Текст книги "Храни тебя бог, Ланселот!"
Автор книги: Эндре Гейереш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Ибо Ланселот действительно очень привязан был к Галахаду и даже, сказал бы я, в душе почитал его чуть ли не богоравным, но никогда никому о том не обмолвился хотя бы словом, даже самому Галахаду. А Галахад, одинокий, угрюмый, неистовой удалью славный, потому любил юного Ланселота, что видел в нем одно из возможных, и к тому же прекраснейших, осуществлений себя самого и угадал в нем сходные с собою черты: одиночество, призванность, способность призванию своему послужить. Вот почему, думается мне, когда юноша превзошел во владении оружием своих наставников и они уже ничему не могли его научить, Галахад принялся обучать его сам, за каждый промах отчитывая с такою же яростью, какую некогда обрушивал на себя самого, сделав неловкий выпад и получив по панцирю звонкий удар. Их обоюдную привязанность еще более углубляло страстное желание Галахада воспитать Ланселота более Галахадом, чем сам Галахад! Возможно, это звучит смешно, даже дурно, но так оно и есть: хотя по годам Ланселот никак бы не мог быть Галахаду сыном, тем не менее угрюмого, во всем безупречного рыцаря полнило отцовское чувство. Хотелось ему – да и кому не хочется оставить след по себе в этом мире! – чтобы прекраснейший осанкою, превосходящий всех силою, победоносный Ланселот возвестил повсеместно величие Галахада. А тому, кто за это готов усомниться в Галахаде или даже презреть его, лучше бы подумать о том, сколь сознательно трудился он противу себя самого, своими руками готовя себе наследника, того, кто однажды низвергнет его с трона, ибо замысел Галахада был таков: коль скоро Круглый стол существует, пусть, когда придет время, не болван какой-нибудь воссядет на место первого из рыцарей, Галахада Безупречного, но достойнейший из достойных – Ланселот! Вот эту внутреннюю красоту и, думаю я, многое другое, чему, может, и названия нет, излучал Галахад. Говорят – правда, нет ли, не ведаю, а только, пожалуй, и правда, – далеко-далеко, там, где восходит солнце, раскинулись прегромаднейшие государства и больше они, чем Британия и Франция, больше любой известной нам страны. И в одной из стран этих живет, как говорит молва, некий зверь, полосатый телом, и хотя ленив он будто бы, но ужасно сильный и быстрый; и если однажды отведает он человечьей крови, то уж с тех пор только человека и подстерегает. Пока же не приохотится к человечине, мирно живет в своих пределах и убивает, лишь когда голоден. Ему-то и был подобен Галахад, только в человечьих, конечно, мерках. На юге же, за Нубией и за Нилом, животное лев обитает. Силою, ростом и нравом такой же, как тигр, известный мне по хроникам и легендам. И гласит молва, будто римляне, еще прежде того как Цезарь побывал в наших краях, да и после того, выпускали на арену этих хищников вместе. Но звери те вели себя двояко: либо тотчас вцеплялись друг в друга и сражались насмерть, либо не боролись вовсе, в стороны расходились, даже если их нарочно пытались разъярить, перед самой мордой размахивая пылающими факелами. Думаю, Ланселот похож был на льва; и они с Галахадом глубоко любили друг друга. Никогда не обмолвясь о том даже словом.
– Ну, что ж, – неподвижно глядя перед собой, проговорил Артур, – высмеял ты меня, Галахад. Всякий другой поплатился бы головой за такое.
– Знаешь сам, государь, не над тобой я смеялся.
– Все равно, – Артур шевельнул рукой, словно отогнал муху. Все равно. Не нужно тебе ни жены, ни титула, ни лена. Чем же пожаловать тебя могу?
– Коня дай мне и меч! Никогда я не буду вассалом. Свободу мне дай!
С тем и уехал, как сгинул.
И вот, через сколько-то дней после великого небывалого ристанья, Галахад возвратился; это он, Галахад Безупречный, застонал, сходя с коня своего, Артур же обнял его как брата и увел ото всех; это его, Галахада, с нетерпением ожидали опозоренные рыцари, дабы он вернул им, справедливо разделив между всеми, «похищенную» Ланселотом славу Круглого стола!
