Текст книги "Венеция зимой"
Автор книги: Эмманюэль Роблес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
3
Когда Элен выходила от мадам Поли, на небе, у самого горизонта, осталась лишь узкая полоска света, в окнах уже зажигались огни. В такие вечера ей бывало грустно. Вспомнился голос матери, которая запрещала что-нибудь Элен или бранила ее, когда она затемно возвращалась зимой из школы.
Элен шла быстрым шагом. Холодный ветер пронизывал насквозь, дул в лицо, выжимая слезы. Вспомнились слова мадам Поли после ухода Андре: «Не давайте себя запугать. Мужчины терроризируют нас веками. В нынешних террористах – я не говорю о тех, кто подкладывает бомбы, – мне все же нравится то, что они нападают только на мужчин, вы это заметили? Мужчины их боятся. Они приходят к нам и стараются угодить, чтобы мы их утешили. Великий страх сбивает с них спесь».
Мадам Поли расхохоталась.
Ярая мужененавистница (она называла себя мужефобкой), мадам Поли знала, как побольнее уколоть Андре. Одной из ее отравленных стрел был намек на его возраст. А ведь Андре действительно молодился, стараясь обмануть время, сгладить его следы. За один этот намек он, конечно, возненавидел толстуху, унизившую его при Элен. Вспоминая об этой сцене, Элен старалась не думать о предстоящей встрече.
Она пришла к Хёльтерхофу намного раньше обычного. Хозяина нет дома, сказала сестра, но он скоро придет. Дожидаясь его в гостиной, где за стеклом в шкафу стоял зловещий черный манекен, Элен беседовала с дамой из Швеции. Та собиралась уезжать, ей обязательно нужно было вернуться в Стокгольм, в свою большую безлюдную квартиру. Муж никогда не хотел иметь детей, и теперь, на старости лет, она осталась совсем одна.
– Он не хотел детей, – рассказывала она, – потому что считал безумием извлекать из небытия человека, чтобы обречь его на жизнь под страхом перед тем же небытием, куда ему неизбежно суждено вернуться. Подростком муж упрекал родителей – я это знаю с их же слов – за то, что они произвели его на свет. Эти упреки очень огорчали его мать. – Дама из Швеции помолчала: манекен в витрине внезапно напомнил ей о том, что Хёльтерхоф потерял единственного сына. Потом продолжала, понизив голос: – Всю нашу долгую супружескую жизнь я переживала, плакала, но подавляла в себе желание иметь ребенка, словом, шла против своей природы. Ах, мадемуазель, вы не представляете, как я жалею, что уступила мужу. Вам я желаю… иной участи!
И она улыбнулась, словно подбадривая Элен.
Элен улыбнулась в ответ. Потом вспомнила, что Андре, вопреки желанию Ивонны, тоже не хотел детей, потому что, по его словам, в любом возрасте они причиняют только беспокойство.
В это время вернулся Хёльтерхоф в плаще, покрытом каплями дождя, и сразу предложил:
– Мадемуазель, вы ведь останетесь у нас поужинать?
Элен заколебалась, но хозяина поддержала шведка, сказав, что ей тоже было бы приятно провести вместе с Элен последний вечер в Венеции. Решив, что встреча с Андре продлится не больше часа (во что бы то ни стало она уложится в это время!), Элен в конце концов согласилась, но предупредила, что после урока ей придется ненадолго отлучиться: у нее неподалеку назначена встреча с одним человеком.
Ожидая Элен, Андре читал газету. Он выбрал место подальше от стойки, здесь кабинеты – красное дерево и красная кожа – тонули в полумраке. Теперь встреча была назначена в роскошном ресторане, а не в бистро на противоположном берегу, как в прошлый раз. Непонятно почему, Элен пожалела о том кафе, но Андре уже помогал ей снять плащ и берет. Она заметила, что бармен в белом пиджаке с витыми эполетами и с галстуком бабочкой разглядывал ее, наверное, удивленный тем, что она так бледна. В соседнем кабинете двое мужчин, сидевших напротив друг друга, курили и разговаривали, почти касаясь лбами. Иногда они вдруг начинали смеяться. Андре внешне был спокоен, но Элен ничуть не удивилась, когда он сразу стал поносить мадам Поли. (Он заявил, что она похожа на содержательницу марсельского борделя.)
