Текст книги "Беседка любви"

Автор книги: Эмили Грейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1 декабря 1952 г.

М.!

Вчера заметила, что с крыши беседки свешиваются сосульки. Больше никто не сидит в ней – на улице слишком холодно. Все попрятались по домам, и мне кажется, остальные жители города радуются и зиме, и морозу, и сосулькам, тогда как я чувствую только одно – как НЕПРАВИЛЬНО быть не рядом с тобой.

На прошлой неделе маму прооперировали: ей удалили из груди пораженные болезнью ткани (доктор назвал их раковыми и объявил, что операция прошла успешно). Так что теперь мама очень слаба и страдает от боли, и мне страшно видеть ее в таком состоянии. Врач сказал, что для «быстрого» [13]13
  «Быстрый» по-английски пишется swift, то есть так же, как фамилия матери Клэр. – Примеч. пер.


[Закрыть]выздоровления – ха-ха, он решил, что здорово пошутил, как будто до него никто до этого не додумался, – ей потребуется постоянный уход, и я пообещала, что буду рядом.

Большую часть времени я сижу у ее кровати и читаю вслух (ей нравится поэзия Эдны Сент-Винсент Миллей, особенно «Моя свеча пылает с двух сторон…»), готовлю говяжий бульон и яйца всмятку – к сожалению, получается не очень (все вышло бы гораздо вкуснее, если бы готовил ты) – или кормлю ее таблетками, которые врач прописал в качестве обезболивающего.

Приходится присматривать и за отцом. В последнее время он стал очень грустным и рассеянным, а сегодня утром даже собрался уйти на работу в пижамной курточке, так что пришлось его вернуть. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что меня не было здесь, когда мама только заболела. Должна сказать, что порой я чувствую себя очень виноватой. Мы с тобой беззаботно наслаждались жизнью в Лондоне, а она страдала от рака. Моя сестра Маргарет помогает мне, когда может, но ее близнецам лишь недавно исполнилось четыре месяца, так что у нее никак не получается их надолго оставить. Пока один спит, другой плачет, широко открыв рот и покраснев как помидор. (Мартин, когда мы решим заводить детей, напомни мне, чтобы я попросила Бога послать нам для начала одного, а не всех сразу, ладно?)

Я все время по тебе скучаю. Пожалуйста, напиши мне, как там дела на Добсон Мьюс, 17. Ты уже научился делать лепешки? Помню, что это основное требование жителей Великобритании.

Люблю тебя,

Клэр

14 декабря 1952 г.

Дорогая Клэр!

Мне очень жаль, что твоя мама так тяжело больна. Я бы послал ей несколько бутылочек девонширского ликера, но боюсь, они не перенесут путешествия через океан. Знаю, что тебе сейчас приходится очень нелегко, поэтому хочу, чтобы ты знала: ты ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ дочь!!! (обрати внимание на восклицательные знаки). Пожалуйста, перестань чувствовать себя виноватой – ты не могла знать, что она заболеет. И конечно же ее болезнь не имеет никакого отношения к нашим прогулкам по Европе…

Согласен, что детей будем заводить по очереди, хотя я не очень-то расстроюсь, если они родятся сразу все. Не поверишь, но дела на Д.М., 17, идут лучше, чем когда-либо. У меня такое чувство, будто это заколдованный ресторан. Все вокруг только и говорят об Американце (то есть обо мне), который готовит не только классическую американскую еду, например яблочный пай или макароны с сыром, но и сложные континентальные блюда. Недавно мы даже были вынуждены отказать нескольким посетителям, потому что зал был переполнен. Потом нам пришлось до трех утра приводить в порядок кухню, но никто не возражал – кажется, всем нравится быть причастными к успеху. Дункан и остальные повара шлют тебе свою любовь (ладно, ладно, горячий привет). А я посылаю тебе свою любовь…

