Текст книги "Диорама инфернальных регионов, или девятый вопрос дьявола"

Автор книги: Энди Данкан

Иногда мне делалось одиноко. Большинству призраков не о чем говорить – во всяком случае, с живыми, – кроме банальных фраз о погоде. Немногочисленные слуги, казалось, боялись меня, и никто из них не оставался в доме после захода солнца. А с рабочими мне вообще запретили разговаривать.

– А что, у вас тут никого не бывает, – спросила я как-то у вдовы, – кроме этих рабочих, призраков, слуг и меня?

– О господи! Ты что, полагаешь, что этого недостаточно? Насколько я знаю, тут четыреста семьдесят три призрака, а сколько рабочих ходит туда-сюда – вообще одному богу ведомо, и все это не считая кошек. И ты, Перл, тут не «бываешь». Считай, что это твой дом – до тех пор, пока тебе угодно в нем оставаться.

Мистер Деллафейв был единственным призраком – не считая кошек, – который не возражал против моего общества. Через три недели своего пребывания в Доме-на-равнине, во время неспешной прогулки вокруг чилийской араукарии, я обратилась к нему:

– Мистер Деллафейв, а чем вы занимались до того, как…

У мистера Деллафейва сделалось лицо человека, который ждет, что сейчас его чувствам будет нанесен удар, и не намерен этого скрывать.

– …как прибыли сюда? – закончила я.

– А! – с улыбкой отозвался мистер Деллафейв. – Я работал счетоводом в одном из банков Сакраменто. В основном я занимался сложением, дважды в неделю – вычитанием, а по праздникам – умножением. Деление столбиком было абсолютно не в моей компетенции – над этим трудился другой этаж целиком, – но, несомненно, я мог бы с этим справиться. Я готов был служить. Если бы третий этаж поглотил пожар или наводнение, деление столбиком продолжалось бы без перерыва, поскольку я прошел соответствующее обучение. Но этот решающий момент, как и большинство решающих моментов, так никогда и не настал. Я являлся в банк каждое утро к восьми. В полдень я отправлялся в кафе на другую сторону улицы и заказывал там два яйца, соленый огурец, шипучий напиток с экстрактом сарсапарели и дневные газеты. В пять часов ежедневно я покидал банк и возвращался в меблированные комнаты на ужин к шести. Я был настоящим часовым механизмом. «По Деллафейву можно сверять время» – так говорили и в банке, и в салуне, и в меблированных комнатах, и… на самом деле только там и говорили, потому что это были единственные места, где меня вообще кто-то замечал. Тот водитель трамвая меня определенно не увидел. Иначе посигналил бы, у них это в инструкции записано. Честно говоря, всему причиной неаккуратность; не хочется это признавать, но так оно и есть. Я знаю, что в тот момент должно было быть двенадцать сорок семь, потому что я вышел из кафе в двенадцать сорок шесть, а трамвай должен был проехать не ранее двенадцати сорока девяти. Я шел по расписанию, а трамвай – нет. Я поднял голову, и он вдруг оказался передо мной. Я замахал руками – как будто это могло чем-то помочь. Когда я их опустил, то оказалось, что я нахожусь в садовом сарайчике миссис Уинчестер. Я никогда не был особо религиозен, дорогая Перл, но полагал, что неплохо осведомлен обо всех теориях загробной жизни… однако ни одна из них не подготовила меня к садовому сарайчику миссис Уинчестер. Я даже не прихватил с собой газету.

– Но почему?..

Мистер Деллафейв вскинул руку, словно невозмутимый офицер полиции на перекрестке.

– Перл, я понятия не имею, почему я попал сюда. Никто из нас этого не знает. Я вовсе не хотел сказать, что мы несчастны – это очень приятное место, а миссис Уинчестер добра к нам, но покинуть этот дом мы не можем никоим образом. Когда я пытался пройти через кипарисовую изгородь, в тот же миг оказывалось, что я вхожу в этот же сад через другую ограду. И с какой стороны ни пробуй – все одно и то же.

