Текст книги "Меч Скелоса"

Автор книги: Эндрю Оффут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

8. СТРАННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Мужчина и женщина ехали по пустыне на юг. Со всех сторон вокруг них поднимались низкие барханы, образуя небольшие лощины; а сияющее сверху солнце было врагом, превращающим небо в медный котел. Их лошади шагали медленно, опустив головы. К задней луке седла женщины был привязан длинный повод, на котором шли еще четыре лошади; две были оседланы и, в дополнение к этому, навьючены; вьюки на другой паре были еще более объемистыми.

Мужчина совершенно определенно был мужчиной, хоть и очень молодым. Высокий, крепко сложенный, с массивными плечами, распирающими надетый на него белый бурнус, он бы мог быть борцом. Никто не назвал бы его красивым – однако, пока его лицо было спокойно, его нельзя было назвать и уродливым. Желтая льняная повязка окружала его голову над бровями и сдерживала гриву его черных волос. Его лицо было загорелым, как и руки, хотя длинный клинообразный участок груди, виднеющийся в вырезе его туники, имел более светлый оттенок. Он ехал, высоко закатав на бедрах штанины широких шаровар, обычных для жителей пустыни; теперь, решив, что на его мускулистые ноги попало достаточно солнца, он опустил серовато-коричневые штаны на сапоги. Глаза, глядевшие с этого потемневшего от солнца лица под смолисто-черной шапкой волос и кричаще-яркой повязкой, были странными для пустыни на юге широко раскинувшейся империи Турана; они пылали раскаленной голубизной, похожей на выжженное солнцем небо.

День был жарким, как жарким был каждый день. Бледный песок отражал свет злого солнца мириадами сверкающих, как алмазы, искр, так что мир пустыни казался еще более жарким и более ярким от этого сияния. Лошади шли размеренным шагом. Мужчина и женщина ехали, расслабившись в седлах, сжав губы и устремив взгляды вперед. Одежда прилипала к их телам, покрытым пленкой пота.

Женщина совершенно определенно была женщиной, и была старше мужчины. Ее лицо было удлиненным, с рельефными скулами, пристальными темными глазами и слегка выгнутым носом над пухлыми губами и подбородком с круглой ямочкой в середине. Никто не мог бы назвать ее истинной красавицей; только другая женщина назвала бы ее менее чем хорошенькой, и это было бы неправдой. Ее раздувающиеся шаровары, или «сирваль», – желтые, испачканные грязью и песком, покрытые пятнами пота, – были прорезаны с одной стороны и порваны. Капюшон, отпоротый от джеллабы, лежал у нее на бедрах, поскольку грязное белое платье было искромсано и разорвано вдоль и поперек и заканчивалось гораздо выше колен. Широкие шаровары-сирваль были заправлены в красные сапоги, поднимающиеся выше ее довольно округлых икр. Великолепная масса вьющихся черных волос отливала синевой и пурпуром в свирепом сиянии солнца; кудри закрывали ее лицо, выбиваясь из-под ее грязной старой повязки, которая раньше принадлежала мужчине. Ничем не стесненные полушария ее груди прыгали, как беспокойные зверьки, под располосованной джеллабой, почти не скрывающей их изгибов; ткань, которая раньше стягивала их, стала теперь повязкой на голове мужчины.

Золотисто-коричневая кожа женщины, по его безжалостному замечанию, была привычной к солнцу и не должна была обгореть. Она была разъярена этими словами, а потом удивлена тем, что он помог ей сменить повязку на бедре, там, где шафрановый сир валь был сильно прожжен, образуя дыру с черными, неровными краями.

– Мне печет грудь, собака!

– Она не обгорит, – сказал он, мирно покачиваясь в седле справа от нее.

– По крайней мере, обгорит не сильно, – добавил он, и она поджала свои полные губы.

– Зачем вообще было брать меня с собой? Почему ты не оставил меня умирать в пустыне, варвар, истерзанную, плохо одетую и беспомощную?

– После всего того, что мы перенесли вместе? Испарана, Испарана! Я чувствую ответственность за тебя, женщина! И кроме того… разве ты не собиралась доставить Глаз Эрлика в Замбулу?