Услышав, что прибыл Галахад, Ланселот опрометью бросился в королевские покои, однако алебардщики преградили ему путь.
– На нас обиды не держи, благородный господин! Король приказал: «Никого не впускать, даже Ланселота!» Так что нельзя и тебе войти!
– Что ж, и не войду! – отвечал взбешенный Ланселот. – Вы же скажите им, что я на… на них… э, ничего не говорите, одно скажите, если спросят: здесь я, – С тем он сел у окна в тронном зале, упершись в пол обиженным взором. И просидел недвижимо около часа. Ибо решил «пересидеть» их величавое уединение.
Кто был знаком с Ланселотом, тот знает, сколь важные перемены должны были свершиться, чтобы сей избалованный судьбой и Артуром юноша так долго ждал своей очереди. Здесь кроется забавное – или поучительное? – противоречие. Побеждая в одном за другим памятных поединках, Ланселот после первых побед своих кружил среди дам молодым павлином и с упоением наслаждался тем, что дамы тоже вокруг него вьются. Когда же пришло время серьезных сражений, он с каждым днем становился молчаливее, задумчивее – в нем началась та крайне опасная, но благородная работа, которая ведома только великим победителям и только после великих побед: он стал всматриваться в себя, заглянуть стараясь поглубже. И то, что увидел он, отнюдь не наполнило его торжеством. Думаю я, что именно в эту пору стал он душевно весомее, глубже и опаснее. Тогда-то, быть может, и начал он превращаться в Ланселота. И вот теперь, когда его не допустили к королю и лучшему его другу, прежний Ланселот взвился было напоследок, но под окном сидел уже другой Ланселот. Ланселот Победоносный.
Немало времени утекло, пока дверь наконец отворилась и Артур, выглянув, сказал Ланселоту, тупо воззрившемуся на носки своих сапог:
– Войди, Ланселот.
Ланселот вскочил и поспешил во внутренние покои. Сэр Галахад, увидя его, встал, Ланселот подбежал к нему, они обнялись.
– Наконец-то вернулся! Рад видеть тебя… Убил его, да?
– Кого?
– Дракона. Что значит, кого? Рад видеть тебя.
– У меня нет причин радоваться, Ланселот! Господин наш Артур рассказал мне, каких натворил ты безумств.
Ланселот оскорбленно глядел в окно: он так ждал похвалы от Галахада, именно от него!
– Знаю. Король мой безумием назвал этот вызов. А что вышло? Одного за другим победил я всю банду.
– Н-ну… эту «банду» ты победил пока что не всю, я ведь тоже вхожу в нее, Ланселот. Знаешь ли, что натворил ты, победив знаменитых сих рыцарей?
– Знаю. Я был им достойным противником, бой был честный, Галахад, поверь, да вот и король Артур тому свидетель. Я победил всех, и притом так исхитрился, чтобы ни один не помер!
– Они умерли, Ланселот, умерли все, – Галахад был мрачен как туча, Артур молчал, словно в испуге. – Все они мертвы, покуда жив ты. Сколько одержал ты побед, столько приобрел врагов себе. – Он с силой ударил себя кулаком по лбу. – И надо же так, чтобы меня здесь не было!
– Что ж, враги так враги, – пожал плечами Ланселот. – Если этого урока им мало, если кто-то из них глянет на меня косо, я того вызову и убью. Ну чем они могут навредить мне? Пока король Артур ко мне милостив, а ты – друг мне…
– Вот-вот! – вскричал Галахад, – Или не видишь, они уже вредят тебе! Потому что слишком рано ты победил, слишком еще молод. Потому что осмелился побить их и потому… Эх!
– Послушай меня, Ланселот, – заговорил Артур, и тоже с великой тревогой. – Ты совершил вещь недостойную.
– Но в чем, государь?
– Вспомни, как сделан был вызов!
– Так, как это принято, – недоумевал Ланселот.
– Нет! – Тяжело опустился на стул Артур, тяжко вздохнул. Нет, сын мой. Ты приказал герольду объявить, что лучших британских рыцарей вызывает на бой Ланселот, сын Годревуара, из подневольной судьбы вознесенного. Так оно было, увы.