– Я думаю, миссис Уинчестер – магнит, а вы и прочие…

– Да-да, металлические опилки. Кнопки, которые она вытягивает из ковра. Я иногда стою в башне – если, конечно, тут уместно слово «стою» – и смотрю на окружающие крыши и печные трубы, принадлежащие одному и тому же дому. Вынужден признать, что тут больше места, чем я позволял себе при жизни. Как если бы меблированные комнаты располагались у парадного входа, банк находился в районе портика, а кафе – у третьей застекленной террасы, той, которую обнесли стеной и куда солнце теперь не попадает, – такой была моя жизнь. А ведь это на самом деле лишь небольшая часть здания, которое, в свою очередь, – незначительный участок земли. И теперь я жалею, что не отважился на большее, когда имел такую возможность.

Мы молча шли рядом, во всяком случае, я шла и размышляла над тем, что владелица дома, судя по всему, сама не в силах его покинуть. А как насчет меня? Могу ли я оставить Дом-на-равнине? И если идти, то куда? Профессор ван дер Аст казался более далеким, чем другой континент.

– Тебе стоит вернуться в дом, Перл. С залива тянет сыростью.

Я потянулась губами к щеке мистера Деллафейва. Когда он начал растворяться, я решила, что придвинулась достаточно близко, и поцеловала воздух.

– Чушь! – воскликнул он и окончательно исчез.

Я не чувствовала никакой особой влажности, но, когда помчалась обратно в дом, все-таки плотнее завернулась в шаль.

* * *

На следующий день случилось землетрясение.

Люстры раскачивались. Орган вздыхал и стонал. В шкафах дребезжала хрустальная посуда. Какой-то гвоздь выбрался на волю и покатился по гудящим половицам. Гул нарастал, но не снизу, а по сторонам и сверху, как будто звук вдавливало в дом отовсюду. Призраки неслись в безумном вихре, пролетая над головой, словно поток дыма, смешанный и безликий, в котором лишь время от времени проступало то одно, то другое испуганное лицо. Я, пошатываясь, шла вдоль стены, пытаясь удержаться на ногах и добраться до ближайшего выхода – парадной двери. Один раз я все-таки упала и, когда ладони коснулись горячего паркета, вскрикнула от боли.

Пока я, спотыкаясь, шла через вестибюль, в глаза мне набилась пыль от штукатурки. Я поняла, что совершила ошибку, когда увидела массивную парадную дверь, конечно же запертую. Ключ от нее давно был выброшен или запрятан в какой-нибудь дальний посудный шкаф этого безумного дома. Если все это монументальное здание рухнет и раздавит меня, то плита темного дуба с причудливым рисунком единственная устоит и превратится в мое надгробие.

Дедушкины часы накренились и рухнули прямо у меня за спиной с таким грохотом, словно ударила сотня тяжелых колоколов. Я метнулась к двери и дернула ручку. Та повернулась с легкостью, будто ее смазывали каждый день. Без малейших усилий я рывком отворила дверь. Внезапно сделалось тихо, все застыло. За дверью был чудный весенний день. В миртовом кусте запела малиновка. На крыльце стоял высокий темнокожий мужчина в угольно-черном фраке и с цилиндром в руках. Он улыбнулся мне сверху вниз.

– Доброе утро, – поздоровался он, – Я уже начал бояться, что никого не застану. Надеюсь, вы были не слишком далеко, когда услышали, как я стучу? Я знаю, что пересечь этот дом труднее, чем штат Оклахома.

– Вы стучали? – Я была слишком ошеломлена, чтобы помнить о вежливости. – Это ваш стук в дверь такое творит?

Гость шагнул через порог и тихо рассмеялся, что выразилось лишь в широкой улыбке и легком намеке на кашель.

– Что? О, нет-нет! Просто моя репутация меня обгоняет. Прошу, скажите – дома ли хозяйка?

– Где ж еще мне быть, Витстроу! – воскликнула вдова, внезапно возникшая рядом со мной. Из ее прически не выбилось ни единого волоска.

– Здравствуй, Уинчестер, – кивнул гость.

Они молча смотрели друг на друга и не двигались. Сзади послышались какой-то шум и приглушенный лязг. Я обернулась и увидела, как дедушкины часы возвращаются на свое обычное место, в угол.

Затем вдова и гость рассмеялись и крепко обнялись. Она даже согнула ногу в колене. Голова ее не доходила гостю до подбородка.

– Перл, – обратилась ко мне вдова, – это мистер Пит Витстроу.

– Питер, – поправил гость и слегка поклонился.