Она уставилась на него сверкающими глазами; ее блестящая от пота полуобнаженная грудь начала вздыматься сильнее. Ее голос был почти шепотом:

– Д-да-а…

– Правильно, – Конан пожал плечами. – Хассек – которого я любил, черт бы тебя побрал, – умер. Замбула гораздо ближе, чем Иранистан, и я ничего не должен той далекой земле. Ты выполнишь свою задачу, Испарана. Ты вернешься в Замбулу вместе с амулетом. Просто я, не ты, буду везти Глаз. Веди себя со мной по-дружески, и я буду счастлив сообщить твоему нанимателю, что ты убедила меня отвезти амулет ему в твоей компании.

Испарана заморгала, пристально глядя на него, но ничего не сказала. Кончик ее языка высунулся, увлажняя губы, пока она обдумывала, размышляла, без сомнения, озадаченная его словами и его проклятой непредсказуемостью горца. Испарана поступила мудро, не сказав ничего. Этот громадный пес-варвар, по всей видимости, был из тех, кто остается в живых; к тому же он был могучим воином, а также хорошим товарищем, – а еще, черт бы его побрал, искусным любовником.

Кроме того, они действительно направлялись к Замбуле, и он заверил ее, что амулет у него, хотя, похоже, все, что он носил, была эта уродливая, дешевая глиняная штуковина, висящая на ремешке у него на груди.

После полудня она попыталась пожаловаться на скудость предоставленного ей наряда. В ответ она получила дружеский шлепок по бедру и уверения в том, что в таком виде она менее опасна. Он снова повторил, что поскольку ее кожу с самого начала вряд ли можно было назвать белоснежной, она не подвергается опасности быть обожженной солнцем.

– Если на нас нападут, – сказала она, – у меня даже нет оружия!

Конан бросил на нее мрачный и очень серьезный взгляд.

– Если на нас нападут, – ответил он, – оружие тебе не понадобится.

В ее груди поднялась теплая волна, и ей не понравилась эта реакция. Испарана продолжала мудро молчать, плотно сжав губы и глядя перед собой. Они ехали на юг, к Замбуле. * * *

– Я не хочу, чтобы ты приходила сюда, когда я занят работой, – сказал Зафра. – И еще мне не нравятся эти низкопробные благовония, которые ты упорно жжешь, и эти ароматические свечи. Это мое рабочее место. К тому же оно примыкает к тронному залу. Мне совсем не нравится, что ты здесь! Если он узнает…

– Он! – женщина так выплюнула это слово, как будто оно было бранным. – Как он может узнать? Балад совсем запугал нашего бедного Актер-ханчика! Балад жаждет получить трон, и я думаю, он его получит, Зафра! Актер нервничает и держит своего сына под постоянной строгой охраной – строжайшей. И в то же самое время наш господин хан боится приказать войскам открыто выступить против претендента на трон Балада, – вдруг люди предпочтут Балада!

Она прошла от ложа к столу, где стоял хрустальный шар Зафры, плавно скользя в своем наряде, который состоял из нескольких унций шелка и фунта самоцветов и жемчуга. Она извивалась при ходьбе, как изящная гибкая кошечка, эта женщина из Аргоса, которую Актер-хан называл Тигрицей. И было за что. Чиа была великолепно, хоть и не пышно сложена и двигалась быстро и грациозно, как кошка; ее окружала аура чувственности, способная возбудить и восьмидесятилетнего старца. Буйные золотисто-каштановые волосы рассыпались по широким плечам цвета янтаря, а ее глаза, большие, окруженные угольно-черной чертой, с подсиненными веками, были серого цвета, приводящего в смятение. Рабыня из далекой Аквилонии расчесывала эту гриву по многу минут в день – столько, сколько нужно было, чтобы тень на солнечных часах прошла половину расстояния между точками, разделяющими два часа. Как только она заканчивала эту процедуру, ее хозяйка преднамеренно растрепывала волосы, чтобы сохранить свой небрежный, чувственный облик.

