Текст книги "Клятва Рыцаря"

Автор книги: Эмма (Эммуска) Орци (Орчи)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Барону снова пришлось проходить бесконечными коридорами обширного здания; из-за узких решетчатых окон до него опять доносились душераздирающие стоны и страшные проклятия, свидетельствовавшие о совершавшихся за стенами трагедиях. Эрон шел впереди, и де Батц едва поспевал за ним. Да он, собственно говоря, и не нуждался в проводнике: немногие из парижан знали так хорошо расположение тюрьмы с целой сетью камер и дворов, как тщательно изучивший ее де Батц.

Все ворота охранялись стражниками; в коридорах и дворах на каждом шагу встречались солдаты; некоторые из них курили или играли в карты, другие расхаживали с ружьем на плече, но все без исключения были настороже. Эрона все прекрасно знали в лицо, и хотя в эти дни всеобщего равенства никто не отдавал воинской чести, однако каждый из стражников сторонился, уступая дорогу, или даже предупредительно отворял дверь перед главным агентом Комитета общественного спасения.

Дойдя до главных ворот, Эрон постучал ключами в дверь комнаты привратника, и так как она не сразу отворилась, то сам отворил ее ударом ноги.

– Где привратник? – высокомерно спросил он.

– Лег спать! – проворчал кто-то сидевший в углу на корточках, но вставший по суровому приказанию Эрона и теперь тяжелыми шагами подходивший к нему с сапогом в одной руке и щеткой – в другой.

Это был тот самый человек, который только что провожал де Батца к Эрону.

– Ну, тогда ты бери фонарь и иди с нами! – сказал ему главный агент, сердито глядя на спящего привратника. – А почему ты все еще здесь? – вдруг прибавил он, точно что-то вспомнив.

– Гражданин привратник остался недоволен тем, как я вычистил его сапоги, – проворчал тот, к кому обращался Эрон. – Настоящий аристо! Ну, уж и место здесь! Каждый день вычисти двадцать камер да сапоги чисть любому сторожу или привратнику. Неужели это – подходящее дело для доброго патриота?

– Если ты недоволен этим, гражданин Дюпон, – сухо произнес Эрон, – то можешь убраться, куда угодно, на твое место найдутся тысячи желающих.

– Работаешь девятнадцать часов в сутки и за всю эту каторгу получаешь девятнадцать су… – продолжал ворчать Дюпон, однако Эрон уже не слушал его.

– Вперед, капрал! – отрывисто приказал он, обращаясь к группе солдат, ожидавших снаружи. – Возьми с собой четверых солдат, мы пойдем в башню.

Маленькая процессия двинулась в путь. Впереди всех с фонарем шел Дюпон, сгорбившись и волоча ноги, за ним – капрал с двумя солдатами и Эрон рядом с де Батцем; остальные два солдата замыкали шествие. Эрон передал ключи Дюпону, и тот, отомкнув дверь, пропускал мимо себя всю процессию, каждый раз снова замыкал дверь и снова шел впереди всех. Сделав два или три поворота по винтовой каменной лестнице, все очутились перед тяжелой дверью. Де Батц впал в некоторое уныние: предосторожности, принятые Эроном для охраны «самой драгоценной жизни в целой Европе», оказались гораздо сложнее, чем он предполагал. Теперь он понял, что для освобождения дофина потребуется масса денег, сверхъестественная изобретательность и безграничное мужество. Только первым из этих условий самодовольный интриган обладал в достаточной степени, так как в австрийских деньгах ему не было отказа. Что касается изобретательности и мужества, то он верил, что у него и того, и другого вполне достаточно, хотя в его попытках освободить королевскую семью эти качества плохо ему служили. Де Батц не допускал мысли, чтобы Рыцарь Алого Первоцвета и члены его Лиги могли в чем-нибудь его превзойти; надо было лишь устроить так, чтобы они никак не могли помешать ему в попытке освободить дофина.

Из этой задумчивости его вывел резкий оклик Эрона, подозвавшего его к себе. Вынув из кармана ключи, агент собственноручно отпер тяжелую, обитую железом дверь и отрывисто приказал де Батцу и Дюпону пройти в помещение, после чего снова запер за ними дверь, оставив солдат снаружи. Перейдя через темную переднюю, он постучал в противоположную дверь.