– Мистер Витстроу, – повторила вдова. – Изрядный шельмец. О господи, – добавила она так, будто ее только что озарила мысль. – Как ты вошел?

Мы дружно посмотрели на парадную дверь. Она снова была заперта, засовы задвинуты, дверные петли покрыты ржавчиной. Открыть ее можно было разве что с помощью динамита.

Этот человек, Витстроу, кивнул в мою сторону.

– Да, мне стоило догадаться. Она чувствует себя в этом доме непринужденно, как термит. В любом случае, ты явился не только ради того, чтобы со мной повидаться, старый бездельник. – Вдова проскользнула мимо гостя, увесисто по нему хлопнув. – До чая еще полчаса, но ты все равно можешь присоединиться к нам.

Витстроу предложил мне руку и подмигнул. На мой взгляд, излишняя вольность, но я была слишком потрясена этим «землетрясением» и не могла думать о таких мелочах. Опершись на его руку (под пышным нарядом скрывались крепкие, словно дуб, мускулы), я почувствовала, что все мое тело ноет, словно после тяжелой работы. Пока Витстроу увлекал меня через вестибюль, я оглянулась и бросила взгляд на наглухо заделанную дверь.

– Я слышал о вашем пребывании здесь, – сказал Витстроу.

– Откуда?

– О, вы очень громкая особа, мисс Большие Ноги, топ-топ-топ. – Он снова подмигнул мне. – Или так топает ваша репутация?

Коридор был не такой, как обычно, но я никак не могла сообразить, в чем дело. Потом до меня дошло: он пустовал. Дом снова вернулся к нормальному своему состоянию – картины вернулись на гвозди, штукатурка – на стену, – за одним исключением: призраков видно не было. Обычно они проскальзывали мимо меня, надо мной, сквозь меня и даже проходили через стену моей спальни, а потом пятились с извинениями, как человек, не заметивший сразу, что все места в купе заняты, и я так к этому привыкла, что их присутствие абсолютно перестало меня волновать. А вот от их отсутствия меня пробрала дрожь.

– Они вернутся, когда я уйду, – произнес Витстроу.

Я рассмеялась.

– Вы подразумеваете, что перепугали наших призраков? То есть я имела в виду, что э-э… гости миссис Уинчестер вас недолюбливают?

– Я уверен, что они ничего не имеют против меня лично. С чего вдруг? Если со мной познакомиться поближе, то оказывается, что я славный малый, кладезь учености, любезности и остроумия, приличный танцор и желанный партнер для игры в вист. Я никогда не брызгаю слюной во время смеха и не окунаю манжеты в суп. Нет-нет, все дело в моем месте работы. В компании, которую я представляю, – в «Старой фирме». На самом деле это детище моего тестя, и наследство мне не светит. Но в наше время всем нам приходится трудиться на кого-то.

Я подумала о Салли Энн, Черкесской Принцессе, и о том, как Фазевелл держал меня за руку.

– Чистая правда, – согласилась я.

* * *

Витстроу со стуком поставил на стол чашку и блюдце.

– Довольно пустой болтовни, – изрек он. – Пришло время вопросов.

– О Пит! – воскликнула вдова, – Неужели это обязательно? Мы так славно проводили время… Наверняка это может подождать!

– Лично я ничуть не спешу, но мой тесть – совсем другое дело. Нетерпеливость – его характерная черта. Собственно, она его и привела к нынешней, хм, профессии. Перл, будьте добры, уделите мне немного внимания.

Я ничего на это не ответила, потому что как раз целиком засунула в рот очередное шоколадное печенье. Пока я не попала в Дом-на-равнине, я толком не понимала, что у профессора ван дер Аста всегда была немного голодна.

Витстроу порылся во внутреннем кармане фрака и вытащил оттуда распылитель. Он открыл рот и побрызгал себе в горло.

– Ла-ла-ла-ла, – пропел он. – Ла-ла-ла-ла-ла-а-а-а! Безупречный тембр, как всегда. Уинчестер? – Витстроу предложил распылитель вдове. – Как хочешь. Итак, Перл.

Он продолжил красивым баритоном:

 
Должна ты ответить на девять вопросов,
Девять, девять и девяносто.
Иль ты не божья, а моя,
Прекрасная ткачиха.
 

– Кстати, Перл, когда я произношу «моя» – я говорю не от своего имени, а от имени фирмы, которую представляю.