Несмотря на то, что Зафра хорошо знал ее, несмотря на все те часы, что они провели вместе, он по-прежнему зачарованно и чутко наблюдал за ее движениями и чувствовал возбуждение просто при виде того, как она ходит.

Она была рождена, чтобы искушать, думал он; женщина, достойная императора – или мага, который в последующие годы будет править, и править гораздо большим государством, чем маленькая, расположенная среди пустыни Замбула. Чиа из Аргоса заслуживала доверия настолько же, насколько ее хищная тезка из джунглей, а ее мораль была такой же, как у кошки во время течки. Она была изнеженной, и она была воплощением эстетства и упадка, и Зафре было приятно, что он сделал ее своей, ее, которая принадлежала прежде Актер-хану. Правда, хан не знал, что она ему уже не принадлежит!

Только прошлой ночью Актер призвал ее к себе, и, конечно же, она пошла, пока Зафра скрипел зубами и строил мрачные планы насчет будущего, управляемого колдовством; управляемого Зафрой, который станет Зафра-ханом.

Устремив на Зафру глаза, в глубине которых, словно в куске слюды, мерцали искры, она продолжила ленивым, презрительным голосом:

– Актер верит, что с помощью этого Тотрасмека – юного жреца, едва ли больше, чем прислужника, – он держит под надзором Балада, который хотел бы стать Балад-ханом… а Балад платит Тотрасмеку, этому мальчику-жрецу, и диктует ему сообщения для нашего благородного хана!

Ее презрительный смех не был красивым. Не было красивым и ее лицо, когда она издавала гортанные звуки, выходящие из широкого, чувственного рта с полными губами, рта, уголкам которого удавалось слегка приподниматься с пренебрежительным высокомерием даже тогда, когда она улыбалась, – одной стороной рта, ибо она не была совершенством; у нее был испорченный зуб с левой стороны.

Зафра повернулся, чтобы еще раз взглянуть в хрустальный шар, и улыбнулся; его улыбка была такой же несовершенной, как и у нее, – в его улыбке никогда не участвовали глаза. Да, эти двое продолжали свой путь и были теперь еще ближе к Замбуле, хотя по-прежнему глубоко в сердце пустыни.

– А что касается Актера, – продолжала говорить Чиа, – много ты знаешь о нем, Зафра! Он начинает впадать в сонливость от выпитого вина даже раньше, чем заканчивает ужин каждый вечер, а закончив его, через час уже бывает пьян. Все вечера! Его брюшко растет с каждым днем! Он не хан! Он ужасный болван, Актер-Болван… или Заколотый Бык, как все чаще и чаще называют его солдаты.

Наклоняясь над своим захламленным столом, Зафра повернул голову и посмотрел на нее через плечо долгим взглядом.

– Чиа… ты поддерживаешь контакты с Тотрасмеком?

Она взглянула на него.

– Я? Я что, похожа на тех, кто общается с людьми, отдавшими свое мужество богам? Зафра почти усмехнулся.

– Что ж… найди способ заставить его задуматься, правда ли та девчонка-шанки, подарок нашему господину Хану… заставь его и этого Балада задуматься, на самом ли деле она умерла от болезни или… от чего-то другого.

– О! Это так и было?

– Откуда знать простому магу, Чиа, к тому же такому молодому? Просто присмотри за тем, чтобы эта мысль дошла до ушей тех, кто передаст ее Баладу.

– О, что ж, это проще, чем иметь дело с этим честолюбивым маленьким жрецом, любовь моя. Моя собственная дорогая Митралия – шпионка Балада!

– Твоя рабыня? Эта хорошенькая белокурая аквилонянка? Почему ты не сказала мне этого раньше?

Чиа склонила голову в сторону и поглядела на него из-под густых ресниц.

– Я только что это сделала. А ты говоришь мне все, что знаешь, моя колдовская и тщеславная любовь?

