Текст книги "Храни тебя бог, Ланселот!"

Автор книги: Эндре Гейереш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Он выживет… только что говорил и пошевельнулся! Идите сюда, поскорее!

В комнату поспешно вошли девица, пожилая женщина, тех же лет мужчина – должно быть, муж ее – и широкоплечий, улыбающийся во весь рот подросток. Окружив ложе, они смотрели на Ланселота. Женщина перекрестилась.

– Бог милостив. Поддержал его.

– Или порода крепкая, – ломающимся голосом вставил подросток, но никто не обратил на него внимания. Пожилой мужчина взял Ланселота за запястье, подержал.

– И лихорадка ушла. Твоя правда, дочка. Теперь-то уж выживет.

– А парень крепкий, – разглядывал его подросток.

– Благодарение богу, смилостивился над ним.

– Ну, ладно, – сказал мужчина, – не след его тревожить. При нем побудь, Ивэйна. Если понадобится что, кликни. А вы ступайте отсюда.

И Ланселот остался вдвоем с Ивэйной.

– Это ты меня выходила?

– Не только я. Отец мой, и мать, и братец.

– Ивэйна… Тебя ведь так зовут? Прошу, позови ко мне своего брата.

Подросток вошел, присел у постели Ланселота на чурбак-стул, поглядел на рыцаря и, улыбаясь, ждал, что тот ему скажет.

– Послушай, молодец… Вчера либо позавчера было тут великое сражение, так?

Парнишка подивился его словам.

– Никакого сражения здесь не бывало.

– Ну, не здесь, может, а где подале…

– И подале не было. А вот битва была знатная, потому на Драконий замок напали. Какой-то лихой парень, Дарком зовут его, со своими людьми. А вел их рыцарь один. Его Ланселотом звали.

– Что же с ним сталось?

Паренек поерзал на чурбаке своем.

– Дак вот… не могу тебе про то сказать ничего. Сказывают, он в крепость-то первым ворвался, так порубили небось. Очень ведь долго его искали, ничего не нашли, по чему его б опознали.

– Гм… А скажи, как твое имя?

– Овэйном кличут.

– Скажи мне, Овэйн… битва та где была?

– Хо-хо, – засмеялся паренек и махнул рукой, – отсюда и четырех днях пути. Видно, и ты был там же? Право, не видывал я еще, чтобы так человека исполосовали!

– Я был там. А в каком платье и как я попал сюда?

– Платье? – засмеялся Овэйн. – Да на тебе все изодрано было в прах. Даже по сапогу топором рубанули. А сюда привез тебя конь твой, ты лежал поперек седла, и с обоих вас кровь текла.

– Конь мой… Он сгинул?

Тут откуда-то издалека такой грохот раздался, что, казалось, задрожал дом.

– Какое сгинул! – Овэйн зажал в зубах соломинку и озорно посмеивался, – Когда объявились вы, так и он чуть жив был, но оправился быстро. И ты тоже. Я для тебя косуль да фазанов в лесу подстреливал, чтобы суп тебе доставался покрепче.

– Спасибо, Овэйн. Коли выживу, в долгу не останусь.

– Вот и ладно. А теперь я пойду, ведь если не накормить коня твоего, он же дом разнесет. Эх, что за жеребец! Ну, я потом еще забегу, Ивэйна!

– Не ори, дурень ты! – прикрикнул на него мужской голос, и Овэйн, посмеиваясь, убежал. Вошла девица.

– Послушай, нежная и прекрасная лицом Ивэйна! Кое о чем спрошу я тебя – ответишь ли искренне?

– Я врать не приучена.

– Когда конь мой привез меня к вам?

– Тому уж… – Ивэйна считала по пальцам, – без малого две недели.

Ланселот оторопел.

– Что?!

– Верно. Да ведь, знаешь ли, в каком ты был виде? Двенадцать ран по телу всему и четыре из них, это отец мой сказал, – понимаешь? – четыре смертельных.

– Ивэйна! Приходил ли сюда седой такой человек?

Девица смотрела на него в удивлении.

– Нет. Кроме нас, никого здесь не было.

– А место это, где я сейчас… это владения Дракона?

– Ну что ты! – Ивэйна с улыбкой покачала головой и погладила Ланселота по здоровому плечу, – Этого не бойся! И не растравляй себя! Ох, как же плох ты был, когда приехал! Ничегошеньки себя не помнил и, о господи, – Ивэйна сцепила на груди руки, – днями целыми только на балки потолочные глядел, ресницы даже не шевельнулись ни разу, а уж про какие страсти сказывал! Все только меч да месть…

Ланселот медленно приподнялся на локте.