Мартин

Эбби отложила письма, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Она прослушала уже две кассеты и начала перебирать фотографии, которые Мартин и Клэр делали по всей Европе. Вот они целуются у Эйфелевой башни, а вот позируют перед входом в Галерею Уффици. Стоят рядом с бесстрастным охранником Букингемского дворца, обнимаются на фоне большого, покрытого мхом замка в Ирландии. Затем пришла очередь переписки между Мартином и Клэр – письмо за письмом, чтобы держать друг друга в курсе событий их разделенной океаном жизни. Эбби хотелось бы, чтобы Клэр никогда не получала той телеграммы, чтобы свадьба в ресторане на Добсон Мьюс, 17, состоялась, как и было запланировано, чтобы Мартин и Клэр смогли жить в Лондоне, спать на кровати с полозьями в своей маленькой квартирке и провести остаток жизни вместе. Но судьба редко снисходит до какого-либо плана. В 1952 году Клэр села на самолет до Парижа – в 1992 году Эбби родила ребенка. Каждая из них оставила свою прошлую жизнь.

И каждой пришлось вернуться – неожиданно для себя самой. Когда Эбби села на поезд до Лонгвуд-Фолс, чтобы приехать на похороны отца, она даже не подозревала, что навсегда останется в этом тихом городке. Если бы отец всю жизнь готовил ее к тому, чтобы занять пост редактора, возможно, ей было бы легче отказаться. Но отец никогда не требовал от Эбби ничего подобного. Он уважал дочь и ценил то, что она отличается от него, что она совершенно другой человек, со своими собственными интересами и сложным внутренним миром. Когда к ним в гости приходили его друзья или коллеги по работе, они обязательно жали руку девочке и интересовались: быть может, они имеют удовольствие общаться с будущим редактором «Леджер», на что отец всегда отвечал: «Я думаю, что Эбби станет девушкой большого города». Она всегда знала, что будет сама решать, кем и когда стать, и, в конце концов, оказалась перед выбором: вернуться в Лонгвуд-Фолс или позволить делу жизни ее отца умереть вместе с ним.

Мать не говорила Эбби, как следует поступить. На самом деле, Хелен Рестон вообще отказалась высказать свое мнение. Но когда на следующее после похорон утро Эбби сообщила матери, что займет пост редактора в газете, той будто стало легче дышать, ей словно показалось, что какая-то часть ее мужа, Тома, останется в этом мире и после его смерти.

Эбби до сих пор не до конца понимала, что ее родители значили друг для друга. Несколько лет назад она представляла, как они с Сэмом Бэйчменом купят дом и состарятся вместе, и ей казалось, что она нашла то, что не удалось найти ее матери: мужчину, который не боится проявлять свою любовь. Но когда она забеременела, и Сэм предпочел исчезнуть из ее жизни, Эбби поняла, как она ошибалась.

Так что теперь, если на горизонте и появлялся мужчина, желавший узнать, каково это – жить с тридцатипятилетней матерью-одиночкой, его ждал холодный прием. Эбби никак не могла смириться с мыслью о том, что придется начинать все сначала, или даже не так: снова все заканчивать и опять оставаться одной – после того, как она заново откроет в себе что-то, о чем даже не подозревала.

Однажды на выходных, когда они еще жили в Нью-Йорке, у Миранды внезапно подскочила температура. Перепуганная Эбби запихнула ее в такси и отвезла в больницу, где их принял молодой взъерошенный доктор, которого она раньше не видела. Но Ник Келлехер оказался заботливым и внимательным, он прописал Миранде розовый антибиотик и больше того – сумел успокоить и ребенка, и мать. Он позвонил в понедельник, чтобы узнать, как себя чувствует малышка, потом позвонил во вторник, чтобы узнать, как себя чувствует Эбби. Он продолжал звонить, пока они не уехали из Нью-Йорка, и периодически звонил в Лонгвуд-Фолс. Сначала они просто болтали, потом Ник пару раз обмолвился о том, что у него намечается свободный уик-энд, и он просто обожает природу севера штата Нью-Йорк, после чего ненавязчиво интересовался, нет ли у нее на примете места, где можно было бы остановиться, и как она смотрит на то, чтобы он зашел их проведать. Эбби, конечно, каждый раз находила блестящие отговорки, объясняющие, почему она не может с ним встретиться, и недоумевала, как до сих пор не отпугнула его своим поведением. Это было нечестно, это было неправильно. Но это все, что она могла сделать.