– Симон, ты здесь, старина? – крикнул он.

За дверью послышалась какая-то возня, словно передвигали мебель, затем дверь распахнулась, и грубый голос пригласил поздних посетителей войти.

В комнате было чрезвычайно душно от табачного дыма, запаха кокса и копоти от лампы; ко всему этому примешивался острый запах крепкого спирта. Поставив свой фонарь на пол, Дюпон остался в передней, прислонившись в уголке; вследствие частых повторений любимое зрелище Эрона перестало интересовать этого мирного «патриота». Де Батц огляделся кругом с любопытством, смешанным с отвращением. Комната была довольно обширных размеров. В одном углу стояла монументальная кровать, в другом – огромный диван; кроме того, в ней было наставлено столько шкафов, кресел, ящиков и всякой всячины, что она казалась складом мебели средней руки. Посреди всего этого находился довольно полный мужчина с бледными, точно выцветшими глазами и толстыми губами, а рядом с ним – моложавая женщина, чрезмерная полнота которой, так же, как и значительная бледность, указывали на слабое здоровье и сидячий образ жизни. Вдруг она неожиданно отошла в сторону, и де Батц увидел в уголке жалкую фигурку некоронованного короля Франции.

– Отчего Капет не в постели? – спросил Эрон.

– Он не хотел сегодня читать свои молитвы, – с хриплым смехом ответил Симон, – и лекарство не хотел пить. Уж могу сказать: это место скорее для собак, чем для людей.

– Если тебе здесь не нравится, старик, можешь подать в отставку, – холодно сказал Эрон. – И без тебя найдется на это место много охотников.

Бывший кожевник что-то проворчал и плюнул в сторону царственного мальчика, который стоял с равнодушным лицом, мало интересуясь тем, что происходило вокруг него. Де Батц не мог не заметить, что мальчика, по-видимому, сытно кормили и что на нем была теплая куртка из грубого сукна, шерстяные чулки и толстые башмаки. Золотистые кудри, по которым покойная королева Мария Антуанетта с любовью проводила тонкими, надушенными пальчиками, теперь в беспорядке свешивались на лицо, давно утратившее всякий след достоинства.

Жена Симона знаком подозвала его к себе, и ребенок тотчас подошел без всякого страха.

– Так трудно держать его чистым! – словно извиняясь, обратилась она к де Батцу и углом грубого, грязного передника обтерла дофину лицо. – А теперь будь умным мальчиком, выпей лекарство и ответь свой урок, чтобы сделать маме приятное; тогда и пойдешь спать. – Взяв со стола стакан с прозрачной жидкостью, которую де Батц принял за воду, она поднесла напиток к губам мальчика; тот отвернулся и захныкал.

– Разве лекарство такое не вкусное? – осведомился де Батц.

– Господи! – воскликнула Симон. – Это просто самая лучшая водка, какую только можно достать. Капет ее любит: от нее он становится веселым и хорошо спит. Пей же скорей, – шепнула она, видя, что Эрон занят разговором с ее мужем. – Ты знаешь, что папа рассердится, если ты не выпьешь хотя бы половины.

Сделав гримасу, мальчик вдруг решился и взял стакан. Де Батц с трудом верил собственным глазам, видя, как потомок Людовика Святого опорожняет стакан крепчайшей водки по приказанию жены грубого кожевника, которую должен называть мамой. Барон с отвращением отвернулся.

Симон с видимым удовольствием наблюдал за этой сценой, и в его бесцветных глазах светилось торжество.

– А теперь, малыш, – весело обратился он к дофину, – покажи вот этому гражданину, как ты читаешь молитвы! – Вытащив из угла засаленный красный колпак, украшенный трехцветной кокардой, и рваный грязный флаг, бывший когда-то белым, с вышитыми на нем золотыми лилиями, он надел колпак мальчику на голову, а флаг бросил на пол. – Ну, Капет, читай свои молитвы! – сказал он, сопровождая свои слова веселым смехом.

Все его движения были грубы, нескладны. Расхаживая по комнате, он то сворачивал с места стул, то натыкался на кресло.