– Так. Ведь это правда!
– Болван! – взвился Галахад, – Вот если б они тебя победили, никто ничего и не заметил бы. А ты, ты мог хотя бы половину банды побить – рыцарский меч все равно уж был бы твой! Но нет, ты разметал их всех. И как!.. Трое последних даже не решились выступить против тебя!
– И это говоришь мне ты?! Я ли виноват, если кто-то, родись он мужиком или вельможею, – трус?!
Галахад прыгнул к Ланселоту, в гневе сгреб ручищами кожаный камзол его на груди и потряс.
– Ты же и меня вызвал, понимаешь?
И тут Ланселот так глянул на Галахада, как не глядел на него до сих пор никто и никогда.
– А ну, отпусти камзол мой, да быстро! Вот, значит, что! Нот что вам не по нраву! Теперь понимаю! А мне-то и невдомек, мне – лишь бы господину Артуру и всему свету доказать, что я уже не щенок сопливый и могу достойно носить рыцарский меч, могу хоть сейчас отправиться в путь, чтобы убить Дракона! Вы же вон как все вывернули?! Банда аристократов! Сборище дураков и трусов! Молчи! – в бешенстве, потеряв всякий разум, закричал он на Артура, – Уж ты молчал бы, государь! Этот твой расчудесный Круглый стол… тьфу на него! – презрительно щелкнул он пальцами. – Ведь ты затем собрал, затем пестовал всю эту шваль, чтобы они убили Дракона, верно? Ну так слушай! Уверен я: и ты, и Галахад видели Дракона! Похоже на то, – сверкнул он на Галахада зеленым огнем полыхнувшим холодным взглядом, – да, мнится мне, что и ты бежал! Так вам ли изучать меня?! И это, мол, не так, и то негоже… Глупцы! Моя великая сила в том, что я, хоть не видел, но хочу увидеть Дракона! Вы же – видели и бежали!.. Да если б пожелал, все твои рыцари пали бы замертво от моей руки. Это я дозволил им жить! И не прошу я, но требую рыцарский меч, я за него сразился. Тебе, мой король, за то, что взрастил и воспитал меня, уже заплатил мой отец, ты это знаешь. Заплачу и я, привезу ухо Драконово, чтоб ты им любовался! Государь мой! Король! Ты ли это, кто так любил меня? С кем сиживали мы у огня? Кто… Значит, и ты всего лишь король!
– Да уймись же ты наконец!
– Помолчи и ты, печальный Галахад, бородатый Галахад! Что-то случилось с тобой, ведь когда уезжал ты, открыто было твое лицо, борода не скрывала его. Если ты – один из них, если сам относишь себя к этой жалкой банде, умеющей лишь хвастать да чваниться, тогда перчатка моя и тебя ждет на ристалище! И если скажешь еще хоть слово, мы будем биться насмерть! И я убью тебя! Прочь с моей дороги!
Ланселот выбежал, бешено громыхнув дверью. Галахад сел к столу, уронил голову на дубовую столешницу.
– Слишком хорошо обучил ты его, Галахад!
– Ты его выпестовал, государь…
Королева Гиневра без свиты – ведь она направлялась к супругу своему – вошла и смерила обоих взглядом.
– Я все слышала. Что теперь будет?
– Что я могу тут поделать, – вздохнул Артур. – Он достоин меча и потому получит его, уйдет и умрет. А ведь он… – Король невидяще глядел перед собой, забыв, что рядом с ним еще те двое, – …он словно плоть от плоти моей… будто сын мне…
– Не отпускайте его на погибель! – Гиневра уже едва помнила о приличиях, она не скрывала тревоги. – Его вызов гласил: если хоть раз потерпит он поражение, то пять лет никого вызывать не станет. Понимаете? И Дракона – тоже! Победи его, Галахад!
– Победить? – Галахад с отсутствующим видом уставился в пол, – Но ведь он прав: его вызов ко мне не относился. За что же я стану драться с ним, его побеждать?
– В самом деле… И ведь вот, ты же вернулся! Вернется и он.
Артур молчал. Галахад отрицательно качнул головой.