Она с улыбкой, неторопливо зевнула и потянулась, напрягая и расправляя свое медно-золотистое тело ради глаз мужчины, который, как она знала, любил его. Ее зачаровывал этот странный, не похожий на других человек в диковинном головном уборе. Ханский любимец, которому оказывалось наибольшее доверие в этом расползающемся городе; маг, но не старый и не лысый; молодой человек, обладающий познаниями из Книги Скелоса, и более полными, чем у пиктов, знаниями об их собственных омерзительных Детях Йила, и еще знаниями из зловонных томов Сабатеи с золотым павлином; без сомнения, такими же полными знаниями, как те, которыми обладали колдуны-стигийцы в своих склепах, укрытых во мраке ночи.

Чиа знала, что через год, или даже меньше, если Актер-хан удержится на троне, Зафра вполне может оказаться здесь правителем. А если Баладу удастся совершить задуманное… что ж, у нее были кое-какие планы в этом направлении.

Она знала, что Зафра был очарован ею, словно она, а не он, была магом. И однако, она была так же очарована им, его непохожестью на других, его бесстрашием… и его властью и перспективами еще большей власти. И, конечно же, Чиа из Аргоса знала, что рано или поздно он ей надоест – если только, возможно, он не сохранит и не укрепит свою власть и не добьется еще большей!

– Едва ли можно сказать, что Балада никто не поддерживает, – сказала она, выгибая брови и опуская ресницы, тяжелые от краски, сделанной из угля, смешанного с душистой мазью. – И его… разговорчивые сторонники занимают высокие места в Аграпуре, столице.

Она всегда называла этот город не просто «Аграпур», а «Аграпур, столица», и Зафра знал, что ей страстно хотелось туда: в центр Империи.

– Добавь: «столице Турана, сатрапией которого является наша Замбула», – сказал он, – и я сверну твою очаровательную шейку.

Лениво улыбаясь и умышленно приводя в беспорядок те скудные одежды, что на ней были, она сказала эти слова.

– Ах, ведьма, – промолвил Зафра, – ведьма! И в эту же минуту решил сделать ей на щеке бородавку. Очень маленькую, просто чтобы она задумалась.

– Кто может быть лучшей супругой для мага, – отозвалась она, лениво усмехаясь, – мага, который водит дружбу с демонами!

– Едва ли. А теперь послушай, Чиа… Она гибко потянулась, позируя перед ним; великолепные тигриные мышцы заиграли под янтарной кожей, натянутой, как днище барабана.

– Называй меня Тигрицей, Зафра, Тигр!

– Так тебя называет он, Чиа. Слушай же, или я продемонстрирую тебе кое-какие свои способности!

Знаешь ли ты, что мне достаточно сделать то-то и то-то, и ты упадешь на колени, распластаешься на животе и будешь ползать и пресмыкаться, подобно змее?

Она вцепилась в край стола, заставленного колбами и ретортами, банками и сосудами со странным содержимым. Она выгнула спину, выпятила зад и покачала бедрами из стороны в сторону, не отрывая от него кошачьих глаз.

– О? Ты бы хотел этого? Ты бы хотел, чтобы я это делала, маг? Я сделаю, стоит тебе только попросить, моя колдовская любовь! Не нужно зря переводить твои заклинания!

Он сжал кулаки, спрашивая себя, издевается ли она над ним, или боится его и пытается скрыть это – или говорит серьезно.

– Ах! – в отчаянии вырвалось у него. – А боль – допустим, я причиню тебе боль, такую, от которой ты будешь молить о пощаде и о том, чтобы выслушать мои приказания?

Она обнажила грудь и медленно провела языком по губам.

– Тебе бы хотелось причинить мне боль и увидеть, как я извиваюсь, мой колдовской возлюбленный? Избей меня!

– Чиа.

Глаза Зафры стали тусклыми, змеиными; его голос был таким же тусклым. И теперь в нем звучало предупреждение, за которым скрывалась угроза. Чиа поняла, что ему надоели ее поддразнивания. Она заговорила мягко и нежно:

– Любовь моя?

– Я должен пойти и сказать хану, что его посланница Испарана направляется к Замбуле в сопровождении того, в чьих руках находится Глаз, обладать которым наш одурманенный господин жаждет с таким отчаянием. Я предложу ему подумать о том, чтобы послать… почетную охрану, которая встретит и проводит их к нам.

