Текст книги "Лоуни"

Автор книги: Эндрю Майкл Хёрли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Какой же?

– Надо было перевести dura lex, sed lex^[9]. – Отец Бернард посмотрел на меня. – Да, вот и они корчили рожи. Прямо перед тем, как получить палкой по заднице. – Он сжал губы и покачал головой. – Знаешь, я до сих пор чувствую, каково это. Учитель бил старой березовой палкой с такой силой, что дальше ему уже ничего не надо было делать, чтобы держать нас, глупых щенков, в узде. Ему достаточно было только подойти к столу и дотронуться до него рукой. Мы затыкались в одно мгновение, могу тебе сказать.

– А другие учителя у вас все-таки были, преподобный отец?

– Да, в конце концов.

– Как это?

Отец Бернард усмехнулся:

– Карьера мистера О’Фланнери быстро закончилась, скажем так.

– Почему? Что произошло?

– Этот придурок свалился со скал в Ру Пойнт, когда фотографировал буревестников. Когда нам сообщили об этом в понедельник утром, все ликовали, и должен признаться, к моему вечному стыду, что и я тоже. Мы все еще веселились, когда пришел директор. Ну, думаю, все, конец. Ну, ты понимаешь. Но он совсем не орал на нас. Он знал, кто такой был О’Фланнери. И что люди о нем думали. Он просто присел на край стола и стал задавать нам вопросы по географии, по математике… И знаешь что? Вместе мы ответили на все до единого вопросы. Он, наверно, пробыл с нами час, а в конце сказал кое-что, что я до сих пор не забыл.

– Что же это, преподобный отец?

– Он сказал: «Придет время, когда каждый из вас скажет „спасибо“ этому человеку, который вложил в вас мозги».

Потом он встал и вышел. Директор был прав. Он был безжалостный, О’Фланнери, и я всегда его ненавидел, но в каком-то смысле я ему благодарен, понимаешь? Не так много найдется его уроков, которые бы я не помнил.

– А что это значило, преподобный отец?

– Что значило что?

– Ну та фраза на латинском.

Отец Бернард засмеялся:

– Закон суров, но это закон. Еще было, ну-ка… Ех fructu arbor agnoscitur^[10] и Veritas vos liberabit^[11].

– А что это означает, преподобный отец?

– Истина сделает вас свободными, – ответил священник и бросил карту на стол.

– Иоанн, – не задумываясь, сказал я.

Отец Бернард поднял брови и с интересом посмотрел на меня:

– Отец Уилфрид многому тебя научил, а?

Я кивнул и собирался показать Хэнни, какой картой ходить, как вдруг понял, что он выиграл.

– Открываем, – сказал я и перевернул карты перед отцом Бернардом.

Хэнни схватил их и прижал к груди.

– Все в порядке, Хэнни, – сказал я. – Ты выиграл. Ты победитель.

– Точно, он победитель, – засмеялся отец Бернард.

Он взглянул на Хэнни и бросил свои карты на стол.

А потом он откинулся на спинку стула и наблюдал за мной, пока я складывал карты в колоду, чтобы снова их раздать.

– Я хочу на самом деле кое о чем тебя попросить, Тонто, – вдруг сказал отец Бернард.

– Да, преподобный отец?

– От имени мистера Белдербосса.

– Да, преподобный отец?

– Когда отец Уилфрид скончался, – вздохнул священник, – оказалось, что не хватает одной вещи. Тетради. Ты, часом, не знаешь, где она может быть?

– Тетрадь?

– Да, дневник или блокнот, ну, знаешь, что-то в этом роде. Она очень важна. Для семьи. Мистер Белдербосс очень хотел бы получить ее обратно.

– Я не знаю, преподобный отец.

– В ризнице ее не может быть? Или в жилых помещениях?

– Нет, преподобный отец.

– Как ты думаешь, кто-то из ребят может знать?

– Я не знаю, преподобный отец.

– Имеет мне смысл спросить их?

– Не могу сказать, преподобный отец. Может быть.

Отец Бернард взглянул на меня, и я начал сдавать карты.

– Понимаешь, Тонто, исповедь предполагает обязательство хранить тайну. Я не смогу рассказать ни одной душе то, что ты скажешь мне, – сказал он. Затем, помолчав минуту, продолжил: – Даже если мне пистолет к виску приставят.