– А когда говорите «божья» – это от лица фирмы, которую вы не представляете? – уточнила я, тщательно подбирая слова.

– В целом – да. Теперь же, если ты не будешь перебивать…

– Я не перебиваю! – перебила я. – Вы сами себя перебили!

Витстроу хлопнул ладонью по столу.

– Вот это мысль! Как будто можно самому себя перебить. Этак вы заявите, что река может сама себя запрудить, или изгородь – сама себя перепрыгнуть.

– Или зануда – сам себе наскучить, – вставила вдова.

– Не помогай, – оборвал ее Витстроу.

– И я не прекрасная ткачиха, – возразила я, раздражаясь, – что бы это ни значило.

– Ну, – протянул Витстроу, – ткачиха делает ткани, например, те, из которых шьют фартуки. Или кляпы. А прекрасным называют милое, приятное для взгляда существо, драгоценную вещь.

– Не знаю я никаких ткачих, – заявила я, – разве что мою подругу Салли Энн, она меня учила пуговицы пришивать. И ничего я не прекрасная, не милая и не драгоценная.

– Допустим, для данного момента это верно, – согласился Витстроу. – Но не следует воспринимать все настолько буквально. Когда ты восклицаешь: «Я глупая гусыня!» – ты же не имеешь в виду, что тебя ощиплют и зажарят, и когда кричишь: «Я в ярости», – ты не просишь, чтобы на тебя надели смирительную рубашку, а когда говоришь: «Будь я проклята», – ты не имеешь в виду…

Он умолк, не окончив фразу. Потянуло холодком. Солнечный свет, струившийся сквозь окно эркера, потускнел, как будто на солнце набежала тучка.

– …собственно, ничего не имеешь в виду, – продолжил Витстроу и улыбнулся, когда солнце вышло снова. – Итак, для целей данной песни, кто же ты, если не прекрасная ткачиха?

Я скрестила руки на груди, расправила плечи настолько, насколько позволяла спинка диванчика, и сердито посмотрела на Витстроу, твердо вознамерившись сбить с него эту самодовольную ухмылку.

– Я прекрасная ткачиха, – сказала я.

«Ни фига подобного», – подумала при этом про себя.

– Превосходно! – Витстроу был доволен. – Итак, на чем я остановился? Вернемся к Книге Бытия, как сказала бы моя бабушка.

Он кашлянул, прочищая горло.

 
Должна ты ответить на девять вопросов,
Девяносто девять и девяносто,
Иль ты не божья, а моя,
Прекрасная ткачиха.
 

Мне стало любопытно – девять, девяносто девять и девяносто чего? Но я предпочла промолчать.

 
Что молока белее?
Девяносто девять и девяносто,
Что шелка мягче?
О, прекрасная ткачиха!
 
 
Что дерева выше?
Девяносто девять и девяносто,
Что моря глубже?
О, прекрасная ткачиха!
 
 
Что рога громче?
Девяносто девять и девяносто,
Что шипа острее?
О, прекрасная ткачиха!
 
 
Что ягненка невинней?
Девяносто девять и девяносто,
Что женщин хуже?
О, прекрасная ткачиха!
 

Эти короткие куплеты показались мне длинными. Я твердо намеревалась не поддаваться им, держаться непокорно и недовольно – но стоило послушать совсем немного, и песня окружила меня со всех сторон и затопила с головой. Я спала и бодрствовала одновременно, узор на паркетном полу был полон лиц, диванчик оттолкнул и смял мои плечи, шнурки моих высоких ботинок повели во тьму, словно в туннель Лукаут-Маунтин. Я не поручусь, что Витстроу и вправду был приличным танцором, как он утверждал (хотя подозреваю, что «приличный» – не совсем подходящее слово), но петь этот человек умел. И где-то на втором часу песни (да, я думаю, что говорю – некоторые строки повторялись, или удлинялись, или расширялись) к Витстроу присоединился женский голос. Звуки переплелись, словно пряди хорошей веревки. Это вступила вдова Уинчестер. «И ты – прекрасная ткачиха».

Я резко втянула воздух и выпрямилась, словно пробудившись ото сна, но бдительности у меня убавилось. Куплеты продолжались. Вдова делала вид, будто собирает посуду после чаепития, а Витстроу притворялся, будто изучает собственные ногти.