– Ты говоришь… веки мои не шевельнулись?

– Ну да. Так ведь… вон как тебя отделали. Еще и радоваться надо! Только мизинец на левой руке отрубили.

– Что?! – Ланселот поднес к глазам обвязанную свою руку, – На этой руке моей… только четыре пальца? Будь проклята эта жизнь! Да ведь еще одно такое сраженье, еще одна такая победа, и я уже сам – Дракон! – Он откинулся на набитую свежим сеном подушку и зарылся в нее лицом, – Что же со мною сделали!

– Ланселот…

Рыцарь застыл, потом, забыв, верно, о проколотом копьем плече, приподнялся, оперся на оба локтя.

– Ты… ты знала, знаешь, что я…

– Знаю, – кивнула Ивэйна ласково… – Ночами-то я ведь с тобою сидела. И ты про все рассказал! Ты же не в себе был.

– А остальные…

– Остальных это и не касается! Я так рассудила: вот поправишься и сам скажешь имя свое и звание… Твое это дело. Но уж только никак не мое.

Ланселот протянул левую руку и поманил Ивэйну к себе. И хотя сейчас его оставляли совершенно холодным женские чары, не мог он не заметить красоту и стройность Ивэйны, ее робкую силу.

– Слушай, Ивэйна, внимательно, потому что надо мне о важном спросить тебя. Как желаешь ты меня называть?

– Зачем спрашиваешь? Как сам пожелаешь.

– Будь по-твоему. И еще спросить хочу… Все это время ты смотрела за мной безотлучно?

– Н-ну… иногда ведь и поспать было надо, да только спала совсем немножко. Сама хотела подле тебя быть все время.

– А я-то совсем беспомощный… Кто же убирал меня да обмывал?

Спокойно, безо всякого смущения смотрела Ивэйна на Ланселота.

– Я.

И тебе… не противно было?

– Худо знаешь ты женщин. Если надобно обиходить мужчину, который по нраву пришелся… тогда ничего не трудно.

– Если так, Ивэйна… – И такая волна благодарности и любви подхватила вдруг Ланселота, что достало ему на всю жизнь ее. – Зови-ка сюда всю семью свою!

Ивэйна, опустив голову, вышла и от дверей еще раз оглянулась на улыбавшегося ей Ланселота. Все скоро собрались. Мать молилась, отец ждал спокойно, Овэйн же посмеивался, стоя за ними.

– Хозяин, – заговорил Ланселот, – сейчас мое положение всем незавидно. Но, поверь, я умею владеть мечом да и землю обрабатывать научился, просто так, по своей охоте. Нечего мне предложить тебе, кроме себя самого, моего меча да коня. И еще – люблю дочь твою. Если по мысли тебе это, зови священника, и тогда Ивэйна, – глянул он на нее, – не по имени станет меня называть, а назовет своим мужем.

– Но почему?.. И как же зовут тебя?

– Имя мое… Годревур.

– Ну что ж, господин Годревур, ежели не увезешь отсюда дочь мою, то видом своим и силою ты нам приглянулся, так что в семью я с охотой приму тебя.

– Услышал господь мои молитвы, – прошептала мать.

– Да, он крепко скроен, – весело ухмыльнулся Овэйн.

– Ивэйна, – негромко обратился к девице Ланселот. – Ты-то согласна?

Ивэйна быстро головой кивнула, но не вымолвила ни слова.

– А коли так, – распорядился отец, – ступайте-ка все прочь отсюда, им найдется теперь, о чем говорить.

Все поспешно вышли, кто за священником побежал, кто готовить все к обручению начал.

– Ланселот! – Ивэйна казалась неспокойною. – Почему сказал ты, будто зовут тебя Годревуром?

– Потому, – колебался он, – потому… довольно того, что ты будешь знать: Ланселот я. Другим до того дела нет. А скажи, Ивэйна… что сталось с Драконьим замком?

– Его дотла порушили и подожгли.

– А Дракон?

– Его люди Дарка убили.

– Словом, конец ему. А коли так, прекрасная и нежная ликом Ивэйна, призови-ка ты сюда отца своего да скажи ему: прошу я его освободить меня от бороды этой!

О том, хорошо ли вышла хроника эта или она ничего не стоит, судить не мне. Я сделал, что было по силам моим, и, как говорил уж вначале, одной только истине послужить старался, а не моде, не вкусу. Если сам я не заблуждаюсь, то в хронике сей была одна часть – юные годы Ланселота, – когда истина (справедливость) и вкус совпадали, существовали одновременно; читать эту часть, наверно, было приятней. Я имею в виду тот период, когда Ланселот побеждал бескровно и тем заслужил себе право пойти на настоящую битву. Про те времена, думаю, легче и приятней читать сие писание, чем позднее, когда настала ужасная пора в его жизни – пора крови, мести и сведения счетов. Ибо все это вкус оскорбляет. Это лишь справедливо. Так-то случилось, по разумению моему, так все и было.