– Он вернется, если победит. Только так. Говорю же, я знаю его.
– Не все ли равно, какого он рода, древнего или нет, но вы сами сказали, что он всех вас задел. Он угрожал тебе, Галахад! Этого недостаточно?
– Недостаточно, – покачал головой Галахад, – Он прав во всем. Зачем же я стану добиваться победы?
Тут Гиневра поднесла к губам богато расшитый платочек, который держала в руке, и разрыдалась.
– Затем, что, если ты победишь его, он останется здесь и будет жить!
А ведь правда! – стукнул по столу кулаком Галахад. Ты мне так и говорил, государь, да только верно ль я помню? «…если ж меня победит кто-нибудь, то еще пять лет никого на бой вызывать не стану». Так он сказал, а?
– Так, – горячо, в один голос подтвердили Артур и Гиневра.
– А коли так… – взвешивая про себя каждое слово, медленно проговорил Галахад, – тогда буду считать, что его вызов ко мне относился тоже. Я приму бой.
– Не думай, что тебе будет легко. Ты не видел его на ристалище!
– Какое – легко. Я его знаю. Выбираю палаш.
– И непременно победишь, это ясно!
Поглядел Галахад на короля и супругу его, взиравших мольбой на него; он видел, как важно обоим, хотя и по разным причинам, что он ответит, но все-таки не нашел в себе духу просто солгать.
– Возможно… надеюсь. Попы говорят, доброму делу бог помогает. Так что, может быть… победа достанется не Ланселоту.
Вот что предшествовало вести, вызвавшей возмущение, шумные толки, перешептывания и удовлетворенные ухмылки, – вести о том, что сэр Галахад и к себе относит заносчиво брошенный Ланселотом вызов и теперь-то уж крепко его накажет. Вести просочились из королевского дворца, но когда из того же источника стало известно, что рыцарь Галахад выбрал палаш, вспыхнуло и бурное негодование. Конечно, те, кто ненавидел Ланселота – только за то, что Ланселот смеет существовать, – радовались и посмеивались в кулак, но те, кто был попорядочнее, возмущенно покачивали головами. Правда, биться предлагалось не насмерть, но ведь тут какое оружие взять… Копье, скажем, и булава – оружие не смертоубийственное. Иной раз на поединок выходят с копьями даже без острого железного наконечника, ими человека не убьешь, и побежденный погибает лишь в том случае, если, неудачно упав, сломает себе позвоночник или грохнется оземь затылком. Булава много опаснее, ее удар может быть страшен, но у того, кто владеет искусством обороны, и от такого удара разве что щит погнется, треснет шлем, смертью же булава не грозит, если, конечно, она без шипов, но булаву с шипами на поединках в ход обычно и не пускают. Секирою и не желая, можно убить противника – просто в пылу сраженья, но тому, кто замыслил убить ею, надобно премного постараться, в щель меж доспехами, в слабое место секирою угадать, да не раз и не два ударить, а до тех пор бить – словно дерево рубишь в лесу, пока не прорубишь, пока щель не раздастся. Но вот палаш в руке того, кто владеет им, – грозное оружие. В самом деле: между шлемом и воротом панциря имеется просвет, да и на плечевом, локтевом суставах прикрытия неизбежно слабее, чем нагрудник или прямая стальная трубка, защищающая ногу. Вес палаша и сила удара примерно такие же, как у булавы, острие – как острие секиры, но палаш плоский – и это делает его удар неотвратимым. Лишь просвистит палаш – и вот он уже вонзился, малейшего зазора ему довольно. Рыцарский палаш – страшное оружие, и тому, кто им по-настоящему владеет, ничего не стоит убить противника. Любым из трех способов. Зашибить насмерть; пронзить насквозь, если удастся так повернуть коня, чтобы за спиной соперника оказаться; наконец, разрубить с маху надвое, словно и панциря не бывало. Приемы эти были известны всем, равно как и несравненное мастерство Галахада, виртуозно палашом владевшего, – вот почему предвкусительно повизгивало злорадство и вот почему стоял над толпой гул возмущения. Ибо палашом можно убить и невольно, когда нервы и мышцы воителя уже получили, приняли приказ.