– А чего стоят ее слова о том, что встречаться в холле отеля неприлично! Какая ханжа! – все не успокаивался он.
– Не надо было к ней приходить, – спокойно сказала Элен.
– Я во что бы то ни стало решил тебя найти!
– А разве не все сказано?
– Отнюдь! И прежде всего объясни, почему ты не пришла вчера.
Им пришлось ждать, пока бармен примет заказ, потом она рассказала, что произошло у Сарди. И вскользь добавила, что похищение крупных промышленников и разных других богачей с целью выкупа – дело теперь обычное. Ей показалось, что в этот момент Андре слушал ее особенно внимательно. Потом, ссылаясь на идиотское упрямство полицейского комиссара, она объяснила Андре, почему не смогла предупредить его о том, что задерживается.
Андре все время слушал ее не перебивая, но, наконец, взорвался:
– А сегодня утром, черт возьми! Ты ведь могла позвонить. И мне бы не пришлось идти к этой старой ведьме.
– Я заснула только под утро.
Элен говорила правду, после стольких переживаний у нее действительно страшно болело сердце, и рано утром Марта, разбуженная стонами Элен, прибежала, принесла шприц и раствор камфары – она знала, что делать в таких случаях. После укола Элен заснула, и Марта дала ей возможность как следует выспаться.
Зная, что у Элен слабое сердце, Андре ничего не сказал. Оба они молча курили и медленно пили только что поданный чай. Затем он спросил:
– Кстати, как твой фотограф?
Элен с самого начала ждала этого вопроса.
– Я тебе об этом уже говорила, – ответила она.
– Говорила. И мадам Поли тоже. Ну и подруги у тебя!
– Что же тебе еще надо?
Он торопливо затянулся, выдохнул дым:
– Ты собираешься за него замуж?
– Я об этом не думала. Да и не все ли равно?
Она имела в виду, что при всех обстоятельствах решила порвать с Андре.
Казалось, Андре размышлял над ее ответом, но Элен знала, что он не очень-то способен разбираться в сердечных делах, совсем не понимает того, что происходит в ее душе, да и никогда это его не интересовало. На самом же деле Андре молчал, потому что видел перед собой приснившийся ему прошлой ночью кошмарный сон. Он вспомнил его, услышав от Элен историю об отравлении собаки Сарди и представив себе ее сожженные глаза и пасть; перед его взором возникло пустынное пространство, где почти вровень с землей двигались какие-то розоватые, кольчатые существа с короткими конечностями, шарообразной безглазой головой и широкой щелью вместо рта, в глубине которой копошилось что-то бесформенное. Андре очнулся от своих мыслей.
– А что об этом думает Ласснер? – спросил он.
Андре говорил спокойно и снисходительно – как прежде в Париже.
– Не знаю, – сказала Элен. – Да разве в этом дело?
Ведь главное сейчас – их разрыв. Ее решение порвать с Андре было окончательное и бесповоротное. В этом-то она и хотела его убедить, но Андре перебил Элен. Он был уверен, что все женщины мечтают о браке, о прочном положении, об обеспеченной жизни. И то, что Элен, по-видимому, не стремилась к замужеству, он расценивал как доказательство непрочности и недолговечности ее связи с фотографом – само слово «фотограф» его смешило.
– Я мало заботился о тебе, – сказал он. – И горько в этом раскаиваюсь, поверь! Надо было устроить тебя в приличной квартире, а не оставлять в той унылой комнатенке. Освободить от идиотской работы в бюро, в общем, создать тебе другую жизнь. Видишь, я признаю свои ошибки. И ты прекрасно знаешь, что я желаю тебе только счастья.
Отдавал ли он себе отчет в том, что предлагает ей положение содержанки? Неужели он настолько недооценивает ее, что даже верит в ее продажность? Во всяком случае, Элен догадалась, что он еще не дошел до главного. И действительно, Андре заговорил о другом:
– Я понимаю, что эта история с Ивонной тебя потрясла. Но мало помалу у нас с ней все уладится. Рано или поздно встанет вопрос о разводе, и в конце концов она согласится, сочтет этот выход разумным. Надо только подготовить ее, а это всего лишь вопрос времени.