– Как ему повезло, что у него есть ты и что ты вечно заботишься о нем! А почему ты не уберешь для него Балада?

– Я сказал ему, что я над этим работаю и что Балада защищают могучие чары. А теперь… ты должна не шевелиться, Чиа, и сидеть тихо, пока я буду проходить через эту дверь. Ибо если ты этого не сделаешь, ты погубишь нас обоих.

– Я буду сидеть тихо, как маленькая мышка, – отозвалась она и, раздевшись всего несколькими быстрыми движениями, улеглась на полу в непринужденно-непристойной позе. Тигровый глаз, подвешенный на тонкой золотой цепочке, мерцал у нее на животе.

Зафра, скрипя зубами, пошел к высокой, обшитой панелями двери, чтобы сделать доклад своему хану. «Какое великолепное животное, – думал маг, лицо которого было сосредоточенным, а глаза – тусклыми и жесткими. – Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем мне придется избавить этот мир от нее?»

9. СМЕРТЬ СРЕДИ БАРХАНОВ

Людей в зеленых одеждах и более темных шарфах, скрывающих нижнюю часть их лиц, было шестеро, и их вожак устремил взгляд своих пылающих глаз на Конана и сказал ему, что все, что им было нужно, – это Испарана.

– Я не понимаю, – сказал Конан, решая в это время, что ему делать. – Моя сестра не продается.

– Мы не собираемся покупать ее, безмозглый мул! – сказал человек в зеленых одеждах, и двое его товарищей рассмеялись.

– О, – сказал Конан. – Испарана, эти люди хотят немного тобой попользоваться. Ты ведь не против? И тебе бы лучше отцепить повод вьючных лошадей от своего седла.

Он надеялся, что до нее дойдут непроизнесенные слова: «и будь готова скакать быстро и ничем не обремененная».

Глаза над темно-зеленым шарфом переместили свой взгляд на женщину. Правая рука Конана метнулась к противоположному боку. Его пальцы сомкнулись на рукояти меча, и он рывком вернул руку обратно, повторив ее взмах в обратном направлении, – так, что это стало одним непрерывным движением. Острие его меча уничтожило пылающие пристальные глаза.

В то же самое время он ударил лошадь пятками и плотно прижал их.

Его собеседник закричал, бесполезно поднимая руки к окровавленным глазницам. Двое его товарищей испустили вопль, а еще один выругался. Третьего, который уже начал поднимать меч, ударило плечо Конановой лошади – так сильно, что он вылетел из седла. Его скимитар отлетел в сторону. Остальные мечи со скрежетом покинули ножны, а Испарана в это время освободилась от вьючных лошадей.

Вращая мечом над головой, чтобы усилить удар, Конан понесся к тому из людей в зеленом, что был чуть в стороне от остальных. Под просторными одеждами этого неудавшегося насильника, как оказалось, были крепкие мускулы: его клинок с ужасающим лязгом и скрежетом встретил клинок Конана и остановил его.

Четвертый из «джазихим», бандитов-кочевников, остановился вплотную к Конану за его спиной, и его меч взлетел над широкой спиной киммерийца. Конан в это время блокировал удар, одновременно пиная лошадь своего противника так сильно, что, несмотря на сапоги, расшиб себе ногу. Его меч рассек правую руку бандита у самого запястья. Услышав позади себя странный булькающий звук, Конан вбил каблуки в бока лошади и низко пригнулся. Гнедыш рванулся вперед, и его всадник оглянулся, удерживаясь обеими ногами.

Было легко понять, что этот человек собирался нанести ему удар сзади и что ему это удалось бы, если бы ему не помешали; эта помеха приняла форму небольшого, семидюймового кинжала. Испарана метнула его с достаточной силой, чтобы пробить левое плечо бандита. Легкая рукоять и половина клинка торчали из плоти между бицепсом и трицепсом. Бандит забыл про Конана и каблуками развернул лошадь, чтобы броситься к женщине.

– Спасибо, Спарана, – прокричал Конан. – Скачи, Спарана!