И вот, неотвратимо следуя за днем предыдущим, настал и день, назначенный для роковой встречи. Нелегко поведать о том, как провели эту ночь Артур, Гиневра и Галахад, почивали они или предавались раздумьям. Знаю только, как скоротал ночь Ланселот. Король и королева, надо полагать, еще долго беседовали, ведь они оба заметили, как нетверд был ответ Галахада на их вопрос: победишь ли? Вероятно, Артур успокаивал Гиневру, вспоминая неисчислимые победоносные бои Галахада и описывая его великую любовь к Ланселоту. Надо полагать также, что и Галахад много размышлял в эту ночь, да оно и не диво. Ибо предстояло ему соизмерить две огромные данности и – решить. Решить, вправе ли он стать Ланселоту преградой – оттого только, что любит его, – к осуществлению могучей его страсти, мечты, фанатической целеустремленности, что ли (уж и не знаю, как это назвать), и, с другой стороны, вправе ли он одержать победу и тем удержать для себя юношу, еще не созревшего – тут Галахад был согласен с Артуром – для того, чтобы помериться силой с Драконом; ведь Галахад любил Ланселота, и Артур тоже, и Гиневра – Галахад знал и это, хотя сам Ланселот еще не подозревал о ее любви к нему. Так биться ли ему, Галахаду, в полную силу или только вполсилы? Позволить ли победить Ланселоту или, лишив его победы, тем спасти, одарить его и жизнью? Галахад знал, чего стоит жизнь такого воителя, каким был Ланселот, если он получит ее из милости, если его против воли удержат дома, поймают на слове, обволокут пути его душу. Ничего не стоит такая жизнь! Смерть в тысячу раз I желанней!
Ланселот провел очень скверную ночь, провел ее в неустанном душевном борении. До сей поры между ним и Драконом стоял его возраст – детство, потом отрочество, стояли великие рыцари и, более всех, сам Артур, настолько не подозревавший, с каким огнем играет, что не остерегся, поведал Ланселоту историю своего бегства, рассказал о храбрости Годреваура, о том, кто такой Мерлин, и что жив он, не побоялся даже, все рассказав, подзадорить – вот вырастешь, мол, и тоже попытаешься разыскать Дракона. Не ведал Артур, что Ланселот – бог знает с каких пор – упрямо, молча и потому неодолимо мечтает о Мерлине и ждет, требует от жизни той минуты, когда он выйдет наконец сразиться с Драконом. И вот пролетели годы, победил он великих рыцарей, тем отодвинув дороги заодно и Артура, и что же? Между ним и Драконом встал Галахад! Тот, которого он любил не меньше, чем Артура, а уважал много больше. Как же бороться против него, бороться до конца? И что будет, если станет он биться вполсилы и Галахад его победит? Пять лет, господи боже, пять лет даже думать не сметь о том, чтобы отправиться в заветный путь! А если в их битве жребий повернется так, что он случайно убьет Галахада?!
«Почему он выбрал палаш, почему именно палаш? Ведь знает, не может не знать – сам меня обучал! – что владею мечом этим не хуже, чем он, а может, немного и лучше. Почему же проклятый палаш? Хочет убить меня? Да какая же у него может быть на то причина? Или же… – покрывшись гусиной кожей, вскинулся он на ложе своем, застеленном медвежьей шкурой, – …или он умереть хочет? От моей руки умереть? А вдруг он… и он тоже всего лишь презренный аристократ, кому эти трусливые бараны дороже, чем я? – Он вновь откинулся на постель, сокрыл в ладонях лицо. – Боже, помоги мне!»
Галахад стоял в ложе Круглого стола, Ланселот ступенькою ниже, и такая напряженная тишина стыла вокруг поля боя, что едва выносим показался для слуха мощный звук фанфар, оповещавших о выезде глашатая. И в точности так, как и во все эти дни, сопя потрусила на поле разжиревшая лошадь герольда, герольд отвесил королю низкий поклон и возвестил:
– Сэр Галахад, в чьих жилах течет благородная кровь, хоть и прибывши ко двору с опозданием, но о вызове господина Ланселота узнав и себя, естественно, как и другие, рыцарем Круглого стола почитая, не мыслит уклониться от поединка, а посему поднимает перчатку господина Ланселота и кладет на ее место свою. Так поручил мне возгласить сэр Галахад, первый рыцарь Британии.