Воображению де Батца представились роскошные залы Версаля и изящные аристократки, ухаживавшие за этим ребенком, который теперь стоял перед ним и покорно топтал ногами знамя, бывшее с Генрихом IV в сражении при Ирви; потомок Бурбонов плевал на их знамя, вытирая башмак о его потертые складки, а затем резким, надтреснутым голосом запел «Карманьолу»: «За ira! Зa ira! Les aristos `a la lanterne!» [3]3
  «Вперед! Вперед! На фонари аристократов!» (фр.).


[Закрыть]. Слушая его песни, де Батц готов был заткнуть уши и бежать вон из комнаты. От движения щёки мальчика разгорелись, глаза заблестели от выпитой водки; размахивая колпаком, он восклицал:

– Да здравствует Республика!

Симон хлопала в ладоши, с гордостью глядя на ребенка, а ее муж то и дело посматривал на Эрона, ожидая одобрения.

Эрон кивнул и процедил сквозь зубы что-то вроде похвалы.

– А теперь отвечай свой катехизис, Капет, – хриплым голосом произнес Симон.

Мальчик опустил руки по швам и наступил на золотые лилии, составлявшие гордость его предков.

– Как тебя зовут? – спросил Симон.

– Людовик Капет.

– Кто ты?

– Гражданин Французской Республики.

– Кто твой отец?

– Людовик Капет, бывший король, тиран, погибший по воле народа.

– Кто твоя мать?

Де Батц невольно вскрикнул от ужаса, услышав, как ребенок равнодушно произнес циничное ругательство. Несмотря на все свои недостатки, он все-таки был по рождению джентльмен и не мог не возмущаться тем, что ему пришлось видеть и слышать.

Он быстро направился к двери.

– Ну, каково, гражданин? – фыркнул Эрон. – Удовлетворены ли вы тем, что видите?

– Может, гражданин пожелает посмотреть, как Капет будет восседать на золоченом кресле, – насмешливо предложил бывший кожевенник, – а мы с женой встанем на колени и будем целовать ему руки?

– Здесь страшно жарко, – пробормотал де Батц, взявшись за ручку двери. – У меня просто голова кружится.

– Ну, сын мой, Капет, отправляйся спать, – сказал Симон, толкая мальчика к постели. – Ты так пьян, что всякий добрый республиканец остался бы доволен!

В виде ласки он ущипнул мальчика за ухо, а затем поддал его сзади коленом. В настоящую минуту он был доволен маленьким Капетом и вовсе не хотел быть с ним грубым; его потешало впечатление, произведенное на незнакомого посетителя молитвами и катехизисом Капета.

Что касается мальчика, то его возбуждение вдруг сменилось неодолимым желанием уснуть, и он не раздеваясь повалился на диван. Симон заботливо поспешила подложить ему под голову подушку, и через минуту ребенок уже спал крепким сном.

– Я доволен вами, гражданин Симон, – проговорил Эрон, направляясь к двери, – и дам о вас в Комитет благоприятный отзыв. Что касается гражданки, – прибавил он, обращаясь к жене Симона с недоброй улыбкой, – то она лучше сделала бы, если бы поменьше старалась. Совсем ни к чему подкладывать подушку под голову этого отродья. У многих добрых патриотов нет никакой подушки. Уберите ее! И мне не нравится, что у мальчишки на ногах сапоги: с него довольно и простых сабо.

Гражданка Симон ничего не возразила. Казалось, с ее губ готов был сорваться какой-то ответ, но ее остановил повелительный взгляд мужа, любезно провожавшего гостей до двери.

– Вот как мы ведем свои дела, гражданин! – угрюмо произнес Эрон, обращаясь к барону, когда они снова вернулись в его контору.

– Что вы за дьяволы! – выругался де Батц, долго не приходивший в себя от ужаса и отвращения.

– Мы добрые патриоты, – возразил Эрон, – и отродье тирана ведет ту же самую жизнь, какую вели сотни тысяч детей, когда его отец угнетал народ. Впрочем, что я говорю? Он живет гораздо лучше их! Он сыт и тепло одет, а тысячи невинных детей, на совести которых не лежит отца-деспота, умирают от голода.

