Текст книги "Лоуни"

Автор книги: Эндрю Майкл Хёрли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Но, как я говорил, в Сент-Джуд все сразу его полюбили. Такой он был человек. Прямой, честный, доступный для общения. Мужчина с другими мужчинами, по-отечески внимательный с женщинами вдвое старше его. Но я чувствовал, что Мать оставалась при своем мнении. Она, конечно, выражала ему уважение, потому что он был священник, но только до тех пор, пока он в той или иной степени повторял отца Уилфрида. Но стоило ему допустить оплошность, Мать со сладкой улыбкой прикасалась к его руке.

– Отец Уилфрид обычно читал Символ веры на латыни, преподобный отец, но это не так важно, – высказалась она после первой, отслуженной отцом Бернардом мессы в Сент-Джуд.

Или:

– Отец Уилфрид обычно сам читал Благодарение. – Это когда отец Бернард предложил мне прочитать молитву перед воскресным ланчем, Мать, похоже, хотела подловить его на мелочах.

Мы, мальчишки-прислужники, считали, что с отцом Бернардом было здорово – он нам всем дал прозвища, а после мессы частенько приглашал нас к себе домой. Отец Уилфрид нас, конечно, никогда к себе не приглашал, и даже для большинства взрослых нашего прихода его дом был местом, исполненным тайны, почти таким же священным, как молельня. А отец Бернард, казалось, всегда был рад компании, так что, после того как серебро было вычищено и убрано на место, а ризы повешены в шкафчик, он забирал нас к себе, рассаживал вокруг стола и угощал чаем с бисквитами, а мы рассказывали друг другу истории под звуки Мэтта Монро^[1]. Правда, сам я не рассказывал. Я оставлял рассказы другим, предпочитая слушать. Или делал вид, что слушаю, в то время как мой взгляд скользил по комнате – я пытался представить себе жизнь отца Бернарда, что он делал, оставаясь один, когда никто не интересовался им как священником. Я не знал, бывают ли у священников минуты отдыха. Я имею в виду, например, что Родитель никогда не проводил свободное время, проверяя раствор на печной трубе или устанавливая теодолит в глубине сада. Поэтому мне представлялось несправедливым, что священник должен все время быть святым. Но, возможно, в этом случае все было по-другому. Возможно, быть священником – это как быть рыбой, то есть пребывать в состоянии пожизненного погружения.

* * *

Теперь, когда отцу Бернарду был налит чай, можно было обслужить остальных. Я разливал обжигающий напиток по чашкам – закончив один чайник, я брал другой – до тех пор, пока не осталась последняя чашка. Чашка Хэнни. Та, у которой на стенке нарисован лондонский автобус. Для него всегда была поставлена чашка, даже если он оставался в Пайн-лендс.

– Как Эндрю? – спросил отец Бернард, глядя на меня.

– Прекрасно, пресвятой отец, – сказала Мать.

Отец Бернард кивнул и изобразил улыбку на лице, означавшую, что он понял, что стоит за ее словами.

– Он ведь приедет на Пасху? – спросил отец Бернард.

– Да, – ответила Мать.

– Для вас, конечно, будет радостью видеть его дома, – улыбнулся отец Бернард.

– Да, – согласилась Мать. – Большой радостью.

Последовала неловкая пауза. Отец Бернард понял, что вторгся в пространство частной жизни, и, меняя тему, поднял чашку.

– Прекрасно заварено, миссис Смит, – похвалил он, и Мать улыбнулась.

Не то чтобы Мать не хотела видеть Хэнни дома – она любила его так сильно, что временами мы с Родителем ощущали себя просто ее знакомыми.

Просто он напоминал ей об испытании, которое она все еще не прошла. И хотя Мать восторгалась каждым его маленьким достижением – скажем, он смог написать первую букву своего имени или завязать шнурок на ботинке, – она отчетливо осознавала, что предстоит очень долгий путь.

– Впереди долгий путь, – сказал ей однажды отец Уилфрид. – И он полон разочарований и препятствий. Но вам следует утешиться мыслью, что Бог предназначил вам идти по этому пути, что Он послал вам Эндрю одновременно и как испытание, и как наставника вашей души. Он будет напоминать вам о вашей немоте перед Богом. А когда он наконец заговорит, то и вы сможете заговорить и попросить Господа о том, чего желаете. Не каждому дается такой шанс, миссис Смит. Не забывайте об этом.