– Реплика насчет женщин оскорбительна, – заявила вдова.

– Она написана не мной, – откликнулся Витстроу. – Ее придумал народ.

– Не народ, а мужчины, – поправила вдова.

– Восемь, – выпалила я и лишь потом поняла смысл.

Витстроу, не поднимая глаз, вопросительно буркнул нечто невнятное.

Вдова держала наклоненную чашку, совершенно не обращая внимания на то, что струйка недопитого чая, как паучок по паутине, спускается в блюдце.

– Восемь, – повторила я. – Молоко и шелк – два. Дерево и море – четыре. Рог и шип – шесть. Ягненок и женщины – восемь. «Должна ты ответить на девять вопросов…» – с удивлением скорее пропела, чем проговорила я. – Но тут не девять, а восемь. Какой же девятый?

Витстроу и вдова переглянулись.

– Может, это он и есть, – пробормотал Витстроу, – Может, «Какой же девятый?» и есть девятый вопрос.

– Нет, – возразила я.

– Почему же нет? – вкрадчиво поинтересовался Витстроу.

– Потому, – отрезала я. – Потому что это глупость.

Витстроу расхохотался и хлопнул по бедру своим цилиндром. Вдова со стуком поставила одну тарелку на другую.

– Форменная глупость, – сердито бросила она. – Пит, возьми тарелки. Я попросила – возьми тарелки! Поработай хоть разок в своей лентяйской жизни.

– Так какой же девятый вопрос? – настаивала я.

– Вот ты нам и скажешь, – ответил Витстроу.

– Ты имеешь в виду – скажет тебе? – возмутилась вдова, вручив ему стопку тарелок и подтолкнув к выходу из комнаты. – Меня в это не втягивай!

– Прошу прощения, леди Астор, но чей это дом? – воскликнул Витстроу, – Девушка – волшебница, Сара, а ты не можешь поставить волшебницу в шкафчик с фарфором, как безделушку-украшение, как одного из твоих призраков, как мистера Деллафейва!

Витстроу прошел мимо шкафчика с посудой. Дверцы задрожали, и внутри кто-то пискнул.

– Ты знаешь правила, – продолжил он, когда мы все оказались на кухне.

Витстроу с грохотом свалил тарелки в раковину и развернулся к нам. Я попыталась спрятаться за вдову, хоть та и была на фут ниже меня. Витстроу ткнул в ее сторону пальцем, как будто намеревался проделать дыру в воздухе. Его аккуратный ноготь джентльмена сделался длинным и зазубренным, с какой-то грязью под ним, а глаза стали красными, словно у пьяницы.

– Ты только глянь на нее! Я тебя умоляю – ты только стань рядом с ней! Она же питается магией, как печь – углем, а мир полон спичек! Она сейчас в другом мире, и она должна учиться, – Витстроу повернулся ко мне. – Чаепитие окончено, дорогая. Отныне за испытанием последует испытание, а ты получаешь свое первое задание, свои первые девять вопросов.

– Восемь, – поправила я.

Витстроу запрокинул голову и расхохотался – точнее, взревел, словно бык. Я заткнула уши и завизжала. Одежда на нас заколыхалась, словно под сильным ветром. На шее Витстроу отчетливо проступили жилы. Его горячее дыхание заполнило комнату. Потом он закрыл рот, и рев прекратился.

– Ладно, – произнес он. – Восемь. Ты должна «Старой фирме» восемь вопросов – и еще один.

Он энергично натянул цилиндр по самые брови и прыгнул в раковину. Там он присел на корточки, подмигнул и с бульканьем исчез в сточной трубе. Цилиндр упал на фарфоровую поверхность и несколько мгновений лежал там, мелко дрожа, пока его тоже не затянуло куда-то в глубины канализации. Из труб донеслось хихиканье Витстроу, и призраки с воплями хлынули из водопроводного крана.

– Выпендрежник! – Леди Уинчестер сжала мою руку. – И лжец к тому же. В вист он играет отвратительно.

– А когда он сказал, что я должна ответить на эти вопросы, он тоже солгал?

– Нет, это достаточно близко к истине.

– А когда назвал меня… волшебницей?

Вдова улыбнулась.

– Чистейшая правда.

