Текст книги "Ястреб над океаном"
Автор книги: Эмиль Дриан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Я думал об этом: я буду спать эту ночь.
– Но не на матрасе, в гроте, как в те ночи… Вам нужен полный отдых, в вашем каземате, на вашей постели.
– Вы правы, Кердок, я лягу, как следует. Не забудьте поставить, как всегда, караул около аэроплана.
– Сегодня я буду караулить сам…
– Но вы тоже утомлены?
– Я могу выспаться и после…
Морис Рембо пожал с чувством руки мастера. Успехом этой попытки он отчасти обязан этому прекрасному работнику и, поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей на площадку коменданта, он думал о своем несправедливом подозрении при первом знакомстве с метисом.
Он решил попрощаться с майором Гезеем и его дочерью.
Прежде чем отправиться туда, он зашел в свой каземат и захватил горшок с цикламеном.
– Я ждала вас, – сказала девушка, открывая ему дверь. – Отцу так плохо… я боюсь. Мне кажется, что он слабеет с каждым днем. А! Мой цикламен!..
И бледное лицо Кэт покрылось румянцем.
– Мне так хотелось сохранить его, – сказал молодой человек. – Пять дней этот цветок стоял у моего изголовья, но кто будет ухаживать за ним? Я принес его вам, мисс…
– Благодарю вас, – сказала она. – В этой внимательности и деликатности виден француз: другой и не стал бы…
«Другой! – подумал он. – Значит, Спарк…»
Это замечание придало ему смелость. Он готов был сказать ей, что он уносит ее образ в глубине своей души, что он любит ее…
Но он не осмелился говорить в нескольких шагах от раненого, умирающего отца.
Она смотрела на него своими ясными глазами и протягивала золотой образок овальной формы, на котором рельефно выделялся образ Девы кисти Мурильо, поднимающейся на небо среди туч и ангелов, опираясь босыми ногами на луну.
– Я не знаю, существует ли отдельный святой для аэропланов, как святой Христофор, покровитель автомобилей, – сказала она, – вот образок, который я носила на шее, когда жила ребенком в монастыре. Позже он висел у меня на браслете, с которым я никогда не расставалась. Нечего говорить, как я дорожу им и верю в этот образок. Я прошу вас прикрепить его на таком месте вашей лодки, где он был бы постоянно перед вашими глазами…
Молодой человек поблагодарил ее от всей души. В это время с постели больного послышалось какое-то болезненное хрипение.
– Вы слышите… Бедный папа… Он будет так же скверно спать, как и в прошлую ночь…
– Умоляю вас, – сказал он, – разрешите мне остаться здесь… около него… около вас! Вы измучите себя, проводя ночи без сна!
– Мы чередуемся с Оливией… Часто доктор проводит у постели по несколько часов.
– Позвольте мне сегодня заменить его… в этот последний вечер, – сказал он очень тихо.
– Я не позволю, господин Рембо… Вы знаете, что вам придется бодрствовать много времени? Ведь решено было, что вы будете спать всю последнюю ночь.
– Я не усну… я более чем уверен в этом.
– Нет, вы уснете… я этого желаю…
Воцарилась тишина… Хрипение, еще более тяжелое, повторилось и прервало их разговор.
– Этот хрип поражает меня в самое сердце, – сказала она. – Если бы вы знали, как он страдает!
Она поспешила к постели, наклонилась и через несколько мгновений вернулась к молодому человеку, робко отступившему к двери.
– Нет, – сказала она, – возвратите мне мой образок…
– Почему? – спросил он молящим голосом.
– Успокойтесь! Я никогда не отнимаю того, что отдала… Но мне пришла мысль… я хочу сама прикрепить его к месту, которое я выберу на вашей лодке.
– Сейчас?
– Нет, перед вашим отъездом.
– Значит, мы еще раз попрощаемся тогда с вами…
– В котором часу вы уезжаете?
– В четыре часа утра.
– В котором часу вы выведете аэроплан из грота?
– За полчаса – в половине четвертого. Все готово для быстрой доставки его на платформу. В настоящую минуту настилают покрытый салом помост, с которого аэроплан будет пущен.
– Который теперь час?
– Скоро восемь часов.
– Выслушайте меня: вы пойдете отдыхать, выспитесь спокойно в течение шести часов. Это необходимо в интересах вашего дела. Я так хочу, – повторила она несколько властным тоном, и глаза ее блеснули. – Вы обещаете?