Чай, который мы налили для Хэнни и который остыл, образовав на поверхности сморщенную молочную пленку, служил доказательством того, что Мать ничего не забыла. Странным образом он был своего рода молитвой.

– Так что же, – заговорил отец Бернард, опуская наполовину опустевшую чашку и отклоняя попытку Матери налить ему еще чаю, – есть у кого-нибудь предложения, куда можно поехать на Пасху?

– Вот, – начала мисс Банс, взглянув на Дэвида, который ободряюще кивнул ей, – есть одно местечко под названием Гласфинид.

– Где это? – спросила Мать, оглядывая всех со скептическим видом.

Мистер и миссис Белдербосс в ответ усмехнулись. Они никогда не слышали об этом месте. Просто мисс Банс решила отличиться. Она молодая, и это не ее вина.

– Гласфинид. Это такое тихое, уединенное место на границе Брекон-Биконс, – пояснила мисс Банс. – Там очень красиво. Я была там много раз. Там есть церковь под открытым небом. Все сидят на бревнах.

Никто не откликнулся, кроме Дэвида, который улыбнулся:

– Звучит неплохо. – И отхлебнул чаю.

– Хорошо, – сказал отец Бернард после секундной паузы. – Есть одна идея. Как насчет других?

– Но это очевидно, – вступила в разговор Мать. – Мы должны снова отправиться в «Якорь» и посетить обитель. – И, вдохновляемая взволнованным шепотом Белдербоссов, помнивших это место, добавила: – Мы знаем, как туда попасть и где что там находится. Там тихо и спокойно. Мы можем поехать туда на Страстную неделю, взять Эндрю в обитель и остаться там до Вознесения. Как мы всегда делали. Это было бы так мило. Старые друзья снова вместе.

– А вот я никогда там не была, – заявила мисс Банс. – И Дэвид тоже.

– Ну, вы понимаете, о чем я говорю, – сказала Мать.

Отец Бернард оглядел комнату.

– Есть еще предложения? – спросил он и в ожидании ответа взял пирожное с кремом и откусил половину.

Все молчали.

– Раз так, – улыбнулся он, – думаю, нам следует быть демократами. Кто за то, чтобы поехать в Южный Уэльс?

Мисс Банс и ее жених подняли руки.

– Кто за то, чтобы снова поехать в «Якорь»?

Все остальные отозвались с заметно большим воодушевлением.

– Решено, – объявил отец Бернард. – Едем в «Якорь».

– Но вы сами не голосовали, преподобный отец, – заметила мисс Банс.

Отец Бернард улыбнулся:

– Оставляю за собой право воздержаться на этот раз, мисс Банс. Я буду рад пойти туда, куда меня поведут.

Он снова насмешливо улыбнулся и доел оставшееся пирожное.

Разочарованная, мисс Банс бросала взгляды на Дэвида, ожидая от него сочувствия. Но он только пожал плечами и направился к столу за чаем. Мать с нескрываемым удовольствием подала ему полную чашку – она предвкушала возвращение в Лоуни.

Мистер и миссис Белдербосс принялись описывать Лоуни в подробностях отцу Бернарду, который, кивая головой, принялся за следующее пирожное на своей тарелке.

– А обитель, преподобный отец, – говорила миссис Белдербосс, – как она прекрасна, правда, Рег?

– О, да, – отвечал мистер Белдербосс, – это настоящий маленький рай.

– Такое множество цветов, – поддержала супруга миссис Белдербосс.

– И такая чистая вода, – продолжал мистер Белдербосс. – Правда, Эстер?

– Как хрусталь, – подтвердила Мать, проходя мимо дивана.

Она улыбнулась отцу Бернарду и прошла вперед, чтобы предложить мисс Банс печенье. Та сухо поблагодарила. Мать кивнула и пошла дальше. Она знала, что, находясь в «Якоре», на своей, так сказать, территории, она положит мисс Банс с ее Гласфинидом на обе лопатки.