С двух сторон на него бросились три человека, хотя один из них был ранен в правую руку. Конан заставил своего коня проскочить между ними и уклонился от удара ближайшего к нему бандита, хоть и не смог нанести ответный удар. Он увидел, что Испарана увернулась от раненного ею человека и мчится на юг со всей возможной скоростью.

Поскольку ни у одного из кочевников не было лука и, следовательно, они могли только пуститься в погоню, Конан рывком развернул Гнедыша и понесся вслед за ней.

За его спиной не меньше шести человек закричали от ярости и разочарования. Двое были ранены; трое нет. Яростно вопя, эти пятеро бросились в погоню. Шестой, их ослепленный вожак, спотыкаясь, брел по песку, выкрикивая их имена. Его лошадь заржала и поспешила догнать остальных.

Восемь лошадей галопом скакали по пустыне на юг, растянувшись в длинную линию.

Четыре вьючные лошади смотрели вслед остальным. Одна из них заржала и ударила копытом в песок. Вторая устремилась вперед. Первая позволила ей повести себя на поводу. Все четыре перешли на рысь и поскакали по следам остальных восьми.

Ослепший человек, шатающийся, спотыкающийся, вскрикивающий, случайно оказался у них на пути. Первая лошадь обогнула его. Вторая и третья сбили его с ног. Четыре вьючных животных Конана и Испараны рысили вслед за своими хозяевами, и все двенадцать лошадей торопились по пустыне на юг, вы строившись в линию почти в лигу длиной. Слепой человек перестал вскрикивать.

Железноголовый и Гнедыш бежали хорошо. Оба коня провели много времени в пустыне и были привычны к этой странной почве, уходящей из-под копыт при каждом их ударе. Конан оглянулся, чтобы посмотреть на вопящих преследователей-джазихим. Они неслись так, что их зеленые одежды хлопали по ветру; их вращающиеся над головой мечи сверкали на солнце. Киммериец скакал, пригнувшись к шее лошади, чтобы лучше распределить свой вес и сделать более обтекаемым свое массивное тело, и вновь и вновь выкрикивал имя замбулийки.

Глупо было бы ожидать, что она приостановится, чтобы он мог догнать ее, думал Конан, поскольку ее лошадь шла с отрывом и несла меньший вес. И все же ему хотелось бы, чтобы Испарана была вооружена. Он был бы рад иметь возможность передать ей длинный клинок, прицепленный у него за седлом; горский нож, который раньше принадлежал Хассеку.

И все же ей удалось сохранить кинжал и спрятать его – и с его помощью спасти Конану жизнь, в то время, как она могла бы ускакать – вооруженной. Может быть, у нее есть еще один кинжал, думал Конан. Ему внезапно пришло в голову, что он так и не проверил, не спрятаны ли в ее сапогах ножны. Все остальные детали ее одежды и тела были ему знакомы.

– Эй, прекрати это! – запротестовал он, когда Гнедыш легко перескочил длинный гребень, образованный нанесенным песком, и приземлился так, что у его всадника лязгнули зубы.

Хвост коня струился позади, словно золотисто-коричневый стяг, а его развевающаяся грива больно хлестала Конана по лицу. Его одежды вздувались и хлопали на ветру. Он не оглядывался. Не было оснований предполагать, что преследователи смогут догнать его. Все, что ему нужно было делать, это продолжать галоп… Вечно?

Вряд ли. Возможно, в течение нескольких часов, а может, и меньше. В конце концов Железноголовому и Гнедышу придется замедлить бег. Конечно же, они были менее свежими, чем кони людей в зеленом, которые, должно быть, жили или разбили свои шатры неподалеку. Тогда Конану и Испаране придется встретиться со своими врагами лицом к лицу или быть разрубленными на куски из-за спины. Хорошо было бы наткнуться на нагромождение камней или одну большую скалу, на которую он смог бы взобраться и отражать удары даже более чем пяти нападающих.

Закусив губу, Конан поднял голову – достаточно, чтобы окинуть все вокруг прищуренным взглядом. Он увидел только поднимающиеся и опускающиеся песчаные барханы, и длинные высокие песчаные склоны были только песком или, возможно, песком, нанесенным к подножию каменистых холмов, поверхность которых под ним стала совершенно гладкой.