Клэр вернулась в родительский дом на Бейджер-стрит, чтобы ухаживать за больной матерью, но она больше не спала в своей прежней комнате. Теперь бывшая детская принадлежала Морин Свифт, которой была необходима отдельная кровать – по ночам она часто кашляла и никак не могла уснуть. Клэр спала на диване в гостиной, и, когда до нее доносился мамин плач или стоны, она вставала, чтобы принести ей обезболивающее или стереть пот с лица холодной губкой.

Когда Клэр вернулась из Европы, Морин сперва никак не могла оправиться от шока.

– А чего ты ожидала? – спросила у нее Клэр. – Когда я получила телеграмму от Маргарет, я не могла просто так сидеть в Лондоне. Я должна была вернуться.

– Но я сказала Маргарет, чтобы она тебя не беспокоила, – приглушенно ответила мать, ее голос слегка дрожал. – Я сказала ей, что у тебя теперь своя жизнь, с Мартином, и ты сама так решила.

Эти слова ранили Клэр, несмотря на то, что мать этого не хотела. Она просто перефразировала то, что дочь написала в прощальной записке, оставленной на кухонном столе, перед тем как сбежать из дому. Клэр был двадцать один год, и она имела право жить так, как хочет, но теперь, когда ее мама внезапно заболела, ситуация сильно усложнилась, и все перевернулось с ног на голову. «Собственная жизнь» ждала Клэр в Лондоне, но она не могла все бросить и уехать туда. Она хотела быть с Мартином – когда тревога о матери отступала, все ее мысли были только о нем, – но сейчас у нее не было выбора. Несмотря на разногласия, возникшие между Морин и ее дочерью, Клэр осталась в Лонгвуд-Фолс, чтобы заботиться о матери так же, как та заботилась о ней в детстве.

Иногда, после нескольких дней, полных боли и мучений, Морин Свифт становилось легче – на час или два, – и тогда Клэр могла поиграть с ней в карты. Две женщины сидели за кухонным столом и увлеченно пытались обыграть друг друга в «блек-джек» или в «червы». Клэр включала радио, стоявшее на подоконнике, ловила волну популярной музыки, и звуки Mood Indigoи I’ve got you under my skeenнаполняли дом, как легкий весенний ветерок. Мать и дочь разговаривали так, как никогда не разговаривали прежде. Неожиданно для себя Клэр начала рассказывать ей о Мартине, о том, как они жили в Европе и путешествовали.

– Не могу сказать, что я это одобряю, – произнесла Морин Свифт, выслушав дочь. – Вы вдвоем сбежали из дому, даже не поженившись. Так что даже не проси меня.

– И не буду, – мягко прервала ее Клэр. – Но если тебе от этого станет легче, то мы как раз собираемся сыграть свадьбу. Как только я вернусь в Лондон.

Эти слова явно расстроили Морин, и Клэр поняла, какой бесчувственной она была. Конечно, ее маме не хотелось, чтобы она возвращалась в Лондон, пусть об этом и не говорилось вслух, ей хотелось, чтобы дочь была рядом.

– Пойми, – продолжила Клэр, – я не убегаю. Я просто возвращаюсь назад, чтобы быть рядом с ним. Это место в Кенсингтоне стало нашим домом. Мартин, неожиданно для самого себя, нашел замечательную работу, такую, о какой всегда мечтал, а еще у нас есть маленькая квартира на втором этаже, с просторной солнечной комнатой, где я могу заниматься своими скульптурами. Я хожу на уроки в Тейт, и у меня просто потрясающий учитель – мистер Пейли. Как-то раз он даже сказал, что у меня настоящий талант.

Мать повернулась к ней, и Клэр буквально ощутила ее физическую боль, а кроме физической еще и ту, что была скрыта глубоко в сердце.

– Знаешь, Клэр, – тихо произнесла Морин, – Господь свидетель, я не хотела для тебя такой жизни. Но если это произошло, то ничего не поделаешь, и я хочу сказать: я рада, что он делает тебя счастливой. И все же, ты уверена, что хочешь быть вдали от всего, что тебе дорого?