Как только выкатился он с арены на пузатой своей кобыле, Ланселот вскинул руку, хотя и не было в том необходимости: все и так, замерев, смотрели на него.
– Бог, король Артур и вы, рыцари, дворяне и люди свободного звания, выслушайте слова мои и будьте им свидетелями! Я люблю сэра Галахада больше, чем если бы он был мне единственным братом, я научился у него только хорошему и почитаю его величайшим рыцарем бриттов. Поскольку в то время, как бросил я свой вызов, его среди нас не было, то и вызов мой к нему не относится, да и я о нем так никогда и не думал. Поэтому прошу сэра Галахада отказаться от намерения его, и да не состоится сей поединок, который – как подсказывает мне мой слабый разум – может принести только зло, обоим нам в равной мере.
Тут подошел к перилам Галахад, и Ланселот впился в него глазами, страстно надеясь, что согласится он и не придется с ним биться! И вот заговорил Галахад, быстро, раздраженно, кратко:
– Да услышат мои слова бог, король и вы все. Господин Ланселот лично меня никогда ничем не обидел, и я люблю его, но… – Галахад словно осекся, а сзади с готовностью зашептали: «…но он оскорбил всех рыцарей Круглого стола…» – Но я думаю, не беда, ежели мы с ним сразимся, – закончил он фразу по-своему, тверже и спокойнее, чем начал. – Если победа будет за мной, господин Ланселот останется среди нас, на радость всем, кто его любит, а я-то из их числа. Если победит он, – голос Галахада звучал с каждым словом тише, – если победит он, что ж, выходит, он с бою вырвал себе горькую, а может, и гибельную судьбу. И кто же имеет право лишать человека судьбы, им самим избранной?! Нет такого права даже у господа бога! А потому, – вздохнул он глубоко и возвысил голос опять, – вот моя перчатка. Оружием боя избираю палаш. Встретимся там, внизу!
Но того, что сказал Галахад, сойдя с возвышения, горько разочарованному в надеждах своих Ланселоту, не слышал никто.
– Слушай внимательно, Ланселот, на долгие речи у меня времени нет. Я был во владеньях Дракона, сражался с псами Драконовыми, убивал их. С виду они как люди, но это не люди. Панцири у них из кожи, так что можешь биться с ними даже простым кинжалом. Виделся я и с Драконом.
– Какой он?!
Весь разговор их велся шепотом, с невероятной скоростью говорили оба.
– Дракон? Почти как любой человек. Издали и вовсе похож. Ростом повыше тебя или меня, но не намного. На руках по четыре пальца только. На лице, а может, и по всему телу чешуя, вроде панциря. Век нет, глаза желтые. Он сам отвел меня к катафалку Мерлина.
– Что-о?
– Да. Говорю потому, что, может статься, умру. Да оно и не жалко бы. Иди все время на север. И там, где земля станет говеем голой…
– Ты был у катафалка Мерлина?
– Говорю же, Дракон отвел меня туда. Находится катафалк в крепости. Крепость никудышная… Да, я там был и позвал Мерлина.
– Позвал?!
– Но он, на позор мне, даже… даже не шевельнулся. Не я тот Избранный Рыцарь. Дракон молча смотрел на меня, потом пригласил к столу, и я вернулся домой. Так было, Ланселот. Вот почему отпустил я бороду, сокрывая лицо. Я уже не Галахад. Теперь я бородатый Галахад, и только. Ну, и еще вот что… Берегись, ибо стану я с тобой биться в полную силу. Потому, если не сумеешь меня победить, значит, ты не лучший рыцарь, чем я. Причитанья Артура и Гиневры для меня дело пустое. Я только по этой причине поднял твою перчатку и говорю: тебе победы желаю, но не уступлю ни пяди. Ради тебя, Ланселот. Сдается мне, это будет жаркая битва. Возможно, одному из нас суждена смерть. Хочу, чтобы знал ты: я тебя очень люблю. Хоть бы ты сумел победить!