Мать выросла на северо-западном побережье, в двух шагах от Лоуни, и до сих пор, хотя она давно уже покинула эти места и больше двадцати лет прожила в Лондоне, в ее речи сохранились тамошние словечки. Она по-прежнему называла синиц старчиками, мотыльков – мятлышками и, когда мы были маленькими, пела нам песенки, известные только в ее родной деревне.

Она заставляла нас есть тушеное мясо с картошкой и салаты с рубцом, разыскивала обожаемые ею с детства пирожки с творогом и не боялась закупорить себе сосуды холестерином, поедая сдобу, выпеченную на жирном молоке отелившейся коровы.

Казалось, в родных местах Матери праздники в честь разных святых случались чуть ли не через день. И хотя даже самые рьяные прихожане в Сент-Джуд вряд ли о них помнили, Мать не забыла ни одного, помнила все полагающиеся к ним ритуалы и настаивала на соблюдении их у нас дома.

На день святого Иоанна сквозь пламя свечи три раза проносили металлический крест, что призвано было символизировать Божественное покровительство, оказанное святому, когда он вошел в горящий дом с целью спасти остававшихся там прокаженных и калек.

В октябре на праздник святого Франциска Ассизского мы ходили в парк подбирать опавшие листья и веточки, чтобы делать из них кресты для украшения алтаря в церкви Сент-Джуд.

А в первое воскресенье мая, подобно жителям деревни, откуда Мать родом, делавших это с незапамятных времен, мы выходили в сад перед мессой и умывались росой.

Но Лоуни был чем-то совершенно особенным. Для Матери обитель Святой Анны была почти то же самое, что Лурд^[2]. Прогулка длиной в две мили из «Якоря» через поля представлялась ей Путем святого Иакова. Она была совершенно убеждена в том, что там, и только там у Хэнни есть шанс излечиться.

Глава 4

Хэнни приехал домой из Пайнлендс в начале пасхальных каникул. Он был очень возбужден.

Не успел Родитель выключить мотор, как Хэнни уже несся по аллее, чтобы показать мне новые часы, подаренные Матерью. Я видел их в витрине мастерской, где она работала. Увесистое изделие из желтого металла с изображением Голгофы на циферблате и выгравированной цитатой из Матфея на обратной стороне: «Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа».

– Красивые часы, Хэнни, – сказал я и отдал их ему обратно.

Он выхватил их и надел на запястье, а затем вручил мне альбом с картинками, нарисованными за семестр. Они все предназначались мне. Никогда Матери или Родителю.

– Ты очень рад быть дома, правда, Эндрю? – улыбнулась Мать, придерживая дверь, чтобы Родитель мог втащить чемодан Хэнни с крыльца.

Она пригладила рукой волосы Хэнни и обняла его за плечи.

– Мы сказали ему, что отправляемся в «Якорь», – объявила она. – И он с нетерпением ждет поездки, правда?

Но Хэнни больше интересовало помериться со мной ростом. Он положил ладонь мне на макушку, а потом переместил руку вниз, к адамову яблоку у себя на шее. Он снова вырос.

Довольный, что по-прежнему выше меня ростом, Хэнни стал подниматься по лестнице, как всегда шумно, и перила тихонько скрипели, когда он перебирался со ступеньки на ступеньку.

Я направился в кухню, чтобы приготовить чай в его кружке с картинкой, на которой был изображен лондонский автобус. Вернувшись, я нашел Хэнни в его комнате. Он все еще не снял старый плащ, принадлежавший когда-то Родителю и приглянувшийся ему много лет назад. Он носил его в любую погоду. Хэнни стоял у окна спиной ко мне, глядя на дома на противоположной стороне улицы и проезжающие внизу машины.

– Все в порядке, Хэнни?

Он не двигался.

– Дай мне плащ, – сказал я, – я повешу его.

Хэнни повернулся и посмотрел на меня.

– Твой плащ, – повторил я, дергая его за рукав.

Брат смотрел, как я расстегивал пуговицы за него и вешал плащ на вешалку за дверью. Плащ весил тонну. Он был набит предметами, служившими средствами коммуникации между им и мной. Кроличий зуб означал, что Хэнни голоден. Кувшинчик с гвоздями говорил о том, что у него болит голова. Извинялся Хэнни при помощи пластикового динозавра, а если он чего-то пугался, то надевал резиновую маску гориллы. Иногда брат пользовался комбинацией этих предметов, и хотя Мать и Родитель воображали, что знают, что все это означает, на самом деле только я действительно понимал его. У нас был свой мир, а у Матери и Родителя – свой. В этом не было их вины. Как и нашей. Просто так было. И до сих пор это так. Мы с Хэнни ближе друг к другу, чем люди могут себе представить. Никто, даже доктор Бакстер, не может этого понять.

