несмотря на то, что он владел ею уже два месяца. Поскольку шанки не носили кольчуг, Конан прикрыл свою туникой, которая сейчас приходила в полную негодность с изнанки, как и любая одежда, которую носят поверх кольчуги или чешуйчатых доспехов. Конана ожидала награда в Замбуле! Тогда, если ему захочется, он сможет нарядиться в алую тунику, расшитую узорами!

На киммерийце были надеты широкие, раздувающиеся малиновые шаровары шанки; они были ему слишком коротки, но он не обращал внимания на это. Сапоги прикрывали ему икры; сколько же человеку нужно одежды на ногах?

– Когда я вручу это оружие Испаране, – сказал он, – мы будем готовы покинуть пристанище шанки.

– Но не их компанию. Наши верблюды опустились на колени, ожидая Конана из Киммерии.

– Называй меня просто Конаном.

– Я только что сделал это, гость моего племени. Конан, улыбаясь, повернулся и пошел к Испаране.

Она с суровым, мрачным выражением лица застегнула на талии пояс с ножнами и слегка сдвинула его так, чтобы меч свисал вдоль ее левой ноги. После этого она выразительно посмотрела на более короткие ножны у себя на правом боку, а потом на Конана.

– А мой кинжал? Ты ведь вытащил его из тела этого иоггита, не так ли?

Конан сплюнул на манер шанки и улыбнулся.

– Да, хотя это было нелегко. Слетев с лошади, он упал на раненую руку и пригвоздил ее к своей груди твоим кинжалом. Я сохраню его себе на память. Помнишь, как мы впервые встретились, Испи…

– «Спарану» я еще терплю, – заявила она. – «Испи» я терпеть не буду!

– ..Двое воров, – продолжал он, – свирепо глядящих друг на друга через эту жуткую комнату Хисарр Зула? Кто бы мог поверить тогда, что в один прекрасный день ты спасешь мне жизнь – совершенно сознательно!

– Я действовала не думая.

– Как и в тот день, когда нас схватили хорезмийцы? Ты вышибла меня из седла, и это после того, как я уложил нескольких этих собак-работорговцев и обеспечил нам возможность бегства.

Испарана, наряженная в развевающиеся, бесформенные красные одежды, с губами, выкрашенными в черный цвет, и глазами, огромными и сияющими внутри обводящей их черной черты, – Испарана покачала головой.

– Нет, в тот день я думала! В конце концов, из-за тебя я потеряла обоих своих верблюдов и все свои припасы. А теперь отдай мне свой кинжал, вор-варвар!

– Это было через день после того, как я снял у тебя с шеи Глаз Эрлика, пока ты спала.

– Собака! Пыхтящая варварская свинья!

– А я-то опасался, что ты уже покончила со всеми этими ласковыми именами, которые я привык ожидать от тебя и смаковать, Спарана.

– И еще ты подсматривал за тем, как я раздеваюсь и купаюсь в том озерце в оазисе! И у меня на бедре навечно останется шрам, ты, коварная варварская гадюка!

Конан напомнил ей об этом специально, чтобы проверить ее реакцию. Она не кричала и не выхватывала меч.

– Теперь я жалею об этом, Испарана, – и я не имел понятия, что так случится. Я более чем рад, что фальшивый амулет был у тебя в кошельке на бедре, а не висел у тебя на шее, когда колдовство Хисарра расплавило его. Мне бы очень не хотелось, чтобы на этой красивой груди остались шрамы.

– Значит, она тебе нравится, ты, любящий распускать руки боров-варвар?

– Она мне нравится, Спарана. И я не прикоснулся к тебе той ночью в оазисе.

– А почему, Конан? Ты – уже потом – называл меня неотразимой. Я спала, а ты перед тем подглядывал за мной. Ты мог бы…

– Я не насильник, Испарана, – спокойно и с достоинством сказал Конан. Она уставилась на него.

– Лживый, вонючий, шелудивый пес! Всего несколько дней назад…

– Это было две недели назад, и это не было насилием, – сказал Конан и уставился на нее в ответ.

Когда Испарана отвела взгляд, молчаливо признавая его правоту, Конан продолжил:

– В тот день ты пыталась убить меня, и из-за тебя погибли Сарид и Хассек. Хассек был хорошим человеком, Спарана.

– Что ж… Сарид не был таким, но мне теперь жаль, что я использовала его и что он мертв. И что из-за меня он убил твоего иранистанского друга.

– Однако, если бы ты не соблазнила и не использовала Сарида…

– Мне не пришлось его «соблазнять», Конан.

– Если бы ты не использовала Сарида и не поехала на север, мы с тобой никогда не встретились бы снова и не объединили бы наши силы, Спарана. Или я должен называть тебя госпожа Килия?