В глазах агента при этом было столько злобы, что у его собеседника от ужаса кровь застыла в жилах. При воспоминании о тех, кого он считал угнетателями народа, Эрон превращался в дикого, ненасытного зверя, и де Батц сознавал, что никакими миллионами нельзя у него купить свободу маленького короля.

– Придется проститься с Симоном и его супругой, – снова заговорил Эрон, бросая на приятеля подозрительный взгляд, – в лице этой женщины есть что-то, не внушающее доверия. Я прогоню их, как только найду патриота понадежнее. Что у нас сегодня? Четверг, вернее – уже пятница. К воскресенью я покончу с Симоном. Мне показалось, что вы переглядывались с этой бабой, – злобно продолжал он, ударив по столу кулаком с такой силой, что чернильница чуть не опрокинулась, – и если я узнаю…

В этом месте его речи де Батц нашел полезным пошуршать в кармане деньгами.

– Если вы попытаетесь добраться до Капета, – хриплым голосом докончил Эрон, – я собственноручно предам вас трибуналу!

«Если ты, конечно, меня поймаешь, мой друг», – подумал де Батц.

Его деятельный мозг уже принялся за работу. При посещении башни Тампля он заметил, что жена Симона могла оказаться ему полезной; он считал, что корыстолюбивую женщину ему будет вовсе не трудно подкупить.

Несмотря на угрозы Эрона, де Батц и не думал отказываться от предприятия, сулившего ему миллионы; но прежде всего следовало отделаться от беспокойного Рыцаря Алого Первоцвета, который со своими сумасшедшими товарищами действительно серьезно мешал планам барона. Без этого непрошеного вмешательства он мог не спеша подготавливать освобождение дофина, чтобы действовать наверняка, а тем временем неугомонные англичане могли выхватить у него из-под носа такой лакомый кусок. Думая об этом, гасконец-роялист проникался к ним такой же злобной ненавистью, как и главный агент Комитета общественного спасения.

– Если эта маленькая гадина улизнет, – продолжал между тем Эрон, – то я через двадцать четыре часа сложу голову на гильотине, как эти собаки-аристократы! Я действительно ночей не сплю, придумывая, как бы получше уберечь этого мальчишку Капета. Этим Симонам я никогда не доверял.

– Не доверяли? – воскликнул де Батц. – Да разве можно найти где-нибудь более бесчеловечных чудовищ?

– Бесчеловечные чудовища! – фыркнул Эрон. – Нет, они плохо исполняют свои обязанности. Мы хотим, чтобы из этого отродья тирана вышел настоящий республиканец и добрый патриот, который уже не годился бы в короли, если бы вы и ваши проклятые единомышленники завладели им. Со временем это будет человек, который не сумеет есть иначе, как пальцами, и каждый вечер будет мертвецки пьян. Вот что нам нужно! Мы сделаем его негодным для вашей цели, если бы вы даже его похитили. Но это вам не удастся! Лучше я собственными руками задушу мальчишку!

Эрон схватил свою коротенькую трубку и несколько времени с ожесточением курил.

– Друг мой, – начал де Батц, – вы совершенно напрасно волнуетесь. Кто сказал вам, будто я хочу впутываться в эти дела?

– Лучше и не пробуйте! – прорычал Эрон.

– Вы уже сказали это. Только не думаете ли вы, что было бы гораздо разумнее, вместо того, чтобы сосредоточивать исключительное внимание на моей недостойной особе, обратить ваши помыслы к тому человеку, который, поверьте, гораздо опаснее?

– Кто это?

– Англичанин, известный под именем Рыцаря Алого Первоцвета. Вы, конечно, слышали о его подвигах? Думаю, гражданин Шовелен и гражданин Колло много могут порассказать о нем.

– Их стоило бы обоих гильотинировать за постыдный промах в Булони прошлой осенью.

– Берегитесь, как бы такое же обвинение не было предъявлено теперь вам! – хладнокровно произнес де Батц. – Ведь Рыцарь Алого Первоцвета в настоящее время в Париже.

– Черт бы его побрал!