Я быстро взглянул на священника, предполагая, что он каким-то образом смог увидеть винтовку, но отец Бернард собрал карты вместе и принялся перебирать их.

– Но я же не на исповеди, преподобный отец, – улыбнулся я.

Он засмеялся. С лестницы послышался голос Матери – она звала священника.

– Подумай об этом, Тонто, – попросил он и поднялся, чтобы открыть дверь. – Если что-нибудь придет тебе в голову, дай мне знать.

Мать вошла.

– А, вы здесь, – сказала она. – Надеюсь, эти двое не слишком вас задерживают, преподобный отец.

– Совсем нет, миссис Смит, – отвечал он. – Я просто хотел посмотреть, лучше ли они играют в карты, чем раньше.

– А… – отозвалась Мать, смущенная оттого, что отец Бернард изобрел какой-то изощренный тест с целью определить, не играем ли мы тайно в азартные игры. – И как, лучше?

– Совсем нет, – ответил священник, подмигивая мне. – По-прежнему страшно мухлюют.

– А… – протянула Мать, – ну, если можно, я хотела бы отвлечь вас на минутку, преподобный отец. Есть несколько моментов, которые я хотела бы с вами обсудить.

– Я в вашем распоряжении, миссис Смит, – ответил отец Бернард.

Он встал и направился к выходу мимо Матери, которая придержала для него дверь.

Когда он спустился по лестнице вниз, Мать набросилась на меня:

– Почему Эндрю еще не спит? Ты же знаешь, что он плохо себя чувствует, когда устает.

– Знаю.

– Так, если ты знаешь, прекрати паясничать и уложи его спать.

– Хорошо.

Мать оглядела нас обоих и вышла. Я немного подождал и выскользнул за дверь к лестнице.

– Не знаю, осознали ли вы это, преподобный отец, – начала Мать, когда они спустились вниз, – но отец Уилфрид был всегда открыт для исповеди, когда мы приезжали сюда.

Они остановились в коридоре рядом с комнатой отца Бернарда. Мать скрестила руки на груди – поза, которую она стала принимать с тех пор, как отец Бернард появился в Сент-Джуд.

– Понимаю, – согласился он и кивком головы указал на дверь чулана под лестницей. – Не здесь, наверно?

Мать одарила священника снисходительной улыбкой:

– Нет, мы использовали для этого комнату отца Уилфрида. Это ваша комната. В ней есть небольшой занавес вокруг умывальника, вы видели.

– А…

– Этот угол легко приспосабливался под исповедальню.

– Не сомневаюсь.

Мать придвинулась к священнику поближе.

– Я, собственно, не за себя прошу, преподобный отец, – сказала она. – А за других. За мистера и миссис Белдербосс, вообще-то. Они верят, что это место и это время года, в общем, очень подходят для того, чтобы открыться Богу. Это возможность для очищения души, вы понимаете?

Отец Бернард слегка коснулся рукой плеча Матери:

– Миссис Смит, будьте уверены, что я выслушаю все, что вы пожелаете рассказать мне.

– Благодарю вас, преподобный отец. – Мать почтительно наклонила голову. – А теперь об Эндрю.

– Да?

– Очень важно, чтобы он постился вместе со всеми в эти выходные. Я уверена, вы согласитесь с тем, что он должен быть правильно подготовлен.

– Да, конечно.

– Тогда мне понадобится ваша помощь, преподобный отец.

– Само собой разумеется, миссис Смит.

– Так что, когда мы будем в самой обители…

Они переместились в кухню, но я знал, что Мать скажет отцу Бернарду. Что она от него хочет. Как они заставят Хэнни выпить воды. Как сила Иисуса очистит его тело и изгонит немощь, из-за которой он молчит с момента появления на свет.

Когда они закрыли дверь, я вернулся в спальню. Хэнни стоял около окна. Он извлек винтовку из-под одеяла. Брат помахал мне, потом потеребил кончик курка, вывернул мушку и, прежде чем я успел сказать, чтобы он положил винтовку, вскинул ее, направил на меня и нажал курок.

Глава 6

Секунду я думал, что мертв. Я мертв, и это хорошо. Я чувствовал странное освобождение, что все кончилось, да еще быстро и безболезненно, на что я всегда надеялся. Однако Хэнни по-прежнему был на месте, я по-прежнему находился в комнате, мы по-прежнему были в «Якоре». Я понял, что задерживаю дыхание, выдохнул воздух и подошел к брату:

– Отдай!