Хэнни похлопал по кровати, и я сел, а он принялся листать рисунки с животными, цветами и домами. Вот его учителя. Вот другие обитатели интерната.

Последняя картина, однако, выглядела совсем иначе. На ней были изображены два человечка, стоящих на берегу, заваленном морскими звездами и ракушками. Море выглядело как ярко-синяя стена, поднимавшаяся наподобие цунами. Слева виднелись желтые горы, зеленая трава на вершинах напоминала прическу могикан.

– Это Лоуни, да? – спросил я, удивляясь, что брат вообще помнил это место. Прошли годы с тех пор, как мы последний раз были там, а Хэнни редко рисовал что-то, что не видел прямо перед собой.

Брат намочил в воде руку и провел пальцем по верблюжьим горбам дюн, над которыми летела большая стая птиц. Хэнни любил птиц.

Я много рассказывал ему про них, все, что знал. Как можно по крапинкам на оперении у чаек определить, первый это, второй или третий год их жизни, и как отличается зов у ястреба, крачки и славки. Как, если сидеть совсем тихо около воды, вас стаей окружают песочники, и они подходят так близко, что можно почувствовать кожей дуновение ветерка от их крыльев.

Я подражал крикам кроншнепов, травников, серебристых чаек, и мы, бывало, лежа на спине, наблюдали, как высоко в небе летит клин гусей, и гадали, как это – рассекать воздух на высоте мили от земли клювом твердым, как кость.

Хэнни улыбнулся и постучал по фигурам на картинке.

– Это ты, – сказал я. – Это Хэнни.

Хэнни кивнул и коснулся груди.

– Это я? – спросил я, указывая на фигурку поменьше.

Хэнни схватил меня за плечо.

– Я рад, что ты дома, – сказал я.

Это так и было.

Пребывание в Пайнлендс мало что дало брату. Там ничего о нем не знали. Да и не заботились о нем так, как это делал я. Никогда не спрашивали, в чем он нуждался. Он был просто рослый парень с красками и карандашами, подолгу просиживающий в комнате отдыха.

Хэнни прижал меня к себе и погладил по голове. Он стал намного сильнее. Я заметил, что брат здорово изменился. Детская пухлость, заметная еще на Рождество, исчезла с его лица, и ему уже не надо было куском жженой пробки пририсовывать себе фальшивые усики, как мы, бывало, делали, когда были детьми. Невероятно, но Хэнни становился взрослым.

Думаю, он и сам ощущал что-то непривычное, пусть и смутно. Так бывает, когда чувствуешь, что в комнате что-то стало по-другому, но не можешь понять что именно. Картины не хватает или ваза поставлена в другом месте?

Иногда я замечал, что Хэнни разглядывает руки, оценивая их ширину, поросль черных волос на груди, твердые овалы бицепсов, как будто не совсем понимая, что он сам делает в этом теле мужчины.

* * *

Как и в прежние поездки, мы отправились в «Якорь» во вторник на Страстной неделе, как только забрезжил первый свет.

Когда все собрались около Сент-Джуд и погрузили вещи в фургон, отец Бернард направился было к водительскому месту. Но прежде чем он смог завести двигатель, Мать тронула его за плечо:

– Отец Уилфрид, перед тем как уехать, обычно читал молитву.

– Да, конечно.

И отец Бернард вылез из фургона, собираясь осенить себя крестом.

– Мы обычно шли за угол, преподобный отец, – добавила Мать, – и молились перед образом Пресвятой Девы.

– А, хорошо, – согласился отец Бернард. – Конечно.

Мы собрались перед небольшим рокарием, в центре которого стояла скульптура Пресвятой Девы, и, склонив головы, слушали, как Отец Бернард на скорую руку произносит молитву о заступничестве, прося Богородицу о безопасной поездке и благополучном паломничестве. После того как прозвучало «Аминь», мы направились к ограде, ожидая своей очереди встать на колени и поцеловать стопы Девы Марии.