– И как вы думаете, зачем он явился? – спросил де Батц и с намерением немного помолчал, а затем медленно и многозначительно сказал: – Затем, чтобы спасти от тюрьмы самого драгоценного из узников Тампля!

– Как вы это узнали? – с гневом спросил Эрон.

– Я догадался. Сегодня я встретил в Национальном театре одного из членов Лиги Алого Первоцвета.

– Будь он проклят! Где его найти?

– Если вы подпишете расписку в получении трех тысяч пятисот ливров, которые я жажду передать вам, то я скажу вам, где его найти.

– Где деньги?

– У меня в кармане.

Молча придвинув к себе чернильницу и бумагу, Эрон поспешно нацарапал несколько слов и, засыпав написанное песком, протянул бумагу де Батцу.

Тот внимательно прочел ее и вскользь заметил:

– Вы даете мне всего две недели свободы?

– За эти деньги этого достаточно; если вы желаете продлить срок, вам стоит увеличить сумму.

– Пусть остается так, – спокойно произнес де Батц, складывая бумагу. – По нынешним временам и две недели безопасности во Франции – обстоятельство очень приятное. Да и я предпочитаю быть с вами в постоянных сношениях, друг Эрон. Через две недели я опять явлюсь к вам.

Вынув из кармана кожаный бумажник, он достал из него пачку банковых билетов и положил их на стол перед Эроном, а расписку бережно спрятал в бумажник и снова положил в карман. Эрон тем временем пересчитывал деньги. Теперь всякая свирепость исчезла с его лица, выражавшего лишь удовлетворенную жадность.

– Ну, – сказал он, проверив деньги и спрятав их во внутренний карман камзола, – расскажите мне про вашего друга.

– Я знаю его уже несколько лет, – начал де Батц. – Это родственник гражданина Сен-Жюста и он принадлежит к Лиге Алого Первоцвета.

– Где он живет?

– Это уже ваше дело узнать. Я видел его в театре, а затем в фойе, где он строил куры гражданке Ланж. Я слышал, что завтра он собирается к ней около четырех часов. Вы, разумеется, знаете, где она живет.

Подождав, пока Эрон записал что-то на листке бумаги, де Батц встал и накинул на плечи плащ. Через десять минут он уже шел по улице Тампль, глядя на маленькое решетчатое окно, за которым томился несчастный принц. По странности человеческой натуры, он не замечал всей низости той роли, какую только что играл при свидании с агентом Комитета общественного спасения, с отвращением вспоминая в то же время все слова Эрона и старания супругов Симон сделать из маленького некоронованного короля настоящего республиканца и доброго патриота.

Глава 6

– Вчера вы были крайне нелюбезны! – промолвила мадемуазель Ланж. – Как могла я улыбаться, видя вас таким суровым?

– Вчера мы были не одни, – ответил Арман. – Как мог я говорить о том, что близко моему сердцу, зная, что равнодушные уши услышат то, что предназначалось для вас одной?

– Это вас в Англии учат так красиво выражаться?

– Нет, мадемуазель, это умение невольно рождается в душе при виде чудных женских глаз.

Ланж сидела на маленьком диванчике, прислонившись головкой к мягкой подушке; на некотором расстоянии от нее на низеньком кресле поместился Арман. Зная, что она страстно любит цветы, он принес ей огромный букет первых фиалок, лежавший у нее на коленях. Артистка была немного взволнована и часто вспыхивала ярким румянцем под устремленными на нее восторженными взглядами молодого человека.

Ланж была сирота и жила с дальней родственницей, особой средних лет, которая исполняла при пользовавшейся успехом актрисе обязанности дуэньи, экономки и служанки, и держала чересчур смелых поклонников в известных границах.

Она рассказала Сен-Жюсту всю свою прежнюю жизнь, детство, проведенное в задней комнате при лавке ювелира, родственника ее покойной матери; сообщила, как ей страстно хотелось попасть на сцену, как боролась с родными, не чуждыми предрассудков своего сословия, как, наконец, добилась желанной свободы. При этом она не скрыла своего скромного происхождения; наоборот, гордилась тем, что в двадцать лет была уже одной из самых известных в художественном мире артисток и что всем этим была обязана только себе. Расспрашивая Армана о его сестре, она невольно коснулась Англии и личности Рыцаря Алого Первоцвета.