* * *

– У всех волшебников один и тот же талант, – объясняла мне вдова. Она мыла уцелевшие тарелки, а я вытирала. – Так же, как у всех плотников, всех художников, всех садовников. Но у каждого волшебника имеется также некая особенность, специализация, в которой он особенно силен. Иные трудятся десятилетиями, прежде чем находят эту свою уникальность. Другие лишь задним числом понимают, что это было, на смертном ложе, если вообще понимают. А некоторым их способности даются почти с самого рождения, как всем нам даруются земля и небо. Я сама была от горшка два вершка, когда осознала, что среди множества друзей, играющих со мной каждый день на чердаке и в беседке, увитой виноградом, и в глухих уголках сада, попадаются дети, которых вижу только я. Моим родителям не нравилось, когда я говорила о них что-нибудь вроде: «Ой, папа, представляешь, Мери только что прошла сквозь твой жилет, пока ты мешал чай! Правда, смешно?» От таких речей папа весь день был не в духе.

Вдова выкрутила тряпку для мытья посуды. Я дунула на мыльную пену в сторону спящей полосатой кошки, проплывающей мимо. Пузыри то ли пролетели сквозь кошку, то ли обогнули ее. Вдова терла тарелки пемзой, потому пузыри имели красноватый оттенок и казались более материальными, чем совершенно прозрачная кошка. Потом они исчезли, а кошка осталась.

Вдова продолжала:

– И я стала держать подобные наблюдения в секрете, а когда ты начинаешь скрывать свой талант, ты вступаешь на тропу волшебника.

– Мой талант остается загадкой даже для меня самой, – вздохнула я.

– Неужели не ясно, насколько ты не права? – Вдова хлопнула меня по плечу кухонным полотенцем. – Ты играешь с мертвыми кошками. Ты беседуешь со всеми моими квартирантами. Ты мимоходом отворила парадную дверь и снова ее заперла. Ты перенеслась сюда из Теннесси за один шаг, как будто мир – это карта и его можно сложить, как тебе требуется. Силы небесные, да ведь так далеко шагнуть не мог даже Поль Баньян – а Поль был очень, очень крупным мужчиной.

Вдова на миг погрузилась в грезы, потом качнула головой и выдернула пробку из раковины.

– Вот и готово! – воскликнула она, перекрывая шум утекающей воды. – Чтоб все это пошло Витстроу в глотку!

Она встала на цыпочки и коснулась губами моей щеки. Поцелуй ее был быстрым, сухим и щекотным, словно касание пуховки из пудреницы.

– Не волнуйся ни о чем, дитя. – Вдова взяла меня за руку и увлекла к лестнице, ведущей в сад. – Способностей у тебя навалом, как сказал бы мистер Уинчестер. И теперь, когда ты умеешь сосредотачиваться, ты очень скоро откроешь в себе пару-тройку новых возможностей – в этом я совершенно уверена.

– Мистер Витстроу говорил, что теперь я в другом мире.

Вдова фыркнула.

– В другом мире! Вот еще! Миры нельзя менять, как подвязки, милочка! Он тот же самый, в котором ты родилась, и тот же самый, в котором ты находилась всю свою жизнь. Никогда не забывай об этом. Но ты будешь взрослеть, начнешь путешествовать – и неизбежно увидишь огромную часть этого мира, точнее, сумеешь увидеть.

– Потому что я прошла через диораму?

– Действительно, это был очень яркий способ путешествия! Он, конечно, расширил твой интеллект. Несколько недель назад ты знала о мире духов не больше моих плотников, которые могут смотреть на мистера Деллафейва и не видеть его и уж подавно не способны с ним заговорить. Это весьма печально, – вздохнула миссис Уинчестер, но казалось, что ее это на самом деле не расстраивает.

Я хотела намекнуть вдове, что мистер Деллафейв в нее влюблен, но решила, что она и так это знает. В итоге я собралась с духом и спросила:

– А после того, как мистер Уинчестер умер, он хоть раз э-э… навестил вас?

– Ах, как мило с твоей стороны, дитя, поинтересоваться этим. – Вдова фыркнула и вскинула голову. – Нет, пока что нет, хотя первое время я днем и ночью высматривала его и прислушивалась к шагам. Особенно ночью. Признаться, пару раз я даже нанимала медиумов, чтобы провести спиритический сеанс – несколько лет назад это было ужасно модно.