– Я не знаю теперь… – забормотал Ланселот, – как же так, ведь тебе… Такого человека, как ты… О-о! С богом, Галахад!
– С богом, Ланселот!
И вот на слепящую глаза площадку, залитую летним солнцем, вывели двух боевых коней, следом вышли и соперники-рыцари, сели в седла; обоим одновременно, секунда в секунду, подали грозно сверкнувшие, ужасные палаши. Все замерли, даже вечно горланящие бездельники-пьянчуги не смели открыть рот, ибо каждый знал, кто эти двое, что выступили сейчас друг против друга, а очень многим было известно и то, что поставлено тут на карту. Галахад, взявшись за рукоятку и конец лезвия палаша, сгибал его и разгибал – ждал. Ланселот был недвижим, даже коня не потрепал по шее – и все-таки длинногривый черный скакун, обычно столь бедовый, ни минуты не стоявший на месте и знающий себе цену, застыл, будто вкопанный, с высоко поднятой головой.
Быть может, кто-то осудит меня за то, что я вновь прерываю рассказ и, как уже не раз бывало прежде, вмешательством своим препятствую естественному ходу моей истории. Но я все-таки должен это сделать, поскольку наступила минута – о, тот, кому доводилось пережить подобное, знает, сколь длинна такая минута! – наступила минута, когда Ланселот стал Ланселотом; а еще это была та минута, которая заставила Галахада на самой вершине жизни его – подлинной вершине! – остаться Галахадом. Ланселот, все еще с открытым забралом, держа палаш поперек на коленях, опустил голову и молился. По лицу Галахада нельзя было прочитать ничего, он просто сидел на коне своем и ждал. О чем думал и о чем молился Ланселот, про то я знаю, и о том, что за мысли кружились в голове Галахада, догадываюсь. Каждый боялся за другого – за того, кого победить необходимо. И так как каждый из них боялся за другого, то оба мучительно старались позабыть сейчас все смертоносные приемы-уловки, запечатленные в нервах и мышцах. Оба хотели только лишить противника возможности продолжать бой и, выиграв поединок, даровать пощаду тому, победить которого жаждали. Скверное положение. Ведь когда воин сходится лицом к лицу с тем, кого ненавидит, презирает, почитает за червя поганого, тут все просто: он накидывается на врага и убивает – как сумеет. Но эти двое?!
Галахад был тих и недвижен, словно статуя, Ланселот волновался, рыдал беззвучно, и на лбу у него выступили капли пота. О вы, кто в спокойном своем обиталище станете, быть может, читать мою бесхитростную хронику, вы не знаете, невыносимо долгой и мучительной может быть такая единственная минута!
Но наконец – наконец-то! – протрубил рог, словно очнувшись от сна, лишь теперь опустил забрало Ланселот. Медленно двинулись рыцари навстречу друг другу, и кони их – явственно почуяв безмерное напряжение их ездоков – мгновенно и беззвучно повиновались поводьями, малейшей посылке колен.
Думаю я, излишне умножать и без того страдающие многословием бездарные хроники в той их части, где высокопарно описывается сражение, например, так: «Он же ударил еще, и удар был неслыханной силы, тот же себя защитил и в ответ так ударил, что сам господь бог содрогнулся и архангелов спрашивать стал: „Что такое, что там случилось?“» Право же, никакого нет смысла в таких описаниях. Уже в самом начале сей хроники я признался, что рука моя давно отвыкла держать перо – а только хотелось бы мне видеть того борзописца, пусть наиученейшего и премудрого, коему под силу поведать самую суть этого поединка. Ибо длился он очень долго, до самого конца оба сражались с таким жаром, что простому смертному этого все равно вообразить невозможно. Ни Галахад, ни Ланселот не желали проливать кровь друг друга, наносить раны, но победить желали оба. И при том с такою страстью, с такой жаждой победы, что, право, немногие их поймут. Ланселот-то сражался с Галахадом, но Галахад – вот-вот, здесь и кроется самое главное, – Галахад сражался в истинным, в Ланселоте живущим Ланселотом, а потому хотел и не хотел, чтобы этот Ланселот одержал над ним верх.