– Говорят, что человеколюбие играет лишь второстепенную роль в его подвигах, – сказала она, – что главным двигателем во всем этом является азарт.

– Как всякий англичанин, Рыцарь Алого Первоцвета немного стыдится выказывать чувства; он готов даже отрицать всякие благороднейшие чувства, наполняющие его сердце. Но возможно, что и азарт играет немаловажную роль в его деятельности, связанной с огромным риском.

– Во Франции его боятся. Он уже столько народу спас от смерти!

– И спасет еще многих, Бог даст.

– Ах, если бы он мог спасти бедного маленького узника в Тампле! О, если бы ваш благородный Рыцарь Алого Первоцвета отважился спасти этого невинного агнца, – прибавила она со внезапно набежавшими на глаза слезами, – я в глубине души благословила бы его и сделала все, что только могу, лишь бы ему помочь!

– Да благословит вас Бог за эти слова, мадемуазель! – воскликнул Арман, опускаясь перед ней на колени. – Я уже начал терять веру во Францию, начал думать, что все здесь – и мужчины, и женщины – низкие, злые, жестокие люди; но теперь могу только на коленях благодарить вас за ваши участливые слова, за то нежное выражение, которое видел в ваших глазах, когда вы говорили о несчастном, беспомощном, всеми брошенном дофине.

Ланж больше не удерживала слез, катившихся по щекам. Одной рукой она прижала к глазам тоненький батистовый платочек, а другую невольно протянула Арману, продолжавшему стоять на коленях. Под влиянием охватившего его чувства он обнял Ланж за талию и стал шептать нежные слова любви, готовый поцелуями осушить ее слезы.

Вдруг на лестнице послышались тяжелые шаги нескольких человек, затем раздался женский крик, и с выражением ужаса на лице в комнату ворвалась мадам Бэлом, родственница Ланж.

– Жанна, дитя мое! Это ужасно! Что с нами будет? – простонала она, закрывая голову передником и падая в кресло.

Ланж и ее гость в первую минуту не тронулись с места, словно не отдавая себе отчета в случившемся, но в следующий момент до их слуха долетел резкий окрик:

– Именем народа, откройте!

В то страшное время такое требование всегда служило прологом к драме, первый акт которой неизбежно кончался арестом, а второй почти всегда – гильотиной.

Жанна и Арман взглянули друг на друга, сознавая, что только смерть может разлучить их. Не сводя взора с Сен-Жюста, с горячим поцелуем приникшего к ее руке, Жанна твердо произнесла:

– Тетя Мари, соберись с духом и сделай, что я скажу!

– Именем народа, откройте! – снова крикнул грубый голос за дверью.

Бэлом сбросила с головы передник и в изумлении смотрела на всегда кроткую Жанну, неожиданно заговорившую таким повелительным тоном. Видимое спокойствие и твердость племянницы оказали свое действие на старушку.

– Что ты думаешь делать? – трепещущим голосом спросила она.

– Прежде всего ступай отворить дверь!

– Но… там солдаты…

– Если ты добровольно их не впустишь, они через две минуты высадят дверь, – с прежним спокойствием возразила Жанна. – Открывая дверь, ворчи погромче, что тебе помешали стряпать, и сразу скажи солдатам, что они найдут меня в будуаре. Иди же, ради Бога! – с нетерпением повторила она. – Иди, пока дверь еще цела.

Испуганная Бэлом поспешно повиновалась. Действительно, нельзя было терять ни минуты – снаружи в третий раз послышалось грозное:

– Именем народа, откройте!

– Начинайте поскорее что-нибудь декламировать. Какое-нибудь любовное объяснение! – быстро шепнула Жанна Сен-Жюсту, не поднимая его с колен. – Какое вы знаете?

Арман подумал, что она от страха помешалась.

– Мадемуазель… – начал он, стараясь ее успокоить.

– Слушайте и делайте, что я скажу! – с полным самообладанием промолвила она. – Тетя Мари послушала меня. Согласны вы последовать ее примеру?

– Готов даже умереть! – с живостью воскликнул Арман.