– Нет, – ответила Клэр через некоторое время.

Потом они сидели в тишине, выкладывая карты на стол и потягивая горячий сидр, который Клэр приготовила по одному из рецептов Мартина. Маленькую кухню окутывал аромат гвоздики и апельсинной цедры, и этот запах делал все чуть более терпимым. В конце концов, Морин отложила карты в сторону и сказала:

– Я знаю, почему ты ушла с ним. Раньше я этого не понимала, но теперь знаю.

– Да? – все, что могла ответить Клэр.

– Сначала я думала, что ты просто решила сбежать от нас, – продолжила мать. – От нашей семьи, от того, что у нас немного денег, и мы мало что можем тебе предложить. Думаю, мне было очень тяжело осознавать, что ты предпочла его нам. – Она глубоко вздохнула, чувствуя, как внутри нарастает боль. – Но я смотрю на тебя сейчас – и вижу, что ты изменилась. Ты пошла за ним для того, чтобы измениться. Здесь у тебя не было бы такой возможности. Твоя сестра, Маргарет, вышла замуж за Лэрри Бентона. Теперь они живут в трех кварталах от нас. У нее счастливая семья, чудесные близнецы, она работает в приемной доктора. Но такой путь не для тебя, правда?

– Правда, – тихо ответила Клэр.

– Я никогда с этим не смирюсь, – заключила Морин, – но ты поступила так, как считала нужным. И теперь ты изменилась. Так что я могу сказать?

Ее мать была права – Клэр действительно стала другой. Изменения происходили постепенно, на первый взгляд незаметно и необъяснимо для нее самой. По ночам, когда она спала или занималась любовью с Мартином. Занятия любовью были частью этого, потому что во время путешествий по Европе она впервые смогла ощутить истинное уединение. И когда они лежали в кровати на Добсон Мьюс, 17, прикасаясь друг к другу руками, губами, это чувство лишь усиливалось.

Но было еще кое-что, повлиявшее на Клэр. Мир, который они создавали вместе в кровати, неизбежно расширялся через все, что они делали. В конце концов, им нужно было не так много. Сначала они жили без забот в европейских отелях, потом столкнулись с трудностями в маленькой лондонской квартирке, но нельзя сказать, что исчезновение наследства так уж сильно повлияло на них. Клэр не скучала по роскоши первых дней путешествия, по пушистым полотенцам, полупрозрачному китайскому фарфору, молчаливым горничным, незаметно убирающим номер. Она поняла, что уже начала уставать от этого. Даже без денег она могла открывать Мартину свою душу, она могла быть свободной. Когда Клэр жила в Лонгвуд-Фолс, в ее жизни было много чего, но точно не было свободы.

5 января 1953 г.

Дорогой Мартин!

Новый год пришел и ушел, а я даже не заметила. Я надеялась, что маме станет лучше, но это не так. Доктор обеспокоен ее состоянием, и вчера мы возили ее в Олбани на дополнительные анализы. Я сообщу тебе, как только мы получим результаты. Мне бы хотелось считать дни до нашей встречи – вот только я не знаю, когда мы увидимся. Я до сих пор чувствую твой запах и слышу твой голос. Иногда я просыпаюсь на маленьком диване в гостиной, и несколько секунд мне кажется, что ты лежишь рядом. Но тебя, конечно, нет.

Клэр

15 января 1953 г.

Милая К.!

Мне очень жаль, что твоей маме не становится лучше. Скрещу пальцы в ожидании результатов анализов. Сегодня я испек ванильный торт для Дункана. Он получился таким нежным и вкусным, что напомнил мне о времени, проведенном рядом с тобой. (Тебя это не смущает? Надеюсь, что нет.) Я не оставил кусочек для тебя, потому что не думаю, что ты приедешь на этой неделе. Дункан спросил, не хочу ли я остаться здесь навсегда и стать настоящим шеф-поваром, после того как он уедет. Он намекнул, что это случится скорее раньше, чем позже. У него есть идея открыть еще один ресторан – не такой маленький и изысканный – на юго-западе Англии, где-нибудь в Эксетере. Но я, конечно, ответил ему, что сперва мне нужно обсудить это с тобой. Как думаешь, ты будешь счастлива, если мы навсегда останемся в Лондоне? Задняя комната перейдет в твое безраздельное пользование, мы сможем часто ездить во Францию, Испанию и Италию – каждый раз, когда тебе понадобится очередная порция обнаженного Давида, который приводит тебя в такое восхищение… Подумай об этом, когда у тебя выпадет свободная минутка, хорошо, дорогая? Хотя я знаю, что сейчас тебе не до этого. Молюсь, чтобы анализы были хорошими. Я люблю тебя.

