Текст книги "Храни тебя бог, Ланселот!"
Автор книги: Эндре Гейереш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Увы, я опять лишь умножаю слова вместо точного описания событий, но делал я это, да послужит сие мне в оправдание, не в интересах Ланселота, а ради истинности самой истории.
Памятуя о преступлениях и зверствах Дракона, нельзя сказать, будто Ланселот слишком был жесток или кровожаден. Его то грех больше. Заслуживающим всяческого порицания образом рыцарь перенял стиль Дракона: у него хватило бесстыдства послать вызов «Непобедимому Властелину», отправляя ему не рыцарскую свою перчатку, а труп его убитого приспешника, – и Дракон, конечно, не мог проглотить такое. Признаюсь: волнение охватывает меня, когда готовлюсь я описать личную встречу Дракона и Ланселота, ибо сошлись здесь два могучих, во всем противоположных и тем не менее схожих характера, а подобное сопряжение рождает лишь молнии. Однако ж и события, непосредственно сей встрече предшествовавшие, не должны быть опущены.
Дарк, кому дерзкое геройство Ланселота медленно, но неудержимо возвращало память о том, что и он – человек, толь одушевился, что попросился к нему в оруженосцы, готовый последовать за храбрым воителем сквозь огонь и воду, выкинуть из головы былые свои страхи и, само собой разумеется, детей и жену также. Но время, а главное скитания и последние приключения кое-чему Ланселота научили, и посему пылкие речи Дарка, клявшегося в верности, он оценил по истинному их достоинству.
– Ладно, Дарк. Сейчас я поеду дальше один, а ты отправляйся домой. Расскажи – но только тем, кому доверяешь, – что бродит в здешних краях Ланселот. Когда же я позову, спешите ко мне все скопом. Понимаешь ли, Дарк?
– Не понимаю, господин Ланселот! – покачал головой обретший себя человек, – Но будет так, как ты желаешь.
– Довольно и этого. Ступай же домой!
В беседе их заключается некая странность: Дарк в первую минуту ужасно был разочарован, однако, возвращаясь домой, с каждым шагом все больше радовался, что ему покуда не нужно идти с Ланселотом; Ланселот хотел просто избавиться от Дарка, чтобы тот не мешался у него под ногами, к тому же он полагал, что обретший себя человек уже сыграл свою роль, – он тоже не знал, что настанет час и Дарк, только что мычавший, как вол, потом робко блеявший что-то и, наконец, заговоривший ясно, ликующе, – именно Дарк победит вместо него. Или ради него. А уж почему оно так, судить одному только спасителю нашему, если будет на то его воля.
Итак, расскажу, лишних слов не тратя: вскоре после того, как отвадил Ланселот от себя Дарка, – и дня не прошло – в отменно удобном для засады мелколесье набросились на него псы Драконовы, а было их, должно быть, с десяток; видя, что конь Ланселота сражается как сам сатана, они, тотчас распознали ему цену и губить не стали. Дело же свое сладили проще, багром сдернули Ланселота с седла. И вот тут, первый раз в жизни (я постыдился бы писать про это и, может, не написал бы, если б окончилась стычка та не тем, чем окончилась), Ланселот бежал. Спасал жизнь свою. Бежал, показал спину врагу, потому что хоть и был меч у него в руке, да запутался наш герой в рыцарском плаще своем, от Артура полученном, мешал ему плащ – ни повернуться в нем, ни двинуться, ни удар отразить, ни пробиться, коротко говоря, рыцарство мешало рыцарю Ланселоту, так как биться-то пришлось с бандитами. Вот и побежал он – затем, чтобы освободиться от плаща своего. А следом за ним неслись, гогоча, псы Драконовы, виделся им весь этот цирк неким гоном охотничьим, и развевающийся плащ Ланселота и ноги его, что мелькали впереди куда как споро, их смешили донельзя. И как тут рассказать, как описать, одной только силе самих слов доверясь, что испытывал в эти минуты Ланселот! Его преследовали, и он спасался, бежал позорно, и от кованых его сапог разлетались во все стороны песок да вода из застарелых луж. А следом гнались, улюлюкая, Драконовы приспешники. Нет, не в оправдание Ланселоту скажу, но просто: что же ему было делать? Только спасаться, чтоб не убили! Меч спрятать в ножны – он еще пригодится, – избавиться от плаща. А свора-то тявкает, гогочет, наступает на пятки!.. Наконец разорвал он золотую застежку, обернулся и швырнул свой рыцарский плащ прямо в морду первым скакавшего пса, зашедшегося в лае. И вот уже в правой его руке сверкнул меч, а в левой – кинжал, коим рыцарь с рыцарем не дерутся, только удар милосердия им наносят. Но здесь-то рыцарей не было. И взревел тут Ланселот так, что преследователи его невольно отпрянули:
– Вот он, конец света!