– Тогда начинайте скорее декламировать! – умоляла Жанна. – Неужели вы не знаете никакого монолога наизусть? Или объяснение Родриго с Хименой? Если не это, так что-нибудь другое! – быстро проговорила она. – Только скорее! Каждая минута дорога!

Это была правда: из передней уже слышно было, как грубый голос спрашивал, где гражданка Ланж.

– У себя, в будуаре, – ответила тетя Мари, под влиянием страха отлично разыгравшая свою роль. – Вот уж не вовремя-то! – ворчала она. – Ведь сегодня у меня хлеб печется!

– Придумайте же скорее! – с отчаянием прошептала Жанна, в смертельном страхе сжимая руку Сен-Жюста. – Ради спасения нашей жизни… Арман!

В первый раз в эту страшную минуту она назвала Сен-Жюста по имени. Словно по вдохновению свыше, он сразу понял, чего она требовала, и в тот момент, как дверь будуара широко распахнулась, он, все еще стоя на коленях, прижал руку к сердцу, а другую подняв к небу, громко продекламировал из «Сида» несколько строк.

– Нет, нет, милый кузен, – с недовольной гримасой проговорила хорошенькая артистка, – это никуда не годится! Вы не должны так подчеркивать конец каждой строки…

Эрон (это он так порывисто распахнул дверь) в недоумении остановился на пороге. Он рассчитывал найти здесь одного из приверженцев неутомимого Рыцаря Алого Первоцвета, а вместо этого увидел молодого человека, который хотя и стоял на коленях перед гражданкой Ланж, но, по-видимому, был далек от восхищения ею и хладнокровно цитировал стихи.

– Что это значит? – грубо спросил Эрон.

Ланж невольно вскрикнула от неожиданности.

– Как, сам гражданин Эрон? – воскликнули она, кокетливо разыгрывая смущение. – Отчего же тетя Мари не доложила о вас? Это большое упущение с ее стороны! Впрочем, сегодня она занята – она собиралась печь хлеб, и я не решаюсь сделать ей замечание. Садитесь, пожалуйста, гражданин Эрон! А вас, кузен, – весело обратилась она к Сен-Жюсту, – прошу не стоять больше в таком глупом положении!

Некоторую лихорадочность в движениях и легкий румянец на щеках можно было свободно объяснить боязнью перед таким неожиданным посещением. Эрон настолько растерялся, найдя совершенно не то, что ожидал, что молча смотрел на молодую хозяйку, продолжавшую болтать как ни в чем не бывало.

– Кузен, – произнесла Жанна, обращаясь к Арману, поднявшемуся наконец с колен, – это гражданин Эрон, о котором я вам говорила. А это – мой кузен Бэлом, только что приехавший из провинции, – обратилась она к Эрону. – Он играл в Орлеане главные роли в трагедиях Корнеля; однако, боюсь, парижская публика окажется не такой снисходительной, как орлеанская. Но отчего у вас такой мрачный вид, гражданин? – вдруг спросила она, понизив голос и словно лишь теперь поняв, что Эрон мог прийти вовсе не в качестве почитателя ее таланта. – Я ведь думала, вы пришли поздравить меня с моим вчерашним успехом. Я видела вас вчера в театре, хотя вы и не захотели потом прийти ко мне. Посмотрите на эти цветы! Были такие овации! – Жанна указала на многочисленные букеты в вазах. – Гражданин Дантон сам поднес мне букет фиалок, а Сантерр – нарциссы. А вот этот лавровый венок – не правда ли, хорош? – я получила от самого гражданина Робеспьера!

Непринужденность юной артистки совсем сбила Эрона с толку: он был уверен, что де Батц говорил ему про англичанина; всем известно, что приверженцы Рыцаря Алого Первоцвета – англичане с рыжими волосами и огромными, выдающимися вперед зубами, а здесь…

Арман, которому грозная опасность придала находчивости, расхаживал взад и вперед по комнате, продолжая декламировать отрывки из «Сида».

– Нет, нет, – с нетерпением перебила его Ланж, – нельзя так говорить.

Притом она так забавно передразнила его неловкие жесты и неправильные ударения, что сам Эрон не мог удержаться от смеха.