Хэнни отказался отдать винтовку и отвернулся от меня, вцепившись в винтовку и прижимая ее к груди. В Пайнлендс у него всегда что-нибудь отбирали, и братец научился защищать свою территорию. Вызывает уважение, что тут скажешь, но я не мог позволить Хэнни думать, будто он может маршировать с винтовкой наперевес по «Якорю». Мать хватит удар, а я буду виноват, и каюк всему.

– Я сказал, отдай.

Я протянул руки, и, почувствовав, что я говорю серьезно, Хэнни отдал винтовку. Я обмотал ремень вокруг приклада, засунул винтовку под половицы и сверху снова положил коврик.

Хэнни сел на кровать, по-детски скрестив ноги, взялся руками за щиколотки и, поерзав, засунул ступни под зад. Он схватил книжку, которую Отец Бернард убрал со столика, и открыл ее – хотел, чтобы я почитал ему.

– Тебе пора спать, Хэнни, – сказал я. – Ты слышал, что сказала Мать. Она будет ругаться.

Брат перелистнул несколько страниц и нашел рассказ, который его интересовал.

– Хорошо, Хэнни. Но потом ты должен лечь спать, или я получу по шее.

Едва мы дошли до середины рассказа, как Хэнни уже храпел. Я выключил лампу, но сон не приходил, и я лежал какое-то время в темноте, потом достал из своей сумки фонарь, поднял оторванную половицу и снова вытащил винтовку, чтобы ее осмотреть. Я провел рукой по металлу, нащупал болт и открыл ствольную коробку. Она, конечно, была пустая. С тихим щелчком я захлопнул ее снова и засунул винтовку обратно под половицы.

Я снова лег и попытался заснуть, но был слишком возбужден, поэтому, вместо того чтобы пялиться в темноту, я вышел из спальни на лестницу и принялся разглядывать фотографии чучельника и его жены, развешанные по стенам.

* * *

Тщедушный человечек, он, кажется, располагал всего лишь одной рубашкой все то время, что жил в «Якоре». Круглые очки и прилизанные волосы делали его похожим на Чарльза Хоутри^[12], подумал я. Или Гиммлера.

На каждом снимке этот человек и его жена позировали с чучелом какого-нибудь животного, которое помещали между собой. Львица. Бобер на задних лапах. Кенгуру в боксерских перчатках. В углу аккуратным почерком была написана дата.

Бедолага! Ясно, что он попросту рехнулся, когда его жена умерла. Завершил свой путь в психушке где-то рядом с Престоном. Я всегда представлял, как чучельник все рисует и рисует морские пейзажи, каждый раз лодки становятся все меньше, а тучи все больше, пока наконец не остается ничего, кроме страшной бури.

Пока я смотрел фотографии, кто-то вышел из гостиной и тихонько постучал в дверь комнаты отца Бернарда. По характерному сопению я понял, что это была миссис Белдербосс.

– Приветствую вас, преподобный отец, – сказала она, когда дверь открылась.

– Миссис Белдербосс? – удивился священник.

– Эстер говорила вам об исповеди?

– Да-да.

– Можно войти, преподобный отец?

– Да, входите. Но вы точно сейчас хотите? Уже поздно.

Голос миссис Белдербосс упал до шепота:

– Я знаю, но Рег спит на диване. И я подумала, что у меня как раз есть возможность. Уже давно мне очень хочется сбросить груз с души.

Миссис Белдербосс вошла в комнату отца Бернарда и закрыла дверь. Я притаился, стараясь услышать, что там происходит, но до меня доносилось только неразборчивое бормотание. Даже на нижней площадке лестницы голоса звучали приглушенно. Я осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет, и проскользнул в шкафчик, где хранился хозяйственный инвентарь. Устроившись между щетками и швабрами, я мог отчетливо слышать разговор. Стена между шкафчиком и комнатой отца Бернарда была сделана из фанеры, и там, где сырость покоробила дерево, образовались щели, сквозь которые в шкафчик проникали узкие полосы света.