И ринулся на псов. Это был короткий бой, и не хрипом и стонами, не диким хохотом Ланселота был он ужасен, а тем, что перебил рыцарь всех.
В демонической этой схватке несколько раз звучало: «Пощады!», но обезумевший Ланселот рявкал в ответ:
– Вы видели мою спину! Никому сегодня не будет пощады!
И тогда из-за дубов на коне своем – который конем был не более, чем хозяин его человеком, – выступил сам Дракон.
С этой минуты становлюсь я пристрастен, и моя речь – до сей поры внятная, как я надеюсь, – начнет спотыкаться. Потому что положение сложилось претрудное. Дракон должен был появиться, а не то и не был бы ОН – Драконом. Ланселот должен был с ним встретиться, ибо, повернись колесо Судьбы иначе, не быть бы ему Ланселотом. Да только от века трудны подобные сретенья поскольку противоестественны.
– Это ты?
– Добро пожаловать! – Чешуйчатое недвижимое лицо в упор глядело на Ланселота, – Оботри клинки свои и переведи дух. После того побеседуем.
– Идет. Вода есть при тебе?
Дракон долго смотрел на Ланселота и, если бы позволила чешуя, пожалуй, рассмеялся бы или возмутился: чтобы тот, кто сейчас вот только что, уничтожил целый отряд его, у него же просил воды…
– Есть. Можешь пить спокойно.
Дракон сошел с коня и протянул бурдюк с водою. Ланселот выпил все до капли.
– Ясное дело, выпью, – спокойно сказал он, отдуваясь, – коли пить хочется. Чего ж тут беспокоиться?
– Н-ну… вода бы могла, например, быть отравлена.
– Чушь, – махнул рукой Ланселот, – не отравить меня ты желаешь.
Дракон был в затруднении; он-то рассчитывал, что и Ланселот, как некогда Артур, от одного его вида бросится наутек. Или, как сэр Галахад, заговорит с ним высокомерно, ни на какие соглашения не пойдет, будет прямо стремиться к цели. А Ланселот сидит себе на большом валуне и отдыхает. Вообще-то говоря, Ланселоту тоже было не по себе – да и как, в самом деле, держаться человеку, который явился к кому-то, перебил его слуг, выпил его воду и хочет еще, что ясно им обоим, лишить жизни его самого.
– Сразу и начнем или дашь мне передохнуть немного?
Дракон, уже имевший несколько встреч такого рода, был относительно спокоен и на вопрос Ланселоту не ответил.
Когда же как следует пригляделся, то лишних вопросов задавать не рискнул, а сразу перешел к сути.
– Вид мой тебе не жуток?
Сидя на камне, Ланселот думал о вставших дыбом от гнева огненных волосах королевы Гиневры, о человеке, с мычаньем опустившемся на четвереньки, о жене Дарка.
– Что верно, то верно… вид у тебя довольно паскудный, ну да бывает же на свете и что-то еще безобразнее.
– Оно так, – Для Дракона теперь уже его безобразие становилось вопросом престижа. – Но ты взгляни, ведь на мне чешуя и пальцев у меня всего по четыре. Не человек я, или не понимаешь?
– Не в том суть, – отмахнулся Ланселот, – Ты не человек, а Дракон, какой есть, такой есть, и дело с концом, – Он качнул головой, указав на свежую, еще парующую гору трупов, – Эти что, люди?
– Что мне до них?
– Напали-то они на меня по твоему приказу. А теперь мертвы. Надо последний долг выполнить.
Дракон рассмеялся и пожал плечами.
– Вот еще!