Еще в самом начале моей хроники я сказал сразу, что не Ланселот убил Дракона и что с Мерлином, в живом обличье его, он никогда не встречался. Видел же его только в лихорадочном сне, после чего – это так – быстро пошел на поправку, но с ясною головой и спокойным взором он Мерлина не видел ни разу. Потому и не видел, что слишком уж был заносчив, исполнен мести, потому что был слишком прекрасен, и только. Я же понял, что Мерлина увидит лишь тот, кто поостыл и перестрадал, кто сражался, но если и побеждал, то вопрос еще – победил ли. Слишком неуемен и весел был Ланселот, слишком молод, и потому, как ни много слышал о Мерлине, как ни любил его, любил он себя и суть сей могучей идеи так и не понял. Дальше мне рассказывать трудно, и потому я хочу сказать сразу точно и ясно: я беседовал с Мерлином, даже дважды, но встречи эти не к великой радости мне послужили. Ибо означали они также и то: в чем-то я, наверное, меньше, чем Ланселот.

Ведь не каждому дано увидеться с великим сим королем волшебником. Сила Мерлина заключается в том, что хотя мог бы – чудеса творить не желает, от приверженцев своих требуя борьбы и труда. И я говорю достоверно: если уж решился я положить на весы справедливости самый нрав Ланселота, его слабости, помыслы, его битвы и самому, перед собою, нести ответ за него, то надобно мне вдвое больше мужества, чтобы пересказать эти два разговора, как должно. Ланселот жил, сражался и умер. Но Мерлин – как сейчас вижу его спокойный взгляд, чудовищную его тяжесть, от коей трещит грудная клетка, – Мерлин жив! И кому же могу я доверить повествованье обо всем происшедшем и о том, как все завершилось, – тех минутах, что для меня успокоение принесли, но и беспокойство? Народным балладам? Но хорошо ль они помнят? Или бардам, душой увлекаемым в выси и потому пролетающим мимо истины? Или святым отцам? Хронистам? Эти-то ничего не умеют, разве что вещать важным тоном. А коли так, то должен был я рассказать, какую битву вел Ланселот, за что и сколь люто сражался. Теперь же должен поведать еще и о том – и, кажется, это самое трудное, – что произошло между Мерлином и мною.

А потому это трудно, что сам я не ведаю, о ком вспоминаю приязнью. О Гиневре ли, что только смеялась, потом возжелала смерти моей, а потом лила слезы? Или об Артуре, в решительный миг оказавшемся трусом? О Галахаде – его-то очень любил Ланселот, он был словно тигр, но отпрянул, узнав, что не он Избранный Рыцарь? Так о ком же? Должно быть, о Вивиане, Годревуре о Дарке! И, пожалуй, о Ланселоте.

О них еще, кажется, я вспоминаю с охотой.

Первое появление Мерлина было очень уж странным: оно не породило во мне – хотя отличалось таинственностью – ни потрясения, ни испуга. Дом мой уже затих, я сидел в том самом покое, где держу свои несколько книг и где устраиваем мы наши скромные трапезы и веселые праздники. Передо мной колыхался язычок лампады, и я писал свою хронику. И вот, погружая перо в чернильницу, я поднял глаза: напротив меня сидел по другую сторону стола Мерлин. Сидел, на руку опершись головою, и улыбался.

– Ты что же, писец?

Я уже стоял перед ним и – чего мне стыдиться? – приветствовал его низким-низким поклоном.

– Нет, господин мой! Но я рассудил, что я и есть тот человек, который вправе написать кое-что про Ланселотовы битвы.

– Это верно, – кивнул он. – Да только все ли ты знаешь?

– Государь мой, я пишу лишь про то, что пережил сам и знаю.

– Неправильно делаешь, – покачал он головой. – А может, я бы помог тебе? Ты подумай! Истинному хронисту не то одно следует знать, что испытал он, но и то, что происходило.

– Оно так. Но скажи, господин Мерлин, откуда мне знать, что происходило здесь в самом деле?

Мерлин молчал и смотрел на лампаду. Потом, так внезапно, что я вздрогнул, обернулся назад и указал на стену.

– Вижу, это меч твой.

– Да. Висит вот. Но из ножен я вынимать его уже не хочу. Любить люблю, отказаться от него мне было бы трудно, но не хочу, чтобы опять он сверкнул в руке моей!