Я не хотел оставаться здесь. Такой безнравственный поступок был равносилен падению в пропасть. Слушать исповедь миссис Белдербосс было бы то же самое, что смотреть, как она раздевается. Но теперь, когда я надежно укрылся здесь, мне было бы трудно выбраться отсюда без шума, и я рассудил, что лучше затаиться и подождать, пока они закончат. Я с трудом мог представить, чтобы миссис Белдербосс было много в чем признаваться.

Я услышал звяканье металлических колец – это отец Бернард задернул занавеску вокруг умывальника.

Миссис Белдербосс прочитала молитву о прощении, и отец Бернард спросил:

– О чем вы хотите мне рассказать?

– О Реге, преподобный отец, – ответила миссис Белдербосс.

– Слушаю вас.

– Я беспокоюсь о нем.

– Почему же?

– Он не спит, преподобный отец. Я имею в виду, дома. Он долго лежит, таращится в потолок, потом встает и уходит.

– Куда же он идет?

– Ну, в этом все дело. Я спрашивала его, но он не отвечает, во всяком случае, не до конца. Он просто говорит, что не может спать и выходит пройтись, чтобы выбросить все мысли из головы. Выбросить какие мысли? Я спрашиваю его, а он меняет тему разговора или сердится на меня.

– Дело, по-видимому, в его брате?

– Вы говорите об отце Уилфриде? Нет. Я так не думаю. Рег бы сказал, если бы это его тревожило. Если уж на то пошло, он занял необыкновенно философскую позицию, когда его брат скончался.

– Вы понимаете, миссис Белдербосс, часто бывает трудно объяснить, как мы чувствуем себя, когда умирает кто-то из близких. Даже тем, кого мы любим. Люди могут надевать маску, притворяться. Уилфрид ведь ушел совершенно неожиданно. Возможно, мистер Белдербосс не совсем смирился с этим. Скорбь в любом случае – чувство совершенно особенное и в сочетании с потрясением может длиться очень долго, прежде чем с ним удастся справиться.

– Он уже целый месяц такой. Бог знает, что соседи подумают.

Последовало молчание, потом отец Бернард спросил:

– В чем именно вы хотите исповедаться, миссис Белдербосс?

– В общем, – начала женщина, – я так беспокоилась за мужа, преподобный отец, когда он бродил и бродил часами, и это при его-то сердце и больном бедре. Вам ведь доводится слышать о всяких ужасах, правда? Разные люди шляются по ночам, и они не постесняются воспользоваться слабостью таких беззащитных людей, как Рег.

– Да, продолжайте.

– Ну, я пошла в аптеку узнать, нет ли у них чего-нибудь, что могло бы помочь моему бедному мужу.

– Не уверен, что понимаю вас, миссис Белдербосс.

– Для Рега. Принять что-нибудь. Чтобы он мог заснуть.

– И что, дали?

– Да. Только Рег не принимал лекарство, вот так. Вы же знаете, какой он.

– Да.

– Так что я растолкла пилюли и высыпала ему в его Хорликс^[13].

Отец Бернард прокашлялся.

– Я чувствую себя ужасно, преподобный отец, но я не могла больше выносить это. Я боюсь, когда Рег уходит. Понимаете? Это случается, ведь так? Всегда начинается с таких вот мелочей… Говорят, нужно следить за предупреждающими сигналами, ведь так?

– И как, помогло? – спросил отец Бернард. – Я имею в виду лекарство?

– Это была первая нормальная ночь Рега за несколько недель, но меня все время гложет вина, и теперь я не могу заснуть. Я ведь нехорошо поступила, правда, преподобный отец?

– Я бы так не сказал, миссис Белдербосс.

– Но я подмешала снотворное собственному мужу.

– Миссис Белдербосс, – улыбнулся отец Бернард, – когда я смотрю на вас и вашего мужа, я вижу любовь, которую Господь желал бы дать всем нам, если бы только это было возможно. В вашем сердце нет злого умысла. Самая страшная ваша вина – что вы немножко впали в отчаяние, а это участь очень многих, поверьте. Идите прочитайте молитву по четкам и попросите Господа о помощи и терпении с Регом. Он сам скажет вам, что с ним, когда придет время.

– Вы уверены, что мне больше ничего не надо делать?

– Совершенно уверен.

Последовало молчание, потом отец Бернард снова заговорил:

– У вас немного разочарованный вид, миссис Белдербосс.