– Сложим костер или могилу выкопаем? Ну?!
– Ланселот, сие сделают вместо нас грифы. А псы эти имели еще для меня какую-то цену, пока были живы. Но ведь они не сгубили тебя, приказа моего не выполнили – пускай гниют теперь. Здесь же, на месте! Они псы, и только. Пощады у них не проси, зато они-то просить мастера…
Ланселот, отдышавшись за это время, встал.
– А ты?..
– Я никогда не прошу пощады. И не даю.
– Быть посему, приятель.
Приходится мне сейчас – ненадолго – прервать их беседу затем, что и всякую напряженную позицию можно удержать лишь на короткое время. Я добросовестно изложил первую встречу Дракона с Ланселотом, а также их речи. Обоим не к чести послужило бы, перескажи я ту беседу дословно. Правда, я взялся быть хронистом важного события, решающей, наверное, битвы эпохи но, по мере того как, нанизывая букву за буквой, я продвигаюсь вперед в событиях и во времени, представляется мне все отчетливей, что плох тот хронист, который тщится дословно пересказывать все, происходившее между двумя выдающимися существами или идеями. Конечно, такие существа могут разозлить или заставить обливаться слезами Гиневру, могут безмерно потрясти сэра Галахада Безупречного, могут припугнуть и воодушевить Артура, но дать почувствовать самую суть и мрачную красоту истины они вряд ли способны. Ведь разговор между Драконом и Ланселотом – не стоит преувеличивать, называя его любезным, – был, несомненно, практический разговор о том, где состояться их решающему поединку. Дракон предлагал сразиться здесь же, на месте, и тотчас, но Ланселот лишь смеялся: ему-то прежде всего не Дракон был нужен, а Мерлин, он хотел попасть к Мерлину. И Дракон прекрасно понимал это. Вот только не знал Ланселот вещи весьма очевидной, не знал, какое величайшее оскорбление – не испугаться того, кто сам себя престрашным существом почитает, и какое неслыханное нахальство – попросить напиться воды у смертельного врага нашего. Именно этим раздразнил Ланселот Дракона, именно таким образом смертельно его оскорбил, сам об этом даже не подозревая. Посылая Дракону приспешника его, да еще передав через двух других, насмерть перепуганных слуг решительный свой вызов, славный сей рыцарь полагал, что Дракон, пусть по-своему, проникнется к нему уважением. Он и не подозревал, что Дракон лишь тогда почуял, сколь Ланселот опасен, когда увидел: рыцарь желает сперва передохнуть и освежиться, а уж потом ужасаться – если вообще способен на это – нечеловеческому обличью Дракона.
Кровь мертвых псов уже свернулась, тела их остыли, и пар не подымался над ними. Те двое подошли к лошадям своим.
– Точно ли ты желаешь увидеть Мерлина?
– Давай уж с этим покончим, – твердо сказал Ланселот, – Я приехал сюда из-за Мерлина. Эти вот, – указал он на трупы, – просто стояли между нами. Как и ты – стоишь между нами, только и всего. Я хочу ехать к нему!
– Подумай, Ланселот! Тело Мерлина – в моем замке… в его, то есть, замке, и я наместник его. Ты собираешься войти туда?
– Ну, видишь ли… если с этими я расправился в довольно короткой стычке… справлюсь как-нибудь и там.
– Вероятно, так, – задумчиво произнес Дракон, и они мирно поехали рядом, – Ну, а если я отведу тебя к катафалку Мерлина и он не восстанет на твой зов?.. Тогда что будет с тобой?
– Не знаю… Тогда мне конец…
– Ты глуп, Ланселот. Единственное разочарование, единственная неудача… могут тебя уничтожить?
– Этого тебе не понять… – Ланселот говорил прерывисто. – Если не восстанет Мерлин на мой зов… даже не пошевельнется… чего тогда стоит жизнь?
– Мерлин совсем не красив.
– Что мне до этого! Пускай в телесном своем обличье он всего-навсего старый хмырь, с длинной белой бородой и тоненькими ножками. Не вид Мерлина важен… а то, что он собой означает.
– И что же он означает?