Ни ни один не отступал. Они как сошлись, так уже и держались на расстоянии длины меча, бились, не давая перевести дух ни себе, ни другому; мечи свистели, звенели, гудели, зависимо от того, воздух, или меч, или панцирь попадал под удар. Лошади же друг друга не задевали – это с удивлением отмечали в королевской ложе – и только старательно выполняли волю своих хозяев, точно угадывая ее по рывку поводьев, нажиму шенкелей или просто движению бедер. С губ у них клочьями свисала пена, сразу же и отлетая, но во всей их стати, в каждом повороте полыхала та же ловкая сила, та же могучая энергия, что и в сражавшихся их господах.
Ланселот, воспользовавшись мимолетной паузой, нетерпеливо тряхнул головой и, тяжко отдуваясь, поднял забрало. По лицу его струился пот. Галахад, увидя перед собой незащищенное лицо Ланселота, тотчас открыл и свое лицо, он тоже измучился, тоже исходил потом, – но они вновь бросились друг на друга. Однако вокруг поднялся протестующий гул, и славные рыцари Круглого стола, забыв или отложив на время свое недоброжелательство к Ланселоту, а пуще всего страшась за Галахада, тоже запротестовали, ибо и так уже беспримерен был сей поединок по чистоте своей, длительности и неистовству – такого они еще никогда не видали! Артур встал, Гиневра не сводила с ристалища глаз, Галахад покачнулся, и Ланселот словно обезумел. Да и не под силу простому смертному обрушить такой град, такой ливень ударов, какой обрушил в одержимости своей Ланселот на Галахада, все отступавшего, все дальше отклонявшегося в седле назад, и в громе этом, в звоне металла – ибо Галахад по-прежнему достойно отражал выпады Ланселота – раздался вдруг голос Артура, ему пришлось закричать во всю мощь своих легких, чтобы быть услышанным:
– Да разоймите же их!
– Назад! – вскочив на ноги, крикнула тут королева, и кинувшиеся было на поле герольды остановились с разбега. – Прочь от них! Все – прочь!
И теперь уже всем стало понятно – о господи, как понятно и видно всем, кто знал в этом толк! – что изготовился Ланселот к последнему удару, что вся жизнь его сейчас в его палаше и он верит в палаш свой! Он все сильней наклонялся вперед в седле, вновь и вновь осыпая Галахада ужасными ударами сбоку, одного из коих довольно, чтобы разом разрубить и человека, и лошадь. Галахад все еще держался, однако и устроители поединка, и мастера-фехтовальщики, и герольды, одним словом, все, кто находился в непосредственной близости, с ужасом видели, что неудержимую лавину ударов обезумевшего – найдется ли слово вернее? – обезумевшего Ланселота Галахад Безупречный отражает крестовиной меча! Оба сражались с открытым забралом, так как оба знали, что скорей проиграют бой, чем нанесут другому удар в лицо. Ланселот даже не тратил более сил на то, чтобы защищать себя. Вот теперь он что-то шепнул своему коню, и тот словно тоже взбесился, ринулся к коню соперника, укусил его в шею – и тогда конь Галахада в испуге повернулся к коню Ланселота задом. А Ланселот уже стоял в стременах и сверкнул над головой его меч, поднятый для последнего страшного удара (видел, видел Ланселот незащищенную спину Галахада, но даже не помыслил проткнуть ее!), и тут наконец Галахад отбросил меч свой и вскинул руку.
Герольды с отменным усердием, дабы показать, быть может, сколь в деле необходимы, бросились между ними, хотя не было в том никакой нужды, так как Ланселот, увидев отброшенный в сторону меч противника, опустил свое сверкнувшее на солнце оружие, круто повернул коня и отъехал от Галахада.
– Господин мой король! – Галахад, тяжело переводя дыне, говорил негромко, с трудом, – Я объявляю себя побежденным, но, богом клянусь, не стыжусь того! Это был славный бой, такого у меня еще не бывало ни с кем. Нет, я его не стыжусь, ибо тот, кто заставил меня отбросить меч мой, – первый рыцарь земли британской!