– Я сделаю все, что вам угодно…
– Я буду подражать вам. Оливия заменит меня здесь, а в два часа ночи я отпущу ее. Вы придете тогда за мной сюда.
– В такой поздний час?
– Мы живем здесь вне всяких светских условностей, в осажденной крепости. Не все ли равно – поздний или ранний час?
– Я приду…
– И мы отправимся к аэроплану для прикрепления образка.
– Следовательно, вы будете там в момент отъезда, мисс Кэт?
– Только не на платформе; но я знаю, из какого каземата я увижу ваш отъезд, и буду наблюдать оттуда.
– Из какого каземата?
– Не скажу! Вы не имеете права быть рассеянным в такую важную минуту отъезда… Вам нельзя оборачиваться… Вы будете знать, что я там и молюсь за вас…
– Благодарю вас, – бормотал он.
– Спите, я этого хочу… А в два часа будьте здесь…
Она протянула ему свою тонкую руку, на которой он, наклонившись, запечатлел долгий поцелуй. Он ушел в свой каземат взволнованный, счастливый. Ему казалось, что он чувствует, как она разделяет его любовь.
Его ожидал солдат, состоявший при нем в качестве ординарца. Он отпустил его, приказав разбудить ровно в половине второго под утро. Весь переполненный сладкими мечтами и радостными надеждами, Морис Рембо уснул – ведь она этого требовала…
* * *
Но в течение восьми дней он отвык от продолжительного сна и еще задолго до назначенного времени, в полночь, он был уже на ногах, одетый и готовый к отъезду.
Он проверил, все ли взято с собой: нож, компас, ручной ящик с инструментами, так как на аэроплане нет времени переходить с места на место и все должно быть под рукой. Затем он увидел на стене револьвер лейтенанта, комнату которого он занимал.
Это был револьвер системы «Смит и Вессон». Морис снял его со стены – он был заряжен.
Он подумал, что револьвер может ему пригодиться, а офицер легко найдет себе другой, и положил его в карман.
Ему нужно ждать еще два часа до момента свидания.
Чем заняться в ожидании этого времени?
Он решил спуститься в грот, но там все было готово. Не стоило будить Кердока, приведшего все в порядок накануне и теперь отдыхавшего.
Не отдавая себе отчета, молодой человек очутился у двери комендантской квартиры.
Дверь была полуоткрыта, и он вошел бесшумно, рассчитывая найти у постели раненого старую Оливию.
Но здесь была Кэт.
Она пошла к нему навстречу и, глядя ему в глаза, сказала:
– Мне следовало бы побранить вас за ослушание. Но я не хочу лгать, я была уверена, что вы явитесь задолго до назначенного часа, и оставила дверь открытой для вас…
– Благодарю вас, – сказал он вполголоса. – Мысль, что я должен уехать, покинуть вас, не дает мне спать… А вы?
– Папе плохо, и я предпочла не ложиться. Меня все больше беспокоит его положение. Боже мой! А если он покинет меня! Я пригласила доктора.
Молодой человек хотел ответить ей, но душа его была переполнена.
Он вздрогнул, когда больной позвал:
– Кэт, дитя мое! Иди сюда!
Они подошли к постели вместе.
С блестящими от лихорадки глазами майор спросил:
– Разве еще не пора переменить повязку, Кэт? Мне так больно!..
– Пора, папочка!
И, отыскав склянку и бинты, она сказала вполголоса:
– Когда я переменю повязку, он не будет чувствовать боли в течение двух часов. Доктор, вероятно, прибавил к этой мази болеутоляющее средство, и оно его несколько успокаивает. Бедный папа!..
Она принялась за работу.
– Не помочь ли вам, мисс?
– Я привыкла теперь… Подержите только склянку, вы намажете вату…
И майор Гезей, сжав зубы от боли, не сводил глаз с молодого француза.
Когда перевязка была окончена, он как бы вздохнул легче и поблагодарил дочь взглядом.
Лицо его стало спокойнее, и он медленно отчеканивал слова, снова глядя на инженера:
– Вы уезжаете?
– Да, комендант, сейчас…
– Вы доедете, не правда ли? Нужно доехать…
– Доберусь, комендант!