– Означает, – сказал Ланселот, весьма поразив тем в общем неплохо осведомленного Дракона, – что дети не станут пожирать глазами поданное гостю блюдо, потому что не будут голодны, а Герде не придется больше варить похлебку из крыс.
– Как я слышал и насколько знаю…
– Что ты знаешь, а чего не знаешь, дело десятое. Веди меня в замок Мерлина! То есть, – улыбнулся Ланселот с тою неосведомленностью, от которой кровь закипает в жилах, – веди меня в свой замок и прямо к Мерлину.
– А если я откажусь?
– Ты не можешь этого сделать. Мне известно от Артура, что твоя обязанность – ради чего ты только и существуешь на свете – сторожить сон Мерлина, отваживать от него недостойных и допустить к нему Избранного Рыцаря.
– И рыцарь этот, разумеется, ты.
– Этого я не могу знать, – пожал плечами Ланселот. – Ради Мерлина я осмелился на большее, чем кто бы то ни было до меня. И хочу воскресить его.
Дракон сохранял спокойствие, и тон его был по-прежнему высокомерен, однако уверенность в себе он утерял, ибо все было истинной правдою: и то, что Ланселот победил псов его, что готов он бестрепетно вступить в замок и ему даже в голову не приходит убояться Грозного Непобедимого Властелина. А поскольку никакой мистической силы, от бога или дьявола полученной – да детскими сказочками возвеличенной, – у Дракона не было, то, раздумавшись о Ланселоте, и почувствовал он неуверенность: его вывел из себя спокойно шагавший рядом с ним рыцарь. Что же будет, если Мерлин и в самом деле ожидает лишь зова юнца этого?! Вот и старался Дракон, исполнившись тревоги, щель найти в панцире пути Ланселотовой – рыцарь-то вполне мог думать, что Дракон его высмеивает, он же всего-навсего себя успокоить старался.
– Как я вижу, воинской доблести у тебя довольно. Но ведь у Избранного Рыцаря и руки должны быть чисты и суждения здравы.
– Может… может быть, таков я и есть.
– Да и этого недостаточно. Потребны еще смирение, скромность.
Ланселот вскинул голову, вот теперь-то в глазах его метнулся ужас. Дракон же возрадовался.
– Я помолюсь спасителю, – неуверенно пробормотал испытуемый. – И он поможет мне стать достойным…
– А еще нужно следовать завету Иисусову: если бросят в тебя камень, хлебом воздай тому, если ударят тебя по одной щеке, подставь и другую! Ну, что скажешь, Ланселот?
Ланселот молчал, понурив голову. Горько ему было и, не поняв дешевой уловки, колебнулся он в вере своей.
– Много грехов отягчает мне душу, это верно. Думаю, что горд я и мстителен, и если кто оскорбит меня, того убиваю. И крови немало пристало к рукам моим, я же воин и не раз уже следовал за стягом Артуровым в кровавых битвах.
– А еще девственником быть должно. – Ланселот молчал, – Так чего же ты хочешь, ты, исполненный греха и неправды? Поворачивай назад, покинь страну мою!
Будь у Дракона больше времени, он, конечно же, хорошо распознал бы Ланселота и не пошел бы на риск пробудить дремавшие в нем упрямство и гнев, а продолжал бы перебирать все те же мягкозвучные струны «совершенства», «смирения», и, вполне могло статься, что Ланселот, обливаясь слезами, уничтоженный, повернул бы назад от ворот Крепости. Но Дракон совершил большую ошибку, ибо хоть лицо его было сокрыто чешуей, но в голосе звучали насмешка и торжество. Потому-то побагровел лоб Ланселота, и схватился он за меч свой.
– Проповедь, приличествующая священнику, но тебе она уж никак не пристала! Если не пробудится Мерлин, зачем и жить мне? Но если пошевельнется он, то, сколь ни будь у меня грехов и слабостей, я тот, кого он ожидает. Будь же, как будет! А ты, слуга, веди меня к телу господина твоего! Это приказ Мерлина, и ты слышишь его от меня, Ланселота! Кого Непобедимым назвал Галахад Безупречный.