– Почему?

– Потому… – Кажется, я сказал это суровей, чем намеревался, и с тех пор сожалею о том неустанно, – …потому что довольно уж битв! Пусть женщины рожают без страха, да и в руках мужчины плуг полезней, чем меч. Вот так я мыслю, король Мерлин.

– Именно ты?

– Именно я.

– Возможно, ты прав, – сказал он задумчиво, и глаза его светились из-под огромного лба, – И ты ведь хочешь написать правдивую хронику, верно?

– Да.

– Тогда послушай. Я расскажу тебе то, чего ты ведать не можешь.

И он рассказал мне все по порядку. О том, что уже шевельнулся, когда Дракон сзади ударил Ланселота и поскорей уволок прочь. Дабы не узнал Ланселот, что он – Избранный Рыцарь. Рассказал и о том, что так и сгинуть бы Ланселоту в темнице Дракона, не прикажи он без промедленья освободить рыцаря. (Тут-то схватился я за голову: как же я о том не подумал! Ведь это же ясно!) А после осады он отвел долгогривого черного жеребца к горному водопаду, и Ланселот и конь его долго пили там ледяную воду. Потому и остались живы.

– Все это я рассказал не себе в прославленье, а затем, что так хроника твоя станет полной. А теперь я уйду.

– Да хранит тебя бог. Надеюсь, мы еще встретимся.

– Я же надеюсь, – ответил Мерлин, – что никогда больше тебя не увижу.

Он исчез, а я остался над своим пергаментом, и отсветы лампады плясали на стене, и я не знал, достоин ли того, что услышал.

Я ехал верхом меж полей ржи, левой рукой придерживая маленького моего сына, а правой похлопывал по холке коня, чтобы не заиграл он озорно и весело: обычно мне это в радость, но малютка мог испугаться. Мерлин ожидал меня посреди дороги, лицо его было спокойно, а я – буду искренним до конца – на сей раз не радовался встрече. Увидев его, я тотчас сошел с коня, легонько шлепнул его, чтобы отошел в сторону, и поклонился Мерлину, но не низко – чтобы не напугать малыша.

– Будь благословен, король Мерлин!

– Уже не склоняешься предо мной до земли?

– Кажется мне, я больше никогда, ни перед кем не склонюсь до земли, ведь чего оно стоит, подобное почитанье?

– Хорошо, – кивнул Мерлин. – Этого я и ожидал от тебя.

Вокруг нас раскинулись веселые весенние поля, на руках у меня было дитя мое, рядом – конь, но не было на поясе моем меча.

– Слушай же, – сказал Мерлин, – Сейчас меня охраняют. В замке моем люди Дарка. Но, хоть я и волшебник, даже мне неведомо, изменятся ли они оттого, что я у них под охраной. Мне нужен Ланселот.

– Ланселот умер.

– Ошибаешься, – решительно покачал головою Мерлин. – Ланселот умереть не вправе.

– Король Мерлин, он правда умер, я знаю.

Вокруг нас шелестели всходы, в ветвях деревьев гудел ветер.

– Вот увидишь, – Мерлин смотрел на меня печально и, кажется, ободряюще, – если будет нужда, Ланселот, про которого ты говоришь, будто умер он, выйдет на бой, хотя бы и против Дарка! А пока, вижу я, нет сейчас во владеньях моих бесчестия, и потому хочу отдохнуть. Вот только – кто охранять меня станет?

– Дарк.

– То ли да, то ли нет. Присматривать надо за ними. Чтоб какой-либо не обратился в Дракона.

– Король Мерлин! Ты знаешь присловье: этот свое отвоевал. Видишь, вот на руках у меня ребенок, Ланселота нет и в помине, я человек спокойный, счастливый. Меч, который видел ты на стене, лишь украшение. Я боюсь его, Мерлин!

– Не правда ль, ты очень любишь малютку этого, что у тебя на руках? И жену свою, так ведь?.. Ну, а со мной, – вдруг крикнул он на меня с такой яростью, что сынишка заплакал и спрятал головку у меня на груди, – что будет со мной?!

Мой дом стоит на берегу озера. Я собрал вокруг себя всех тех, кого люблю и кто, мне думается, любит меня. Я обучил их быть свободными, заставил забыть страх.

Но мне как забыть? Как? И какое чудо прикроет благостной пеленой мычащего на четвереньках Дарка, убитую Вивиану, того, кем я был и кем стал; как забыть тот хлещущий ливень и песню непоколебимо стоящего войска – тот громовой, сотрясающий небо напев? Как могу я забыть сверкавший в руке моей меч – я, кто не столь уж давно звался Ланселотом!