Гнедыш с трудом поднимался сейчас по одному такому длинному склону. Конан оглянулся назад, когда конь достиг вершины. Преследующий его квинтет не доскакал еще до подножия бархана. Конан увидел, что один бандит нетвердо сидит в седле. То отродье, чью правую руку он разрубил, слабеет от потери крови, решил киммериец.

Гнедыш, взбрыкивая, тяжело спускался по песчаному склону. Внизу и впереди Испарана скакала галопом к гораздо более высокому бархану или холму, еще не стертому с лица земли шершавым, вечно пересыпающимся песком. Она направляла Железноголового так, чтобы подниматься наискосок и поберечь силы коня. Конан принял решение, характерное для варвара, так же, как тогда, когда атаковал вожака шестерых бандитов, у которого были все основания считать его легкой добычей.

Гнедой скакун всхрапнул, когда левый кулак его хозяина напрягся и натянул подобранный повод. Спускающейся вниз лошади не очень-то хотелось поворачивать влево, однако она сделала это. Ее копыта про скальзывали по песку. Конан висел на ее спине, пытаясь отклоняться влево, в сторону вершины холма, и продолжая тянуть повод в этом же направлении. Гнедыш, более чем неохотно, сопротивляясь, снова поднимался теперь в гору. Конан почти выпадал из седла, и мышцы его икр вздулись от усилия удержаться на лошади. Потом они будут подрагивать еще целый час.

Но теперь-Теперь Гнедыш снова поднялся на вершину, и Конан беззвучно ослабил хватку ног, вбил каблуки в бока лошади и прижал их снова.

Гнедыш оскорбленно всхрапнул и ринулся вниз, под уклон, на несколько локтей левее следов своего подъема.

Беги, и тебя поймают, думал Конан. Повернись, пока преследователи не могут тебя видеть, и упади на них сверху, пока они будут в невыгодном положении, на подъеме, и, без сомнения, можно увеличить свои шансы с помощью совершенно неожиданной атаки. Как только он проскачет вниз мимо джазихим, их делом будет решать, преследовать ли его, позволить ли ему преследовать их или вообще отказаться от этой затеи.

Один человек ринулся вниз по склону, чтобы атаковать пятерых.

– Хараг! – проревел один из них; или что-то в этом духе; возможно, он крикнул: «О, Йог!» Он увидел, как преследуемая ими добыча несется на них сверху со скоростью лавины. Невозможно было не распознать в этом человеке мрачную решимость, какой бы безумной она ни была. Остальные бандиты тоже взглянули вверх. Глаза и рты раскрылись от удивления.

У джазихим практически не было другого выхода, как только придержать своих лошадей. Один из них повернул в сторону под углом к другим; хотя несущийся вниз противник был один, этот жалкий субъект в зеленых одеждах инстинктивно попытался удрать.

Гнедыш, прыгая, поскальзываясь, съезжая вниз и снова бросаясь вперед, удерживался на ногах только благодаря своей все увеличивающейся скорости. Он летел вниз, словно орел, камнем падающий на увиденную добычу. Конан направил его в узкое пространство между сбившейся в кучу четверкой и джазихим-оди ночкой, который поворачивал прочь от своих товарищей и был справа от киммерийца.

Конан рубанул по ноге одного из бандитов, находящихся слева от него, и в ту же минуту почувствовал, как острие чьего-то меча царапает ему щеку. Он тут же рванул повод – опять влево.

Как он и ожидал, круп лошади дернулся вправо и ее правый бок с такой силой ударил лошадь джазихим, словно та налетела на огромный валун. Ее задние ноги соскользнули вниз на несколько футов, она безуспешно попыталась восстановить равновесие и упала. Ее всадник, из плеча которого торчал кинжал, упал вместе с ней. То, что его нога, без сомнения, была сломана не в одном месте, почти не имело значения, потому что лошадь перекатилась через него.