Сообразил тут Дракон, что совершил тактическую ошибку, его распирала злоба, он проклинал и почти презирал себя и люто ненавидел расходившегося рыцаря. Если бы Ланселот вгляделся в него внимательнее, если б лучше понимал, как и отчего меняется цвет этих глаз, он, конечно, осмотрительней повел бы себя в дальнейшем. Но тогда Ланселот был еще молод и на Дракона смотрел, лишь полнясь ненавистью, а не испытующе.
– Ну, если так, – тихо и угрожающе выдохнул Дракон, – следуй за мной и сам расплачивайся за избранную тобою судьбу.
Мгновение это, когда Ланселот громоздил победу на победу, особенно кажется мне подходящим для того, чтобы вновь перескочить во времени немного вперед и вглядеться в другое мгновение – когда он лежит распростертый на прибрежном песке и остается у него одна-единственная надежда – спасительное безумие. Навряд ли кому-либо, человеком рожденному, возможно уберечься той нравственной подножки, кою, тайно пронеся мимо столь прекрасных и прочных укреплений всей его жизни – чувств его и мыслей, подставляют успех и победа. Ланселот стал уязвимым в тот самый миг, когда счел себя победителем, которому все подвластно, – ибо хотя ни храбрость, ни честь его не уменьшились, но осмотрительность весьма пострадала: столь давно желанная встреча лишила его дара четкого суждения и благотворной подозрительности. Вот почему оказался он на прибрежном песке побежденный и, в сущности, ничего не зная о том, что составляло однако же весь смысл его жизни и что свершилось: вот почему потерял он свободу свою, коня и меч.
Сей молодой воитель отличался удивительным, но весьма характерным свойством: душа его была всегда занята чем-то одним, и хотя в жизнь и судьбу его вкрапливались самые разные мотивы, но в каждом положении, в каждую данную минуту он думал прежде всего о чем-то одном. Например, держа путь к Драконовой крепости, куда его любезно и молча провожал страшный его гостеприимен. Ланселот думал не о Мерлине. Его взор перебегал с одного на другое, он прикидывал, сколь крепки бастионы и стены, соображал, из какого материала сложено это черное сооружение, оглядывал окрестности. Стояла цитадель сия меж гранитных скал, выстроена была явно из этого же материала и казалась несокрушимой. Вверху по крепостной стене ходили взад-вперед стражи, на башне развевалось знамя, на нем знак Мерлина – розовый куст. Когда в крепости заметили Непобедимого Властелина и с ним чужеземца, надсадно залился хриплым воем рог, издавая звуки столь отвратительные, что Ланселот презрительно скривил губы.
«Ну, приятель, – подумал он, – куда твоим трубам против Артуровых!»
Он повернулся к Дракону.
– А что же нет вокруг твоей крепости рва?
– К чему? – глянул на него Дракон, – Кто посмеет или пожелает пробудить Мерлина?
«Да ведь он всего-навсего узколобая тварь, – возликовал про себя Ланселот, – и обязан властью своей лишь глупости подданных. Я одержу победу!»
Но вот они проехали громадные, обитые железом ворота, и Ланселот заставил коня своего идти дальше весьма необычно. Он покороче перехватил поводья и, натянув их крепко, пришпорил долгогривого скакуна. Конь – как в самом деле его называть? Верным товарищем Ланселота, другом, прошедшим с ним столько испытаний? – тотчас понял его замысел: медленно, одну за другой, с грохотом опустил он наземь все четыре свои мощные подковы, словно бы гордо, величаво вступая в крепость. А Ланселот в это время, устремив перед собой твердый взгляд, на самом-то деле ничего не видел, ибо все его внимание обратилось в слух. И по грохоту подков он понял, что никакой пустоты, никакой ямы за воротами нет.
«Может статься, ты и вправду грозный господин для этих твоих псов-убийц, – размышлял Ланселот, – но, поверь мне, слишком ты самонадеянный, чванный, а это тебе не сулит удачи. И я, кого называли неопытным воином, даже я, увидишь, убью тебя! На здоровье, приятель! Только отведи меня к Мерлину!»
И все же – до тех самых пор, пока не вылетел Ланселот из крепости кувырком, так что ноги его не касались земли, – предстояли ему три весьма серьезных потрясения или победы – то есть три суровых доказательства именно того, что Ланселот существует.