Майор Гезей продолжительно вздохнул и снова заговорил прерывающимся голосом:
– Нельзя допустить… нельзя, чтобы знамя, находящееся там, наверху… попало в их руки… Японцы представляют собой дикарей, только затронутых культурой… В сущности, они более жестоки, чем китайцы… Если они овладеют Мидуэем, то будут беспощадны… потому что Европа не узнает… А Кэт? Что будет с ней тогда?
Он не докончил. Его худая рука умоляюще потянулась к молодому человеку, схватившему и крепко пожавшему ее.
Стало тихо, и в это время из раненой груди старого воина снова вырвался резкий звук, напоминавший предсмертный хрип.
Морис Рембо хотел отойти от кровати, но майор Гезей, закрывший глаза от истощения, снова открыл их и, указывая на отрывной календарь, сказал:
– Сегодня двенадцатое июня. Когда же вы вернетесь?
– Я вернусь с эскадрой, комендант! Было бы безумием возвращаться на аэроплане, так как у меня имеются только самые первобытные способы для определения пути, и я рискую не найти Мидуэй среди морской пустыни Тихого океана.
– Да, нужно вернуться с эскадрой… Но когда приблизительно?
Всякому другому, кроме этого умирающего, молодой человек сказал бы, что нельзя точно определить, через четыре или пять дней. Но он встретился с глазами Кэт, тоже глядевшей на него вопросительно. Он понял, что им необходимо точно определить число, воплотить их последнюю надежду…
И, подумав несколько мгновений, он объявил:
– Я возвращусь в Мидуэй двадцать первого июня.
– Двадцать первого, – повторил старый воин, – через девять дней! Я буду считать часы! Благодарю вас, мой друг… Да сопутствует вам Провидение, и да возвратит Оно вас нам…
Обессиленный этим разговором комендант лежал неподвижно, с закрытыми глазами и свистящим дыханием.
Доктор Сандерсон, приглашенный девушкой, вошел в эту минуту в комнату. Он взялся за пульс больного, но на лице его нельзя было прочесть мыслей.
Доктор сказал вполголоса инженеру, когда тот прощался с ним:
– Это человек старого закала… У него душа крепко связана с телом, иначе…
– Вы надеетесь на выздоровление? – спросил Морис, когда девушка поправляла подушки больного.
– Нет, – ответил очень тихо доктор Сандерсон. – Легкое поражено раной, которая не заживет.
– Значит, я не увижу его, – сказал Морис, направляясь к двери.
– Наверно… Разве вы думаете возвратиться сюда?
– Я твердо надеюсь, доктор.
– Вы серьезно рассчитываете сделать такое огромное расстояние на этом случайном аппарате, который я только что видел?
– Мой аппарат не представляет аэроплана, законченного в мастерской. Каркас его крыльев слишком хрупок, но все вместе построено настолько основательно, насколько я мог этого желать. Огромное преимущество авиации перед аэростатикой состоит в простоте сооружения частей аэроплана, и если только не изменит мотор…
– Ваш двигатель, по-видимому, прекрасен?
– Несомненно, отличный двигатель. Он действует часами, днями непрерывно. Отсутствие нагревания благодаря громадной скорости, допускающей охлаждение без всякого циркулирования воды, безусловная автоматичность карбюраторов, правильное действие клапанов, совершенство свечей, которые не могут быть замаслены. Все это способствует тому, что мой двигатель ни в чем не уступает лучшим паровым машинам. Скажу больше, он может работать, конечно, несколько слабее, но все же способен действовать при каких бы то ни было жидкостях, при помощи спирта, тяжелого масла – нужно только переменить поплавки карбюратора… Поэтому если я не найду бензина на больших островах, то наверняка найду там спирт. Почему же при таких условиях я не могу добраться до эскадры?
– Если для удачного выполнения плана нужна только вера, все наши пожелания будут сопровождать вас. Вы отправляетесь в грот?
За него ответила Кэт. Она накинула на голову длинное белое покрывало, закрывавшее плечи и спускавшееся до талии.
– Я ухожу на минуту с господином Рембо. Я не видела аэроплана готовым к отъезду. Он покажет его мне, и я вернусь сюда. Я оставляю вас, доктор, у постели отца!
Доктор крепко пожал на прощание руку инженеру.
Сопровождаемый Кэт, Морис Рембо спустился с лестницы, ведущей в грот.