Мартин

17 января 1953 г.

Дорогой Мартин!

Я решила написать тебе, не дожидаясь твоего письма. Я должна написать тебе сегодня, чтобы, ты знал, что происходит. Пришли результаты маминых анализов, и их нельзя назвать хорошими. Судя по всему, рак вернулся, и теперь уже ничего нельзя сделать. Доктор сказал, что постарается сделать все, что в его силах, то есть накачать ее морфином. Она больше не похожа на саму себя: все время находится в каком-то странном состоянии, будто во сне. Мне становится так плохо при мысли о том, что моя мама никогда не вернется, и нет никакой возможности помочь ей. Мой бедный отец не знает, что делать. Он просто сидит рядом с ней и тихо рассказывает о том, что случилось давным-давно, когда они были молодыми. Когда он уверен, что она спит, то позволяет себе плакать.

ПОЖАЛУЙСТА, не вздумай совершить какую-нибудь глупость, вроде приезда сюда. Я прекрасно знаю, как ты занят в ресторане, не считая того, что у нас нет денег на перелет, и что со мной на самом деле все в порядке.

Люблю,

Клэр

КЛЭР ТЧК ВЫЛЕТАЮ НЕМЕДЛЕННО ВСЕ РАВНО ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ ТЧК ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ ЗАВТРА УТРОМ В БЕСЕДКЕ ТЧК МАРТИН

Мартин появился в беседке помятый и небритый после долгого перелета из Лондона и поезда Нью-Йорк – Лонгвуд-Фолс, но ему было все равно, как он выглядит. В любом случае, все в городе считали его странным, теперь он хотя бы соответствует общественному мнению. Он сошел с поезда и почти бежал, по знакомым улицам, чувствуя себя довольно странно, вернувшись сюда после стольких месяцев отсутствия. Могло ли так случиться, что город уменьшился, или это бесчисленные европейские виды превратили его в миниатюру? Мартин почувствовал, как его охватывает ностальгия, хотя в основном все его мысли были связаны с Клэр. Лонгвуд-Фолс стал что-то значить для него именно в те дни, когда он был рядом с ней. Мартин смотрел по сторонам и вспоминал: вот тропинка, по которой они гуляли, а там, в нескольких милях по этой дороге, их мотель, а если пойти туда, выйдешь к дереву, под которым они сидели. И конечно, вон там их беседка.

Беседка действительно была там, а в ней сидела Клэр. На этот раз она не улыбалась. Она выглядела серьезной и сосредоточенной. Когда Мартин взбежал по невысоким ступеням, Клэр поднялась со скамейки и сказала:

– Я же просила тебя не прилетать.

– Кажется, я забыл об этом. К тому же, как я мог бросить тебя одну в такой ситуации?

– Но как же ресторан?.. – начала она.

– К черту ресторан, – отрезал Мартин. – Сейчас это не важно.

Клэр устало посмотрела на него. Он знал, что в последнее время она почти не спит, все время ухаживает за матерью, присматривает за отцом и крутится по хозяйству.

– Не нужно заботиться обо мне, Мартин, – сказала она. – Не нужно со мной нянчиться.

– Конечно, нужно, – ответил Мартин. – Порой это необходимо каждому из нас.

– Нет, – настаивала она. – Сейчас моя жизнь заключается в заботе о моей семье. Я нужна маме, поэтому я нахожусь рядом с ней. И отцу я тоже нужна.