Едва по знаку Дракона сошли они с коней своих, Ланселот оказался в кольце псов, кои, низко склонив головы в железных шлемах, неподвижно на него воззрились. Ланселот, рыцарь Артура, решив – с полным правом, – что это ловушка, взялся рукой за меч свой, и псы в железных шлемах тотчас отскочили назад. Ланселот усмехнулся, ему показалось забавным, что он, никогда никого пугать не желавший, сейчас, как видно, пробуждает страх.
– Все твои воины столь же трусливы?
– Нет… лишь встретясь с настоящим противником. Ты ведь только что расправился с их дружками – столько минут еще не прошло, сколько пальцев на руках моих.
– Что ж, на меня напали. Отошли-ка их прочь, они мне мешают. И трусость я не терплю, даже у собак.
– Ты бы должен понять их, – объяснял Дракон, шагая рядом, – Сейчас они рассмотрели тебя как следует, Ланселот.
– А зачем, позволь узнать?
– Затем, что непременно хотят убить тебя.
– Симпатичный народец.
– Поменьше обращай на них внимания. Это же трусы! Я-то хочу спросить тебя о другом.
– Ну!
– Тебя, Ланселот, Артур воином воспитал, так?
– Так. Кем же еще мог я быть!
– Приметил я, как ты осматривался, вступая в крепость. По-дилетантски было сработано, и, если хочешь, я покажу тебе все.
– Ты милостив, – засмеялся Ланселот. – Но то, что хотел видеть, я увидел.
Долго и тихо смотрел на Ланселота Дракон, затем встряхнул головой и опять помолчал.
– Скажи, – заговорил он наконец, – ты готовишься к осаде?
Ланселот явно желал проявить смирение, но ничего кроме вызывающей бешенство любезности, у него не вышло.
– Могу ли я даже помыслить о деле столь лестном тщеславию? Нет, мирская слава мне ни к чему. Веди меня к гробнице Мерлина, только о том и прошу тебя!
Дракон был в замешательстве. К такому поведению он не был привычен. Те заячьи душонки, рыцари – всего-то их наперечет, – не посмели даже искать его. Артур оказался храбр, но ограничен, потому и удалось его напугать: Артур радовался, что хоть ноги унес от Дракона. Но Ланселот держался иначе. Нелегко сие объяснить, а если мне и удастся, то уж очень трудно поверить: держался он вызывающе, то есть не так, как Артур, и не так, как Галахад Безупречный. Дракон не был глуп и понял: Ланселот был воин другой. От героического, но струхнувшего Артура, от безмерно спокойного и целеустремленного Галахада его отличало то, что ни доблесть рыцарскую, ни «предков», ни Дракона, ни даже жизнь свою не принимал он слишком всерьез.
– Пожелай я злоупотребить правом хозяина, должен бы заметить тебе: неправильно ведешь себя, Ланселот.
– Знаю, – отозвался Ланселот, – но это меня не тревожит. Что было, то было, что есть, то есть. И все! Как мне пройти к гробнице Мерлина?
– Да ведь мы и идем туда, – неторопливо проговорил Дракон, – будь поспокойнее.
А псы Драконовы опять уже их окружили и глядели, обнажив мечи, сквозь опущенные забрала.
– Рабское племя, – оглядел их всех Ланселот, сурово оглядел, пристально, ведь от них зависела жизнь его, – Ни на выдумку, видать, не горазды, ни к верности не способны. А тогда чего они стоят? – Он с горячим удовлетворением наблюдал, что всякий раз, как он прикасался к мечу своему, псы Драконовы, уже кое-чему научившись, тотчас откатывались на несколько саженей, а вскоре и взгляда Ланселотова не выдерживали: стоило ему поглядеть на них, спасались бегством.
– Трусливую шайку при себе держишь.
– О солдатах моих беседовать хочешь или увидеть Мерлина?
– Увидеть Мерлина!
– Мерлин совсем не красив, Ланселот!
– Что мне до того!
– Ну что ж. Я отведу тебя к нему. Но ты обдумай. – Глаза на закованной в чешую драконьей морде чуть не плача впивались в Ланселота, – Для тебя-то хорошо ль это будет?