Она скорчила гримасу. Это было имя, которое он использовал в тот день, когда их захватил караван работорговцев из Хорезма – в оазисе, где Конан перед тем украл у нее Глаз, а она, размахивая мечом и сыпля ругательствами, помешала ему бежать, вследствие чего ее верблюды скрылись в ночи. Хорезмийцы не поверили тому, что она была какой-то там госпожой Килией, равно как и тому, что она – родственница короля Самарры, как утверждал Конан. Он жестоко расправился с тремя или четырьмя из них – и после этого она нанесла ему такой удар, что он лишился чувств, и бежала. К несчастью, другие люди из каравана схватили ее, после чего она и Конан провели несколько дней в веренице невольников.

– А на самом деле была какая-нибудь Килия, Конан?

– Да. Девушка из Аренджуна, – ответил Конан, припоминая, как эта стерва требовала его смерти, после того, как он щедро тратил на нее выпивку и свое обаяние. – Просто девушка, Испа. Не женщина, как ты.

Испарану едва ли можно было назвать жеманной, но тут она заговорила мягко, ласково, заглядывая при этом ему в глаза.

– У тебя было множество девушек, не так ли, – и женщин?

– Несколько, – сказал Конан, пожимая плечами. – Так, как для тебя существовало множество мужчин.

– Кое-кто, – сказала она, копируя его жест и думая о том, каким отвратительным любовником был Сарид. – Ты пытаешься заставить меня признать, что ты потрясающий любовник и что я больше не надеюсь увидеть тебя разрезанным на куски и скормленным собакам – твоим братьям, вороватый пес. Он покачал головой.

– Ах, ты пытаешься вскружить мне голову ласковыми прозвищами, любовь моя. Нет, я не стараюсь заставить тебя что-либо признать, – добавил он, услышав за стенкой шатра рев ожидающего верблюда, и вытащил кинжал, который прятал у себя за поясом на спине: кинжал Ферхада, королевского агента из Шадизара. – Вот. Твой кинжал, госпожа моя.

– Но это не мой… Конан! В него… в него вставлены драгоценные камни… это рубин! Это, несомненно, два сапфира… может ли это быть изумруд?

– Может. А вот здесь, на клинке, может быть серебро. Вероятно, только ослабляет лезвие. Сомневаюсь, чтобы этот хорошенький прутик мог сильно пригодиться в качестве оружия, Спарана, – он был близок к смущению, что бы это ни было. – Но ты можешь продать его и купить целую бочку ножей, которые смогут резать и колоть. Вместе с какими-нибудь роскошными замбулийскими одеждами.

Она не отрывала взгляда от ножа, вновь и вновь поворачивая его в руках.

– О , этот прелестный камень – это же пелагерен, – бормотала она. Внезапно она подняла глаза, и Конану на мгновение показалось, что алчность сделала ее взгляд как будто стеклянным. Потом он осознал, что глаза были подернуты влагой. Испарана? Слезы?!! Ее рука стиснула украшенную камнями рукоять.

– Я никогда не продам этот подарок, Конан. Как ты мог подумать, что я сделаю это? Это подарок от тебя!

Конан сглотнул и почувствовал себя примерно так, словно его подвесили за большие пальцы рук.

– Ну… в конце концов, я украл его. Она улыбнулась ему.

– О Конан! Что же еще, как же еще такие, как мы с тобой, могут приобрести что бы то ни было? Мы с Карамеком оба были ворами в Замбуле; разве ты этого не знал? Вот поэтому Актер-хан послал нас так далеко на север, чтобы вернуть себе Глаз, который похитил Хисарр Зул. Если бы он пообещал нам только, что нам не отрубят руки, – потому что нас поймали, и таковым должно быть наказание, – мы бы не стали трудиться. Нам было обещано полное прощение, видишь ли, и никаких сообщений Турану, у которого везде есть свои агенты, и награда по возвращении в Замбулу, достаточная для того, чтобы у нас не было нужды воровать снова.

– Ну что ж, – признал Конан, – ты украла его у старого Хисарр Зула, а не я. Я был тем, кого он поймал!

Она рассмеялась и внезапно сжала его в объятиях.

– О Конан, дорогой, неужели ты думаешь, я поверю, что подарок от тебя будет куплен за деньги?!

– Лучше назови меня шелудивым псом или свиньей-варваром, или… даже гадюкой, – обеспокоено сказал Конан. – Я привык слышать от тебя такие обращения.

Она, все еще прижимаясь к нему, тихо сказала:

– Конан…

Он высвободился из ее объятий и повернулся к отвернутому пологу шатра.

– Идем, Испарана. Наш эскорт на верблюдах ждет нас. И хан Замбулы тоже… и награда, достаточная для того, чтобы у нас не было нужды воровать снова. А после этого… самая большая комната в самой большой таверне Замбулы?

– Да, – вскричала она с горящими глазами. – Самая большая, в Королевской Таверне Турана, для господина Конана и его… для госпожи Килии?

И они, смеясь, вышли на солнце.