Мы прошли мимо безголового кондуктора, поднявшего свой фонарь при приближении хозяйки дома. Вдова рассеянно махнула рукой.

– Стадо призрачных бизонов могло пронестись через гостиную – и эти мошенники ничего бы не заметили! А какой беспорядок! Нам потом несколько дней пришлось выгребать эктоплазму.

Вдова прислонилась к стволу английского тиса и уставилась в небо, но вид у нее был отнюдь не несчастный.

– В конце концов я пришла к заключению, что с мистером Уинчестером – как и с моими родителями, со старенькой няней, с собачкой Зип, что жила у меня, когда мы только-только поженились, с моей бедной малышкой Энни – я не воссоединюсь, пока не стану такой же иллюзорной, как вон та дама в пруду.

Мы в молчании наблюдали, как женщина поднялась из воды, постояла несколько мгновений на поверхности, а потом скрылась меж листьев водяных лилий. Лицо ее было расплывчатым, а одежда принадлежала к давним временам. Интересно, где теперь все ее возлюбленные, и что она помнит о них?

– А знаешь, какая загадка меня волнует? – вдруг обратилась ко мне вдова. – И это не мистер Уинчестер, и не вопрос о том, куда уходят все собаки. Почему за все годы, которые я принимаю у себя этих дорогих усопших, я не встретила среди них ни одного – ни одного! – кто при жизни был бы волшебником?

* * *

– Сара! – заорал кто-то. – Сара!

Мы с леди Уинчестер кинулись к окну эркера в гостиной. Голос был мне знаком.

Перед домом остановился фургон, запряженный парой лошадей, из него выбрался здоровяк в черном костюме и черной шляпе. Стоял теплый осенний день, но шляпа и плечи гостя были припорошены снегом, а на спицах колес намерз лед. Фургон был блекло-синим, разрисованным звездами и полумесяцами, надпись на его боку гласила: «Волшебник Синих Гор, Маг Старого Юга, Поставщик Магии и Веселья».

Мужчина снял шляпу и снова заорал:

– Сара! Я до него добрался! Наконец-то я до него добрался!

Это был мистер Фазевелл.

К тому моменту, как мы дошли до парадной двери – вдова открыла ее мановением руки, – к крыльцу галопом подлетел всадник. Это был Пит Витстроу, одетый словно для охоты на лис – в красную куртку, белые бриджи и высокие сапоги.

– Уинчестер, сделай же что-нибудь! – завопил он, соскакивая с лошади. – Фазевелл свихнулся!

– Свихнулся – это фигня! – отозвался Фазевелл. – Он пойман, словно букашка в банку!

– Кто – он? – поинтересовалась вдова.

– Сам Сатана! – изрек Фазевелл. – Вот он, ваш дьявол!

Фазевелл прошел к задней части вагона и принялся вытаскивать оттуда что-то тяжелое, мы пока не видели, что именно.

Вдова посмотрела на Витстроу.

– Это правда?

Витстроу воздел руки.

– Кто знает? Старика уже давным-давно никто не видел.

Фазевелл подтащил нечто к краю фургона, на гравий шлепнулся старый башмак. Я шагнула ближе, выступив из тени крыльца.

– А, Короткие Штанишки! – поприветствовал меня Фазевелл. – Сара мне говорила, что ты здесь. Так ты решила все-таки освоить магию?

Он вытащил из пиджака фляжку, посмотрел на нее, потом расхохотался и забросил подальше. Та со звяканьем приземлилась среди розовых кустов.

– Она вам сказала?! – В изумлении я ухватилась за колонну. При одном лишь виде Фазевелла меня бросило в краску. Во мне вспыхнул гнев. – Вы друг друга знаете?

– Он же волшебник, – напомнил Витстроу.

Фазевелл стоял, подбоченившись, и явно был очень доволен собой. Вдова вгляделась в фургон.

– Где он? Вот этот башмак?

Фазевелл сгреб в охапку леди Уинчестер и закружил с ней.

– Это не его башмак! Это он в нем! В башмаке! Иди посмотри, Короткие Штанишки!

– Не смейте меня так называть! – возмутилась я, но тем не менее спустилась с крыльца.

Фазевелл схватил башмак и, пятясь, поволок его к дому, ссутулившись так, словно волок тело крупного мужчины. За башмаком по гравию тянулась борозда.