Отец Бернард уступил дорогу миссис Белдербосс, которая медленно опустилась на колени. Она наклонилась вперед, а мистер Белдербосс придерживал жену за плечи. Облобызав пальцы ног Божьей Матери, женщина закрыла глаза и принялась шепотом читать молитву, которая продолжалась так долго, что отец Бернард начал с нетерпением поглядывать на часы.

Я был последним в очереди, но отец Бернард сказал:

– Оставь, Тонто. Иначе мы весь день простоим в пробке на выезде из Лондона. – Он посмотрел на Деву Марию, на Ее лик, с которого не сходило вечное выражение безучастности и скорби. – Уверен, Она не будет против.

– Как скажете, преподобный отец.

– Именно, – усмехнулся отец Бернард и бросился бегом к фургону.

Садясь на место, он отпустил какую-то шутку, которую я не расслышал. Все засмеялись.

Я уже много месяцев не видел Мать и Родителя такими счастливыми. Я знал почему. Они надеялись, что в этот раз все будет по-другому. Что Хэнни выздоровеет. Что они уже на пороге чудесного свершения.

* * *

Мы поехали из Лондона на север через Ист Мидлендс и далее через Йоркшир к Ланкаширу. Я сидел сзади, под мое сиденье забился Монро. Я периодически засыпал, потом просыпался, потом снова засыпал, а за окном проплывали одно графство за другим. Когда я просыпался, мне приходило в голову, что мы проезжаем одни и те же места. Наверно, потому что Англия вообще вся одна и та же. Старые фермы, новые поместья, церкви, градирни, очистные сооружения, железные дороги, мосты, каналы, маленькие городки – все они были похожи друг на друга, за небольшой разницей в архитектуре и цвете каменных стен.

Солнечный свет начал потихоньку заливать лондонские пригороды, когда мы уезжали, но чем дальше мы продвигались на север, тем реже появлялось солнце, только на короткие моменты озаряя желтые склоны холмов на расстоянии нескольких миль или на одну-две секунды отражаясь ослепительным светом от поверхности водоемов.

Температура падала, и тучи все больше сгущались. Наконец начался проливной дождь, и дорога превратилась в сплошной поток. Обрывки тумана зависли над холодными озерами и негустыми рощами. Цвет болот изменился, по торфяным склонам устремились вниз ливневые потоки. Издалека они казались белыми и твердыми, как прослойки кварца.

Последние несколько миль фургон издавал жуткое громыхание, как будто в двигателе что-то отвалилось. Все помалкивали, надеясь, по-видимому, на лучший исход, но каждый раз, когда отец Бернард переключал передачу, фургон начинал вибрировать и раздавался громкий скрежет. Кончилось дело тем, что мотор заглох, и фургон съехал на обочину и остановился.

– Что это, преподобный отец? – спросила миссис Белдербосс.

– Сцепление, я думаю, – ответил отец Бернард.

– А, это все сырость, она здесь проникает повсюду, – сказал мистер Белдербосс и откинулся назад, довольный своей сообразительностью.

– Вы можете починить его? – спросила миссис Белдербосс.

– Надеюсь, миссис Белдербосс, – усмехнулся отец Бернард. – У меня такое впечатление, что в этих местах приходится рассчитывать только на собственную изобретательность.

Он улыбнулся и вылез из фургона. Отец Бернард, конечно, был прав. Куда ни посмотри, здесь ничего не увидишь, кроме пустынных топких полей, на которых, как раскиданные ветром лохмотья, там и сям виднелись морские птицы.

Дождь бил в лобовое стекло, и струи воды волнами стекали вниз, когда отец Бернард открыл капот, подставив опору, чтобы он не закрывался.

– Пойди помоги ему, – сказала Мать Родителю.

– Что я понимаю в автомобилях? – возразил тот, отрываясь от изучения карты.

– Лишние руки не помешают.

– Он знает, что делает, Эстер. У семи нянек, сама знаешь.

– Что ж, надеюсь, он все же сможет довезти нас, – сказала Мать, глядя в окно. – Все только холодает и холодает.

– Не сомневаюсь, что мы выживем, – заметил Родитель.