Через несколько минут они стояли перед огромной желтой птицей, спускавшейся со свода.
С двумя распущенными, правильно изогнутыми крыльями, она напоминала одно из допотопных чудовищ – наполовину толстокожих, наполовину пернатых, белые остовы которых еще находят среди ледниковых пластов.
Под аэропланом на двух рельсах стояла тележка, готовая принять его и по наклонной плоскости, устроенной у грота, доставить в несколько минут на верхушку угольной платформы. Высокая и черная стена последней, 30 метров вышиной, неясно обрисовывалась в темноте.
– Он кажется громадным, когда висит… – шептала девушка.
– Знаете, как я назвал его, мисс?
– У него есть имя?
– Да, смотрите…
И она прочитала на выступе из пробкового дерева, образовавшем позади лодки перекладину, надпись, сделанную от руки белыми буквами: «Кэтсберд»[4].
– Вы разрешаете? – спросил он.
Она утвердительно покачала головой и поблагодарила его бесконечно нежным взглядом.
Сердце Мориса Рембо усиленно билось. Его охватило сильное волнение при мысли, что он находится здесь, в этой пещере, с глазу на глаз с ней… Он и не подумал о том, что никто не караулит аэроплан и почему часовой, назначенный с первого дня к этой машине, не был на своем посту. Он не подумал о том, куда девался Кердок, постель которого находилась здесь, у базальтовой стены, и была теперь пуста.
– Я прикреплю образок, – сказала она… – Но нужно его прибить гвоздем… Где ваше место?
– Там, на сиденье, у рычага…
– Можно его прикрепить к рычагу? Тогда он будет всегда на ваших глазах…
– Это легко! Подождите, мы прикрепим его при помощи винта… Это будет прочнее.
Только теперь он заметил отсутствие Кердока.
– Где же мой мастер? – сказал он.
Поглощенный мыслью отыскать отвертку, он и не подумал звать Кердока и стал искать инструмент в заднем ящике лодки.
– Помогите мне войти в лодку… Я хочу сесть на ваше место и привинтить собственноручно около этой рукояти.
Он помог ей взобраться в лодку, висевшую, по крайней мере, на высоте одного метра от тележки. Когда она вошла туда, огромная птица, казалось, качалась при свете дуговых ламп.
Привинтив образок, она вынула из-за своего корсажа цветок, перевязанный голубой лентой, и прикрепила его около образка.
Морис узнал один из стеблей цикламена.
– Я сохранила второй стебель, – сказала она, – вы найдете его цветущим после вашего возвращения. Этот… засохнет… но не даст вам… забыть о Мидуэе…
– О мисс! – запротестовал он порывисто.
– Говорят, что птицы теряют память во время полета, – сказала она.
Поднявшись, она прибавила:
– Теперь я увижу вас на вашем посту… Святая Дева да…
Но вдруг она остановилась и протянула руку по направлению к угольной стене.
– Что это значит? – спросила она.
– Что вы видите, мисс?
– Полосы света, движущиеся взад и вперед, там, наверху, на платформе.
– Я ничего не вижу.
– Я нахожусь выше вас и вижу отсюда… Точно цветные стекла показываются… Вот красное… белое.
Заинтересованный Морис Рембо взобрался в лодку около нее, наблюдал некоторое время и крикнул глухим голосом:
– Скорее, мисс, вылезайте!
Он протянул ей руку, помогая соскочить на землю.
Аэроплан качался, и он остановил из предосторожности его движение. Вслед за тем Морис Рембо быстро увел девушку к двери, ведущей на лестницу.
– Мисс, прошу вас, поднимитесь к себе и попросите доктора разбудить капитана Бродвея… Пусть он придет сюда с несколькими солдатами…
– А вы?
– Я останусь здесь…
– Что же там творится?
– Я боюсь, что догадываюсь о чем-то страшном… Это Кердок!
– Я не оставлю вас… Вы вооружены?
– Да! Но умоляю вас, идите домой!
– Что же вы будете здесь делать?
– Поднимусь наверх для наблюдения. Это сигналы, даваемые человеком, двигающимся взад и вперед… Кому? Не кому иному, как врагу!
– Дайте слово, что вы не будете себя подвергать опасности до тех пор, пока я не вернусь с капитаном Бродвеем?