– Нет, преподобный отец.

– Вы ожидали, что я скажу что-то еще?

– Нет. – Миссис Белдербосс секунду помолчала, потом вздохнула: – Ах, не знаю. Возможно, вы правы насчет Уилфрида, преподобный отец. В конце концов, всего несколько месяцев прошло. И ушел его брат, как вы говорите, совершенно внезапно.

– Точно.

– Он ведь устанет слоняться с места на место, правда, преподобный отец? Как только перестанет так расстраиваться.

– Не сомневаюсь, так оно и будет, миссис Белдербосс. Все еще слишком свежо в его памяти, должно еще пройти время. Вряд ли у людей меняются чувства по отношению к умершим, но сила чувств, без сомнения, ослабевает, если дать пройти какому-то времени. Я сильно тосковал по матушке и отцу, когда они ушли, так сильно, что даже не мог думать о них. Прошло немало времени, прежде чем я смог говорить о них. Теперь мне воспоминание о них приносит радость, я чувствую себя очень близким им, и я знаю, что они на самом деле никуда не ушли. Это чувство не лишено сходства с нашими взаимоотношениями с Богом, миссис Белдербосс. Как там у Иешуа?

– Простите, преподобный отец?

– Иешуа, глава первая: «Будь тверд и мужествен. Не страшись и не ужасайся, ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь». – Отец Бернард тихо засмеялся: – Простите, можно ли так жутко хвастаться знанием текстов? В школе меня заставили вызубрить все это наизусть.

– Вы, конечно, правы, преподобный отец, – вздохнула миссис Белдербосс. – В самой глубине души я знаю, что Уилфрид смотрит на нас сверху и охраняет нас, но просто он кажется таким… таким отсутствующим.

– Думаю, скорбь проистекает как раз из этого противоречия.

– Да, это возможно, преподобный отец.

– Постарайтесь уснуть и поспите подольше, миссис Белдербосс. Я уверен, что утром вы поймете, что не все так плохо.

– Я постараюсь, преподобный отец. Спокойной ночи.

Я слышал, как женщина прошла мимо меня и поднялась по лестнице. Когда все затихло, я выбрался из шкафчика и вернулся в комнату. Перед тем как лечь спать, я еще раз подержал в руках винтовку.

Глава 7

Поздно ночью я слышал какие-то далекие голоса. Крики. Улюлюканье. Что-то вроде звуков боевого танца. Все это продолжалось несколько секунд, и я подумал, что мне все это снится. Но утром все только и говорили об этом за завтраком, который состоял из чудесного рагу – Мать начала готовить его, как только рассвело.

– Я потом так и не сомкнула глаз, – объявила миссис Белдербосс.

– Я бы не стал особенно волноваться на этот счет, – усмехнулся отец Бернард. – Вполне возможно, что это фермеры подзывали своих собак, да, Монро?

Он протянул руку и потрепал Монро за шею.

– В три утра? – засомневалась миссис Белдербосс.

– У фермеров свое время, Мэри, – заметила Мать.

– Лучше бы, как у всех, – улыбнулась миссис Белдербосс.

– Мне казалось, что звук как будто исходил со стороны моря, – сказал мистер Белдербосс. – Как, по-вашему?

Все пожали плечами и занялись чаем. Только мисс Банс выдала еще один комментарий.

– В Гласфиниде ночью стоит полная тишина, – заявила она.

Мать бросила на нее уничтожающий взгляд и принялась собирать со стола посуду.

Я ничего не сказал, к тому же я не мог быть уверен в том, что рев ветра за стенами дома в эти ранние часы не обманул мой слух, но, когда я лежал в темноте, я был уверен, что голоса доносились из леса.

Я размышлял, не следует ли мне догнать отца Бернарда, когда все уже выходили из столовой, и рассказать ему об этом, но в этот момент из кухни донесся грохот, и мы услышали крик Матери.

Я пошел в кухню посмотреть, что произошло, и увидел, что она нагибает Хэнни над раковиной, засунув пальцы ему в рот. Хэнни схватился за край таза. Блюдо, в котором было рагу, оставленное на вечер, расколовшись на части, валялось на полу, залитом подливой с кусками мяса.

– Выплюни, – повторяла Мать. – Избавься от этого.