– Я беспокоюсь о мистере и миссис Белдербосс, – ответила Мать.

– Не тревожьтесь за нас, – вмешался мистер Белдербосс. – нам не впервой замерзать, правда, Мэри?

– Еще бы!

И они принялись долдонить о войне, и поскольку я все это слышал много раз раньше, я повернулся к Хэнни, который уже пять минут дергал меня за рукав – ему срочно надо было показать свой View-Master.

Брат с радостной улыбкой вручил мне стереоскопические очки в красной оправе. Он сидел в них всю поездку, просматривая по очереди катушки, которые выуживал из школьного ранца. Сначала он разглядывал «Горные системы мира», до самого Кеттеринга, где мы остановились для отправления естественных нужд, затем «Удивительные обитатели океана», «Освоение космоса», после чего Мать уговорила его посмотреть «Сцены из Ветхого Завета», которыми он и приглашал меня полюбоваться: Еву с деликатно прикрытыми листьями интимными местами, нож Авраама, нацеленный в сердце Исаака, колесничих Фараона, скатывающихся в Красное море. Когда я досмотрел сцены до конца, я заметил, что Хэнни зажимает руки между ног.

– Хочешь выйти? – спросил я.

Хэнни качался взад-вперед, стуча боковиной сапога по двери.

– Тогда пойдем, – сказал я.

Отец Бернард продолжал копаться в моторе, и я отвел Хэнни подальше по тропинке, чтобы его никто не видел. Он подошел ближе к забору и расстегнул молнию на джинсах, а я в ожидании слушал, как дождь стучит по капюшону куртки, которую я надел по настоянию Матери.

Я оглянулся на фургон, и мне показалось, что они говорят на повышенных тонах. Мать, Родитель. Они изо всех сил старались сохранять бодрость духа, ведь все были радостно воодушевлены, когда уезжали из Сент-Джуд. Но, когда дождь заливает дорогу и все вокруг окутано плотным туманом, как тут не впасть в уныние?

По полям гулял пронизывающий ветер, приносящий смесь запахов соленой морской воды и гнили, едкой, как испорченный лук. И прошлые наши паломничества, кажется, сопровождал этот запах, и я почувствовал, как в желудке у меня нарастает неприятное ощущение. Сколько я себя помню, мы приезжали сюда, и никогда не бывало, чтобы я чувствовал себя здесь хорошо. Мне вспомнился дом дедушки – угрюмый, безжизненный, даже немного угрожающий. Совсем не то место, где хочется задержаться надолго. Я всегда радовался, что все позади, когда пасхальное паломничество подходило к концу, и втайне не раз вздыхал с облегчением, когда мы совсем перестали сюда ездить.

Паломники поднимали дух, распевая гимны и читая молитвы, однако временами мне казалось, что они, не отдавая себе в этом отчета, скорее старались отогнать от себя тревожные мысли, чем призывали Бога. Хэнни завершил свои дела и махнул мне рукой, подзывая туда, где он стоял.

– Что там? – спросил я.

Брат показал на забор. Заяц, застреленный и ободранный, подвешен на колючей проволоке, рядом растянута его шкура, и тут же несколько десятков крыс. Охотничьи трофеи или подвешены для устрашения? А может быть, и то и другое.

– Оставь это, Хэнни, – сказал я. – Не трогай.

Он умоляюще смотрел на меня.

– Мы все равно теперь не можем ему помочь, – вздохнул я.

Брат было потянулся, чтобы погладить зайца, но отдернул руку, когда я покачал головой. Заяц уставился на нас остекленевшим карим глазом.

Мы начали было пересекать дорогу, чтобы вернуться к фургону, когда я услышал звук приближающегося автомобиля. Я схватил Хэнни за рукав и крепко держал его: мимо, вздымая во все стороны воду из-под колес, пролетел дорогущий «даймлер». На заднем сиденье спала девушка, лицо ее было обращено к окну. Водитель снизил скорость на повороте, где мы стояли, повернул голову и мельком взглянул на меня, перед тем как исчезнуть за поворотом. Я никогда раньше не видел в здешних местах такого автомобиля. Тут, в окрестностях Лоуни, и движения-то никакого не было, только грузовики с сеном да и фермерские фургоны, не всегда даже с мотором.