Элен продолжала молчать, и он решил, что она раздумывает, взвешивает все за и против. Мир дельцов, к которому он принадлежал, приучил его к сделкам, хитростям в разговоре, осторожным и продуманным ходам. Его последние слова могли навести ее на мысль отом, что после развода, иначе говоря, после того, как он станет свободным, путь для Элен будет открыт. Она сама решит, что ей делать… В то же время он был недоволен собой, раздосадован тем, что невольно зависит от этой девки, хотя ему нужно только ее тело. Раньше он никогда не стал бы знакомить ее со своими друзьями, зато сейчас, ухоженная и элегантная, она казалась ему более привлекательной, почти хорошенькой. С первой же встречи в Венеции он заметил, что теперь она подкрашивает губы, щеки, накладывает тени вокруг глаз, чего раньше никогда не делала. Не связано ли все это с тем, что у нее новый любовник? Нужно выждать. Он должен выжидать, сдерживать себя, чтобы не наделать ошибок.
У Элен было ощущение, что время остановилось. Через окно справа она вглядывалась в темноту, сгустившуюся над аркой моста, выступавшего смутным силуэтом – он словно повис в ночи и угадывался лишь по далекому свечению. Андре понял молчание Элен по-своему, решив, что наполовину убедил, наполовину победил ее.
– Послушай, – сказал он, – завтра мне надо быть в Маргере. А в Париж поеду послезавтра, лионским поездом. Я возьму для тебя билет. Ты успеешь собраться и закончить свои дела.
Несмотря на охватившее ее легкое оцепенение, Элен отметила, что, если он действительно приехал в Венецию ради нее, то не забыл и о своих делах. Но это ее не волновало. Занятая своими мыслями, Элен все же разгадала маневры Андре, его расчетливую, вернее, циничную тактику, тут не было и намека на истинное чувство.
Скрестив на столе свои красивые, сильные руки, Андре наблюдал за Элен. Странным образом смех двух толстяков за соседним столиком, казалось, придавал комедийный оттенок их разговору.
– Ну как? – спросил Андре. – Что ты об этом думаешь? Элен снова посмотрела прямо ему в глаза.
– Ты ничего не понял, – с внезапной решимостью сказала она.
Тон Элен неприятно поразил и уязвил Андре, ему вдруг захотелось дать ей пощечину. Эта девица, всегда такая послушная, такая покорная, теперь сопротивлялась ему, порождая сумятицу мыслей и чувств, управлять которыми он был не в силах. Впрочем, с самого начала ему казалось, что он тщетно старался приблизиться к ней, раздвигая бесчисленные завесы.
– Чего же я не понял, черт побери?
В его голосе кипела ярость. И как он на нее посмотрел!
Элен скрыла волнение, ей было страшно еще раз убедиться в своей власти над таким человеком, как Андре; она поняла, что он боится ее потерять, хотя может заполучить тысячи таких, как она.
– Мой друг скоро вернется, – наконец сказала Элен. – Я жду его со дня на день.
Резким движением она достала из кармана телеграмму Ласснера и положила на стол.
Андре посмотрел на сложенный листок, но не дотронулся до него.
– Даже не думай, что тебе удастся от меня отделаться!
– Я жду его, – сказала Элен, – и могла бы прождать недели и века!
Она хотела добавить что только теперь, в Венеции, у нее началась настоящая жизнь, только теперь она наконец обрела уверенность в себе и нашла свое место. Но Андре поднял руку, Элен не поняла – чтобы ударить ее или приказывая замолчать. Она не отвела глаз. За соседним столиком снова раздался смех, и Элен решила высказать ему до конца все, что думает.
– Я никогда не вернусь с тобой в Париж, – произнесла она. – Мое место здесь, в Венеции. Здесь моя судьба. Все, что было до этого, – не имеет значения, никогда не имело значения!
Для него это были только пустые слова. Он пожал плечами.
Тут в бар вошли двое мужчин и, громко разговаривая, сели на высокие табуреты у стойки. Это вторжение еще больше разозлило Андре, и без того разъяренного словами Элен. Он вспомнил ее фотографию, которую видел днем у Ласснера. Два месяца назад ему достаточно было обнять Элен и положить на кровать, чтобы свободно владеть и наслаждаться вволю ее телом. А теперь перед ним преграда, стена, которая выросла после того, как Ивонна… Однако преградой была и странная перемена в характере Элен, эта незнакомая гордость, это упорство, не уступающее его собственному. Ее то охватывал лихорадочный приступ энергии, то она становилась, как прежде, холодной; сидя напротив Андре по другую сторону столика, опустив голову, словно раскаявшаяся послушница, она ждала, чтобы он оставил ее в покое; и он знал, что ему не следует больше заблуждаться. Однако там, под одеждой, скрывались белая, нежная грудь, упругий живот, гладкая кожа – все это столько раз ласкали его руки и губы. Тело Элен прелестно, как и прежде, но неужели он больше не будет им наслаждаться? Деньги тут не помогут (Элен совсем не корыстна), а воспоминания о ее лице, ее теле еще долго будут преследовать его. Но об этом думать рано.