– Я не собираюсь навязываться, – спокойно сказал Мартин. – Я всего лишь хочу облегчить тебе жизнь, если это возможно. Пожалуйста, – продолжил он, – позволь мне хоть как-то тебе помочь.

Он подошел и обнял ее. Клэр на мгновение замялась, словно не знала, что делать, а потом подалась навстречу и прижалась к нему так, будто они собирались танцевать.

– Кстати, ты ужасно пахнешь, – принюхалась она – И щеки у тебя – как наждачная бумага.

– Я помоюсь и побреюсь, как только смогу, – сказал Мартин. – Остановлюсь в «Сторожке», естественно, в восемнадцатом номере. Но для начала, – добавил он, – не могла бы ты проводить меня к твоим родителям?

Клэр отступила назад и посмотрела на него.

– Я не уверена, что они захотят тебя видеть, Мартин. – Она запнулась. – Я не имею в виду, что они считают тебя врагом… Но они вряд ли будут тебе рады. Мне кажется, они решили: если я выбрала жизнь в грехе на другом континенте с неподходящим человеком, то они ничего не могут с этим поделать. Так что они просто приняли мой выбор. Или, во всяком случае, попытались.

– Так позволь мне с ними поговорить, – попросил Мартин.

Клэр снова посмотрела на него.

– Хорошо, – ответила она – Ты можешь прийти к нам.

В тот вечер Мартин снова оказался на маленькой кухне в доме на Бейджер-стрит. Он стоял и готовил овощной суп для матери Клэр. Он использовал лучшие ингредиенты, которые смог достать, добавил кое-какие травы, по слухам, обладающие целительными свойствами, а затем растер все так, чтобы получившееся блюдо напоминало детское пюре. Морин, которая уже много дней была не в силах что-либо съесть, как-то смогла проглотить чашку этого супа. Когда Мартин только переступил порог их дома, родители Клэр встретили его довольно неприветливо, но после того как он тихо ушел на кухню и занялся готовкой, Морин и Лукас вроде бы оттаяли.

Мартин приходил каждое утро и молча готовил еду для матери Клэр, стараясь, чтобы каждое блюдо отличалось по вкусу от предыдущего. Он придумывал супы, каши, блюда из свеклы, пастернака, сладкого картофеля и лука. А еще он делал мороженое для всей семьи по своему собственному рецепту. Мартин часами пропадал на маленькой, тесной кухне, стараясь угодить матери Клэр, женщине, которой никогда не нравился ни он сам, ни то, во что он втянул ее дочь, а вечером он возвращался в «Сторожку» и быстро засыпал на старой продавленной кровати.

Однажды в конце марта Морин Свифт позвала дочь, которая как раз в тот момент несла ей чашку приготовленного Мартином куриного бульона.

– Что такое, мама? – спросила Клэр, сев на жесткий стул, стоявший у постели Морин.

Мать медленно повернула голову и посмотрела на нее потускневшими глазами.

– Клэр, – спросила она хриплым, изменившимся голосом, – ты собираешь снова уехать с ним?

Клэр не знала, что ей ответить. Они с Мартином пока не обсуждали планы на будущее. Они предпочли на некоторое время забыть о них и сосредоточиться на том, что происходит в настоящий момент.

– Не знаю, – тихо произнесла она.

– Но ты обещаешь убедиться в том, что с отцом все хорошо, перед тем как уехать? – спросила Морин. – Ты позаботишься о нем? Я так беспокоюсь, он в последнее время стал сам не свой.

Клэр кивнула, а Морин Свифт продолжала говорить. Ее речь становилась все более неразборчивой и невнятной, она перескакивала с одного предмета на другой: то принималась рассказывать о клетчатом платье, которое она носила, когда была ребенком, то вспоминала о первом свидании с отцом Клэр, а потом о буре, которая повалила забор в 1932 году, как раз когда родилась Клэр.

– В ту ночь вода была повсюду, – медленно и тихо говорила мать, – часами лилась с неба бесконечным потоком. Я думала, что ливень никогда не прекратится. Твой отец вышел из дома под проливной дождь без плаща, сапог, даже без шляпы и принялся поднимать забор, повалившийся на дорогу. Помню, на нем была красная клетчатая рубашка.