– Тебе что за печаль? – Ланселот рассвирепел, а в такие минуты говорить с ним, право же, было трудно, – Либо он ждет меня, либо нет. Если ждет, я должен пройти к нему! Если ж не меня ждет, и не я – Избранный Рыцарь…
– Тогда? – спросил Дракон, – Что будет тогда?
– Вот тогда и увидим. Тогда придется мне себе самому доказать, что Ланселот я. А до тех пор – верю, что я и есть тот, кто пробудит Мерлина.
– Смотри же! Вот он, Мерлин, и вот ты, Ланселот!
Дракон ввел Ланселота в огромный зал, где стояло огромное кресло, можно сказать, трон, и железные прутья в кулак толщиной закрывали этот зал от всего света.
– Гляди, – указал Дракон, – вон там он.
Ланселот остановился возле решетки и взволнованно смотрел на могучего седовласого мужа, простертого на огромном катафалке.
«Итак, я здесь. Артур не дошел сюда, это ясно, Галахад, тот, конечно, здесь был. Если теперь окликнуть его… Рыцарские правила и традиции гласят: тому лишь дано пробудить Мерлина к жизни, кто всю свою жизнь жил в чистоте. Никогда не был трусом. И женщины не коснулся, – Опустил тут Ланселот голову и надолго погрузился в раздумье. Ибо честь-то его никогда не знала ни пятнышка, но вот женщины… – А еще в неписаных правилах сказано… – Ланселот ухватился левой рукой за железный прут и жадно всматривался внутрь, – сказано: тот, кто сюда добраться сумел, пожалуй, и мертвого возвратить к жизни способен. Но если я позову его, а он даже не шевельнется? Если и после того будет тихо лежать точно так же, будто ледышка, будто камень? Позвать?.. Эх! Я же не Галахад!»
– Мерлин! – крикнул он так, что огромный зал загудел. Слышишь ли, Мерлин? Пришел Ланселот! И зовет тебя! Проснись!
Но даже не шевельнулся Мерлин.
Приник Ланселот к решетке лицом, на коем была в тот миг вся душа его. Душа, которая, может быть, вот сейчас потерпит ужасное поражение, сейчас отправится на вечные муки.
– Да неужто ты не слышишь меня? Я здесь! Я здесь! О старый соня, тебя позвал Ланселот. Ланселот взывает к тебе! – Кулаком в железной перчатке он с такою силой ударил по железному пруту, что прут прогнулся, – Не слышишь? Так подыхай же.
Он припал к железной решетке, и из груди его глухо вырвалось неистовое мужское рыдание.
Но на самом-то деле случилось не так. Много лет спустя после этой истории я встретился с Мерлином. Точнее – и не в похвальбу будь сказано, – он пришел ко мне сам и рассказал обо всем, что произошло тогда и о чем Ланселот не мог знать. А случилось вот что: Мерлин все-таки пошевельнулся, и хотя рыдавший, припав к решетке, Ланселот не мог того видеть, увидел Дракон. А потому, подступив к Ланселоту сзади, так ударил его по затылку, что тот, без памяти, распростерся всем своим грузным телом неподалеку от Мерлина.
Истинно помешавшийся в уме от удара, Ланселот очнулся на соломе в темнице Дракона и, смутной мыслью объяв ужасный смысл своего поражения, вновь впал в беспамятство. Ему был нанесен жестокий удар – Мерлином, как он полагал, на самом же деле – Драконом. Сознание его помутилось, а ведь и наисильнейший мужчина обращается в беспомощного младенца, когда тело его не поддерживает душа. Неясные и смутные картины теснились за закрытыми его веками, он видел гогочущих Драконовых псов, кои, окружив клетку его, над ним насмехались, в какой-то миг промелькнул чешуйчатый лик Дракона, а потом надолго объяла все тьма.
Но теперь мы уже на месте: мы здесь, на серебряно поблескивающем прибрежном песке, в тот самый момент, когда обманутый, побитый, униженный Ланселот просыпается, и позади него мощными, спокойными волнами дышит море, и медленно подымается солнце, а перед ним – все тот же Дракон.