Гнедыш каким-то образом удержался на ногах, продолжая свой безумный бег под гору. Левая рука Конана по-прежнему была в напряжении, заставляя животное все время отклоняться влево, делать длинный разворот на склоне холма. Он не чувствовал жалости к лошади, у которой к этому времени наверняка был разорван рот с одной стороны. Ее слюна стекала вниз по ноге Конана.

Только когда фыркающее, задыхающееся животное снова начало подниматься, Конан оглянулся через плечо, чтобы посмотреть на результаты своей, безумной внезапной атаки.

Лошадь без всадника, взвизгивая, скользила и съезжала на крупе вниз, под уклон. Еще одна карабкалась вверх по стороне бархана. Двое бандитов были на земле; один еще шевелился. А трое в потрясенном молчании глазели на киммерийца. Их вожак за какое-то мгновение был ослеплен ударом меча; другой их товарищ был ранен в плечо брошенным кинжалом и теперь раздавлен своей собственной, бьющейся на зем ле лошадью; третий лежал ниже по склону, зажимая обеими руками глубокую рубленую рану на бедре. Шестеро попытались ограбить и изнасиловать женщину, идущую с одним мужчиной; трое остались в живых и сохранили своих лошадей, и один из них был ранен в правую руку. И теперь он шатался в седле, а полы его одежды были залиты кровью.

– Сюда, шакалы! – проревел Конан. – Встретьте меня на вершине этого подъема, и я уложу вас всех, как бродячих псов, какие вы и есть на самом деле! Вас уже стало вдвое меньше, а на мне нет ни царапины.

В то самое время, когда он так громко выкрикивал эти слова, по его щеке струйкой стекала кровь и капала на джеллабу, но Конан не считал эту царапину царапиной. Его гнедой, с ходящими ходуном боками, отфыркиваясь и цепляясь за песок копытами, поднимался в гору.

Трое джазихим обменялись взглядами, посмотрели через плечо на своего мертвого товарища, потом на раненого, на Конана и снова друг на друга.

– Месть! – рявкнул один и, взмахнув мечом, послал своего скакуна вверх по склону. Его зеленые одежды хлопали и развевались вокруг него, а изогнутый клинок сверкал огнем на солнце.

«Черт, – подумал Конан, – они могли бы бросить эту затею, если бы не тот болван с большой пастью».

Испарана была теперь далеко впереди, а он уменьшил число их преследователей – и в то же время значительно подорвал силы своей лошади. И трое противников скакали вверх по склону параллельно с ним, по всей видимости, ничуть не устрашенные. Он решил дать коню спуститься вниз, начать подниматься на следующий холм и снова развернуться и атаковать сверху.

В ту самую минуту, как он начал поворачивать голову гнедого, громкие крики привлекли его внимание и внимание его преследователей. Все оглянулись назад, туда, откуда они прискакали, – и увидели группу из семи всадников, скачущих галопом по их следу… и на всех были темно-зеленые шарфы и более светлые одежды того же цвета.

«Мне не следовало останавливаться», – подумал Конан.

«Ну, вот и оно, – мысленно добавил он потом. – Это смерть. Что ж, я буду удирать от них, а потом вступлю в бой. Им придется убить меня в схватке, – будь я проклят, если дам им возможность захватить меня в плен и развлекаться, пытая меня, пока я не умру! Нет, я буду бежать так долго, как только смогу, и посмотрим, сколько этим не имеющих матери шакалов пустыни мне удастся забрать с собой в ад!»

Гнедыш, усердно работая копытами, добрался до гребня и перемахнул на другую сторону, а потом заскользил под гору. Конан висел на его спине, позволяя ему действовать по-своему; на этот раз животное не бросилось вниз, а съезжало по склону, барахтаясь в песке. Возможно, таким образом Конан мог обеспечить ему хоть несколько минут отдыха.

– Вытащи меня из этого, – пробормотал Конан, – и я дам тебе лучшее имя!

Ему не нужно было смотреть влево, чтобы проверить, где находятся преследователи; они спускались параллельно его курсу в двадцати футах от него и начинали заворачивать в его сторону. Правая рука последнего всадника была засунута в вырез его одежды, и он ехал, согнувшись и цепляясь за седло левой рукой.