Хохот за соседним столиком словно подчеркивал их молчание. Телеграмма по-прежнему лежала на столе. Андре не хотел ее брать, но и Элен, казалось, не торопилась положить ее обратно. Андре почему-то истолковывал это как благоприятный для себя знак. Он не знал, что она с нетерпением искала предлога уйти отсюда, уйти одной, что она ни за что не хотела оказаться вместе с ним на улице, боясь каких-либо его выходок или сцен, ведь там его грубость невозможно было бы сдержать, как здесь, при свидетелях.
Теперь, когда все, как он думал, решалось между ними, Андре успокаивал, убеждал себя, что Элен просто обрела какой-то новый сексуальный опыт и что ему следовало хотя бы попытаться предугадать ее поведение. Но он всегда терпеть не мог психологию.
В это время кто-то с шумом распахнул входную дверь. Все, кроме Элен, обернулись. Вошел Четтэуэй, он отряхнулся, снял мокрую куртку, с удовольствием окинул взглядом бар, разноцветные бутылки, блестящую стойку, обитые кожей кабинеты. «Черт бы побрал эту обезьяну!» – подумал Андре. Но великан-англичанин уже заметил его и, сверкая бритой головой, нетвердой походкой приблизился к их столику.
– Как приятно, что вы здесь! Представьте же меня даме!
Андре пробормотал нечто похожее на фамилию англичанина, познакомил его с Элен и хотел как-то помешать ему устроиться рядом, но не тут-то было! Четтэуэй уже подсел к Элен, положив на столик два здоровенных, как кувалды, кулака. Заявил, что счастлив говорить с ней по-английски, так как его итальянский оставляет желать лучшего, заказал вина на всех; сообщил, что завтра спускает свою яхту на воду и, вероятно, скоро отплывет на Корфу; и все это тоном человека, убежденного в том, что его личные проблемы непременно должны волновать и других. Пока бармен суетился, расточая любезности клиенту, известному своей щедростью, Элен спрятала телеграмму. Андре заметил это и злобно усмехнулся.
Потом Четтэуэй стал любезничать с Элен, начал рассказывать одну из своих историй. Кто-то из его соотечественников снял целый этаж в старинном дворце. Хозяйка, старая достойная дама, сама жила на первом этаже. Британец – уточним, шотландец, – стал шарить по углам и обнаружил – угадайте что? Ха, ха! – в глубине какого-то чулана среди старого хлама, пыли и плесени скатанный, облупившийся, выброшенный холст. И чья же это оказалась картина? Карпаччо! [22]22
Витторе Карпаччо (ок.1455 − ок.1526) – итальянский живописец венецианской школы Раннего Возрождения.
[Закрыть]Шотландец показывает ее достопочтенной даме, которая в этом ничего не смыслит. Спрашивает, сколько она хочет за эту полусгнившую дрянь – он нарочно уничижительно отозвался о картине.
Она сказала, что не знает. Хитрец предлагает миллион лир, совсем даром. Сделка заключена. Мой милый соотечественник прибывает в Рим, страшно довольный, показывает этот шедевр другу, крупному специалисту, но тот брезгливо морщится. Оказывается, это – добросовестное упражнение прилежного ученика Академии художеств, современная копия с оригинала, находящегося в музее Каррера, в Вергамо, и красная цена ей – пять тысяч лир.
Довольный их вниманием, Четтэуэй приглашает Андре и Элен поужинать вместе, в ресторане отеля, отпраздновать спуск на воду его яхты. Андре, не колеблясь, соглашается и смотрит на Элен, уверенный, что и она последует его примеру, но Элен благодарит и отказывается, объясняя, что ее ждут в другом месте. Уговаривает ее не англичанин, а Андре. Напрасно. Под удивленным взглядом англичанина Элен встает, извиняется и поспешно уходит, словно убегая от погони.