Голос Морин Свифт постепенно угасал, становясь все слабее и слабее, словно она уходила вдаль по длинному коридору.

«Мама, мамочка, – украдкой вытирая слезы, подумала Клэр, когда мать повернулась к стене и закрыла глаза, – это ты от нас уходишь, а не я».

После смерти Морин Свифт стало ясно, что Клэр придется задержаться в родном доме. Кончина жены сильно повлияла на Лукаса Свифта: ему стало совсем тяжело вставать по утрам и выполнять свои обязанности в фирме «Свифт: мастера на все руки». Каждый день Клэр приходилось будить его, готовить кофе, искать одинаковые носки, проверять, точно ли он взял все нужные инструменты, которые понадобятся на работе, и напоминать об ужине по вечерам. Лукас Свифт погрузился в пучину тоски и не выказывал никакого желания оттуда выбираться. Вместо этого он на протяжении многих часов сидел на заднем крыльце, скручивал сигареты, курил и смотрел на маленький участок земли у своего дома. Он едва обращал внимание на то, что происходило вокруг. Мартин по-прежнему занимался хозяйством, пытаясь хоть как-то помочь Клэр, и Лукас ничего не имел против его присутствия. Мартин порой даже задавался вопросом, знает ли отец Клэр о том, что он ходит к ним домой.

Однажды вечером, когда Клэр мыла посуду, а Мартин уже собирался вернуться в мотель, Лукас окликнул его со своего крыльца:

– Какие у тебя планы? Насчет моей дочери.

Мартина удивил не столько сам вопрос, сколько тот факт, что у Лукаса был довольно прагматичный взгляд на Клэр и ее будущее.

– Я собираюсь жениться на ней, когда мы вернемся в Лондон, – вежливо ответил он и добавил: – Конечно, мы были бы очень рады, если бы вы пришли к нам на свадьбу. Мы бы придумали что-нибудь насчет перелета.

Лукас Свифт нетерпеливо покачал головой:

– Никуда я отсюда не уеду, и ты прекрасно об этом знаешь.

Да, Мартин знал об этом: отец Клэр был не из тех людей, кто легко расстается со своей привычной жизнью, особенно сейчас, после смерти жены.

– И когда же ты заберешь мою девочку? – продолжил Лукас.

– Заберу? – переспросил Мартин. – Мистер Свифт, я не забираю ее. Я имею в виду, что она сама хочет уехать. Ей уже двадцать один год. А что касается того, когда это произойдет, то я и сам не знаю. Когда Клэр решит, что готова. Когда приведет здесь все в порядок.

– Ну, и когда же это случится? На этот раз она меня предупредит или опять оставит записку и сбежит ночью?

Мартин опустил голову. Отец Клэр до сих пор гневался на него за то, что он увез Клэр из отчего дома к другой жизни, в которой не было места подобным вопросам. Только страшная беда заставила ее вернуться. Если бы не болезнь и смерть матери, Клэр по-прежнему просыпалась бы рядом с Мартином в залитой солнцем квартире на Добсон Мьюс, 17, занималась скульптурой, гуляла по Лондону и жила той жизнью, которой ее отец даже представить себе не мог.

– Простите, что я сделал вас и вашу семью такими несчастными, – в конце концов, сказал Мартин. – Я этого совсем не хотел.

Лукас некоторое время пристально смотрел на него, потом кивнул, неохотно принимая извинения. Но Мартин никак не мог выкинуть из головы вопрос: когда же Клэр будет готова вернуться в Лондон? Когда она решит, что уже обо всем позаботилась и может улететь? Она каждый раз находила новое неотложное дело: нужно зашить дырку на рукаве отцовской рубашки или поставить заплатку ему на штаны, помочь заполнить документы для заказчика из пригорода, посидеть с ним вечером после ужина, просто для того, чтобы ему было легче уснуть, и чтобы лишний раз убедиться, что он не слишком одинок и испуган тем, что вдруг оказался старым человеком, потерявшим жену, с которой прожил столько лет.