Хэнни проглотил то, что у него было во рту, и Мать издала вздох досады и отпустила его.

Рядом со мной появился отец Бернард. Затем пришел Родитель.

– Что случилось, миссис Смит? – спросил отец Бернард.

– Эндрю ел рагу, – ответила Мать.

– Ему явно не удалось съесть много, – засмеялся священник.

– Я же говорила вам, преподобный отец. Он должен соблюдать пост, как все мы, – сказала Мать. – Это очень важно. Он должен быть полностью подготовлен.

– Не думаю, чтобы немножко овощей с мясом сильно повредили ему, Эстер, – заметил Родитель.

– Он съел половину, – возразила Мать, указывая на коричневую подливку, которую уже с интересом обнюхивал Монро.

Отец Бернард позвал собаку, но Мать пренебрежительно махнула рукой:

– Пусть ест, преподобный отец. Теперь уже все равно.

Хэнни принялся облизывать пальцы. И тут Мать, тяжело дыша, схватила его за руку и потащила к задней двери. Открыв ее навстречу струям дождя, она до тех пор запихивала пальцы Хэнни все глубже в глотку, пока он не вывернул содержимое желудка на ступеньки.

Я умыл брата в кухонной раковине и отвел его в спальню прилечь.

Я попытался уговорить Хэнни еще поспать, но он по-прежнему был возбужден и постоянно ходил в туалет. Каждый раз он возвращался оттуда все более бледным, с покрасневшими, воспаленными глазами. Наконец он сел на край моей кровати, гремя банкой с гвоздями.

– Где болит, Хэнни? – спросил я, прикасаясь к его вискам, лбу и макушке.

Он расположил руки на голове, образуя каску. Болело везде.

– Попробуй уснуть, Хэнни, – предложил я. – Тебе станет лучше.

Брат взглянул на меня, затем коснулся матраса.

– Хорошо, – сказал я, – но только недолго.

Я лег рядом с ним, и через несколько минут он захрапел. Я постарался как можно тише выбраться из кровати и вышел из комнаты.

Дождь перестал, последние капли воды стекали по старым водосточным канавкам, проложенным по булыжнику к массивной сточной решетке посередине двора.

Снаружи, как и внутри, «Якорь» производил впечатление места, которое жители многократно покидали. Места, обманувшего надежды и заброшенного. Стены, окружающие двор, развалились, превратившись в мозаику из камней разного размера, которые никто не мог сложить заново, поэтому разломы были просто затянуты проволокой. В углу можно было видеть небольшой сарай с жестяной крышей. Он был заперт, обнесен цепью, птичий помет обильно покрывал, его стенки. А дальше, за пределами двора, начинались огромные пустынные поля, так давно не возделывавшиеся, что ржавые плуги, культиваторы, сеялки, брошенные там еще с тех времен, когда мы только начали ездить в Лоуни, были почти полностью погребены под зарослями крапивы и терновника.

С моря дул порывистый ветер, словно проводя гигантской расческой по низкорослой траве и бросая в дрожь стоячую воду в крупных водоемах. Послышались какие-то звуки. Я обернулся. Рядом со мной стоял отец Бернард.

– Эндрю в порядке?

– Да, преподобный отец. Он спит.

– Хорошо.

Священник улыбнулся и кивнул головой в сторону моря:

– Вы раньше приезжали сюда каждый год?

– Да.

Он недоверчиво присвистнул:

– Не сказать чтобы здесь было много развлечений для мальчишки.

– Нормально было.

– Напоминает мне места, где я вырос. Мне не терпелось уехать оттуда. Скажу тебе, когда меня направили в Ардойн, жилье, которое мне предоставили, было просто райским по сравнению с тем, что на острове Ратлин. Для начала, в доме был туалет.

– И как там было? Как в Белфасте? – спросил я.

Я каждый вечер смотрел репортажи про него в новостях: баррикады, бутылки с огнесмесью…

Отец Бернард посмотрел на меня, понял, о чем я спрашиваю, и снова перевел взгляд на поле:

– Ты не захочешь там оказаться, Тонто. Поверь мне.

– Пожалуйста, преподобный отец.

– Откуда такой внезапный интерес?

Я пожал плечами.

– В другой раз, ладно? Хватит того, что Крамлин-Роуд в июле совсем не забава… – Отец Бернард кивнул в сторону поля. – Я собираюсь прогуляться. Хочешь со мной?