– Я не могу дать слова… Все зависит от… – Он замолчал.
Полосы света стали более заметны и появились на верхушке высокой стены.
Взяв девушку за руку, он привел ее к угольной стене, так как они рисковали привлечь внимание спускавшегося человека, если бы попробовали выйти в дверь, ведущую на лестницу.
Покатость, устроенная для подъема на платформу тележки с аэропланом, бросала на одно место стены густую тень. Они подошли к основанию стены именно в этом месте.
И, прижавшись друг к другу, стояли неподвижно, сдерживая дыхание.
Над ними послышался скрип лежавших между рельсами досок под чьими-то мягкими шагами.
Сигнализировавший человек бегом спустился с платформы.
Не доходя до края площадки, он спрыгнул на землю с легкостью кошки и показался при полном освещении.
Это был Кердок.
Морис Рембо думал увидеть в его руках фонари с цветными стеклами, которыми он сигнализировал по направлению к морю. Но у него их не было.
Вероятно, он поместил их там, в вышине, в местах, невидимых из крепости.
Мастер направился к тому месту в гроте, где была прикреплена на большом крюке цепь, поддерживавшая при помощи висевшего под сводом блока аэроплан.
Подойдя туда, он неожиданно остановился.
Он стоял совсем близко к концу одного крыла и глядел на него, как на чудо.
Это было в самом деле чудо, так как крыло качалось.
Инженеру не удалось полностью остановить движение крыла, когда он останавливал аппарат.
Кто же был здесь?
Заинтригованный метис стоял так несколько мгновений с наморщенными бровями, разглядывая большую птицу. Затем он осмотрел все кругом, разыскивая невидимого врага, присутствие которого он подозревал.
Морис Рембо почувствовал, как девушка, дрожа, приблизилась к нему.
– Ради бога, – шептала она ему на ухо, – не шевелитесь!
Вдруг Кердок заметил образок и цветок цикламены, привязанный к рычагу голубой лентой.
Его черты исказились.
Он понял, что дочь коменданта приходила сюда в его отсутствие прикрепить все это к лодке и затем вернулась к себе. Идиллия и больше ничего!
Он показал свои желтые зубы. И молодые люди, совершенно скрытые в благодетельной тени, увидели, как он снова медленно поворачивал голову по всем направлениям и наконец направился к двери винтовой лестницы.
Он перешагнул первые две ступеньки и, вытянув шею, стал прислушиваться. Его вид был так страшен и так таинствен, что Морис Рембо опустил руку в карман и вынул свой револьвер, причем девушка почувствовала на своей руке прикосновение оружия.
Она придвинулась еще ближе, и молодой человек заметил, что она дрожала сильнее.
Он сказал ей очень тихо:
– Не бойтесь… Только не шевелитесь…
Она взяла его свободную руку и крепко зажала ее в своих руках, чувствуя себя таким образом под его защитой.
Он вздрогнул с ног до головы.
Эта прелестная девушка, которую он любил уже всей душой, здесь, около него. Он чувствует ее волосы на своей щеке, вдыхает запах вербены.
Весь трагизм положения в эту минуту исчез для него.
Увлеченный какой-то непреодолимой силой, он шепнул, не переводя дыхания:
– Кэт, я вас люблю… Не бойтесь…
Маленькая ручка дрогнула и крепче сжала его руку. Он повторил:
– Я вас так люблю…
Несмотря на то что его голос был не громче шума, производимого крыльями ночной бабочки, порхающей в яркой полосе света электрической лампы, он понял, что Кэт слышит его, так как она шептала ему на ухо:
– Ах, Морис…
Дыхание их смешалось, и они ждали…
Кердок, успокоившись после своего осмотра, запер дверь, ведущую на лестницу.
Он бесшумно закрыл засов, которого инженер до сих пор не заметил и существование которого было совершенно непонятно.
В каких случаях могло понадобиться закрыть доступ в грот тем, которые являлись сюда из самой крепости?
Наоборот, необходимо было закрыть вход с лестницы приходящим извне крепости, так как исключительно этим путем можно было проникнуть в крепость неожиданно, помимо всех валов, башен и митральез.
Не было никакого сомнения, что Кердок переместил днем засов, закрывавший тяжелую дверь, и эта предосторожность сама по себе выдавала его замыслы.
Что же он будет делать теперь?