Когда мы с Хэнни вернулись к фургону, отец Бернард все еще возился с двигателем, запустив руки по локоть в капот.

– Что там не так, преподобный отец? – спросил я.

– Не знаю, Тонто, – ответил он и отер рукавом дождевую воду с глаз. – Возможно, маховик, но чтобы убедиться, мне придется полностью разобрать мотор.

Отец Бернард неохотно закрыл капот и залез за мной в фургон.

– Есть успехи? – поинтересовался мистер Белдербосс.

– Пока нет, – ответил отец Бернард, приглаживая на голове мокрые волосы. – Если честно, тут, по-моему, работа для автомеханика.

– О господи! – запричитала миссис Белдербосс. – Такое начало!

– Ну, по крайней мере, мы отъехали достаточно далеко, – заметил отец Бернард.

Монро заскулил. Отец Бернард цыкнул на него, и пес затих, но по его глазам было видно, что он беспокоится.

– Думаю, лучшее, что я могу сделать, – сказал отец Бернард, – это пойти пешком в деревню и поискать кого-нибудь, кто сможет помочь.

– В такую погоду, преподобный отец? – удивилась миссис Белдербосс. – Вы себя до могилы доведете.

– Честно говоря, мне лучше пройтись, миссис Белдербосс, – улыбнулся отец Бернард. – Я плохо себя чувствую, когда приходится подолгу сидеть.

– Тут приличное расстояние, преподобный отец, – заметил мистер Белдербосс. – Мили три-четыре, не меньше.

Отец Бернард снисходительно улыбнулся и поплотнее завернул шарф вокруг шеи.

– Ты пойдешь с ним, так? – Мать повернулась ко мне.

– Ах, не беспокойтесь, миссис Смит, – сказал отец Бернард, – нет никакого смысла мокнуть обоим.

– Ничего страшного, да? – Мать толкнула меня локтем.

– Ничего, – подтвердил я.

Ветер утюжил местность вокруг фургона. Монро снова принялся подвывать тоненьким голоском. Отец Бернард склонился над ним и почесал его за ухом, чтобы успокоить.

– Что с ним, преподобный отец? – спросил мистер Белдербосс.

– Не знаю, – ответил отец Бернард. – Может быть, это из-за проехавшего мимо автомобиля.

– Возможно, вы правы, – согласился мистер Белдербосс. – Он пронесся как бешеный. Я и не думал, что он затормозит перед поворотом.

– Девушка, однако, хорошенькая, правда? – заметила миссис Белдербосс.

Мистер Белдербосс нахмурился:

– Какая девушка?

– Девушка на заднем сиденье, – усмехнулась миссис Белдербосс.

– Не видел никакой девушки.

– Ты много пропустил, Рег.

– Ну, перестань, Мэри, – отмахнулся тот. – Ты же знаешь, мои глаза видят только тебя.

Миссис Белдербосс наклонилась к мисс Банс.

– Цените чистосердечие Дэвида, пока оно еще есть, – шепнула она, но мисс Банс смотрела мимо нее на Монро.

Пес заполз снова под мое сиденье и дрожал.

– Ну-ну, старик, – сказал отец Бернард, – что ты хочешь? В чем дело?

* * *

Через поле по направлению к нам шли три человека. На них были грязные непромокаемые куртки и резиновые сапоги. Никто не носил шапки, зонтиков тоже ни у кого не было. Это были местные, они либо привыкли к такой погоде, либо располагали точными сведениями, что дождь вот-вот закончится.

У одного из них на плече висело ружье. Другой на цепи вел белого терьера – из тех, у которых длинная морда и широко расставленные глаза. Таких дети обычно на поводке водят. Третий человек был постарше, он держался на несколько ярдов позади и кашлял в кулак. Мужчины остановились, некоторое время молча смотрели на нас и снова двинулись по направлению к дороге.

– Может быть, нам попросить их о помощи? – предложил мистер Белдербосс.

– Я бы не стала, – сказала мисс Банс, взглянув на Дэвида, который успокаивающе взял девушку за руку.

– Либо мы попросим их, либо просидим здесь до конца недели, – заявила Мать.