Ни Мартин, ни Клэр не решались напрямую обсуждать этот вопрос. Их дом был в Кенсингтоне, среди садов, которые однажды посетил Питер Пен из старой детской сказки, в маленькой квартире на Добсон Мьюс, 17. Им обоим там было очень хорошо, и на их лицах появлялась улыбка при мысли о том, что это и есть самое подходящее место, чтобы осесть и пустить корни. Но теперь их дом был заперт и пуст, а простыни на кровати с полозьями, не согретые их теплом, лежали в идеальном порядке. И никто из них не знал, когда они вернутся.

Мартин попрощался с отцом Клэр и пошел ночевать в «Сторожку». А утром, когда Лукас уже отправился на работу, он вернулся к дому Клэр – ему не давал покоя вчерашний разговор, и он хотел обсудить все прямо сейчас. Клэр гладила рубашки отца. Она стояла в гостиной рядом с гладильной доской, окруженная запахом чистого белья и шипением пара, вырывающегося из-под металлической подошвы утюга, когда тот прикасался к ткани.

– Меня пугает то, что происходит, – напрямую сказал Мартин.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Клэр, хотя, конечно, она знала ответ.

Ее рука продолжала спокойно двигаться туда-сюда, методично разглаживая складки на рубашке отца.

– То, что происходит с нами, – продолжил Мартин. – Я чувствую себя глупо, говоря об этом, но все равно не могу избавиться от тревоги. Наша жизнь в Европе: все, что мы делали, все места, где мы побывали, еда, которую мы пробовали, путешествия на поездах и то, как мы чувствовали себя, когда были рядом, – мне начинает казаться, что мы все это выдумали. Как там говорят французы, когда у двух людей появляются одинаковые бредовые мысли? Folie a deux– безумие на двоих. Но мы не выдумали это и не сошли с ума. – Он замолчал и осторожно посмотрел на Клэр: – Я хочу сказать, что мне надо знать, будем ли мы вместе. Я хочу быть в этом уверен.

Клэр аккуратно поставила утюг на подставку и посмотрела на Мартина. Они стояли по разные стороны узкой, неустойчивой гладильной доски.

– Сейчас я нужна отцу, – ответила она. – Ты видел его, Мартин. Он похож на человека, потерпевшего кораблекрушение. Он умрет без меня.

– Тогда я останусь здесь с тобой.

– Здесь? О чем ты говоришь?

– Возьму отпуск в ресторане и объясню Дункану, что мне нужно остаться в Штатах на некоторое время, – объяснил Мартин.

– Но мы все равно не сможем жить вместе. Надеюсь, ты помнишь, что мы до сих пор не женаты.

Мартин молчал. Он мог бы сказать в ответ: «Тогда мы сейчас же отправимся в Нью-Йорк, и ты выйдешь за меня замуж, так что хватай кофту и пойдем на вокзал», – но не сказал. Для них обоих настало печальное время, совершенно неподходящее для праздника. Они не устроились и не осели на одном месте, как собирались. Сейчас был не лучший момент для свадьбы, и они оба это знали.

– Хорошо, тогда я останусь в городе и буду делать, что смогу, – сказал он, наконец. – Мы справимся.

– Но где же ты будешь работать? – спросила Клэр.

Сама она помогала отцу в его фирме, делала легкую работу: отвечала на телефонные звонки, рассылала квитанции и счета – все то, с чем Лукас Свифт прежде справлялся без труда, и что теперь стало для него непосильной ношей.

– Я… – Мартин задумался на мгновение, – буду искать работу в местных ресторанах. Скажу, что я отчаявшийся человек.

– Но ты же не такой, – нахмурилась Клэр.

– Знаю, – улыбнулся он. – Мне просто нравится, как это звучит. – Он замолчал, потом продолжил: – Кто-нибудь обязательно наймет меня, Клэр. Я опрятный, приличный молодой человек с тремя курсами Принстона за плечами. В случае чего буду читать наизусть оды, которые учил на лекциях по введению в поэзию.

– Ну да, оды, – протянула Клэр. – Не сомневаюсь, они тебе помогут.

Не успел Мартин ответить, как Клэр быстро обошла гладильную доску, притянула его к себе и нежно обняла.