Едва сознание вполне воротилось к нему, едва увидел он, где находится, и ощутил физическое свое бессилие, как в тот же миг обрел Ланселот – ибо к этому типу людей относился – ключ к сотворенным им глупостям. Он понял, как мог здесь оказаться, хотя и не ведал, как это случилось, – он оказался здесь лишь потому, что было у него призвание, да только не осознал он всей ответственности, из этого происходящей, а значит, и не мог выполнить призвание свое как должно. Призванию часто сопутствуют фанатизм и роковая одержимость, а посему пристрастность – единокровная сестра его, глупость же – близкая родственница. В эти минуты, в бреду и грязи, из глубины поражения своего Ланселот за очень короткое время уразумел много такого, чего никогда и не заметил бы, находясь на солнечной стороне жизни. Его трагедия крылась в том, что молниеносно угаданную истину постиг он поздно и, как представлялось ему, находясь в положении безнадежном.
Итак, Ланселот, пожелав умереть стоя и встретить назначенные ему удары не пряча лица своего, с трудом приподнялся, встав сперва на колени и опираясь на руки, потом, хоть и качало его, выпрямился. Он ожидал смерти и потому – кто осудил бы за слабость эту даже столь мужественного и молодого воина – прощально огляделся. Пред ним, глубоко запрятавшись среди угольно-черных скал, находилась Крепость, по сторонам же, словно морские волны, откатывались и набегали голые холмы, а за холмами, рассеянные и растоптанные, влачили свое ярмо люди, из которых родом был Ланселот. Одному из которых он обещал – как давно это было!.. да может, и не было вовсе, – что одолеет Дракона и пробудит Мерлина.
Дракон приблизился к стоявшему уже твердо на ногах Ланселоту. Когда они повстречались в первый раз, рыцарю было все же не по себе оттого, что он впервые оказался лицом к лицу с Драконом, видел его не способные мигать глаза, плоскую, чешуйчатую лягушачью морда. Но теперь – теперь он знал его, и, поскольку все утерял, бояться ему было нечего. Поэтому он просто стоял и ждал.
– Видишь, что натворил ты?
– Я не мог поступить иначе.
– Что ж теперь будет с тобой?
Ланселот пожал плечами.
– Теперь я умру.
– Это было бы легко. Не по-мужски, – Дракон отрицательно качнул головой. – Недостойно тебя.
– Теперь уж ничто не может быть меня достойно.
– Ланселот! – В голосе Дракона было столько почтения, что безоружный воин вскинул голову, – Ты ли говоришь это?
– Нет, – Ланселот смотрел на Дракона, его взгляд лишь изредка скользил по сторонам и совсем случайно наткнулся на псов Драконовых. А псы рычали и, столпясь за спиной своего властелина, хватались за мечи, – Я уже не Ланселот. Мерлин не проснулся!
– Но ты-то жив! Ты жив и здоров, ты можешь все начать сначала. Вернешься домой и расскажешь правду: Мерлин спит. Ну а ты, – в голосе Дракона перекатывались камни, – ты уже проснулся?
– Прикончите уж меня поскорее, – попросил Ланселот, – к чему эти разговоры? О чем бы то ни было!
– А может, о том поговорим, что ты все же выбрался из моего замка, хоть и потерял коня своего, свободу и меч? Оттуда немногие до сих пор выходили, Ланселот!
– Если бы мне довелось еще когда-нибудь чему-то дивиться или размышлять, я спросил бы только: как я попал туда?
Псы Дракона, почтительно, но готовые напасть, стояли полукругом. Небо покрыто было тучами, но постепенно светлело, и наконец появилось солнце.
– Ты без памяти упал перед гробницей Мерлина. Не хотелось мне, чтобы эта чернь, – с неописуемым презрением указал себе за спину Дракон, – видела храброго мужа в положении его недостойном. Я сам унес тебя. Ты лежал на мягкой постели, тебя поили водой, кормили мясом нанизанных на кинжал фазанов.
– Где конь мой, где мой меч?
– Если обещаешь покинуть эти владения, все получишь обратно. Знай же, как умею я миловать!
Только лишь великим страхом Дракона перед Мерлином и опаскою перед Ланселотом можно объяснить столь чудовищный его промах. Рыцарь быстро вскинул голову, и Дракон сразу понял свою ошибку, но было уже поздно.
– А ведь ты – тот, кто никогда не просит и не дает пощады. Твои слова. За что же меня щадишь?