– Что такое? Я не понравился? – с пьяным сожалением спрашивает Четтэуэй.
– Ну что вы, – говорит Андре нарочито беспечно.
– Она очаровательна. Весьма. Надеюсь, вы знаете, где ее найти?
– Конечно.
4
Элен ушла от Хёльтерхофа около десяти. Вечер прошел спокойно, хотя ее не оставляли гнетущие мысли об Андре. Она не забыла его полный злой иронии взгляд, когда, пользуясь присутствием англичанина, убегала из ресторана. Дальние огни веером освещали ночной рынок возле Риальто, рассеивали мрак за Большим каналом. С моря из ночной тьмы задул влажный ветер. Элен пошла быстрее, чтобы пораньше вернуться к Марте. Она подумала о том, что Андре все-таки постарается отомстить ей за эти встречи в Венеции и за унижение от того, что придется возвращаться в Париж, ничего не добившись и без нее. Уступить и ничего не получить взамен было не в его характере. Человек рассудка, он был способен на самые ловкие козни. Значит, пока он не уедет, она должна быть настороже.
Элен прошла по ярко освещенному рынку. Над лотками с фруктами и овощами блестели обернутые в фольгу окорока, похожие на тяжелые слитки металла. Она хотела купить апельсины – они казались огненно-красными под ослепительным светом фонарей, но от усталости подкашивались ноги, и Элен решила поскорее идти домой. Из подвального окна выскочила кошка, в три прыжка пересекла улицу и исчезла. У Элен от неожиданности перехватило дыхание – видно, нервы у нее никуда не годятся, хватит ли ей сил дольше переносить напряжение, в котором ее вот уже несколько дней держал Андре.
Карло дремал у телевизора, передавали футбольный матч; рядом, в гостиной, читала Марта. Когда Элен вошла, тетя радостно бросилась ей навстречу и объявила, что час назад звонил Ласснер. Из Рима! Из аэропорта! Сообщил номер телефона своей гостиницы.
– Я не знала, где тебя найти.
Оставшись одна – Марта мышкой выскользнула из комнаты, – Элен позвонила. Ее очень быстро соединили с Ласснером, и его голос, казалось, сразу принес облегчение. Не мог вылететь из Бейрута, сказал он, бомбили международный аэропорт, но удалось попасть на военный самолет. Была посадка в Афинах, где снова пришлось ждать. Из-за этого опоздал на ночной поезд. Но завтра он полетит в Милан и, не теряя ни минуты, уладит все дела, чтобы как можно скорее ее увидеть. Когда? Да завтра же вечером! Как там в Ливане? Он все расскажет. А как она? Не забыла его? Правда, вспоминала? Она отвечала ласково и нежно. Вечером она останется дома, будет ждать его. «Я очень на это надеюсь», – весело сказал он. Слушая голос Ласснера, она старалась представить себе его лицо, губы, глаза. За его такими простыми, но сердечными словами открывался целый мир любви, в котором нет боли, ненависти и подстерегающей беды.
Она пошла в гостиную к Марте и Карло. Они не знали о том, что Андре в Венеции. Чтобы не волновать их, Элен им ничего не сказала.
– Вот видишь, – заметила Марта, – твой гороскоп не наврал: «Хорошие новости на этой неделе!»
Марта верила в астрологию. Недавно даже купила талисман, который, судя по прилагаемому пояснению, «приносит пользу, притягивая силу звезд». Это был медальон с изображением африканской маски. Марта даже отозвалась на объявление индийского мага Инарима, «хранителя тайны одной из тибетских сект, позволяющей ему вступать в общение со сверхъестественными силами». Она скрыла это от Карло, который не верил в чудеса и стал бы издеваться над ней. Впрочем, она сама передумала советоваться с этим магом, потому что, читая объявление, заподозрила, что имя Инарим могло быть переделанной итальянской фамилией Марини.
На следующее утро Элен с помощью Адальджизы сделала уборку в доме и, чтобы создать праздничную обстановку, сменила занавески у себя в комнате, повесила другие, более легкие и пышные, и купила голландские ирисы с длинными стеблями. Она сказала Пальеро, что Ласснер обязательно приедет и что он спрашивал об Анне-Марии, а Элен ответила, что Анне-Марии лучше, хотя на самом деле у жены Пальеро со здоровьем было пока без изменений.