– Так это – кузен из Орлеана? – спросил он, так резко бросаясь в кресло, что оно заскрипело под ним.

– Да, настоящий простофиля! – насмешливо ответила Жанна. – А теперь, гражданин Эрон, вы должны выпить с нами чашечку кофе. Гектор, – обратилась она к Сен-Жюсту, – спуститесь с облаков и попросите тетю Мари поторопиться с кофе.

Кажется, в первый раз Эрона приглашали остаться и выпить чашечку кофе вместе с жертвой. Хотя он и убедился, что кузен Ланж – с головы до ног чистокровный француз, однако если бы он получил донос от кого-нибудь другого, то все-таки отнесся бы к этому кузену с сильным подозрением; но сам де Батц не возбуждал в нем никакого доверия, и теперь у него вдруг мелькнула мысль, что барон нарочно послал его по ложному следу, чтобы самому безопаснее добраться до башни Тампль. Эрон уже видел, как де Батц, завладев ключами от тюрьмы и пользуясь беспечностью стражи, проникает всюду, не встречая нигде препятствий. В настоящую минуту он даже забыл свою теорию о том, что человек, посаженный в тюрьму, всегда безопаснее человека, оставленного на свободе, и, вскочив с кресла, собрался уходить, помня, что было раз и навсегда условлено считать актеров чуждыми политике, следовательно – людьми безопасными.

Упрекнув его за короткий визит, Жанна с намерением упомянула о маленьком дофине, рассчитывая, что это напоминание побудит Эрона поспешить в Тампль.

– Вчера, гражданин, – кокетливо сказала она, – я была крайне польщена тем, что вы забыли даже на время о маленьком Капете, чтобы присутствовать на дебюте Селимены.

– Забыть его! – повторил Эрон, с трудом подавив ругательство. – Я никогда не забываю об этом отродье! Да и теперь должен спешить к нему: уж чересчур много кошек точат зубы на мою мышку. До свидания, гражданка! Знаю, что должен был бы принести вам цветов, но у меня столько дел!.. Я совсем измучен!

– Я вам верю, – серьезно ответила Жанна. – Но все-таки приходите сегодня вечером в театр. Я играю Камиллу; это – одна из моих лучших ролей.

– Да-да, я приду… может быть… Очень буду рад вас видеть. А где остановился ваш кузен? – неожиданно спросил он.

– У меня, – не задумываясь, смело ответила Жанна.

– Хорошо! Скажите ему, чтобы завтра утром пришел в Консьержери [4]4
  Тюрьма при здании суда в Париже. Во времена террора в ней содержались приговоренные к смерти.


[Закрыть]за охранным свидетельством. Этого требует новый закон. Вам также следует обзавестись таким свидетельством.

– Прекрасно! Завтра мы с Гектором вместе придем в Консьержери; может, и тетя Мари придет. Вы не пошлете нас к тетушке гильотине? – беспечно проговорила Жанна. – Вам ведь не найти другой такой Камиллы… да и такой прекрасной Селимены! – Продолжая весело щебетать, Жанна проводила гостя до самой двери. – Вы – настоящий аристо, гражданин! – воскликнула она, с прекрасно разыгранным восхищением указывая на двух стражников, ожидавших Эрона в передней. – Я горжусь, что у моих дверей столько граждан. Смотрите же, приходите сегодня вечером смотреть Камиллу и не забудьте заглянуть в фойе, дверь которого будет всегда для вас гостеприимно открыта.

Ланж сделала Эрону шаловливый реверанс, и он ушел в сопровождении своих телохранителей.

Заперев за ним дверь, Жанна стояла, прислушиваясь, пока их шаги не раздались уже во дворе. Тогда она с облегчением вздохнула и медленно направилась в будуар, только тут почувствовав, чего ей стоило выдержать всю эту сцену. За сильным нервным напряжением последовала неизбежная реакция; Жанна, шатаясь, с трудом добралась до своей комнаты и упала в кресло. В ту же минуту Арман, очутившись перед ней на коленях, сжал ее в объятиях.

– Вы должны немедленно покинуть Францию, – заговорила она сквозь рыдания, которых уже не в силах была удержать. – Он вернется, я его хорошо знаю. Вы только в Англии будете в безопасности.