Отец Бернард вылез из фургона и окинул взглядом дорогу, перед тем как пересечь ее. Трое мужчин снова остановились в ожидании, когда отец Бернард обратится к ним. Самый высокий из них, лысый, телосложением походил на шаролезского быка. Он повесил ружье на локоть и смотрел на отца Бернарда, пока тот объяснял проблему со сцеплением. Второй, с собакой, крепко держал ее за морду и с интересом смотрел то на отца Бернарда, то на чужаков в фургоне. Левая рука его висела как-то странно свободно, черная перчатка на ней была подвязана на кисти чем-то вроде струны. Самый старший снова закашлялся и присел на подвернувшийся камень. У него был странный цвет лица – цвет засохших нарциссов. Мой дедушка был такого же цвета, когда у него печень перестала работать.

– Ах, господи, – сказала миссис Белдербосс, – он очень плохо выглядит, правда, Рег?

– Токсоплазмоз, скорее всего, – ответил мистер Белдербосс.

– Токсо… что?

– Они от кошек заражаются, – сообщил мистер Белдербосс. – очень часто бывает у фермеров. Кошки переносят на себе всякую дрянь.

– О чем это ты говоришь? – не поняла миссис Белдербосс.

– Я читал в газете, – объяснил ее муж. – Посмотри на их руки. Они не моют их тщательно. Достаточно проглотить мельчайшую крошку кошачьих дел – и готово. Я ведь прав?

– Наверно, – сказал Родитель.

Миссис Белдербосс покачала головой.

– Говорю тебе, это токсоплазмоз, – настаивал мистер Белдербосс. – Посмотри на него. Бедняга!

Снаружи отец Бернард похлопал «бычару» по плечу и подвел его к фургону. «Бычара» отдал ружье своему приятелю с собакой и склонился над мотором, как только отец Бернард поднял капот.

Я слышал, как они разговаривают, вернее, говорил отец Бернард, а «бычара» слушал, время от времени вставляя «ага». Минуту спустя подошел тот, что с собакой, чтобы внести свою лепту в обсуждение вопроса, и в конце концов отец Бернард захлопнул капот и вернулся на свое место.

– Мистер Паркинсон, можно сказать, спас ситуацию, – сказал он в ответ на жест «бычары», предлагающего завести двигатель.

– Мистер кто? – переспросила мисс Банс.

– Паркинсон, – говорил отец Бернард. – Второго, с собакой, зовут Коллиер.

– Откуда вы знаете? – поинтересовалась мисс Банс.

– Спросил, – ответил отец Бернард. – Такое правило я завел себе еще в Ардойне. Спроси у человека, как его зовут, пожми ему руку, и он наверняка тебе поможет, кто бы он ни был.

– Я думал, вы приехали из Нью-Кросса, – заметил Родитель.

– Точно, оттуда, но после семинарии я два года провел в Ардойне, – объяснил отец Бернард.

– Никто не говорил нам об этом, – сказала Мать.

– А, видите ли, мисс Смит, я храню больше секретов, чем бросается в глаза.

Фургон плавно завелся, и отец Бернард поднял большой палец, на что Паркинсон ответил легким кивком головы. Мы тронулись, на какой-то момент колеса забуксовали в придорожной грязи, и наконец мы вновь двинулись в сторону «Якоря».

Трое мужчин стояли и смотрели, как мы проехали по узкой дороге, а собака рвалась с поводка, отчаянно желая разорвать кого-нибудь на куски.

* * *

Чуть позднее показались знакомые ориентиры: паб с каким-то необычным названием, монумент на ярко-зеленом холме, полукружие высоких камней в поле. Вот уже дорога пробивается сквозь толщу раскидистых дубов, и наконец слева открывается береговая линия Лоуни.

Помню, как я всегда инстинктивно переводил глаза на горизонт, охватывая взглядом огромное серое пространство, – ощущал, наверно, то же самое, что и при взгляде вниз со шпиля Сент-Джуд или с верхнего этажа здания, где работал Родитель. Что-то вроде головокружения.

– Прелестный вид, правда, Джоан? – воскликнула миссис Белдербосс.

Мисс Банс посмотрела мимо меня на угрюмую морскую гладь, на чаек, кружащихся над водой, неуверенно нахмурилась и снова впала в полусонное состояние, в котором пребывала с того момента, как мы продолжили путь после починки двигателя.