Священник раздвинул проволоку, я пролез сквозь нее и в свою очередь сделал то же самое для него. Оказавшись с другой стороны ограды, отец Бернард оправил куртку, и мы двинулись в сторону «Танка», спугнув пару куликов, которые с шумом вырвались из травы и улетели.

– Она желает добра, – сказал отец Бернард. – Твоя мать. Она только хочет помочь Эндрю.

– Я знаю, – вздохнул я.

– Со стороны это, может быть, выглядит и не так, но она сейчас в страхе.

– Да.

– А страх толкает людей на странные вещи.

– Да, преподобный отец, я знаю.

Священник похлопал меня по плечу и сунул руки в карманы.

– Ему станет лучше? – спросил я. Вопрос вырвался, прежде чем я смог себя остановить.

Отец Бернард оглянулся на дом:

– Что ты имеешь в виду под словом «лучше», Тонто?

Я колебался, и тогда отец Бернард, подумав секунду, задал этот вопрос по-другому.

– Я хочу сказать, что бы ты изменил в нем? – спросил он.

Я никогда раньше не думал об этом.

– Не знаю, преподобный отец. Чтобы Хэнни мог говорить.

– Это то, что тебе хотелось бы? Чтобы он заговорил?

– Да.

– Похоже, ты не очень уверен.

– Я уверен, преподобный отец.

– А ты думаешь, что Эндрю из-за этого несчастлив? Из-за того, что он не может говорить?

– Не знаю. Вроде бы не очень похоже.

Отец Бернард взвесил мои слова с глубоким вздохом, а затем заговорил:

– Послушай, не знаю, будет ли Эндрю лучше в том смысле, в каком ты хочешь. Тут Бог решает. Все, что ты можешь, это молиться и положиться на Него в том, что, как Он решит, так и будет лучше всего для Эндрю. Ты еще молишься, Тонто?

– Да.

Отец Бернард насмешливо улыбнулся. Хоть он и задал вопрос, но я думаю, он знал, что я не молюсь, и причем уже давно. Священники, как доктора, знают, что люди врут, чтобы не разочаровывать их.

Мы подошли к «Танку», и отец Бернард положил руку на камень и пощупал поверхность. Он провел пальцем вдоль длинной трещины и выудил клок мха, пропуская его волокна между пальцев:

– Богу известно, что нелегкий это путь, понимаешь? Он позволяет сомневаться в вере снова и снова. – Отец Бернард пристально разглядывал окаменелых моллюсков и аммониты. – А теперь, великий мудрец, скажи-ка, что там говорится в пятнадцатой главе у Луки.

– Насчет заблудшей овцы?

– Да. Ишь, раз ты помнишь это, значит, ты точно еще не проклят на веки вечные.

Отец Бернард двинулся вокруг камня, нащупывая, за что ухватиться, потом подтянулся и влез на самый верх. Уперев руки в бедра, он оглядел пейзаж, а затем его внимание привлекло что-то под ногами.

– Эй, Тонто, – позвал он. – Лезь сюда.

Он опустился на колени и принялся водить пальцами в наполненной водой выемке. Потом озадаченно посмотрел на меня.

– Это буллаун, – сказал он. – Мальчишкой я видел такой у нас на ферме…

Он снова взглянул на меня, взял мою руку и прижал пальцы к краям выемки.

– Чувствуешь, как гладко? Это не вода прорезала. Это вырезано человеком.

– А для чего, преподобный отец?

– Такие вырезали лет сто назад, чтобы собирать дождь. Тогда считали, что, когда вода не касается земли, она обладает магическими свойствами.

Он поднялся и вытер руки о куртку.

– Бабушка заставляла коров на нашем поле пить из него. А если у меня случался жар, она вела меня к нему и купала в воде, чтобы вылечить меня.

– И получалось?

Священник глянул на меня, нахмурился, потом коротко рассмеялся:

– Нет, Тонто, не получалось.

Он слез вниз. Я уже собирался сделать то же самое, как увидел, что на дороге внизу остановился «лендровер». По кресту на дверце я определил, что это была машина Клемента, но самого его в машине не было.