– Не может быть, – произнес Витстроу.

– А вот может! – парировал Фазевелл.

– Кощунство, – вставила вдова.

– В любом случае, это скверно для бизнеса, – заметил Витстроу.

Фазевелл, тяжело дыша, отпустил башмак, отступил на шаг, потер поясницу и начал рассказывать:

– Я его нагнал в Сьерре. Он бы от меня удрал, если бы бросил того цыпленка. Семь дней и ночей мы с ним дрались на горных склонах. Во всех газетах только и речи было что о лавинах. Башмак этот у меня с Аппоматокса, он принадлежал моему наставнику, и тот заклял его своей магией и кровью. На восьмой день борьбы я стал натягивать этот башмак на голову дьяволу и тянул до тех пор, пока дьявол не очутился внутри целиком. Теперь он за все заплатит!

Присутствующие столпились вокруг башмака.

– Там пусто, – сообщила вдова.

Витстроу гоготнул.

– А то! Фазевелл, вы ненормальнее спятившей крысы.

Я не смеялась. Через шнурки просматривалось чье-то лицо. Когда его обладатель увидел меня, его голубые глаза сделались еще шире. Лицо чуть отодвинулось, и я смогла разглядеть его лучше.

В башмаке сидел Фазевелл.

Я повернула голову. Действительно, большой Фазевелл стоял у меня за спиной и ухмылялся. Но крохотный человечек в башмаке тоже был Фазевеллом, в балахонистом одеянии и колпаке, каким я его видела в последний раз у профессора ван дер Аста.

Маленький Фазевелл обхватил себя руками за плечи, словно ему было холодно, и беззвучно заплакал.

– В чем дело, дитя? – спросила меня вдова.

Я сбросила ее тщедушную утешающую руку, легшую мне на плечо. Ощущение было – словно паука стряхиваешь.

– Что ты там видишь? – поинтересовался Витстроу.

– Скажи им, Короткие Штанишки!

– Не волнуйся так, милочка. Что там такого может быть? Это все не имеет к тебе никакого отношения.

– Может, и имеет, – вмешался Фазевелл. – Кого ты там видишь, девочка? Кто этот шалопай?

– Как его зовут на этот раз? – допытывал Витстроу. – Старик отзывается на столько имен, сколько и в каталоге Сирса и Роубака не найдешь.

Я не отвечала. Маленький Фазевелл попятился и распластался по старому разношенному заднику. Я подошла ближе, стараясь лучше его рассмотреть, и он затрясся так, что башмак задрожал.

– Он напуган, – наконец вымолвила я.

Вышло это куда громче и резче, чем хотелось бы. Сильнее всего меня задело не то, что передо мной оказался второй Фазевелл ростом с куклу, которую можно щелчком сбить с ног, а то, что он боялся меня больше, чем свое более крупное «я». Это ж какую гадину он из меня делает?! Меня это разозлило. Я зарычала, согнула пальцы, подобно когтям мальчика-пантеры Булы, и прыгнула.

– Ах ты!..

Маленький Фазевелл дернулся так, что башмак перевернулся. Подметка была такой изношенной, что сквозь нее виднелись и клейкое пятно в районе большого пальца, к которому прилип окурок, и спутанные волосы.

– Он у нас в руках! – прошипел мне на ухо большой Фазевелл, – Девочка, какое бы обличье он тебе ни показывал, кем бы перед тобой ни явился – ошибки быть не может! Всю дорогу – по горам, по реке, по рощам – мне еле удавалось держать его в узде, чтобы он не вышиб стены фургона, а ты его обуздала, словно пони! Девочкам нравятся пони. Он теперь наш – мой и твой!

Вдова махнула рукой.

– Не слушай его.

– Сара! Ты забыла, кто у нас тут? Ты забыла Геттисберг, Колд-Харбор и Петербург? Туберкулез, который унес твоего Уильяма, общую атрофию, похитившую Энни из колыбели? Тебе что, безразлично, что эта тварь сделала с миром и что еще сделает? Неужели ты ничему не научилась?

– Есть вещи, которым учиться не стоит, – отозвалась вдова. – Некоторых волшебников, дышавших воздухом Господним, держали куда в большей тесноте. Тебе довелось быть свидетелем кое-чего похуже Колд-Харбора, ты знаешь об этом не меньше любого из нас.