Затем она поехала на Мерчерие, чтобы взять напрокат пишущую машинку, так как всерьез отнеслась к предложению мадам Поли печатать мемуары. Но, несмотря на все эти дела, мысли об Андре угнетали ее, портили настроение.
Странно, но мадам Поли в тот день почти не упомянула об Андре. Элен ожидала, что она будет бурно обсуждать его вчерашний приход, но мадам Поли сказала только:
– Надеюсь, этот грубиян получил вчера хорошую головомойку и теперь перестанет вам надоедать.
Ей, видимо, не терпелось поговорить о своих собственных делах, то есть о мемуарах. Накануне она опять записала часть воспоминаний, отобрала фотографии времен своей молодости. Она решила опубликовать свой труд с иллюстрациями, и не столько из стремления покрасоваться, сколько из желания доказать что в молодости была соблазнительна и заслуживала настоящего счастья.
Элен с удивлением узнавала мадам Полив стройной и грациозной девушке с узкими бедрами и живыми глазами.
– Правда, я была красива?
– Очень.
– И я ждала любви. Господи, до чего же я была глупа! Моя мать отличалась своими причудами. Она построила во Фреджене ужасно безвкусный дом – вы же знаете, на что способны нувориши! – с невероятным бассейном посреди большой гостиной, окруженным чешуйчатыми морскими чудовищами со свиными рылами. Она завела себе львенка, привезенного из Абиссинии знакомым офицером. Пока львенок рос, он растрепал все кресла. Слуги его боялись. Вдобавок он страшно вонял. Вот фотография матери с ее хищником. (Элен увидела высокую даму с пустым взглядом и диадемой на голове, льва она держала на поводке.) Женщина она была легкомысленная и страшно скучала, несмотря на свое богатство.
По-настоящему она интересовалась только медициной, все время ей казалось, что она чем-то больна, почти ежедневно вызывала своего врача. Полагаю, что в конце концов она стала его любовницей. Я говорю «полагаю», потому что его визиты, казалось, развлекали ее и бодрили. Мной она почти не занималась, однако же мечтала выдать замуж за аристократа. Молодым людям из дворянских семей, бывавшим у нас в доме, она на ухо шептала сумму моего приданого. Мне было наплевать, буду ли я графиней или маркизой. Ведь я как наивная дурочка ждала любви! И если кто-нибудь из этих молодых людей слишком сильно прижимался ко мне, я говорила ему, что у меня есть любовник. Помню, один из них, самый настойчивый, ответил, что ему на это плевать. А я утверждала, что очень привязана к своему любовнику и что, если мы поженимся, мужу придется как-то смириться с его присутствием. Тогда женишок дал обратный ход, хотя сначала почти согласился на мне жениться, сказав, что еще подумает! Возможно, если бы мое приданое увеличили вдвое, он бы и решился. Потом появился мой будущий муж, кандидатура, которую отец предпочел другим, опять-таки по финансовым соображениям. Посмотрите-ка на эту рожу!
На фотографии мадам Поли была в подвенечном платье, лукавая и свежая, она стояла рядом с худощавым парнем с тонкими губами и решительным взглядом.
– Мой муж был своеобразный романтик! Только вместо поэмы о любви он мог в любой момент продекламировать курс биржевых бумаги часами говорить не о лунном свете, а о ценах на каучук!
Она вздохнула, потом добавила:
– Ведь это, кажется, ваш Рембо спрашивал, когда кончится бесконечное рабство женщины?
В четыре часа Элен ушла от нее: пора было на урок к Марио.
Мальчик приходил из школы в половине пятого. Элен вспомнила, как сама девочкой возвращалась из школы. Ей указывался определенный маршрут, и мать проверяла, сколько времени она тратит на дорогу. Иногда Элен шла быстрее, и ей удавалось выбраться на простор, на берег реки, где у бегущей по камням воды дышалось легче. Здесь она ощущала нечто среднее между счастьем и страхом. И сейчас; в Венеции, ожидая Ласснера, Элен вновь испытывала что-то похожее: радость, смешанную с боязнью услышать за собой знакомые шаги.
Когда она пришла, Марио уже был дома. Кассиус спал, свернувшись клубком, возле плиты под сушившимися на веревке простынями, которые в резком свете люстры казались белыми парусами на солнце.