Два человека на переднем сиденье повернули головы в мою сторону, хотя трудно было сказать, смотрят они на меня, на «Якорь» или на рощу позади дома. На что бы они ни смотрели, даже с этого расстояния было видно, что это те двое, которых накануне отец Бернард просил помочь. Один был похож на быка, второй был с собакой. Паркинсон и Коллиер.

– Что это был за шум ночью, преподобный отец? – спросил я.

– Между нами, – отвечал он, – я не слышал ни звука.

– Но вы сказали, что это фермеры.

– Я малость приврал.

– Вы солгали им?

– Слушай, Тонто, я просто старался уверить их в том, что им не грозит быть убитыми в собственных постелях. Ты идешь?

– Да, преподобный отец.

Я оглянулся на «лендровер», и мгновение спустя автомобиль тронулся, выпустив струю серо-голубого дыма.

* * *

Когда я вернулся, Хэнни по-прежнему спал. Мать все еще не простила его, и поднимать его, одевать и возиться с его головной болью было ей не по силам. Поэтому она позволила брату оставаться в постели, пока сами они отправились в церковь на мессу благословения елея и обряд омовения ног. В комплекс мероприятий по подготовке Хэнни к обители это не входило, и если он придет, то только все испортит.

– Но не давай ему бездельничать целый день, – перед уходом предупредила меня Мать, взглянув наверх.

– И не балуйтесь, – напутствовал Родитель, сдергивая кепку с вешалки и помогая Белдербоссам выйти.

Я проводил их взглядом, а когда закрыл дверь и повернулся к лестнице, Хэнни уже стоял наверху на лестнице. Он тоже ждал, когда взрослые уйдут. Теперь мы можем наконец пойти на побережье. Можем покинуть их мир и обрести собственный.

Глава 8

С того самого момента, как было решено снова отправиться в «Якорь», я много раз мысленно репетировал эту прогулку на побережье, стараясь воссоздать в памяти дорогу и все то, что я сумел когда-то увидеть на другой стороне. Мне вспоминался одинокий кривой боярышник, нависающий над дорогой, похожий на человека, выжившего в кораблекрушении, когда, шатаясь, он выбирается на сушу, истерзанный и сломленный морем. Я представлял, как ветер, проложивший себе путь через камыш, подернул рябью черные воды, как он задерживает в нерешительности море между дюнами.

Это был реальный мир, такой, каким он и должен быть, а не тот, погребенный в Лондоне под тяжестью залитых бетоном торговых площадей и улиц с нескончаемыми рядами цветочных ларьков, всевозможных офисов, букмекерских контор, скрытый за фасадами торговых центров, школ, пабов и игорных залов.

В Лоуни жизнь протекала так, как должно. Ветер, дождь, море существовали здесь в первозданном виде. Природа была в ладу с самой собой. Процессы умирания и возрождения происходили здесь без чьего-либо участия. Кроме моего и Хэнни.

Когда мы подошли к подножию дюн, то свернули с дороги и скинули сапоги, чтобы ощутить холодный песок под ногами.

Я повесил винтовку через плечо за спиной и помог Хэнни подняться. Он непременно пожелал взять с собой школьный ранец с чучелами крыс и теперь продолжал соскальзывать вниз, прорезая ногами глубокие борозды в песке.

Наверху нам открылось безбрежное, до горизонта, серое море, распластанное под гигантским монолитом неба. Прилив быстро наступал, заполняя водой прибрежные отмели.

Все здесь осталось точно таким же, как раньше, разве что на стенке дота кто-то при помощи баллончика с краской неумело изобразил свастику в качестве сопровождения к буквам NF.

– Как ты сейчас себя чувствуешь, Хэнни? – спросил я и коснулся рукой его лба, как делала всегда Мать, когда хотела проверить температуру.

Брат покачал головой, улыбаясь. Головная боль прошла.

– Мать хочет, как лучше, – сказал я. – Она просто боится, что ты не выздоровеешь. А из-за страха люди делают странные вещи, понимаешь?

Мы шли по берегу вдоль неровной полосы вынесенного морем мусора. Там были чайки, раздавленные и изломанные морем: комочки костей и перьев. Огромные серые пни, отполированные до металлического блеска, вынесло на песок, и они валялись, как брошенная боевая техника военного времени. Море будто разложило свои подношения по всему берегу, как кот, который старается подлизаться к хозяину.