Закрыв дверь засовом, он еще раз оглянулся вокруг и, подбежав к концу цепи, снял ее и затем медленно опустил.
Мало-помалу аэроплан опустился и встал на тележку.
Теперь мастер перешагнул через правый борт, перегнулся через машину и достал со дна лодки инструмент, по-видимому, приготовленный заранее. Он отвинтил болты, снял верхнюю часть одного из цилиндров, затем, надавливая на пружину, вынул сердечник одного из клапанов.
Спустя минуту он приподнял этот клапан, вынул его из зажигательной камеры и, подбежав к станку, расположенному на расстоянии нескольких метров, заключил его в тиски. Затем он взял какой-то инструмент, и послышался визг напильника, врезавшегося в закаленную сталь сердечника клапана.
– Разбойник! – шептал инженер.
На этот раз его маневр был ясен; спилив до половины или двух третей сердечники клапанов, он сделал бы их настолько непрочными, что тот или другой из них неизбежно сломался бы через несколько миль…
Это вызвало бы неминуемую порчу мотора, падение в море со всеми его последствиями.
Даже при запасных клапанах подобная починка невозможна во время полета.
Метис стоял спиной к молодым людям, когда работал напильником.
На одно мгновение у Мориса Рембо, очень метко стрелявшего из револьвера, мелькнула мысль неслышно подойти и выстрелить в него в упор. Но он мог промахнуться, и что будет тогда?
Разве он мог подвергнуть опасности Кэт, если этот бездельник также вооружен? Который же теперь час? Вероятно, час ночи…
И как мог Кердок так спокойно делать свое дело за час до начала приготовлений к отъезду!
Изменник работал с лихорадочной поспешностью.
Вероятно, он очень поздно освободил себя от караульных и рабочих, находившихся около него до последней минуты.
Он рассчитывал, что весь следующий день будет посвящен опытам, и отложил исполнение своего плана до окончания этих опытов. Таким образом у него оказалось мало времени, когда он узнал, что опыты не состоятся.
Он вернулся к лодке и поднял клапан, посмотрел его на свет дуговой лампы. По-видимому, он остался доволен своей работой и поставил клапан на свое место. Эта операция была одной из самых трудных при разборке мотора, но он с необыкновенной ловкостью вставил конец пружины в ее паз и через несколько минут возвратился к станку со вторым клапаном. Очевидно, он хотел подпилить так все, может быть, еще и распределительные клапаны.
Инженер почувствовал, как на лбу его выступил холодный пот.
Ему известно, что имеется только шесть запасных клапанов, а части подобной точности не могут быть воспроизведены в мастерской Мидуэя.
Морис Рембо подумал сначала, что скоро сюда явятся рабочие, солдаты, и Кердок будет вынужден открыть дверь, закрытую для того, чтобы его не поймали. В эту минуту он и прикажет убить его.
Но нужно было покончить с ним раньше, нечего было и думать ожидать дольше.
– Кэт, умоляю вас, стойте здесь и не шевелитесь, – шептал он ей на ухо.
Она ничего не ответила, но он почувствовал, как она схватила его за плечо, точно желая удержать.
– Это необходимо, – продолжал он, – машина будет испорчена, и все потеряно…
– Морис, возьмите, – сказала она.
Она положила ему в руку маленький кинжал, лезвие которого было заключено в кожаный футляр. Он с трудом разобрал ее слова, так дрожал ее голос:
– Осторожно… лезвие отравлено…
Морис вздрогнул: для чего и каким образом попало к ней это оружие?
– Я люблю вас, Кэт! – сказал он еще раз.
Он решился наконец подойти как можно ближе и убить негодяя.
– Кэт, – сказал он в последний раз, – я люблю вас!
И до него долетело, как ветерок, слово, которого он ждал давно:
– Я люблю вас, Морис!
Он почувствовал в себе мужество и осторожно направился к изменнику.
Шум его шагов заглушили песок и скрип напильника, таким образом, Кердок не расслышал их. Он шел как можно дальше, под прикрытием навеса, скрывавшего их, затем он вынужден был выйти из-под него, потому что навес опускался к земле, – и быстро скрылся за лодкой.
Мастер должен был подойти с противоположной стороны.
Кердок ничего не слыхал.
С этого места Морис мог стрелять в негодяя наверняка, так как он находился на расстоянии пяти метров.
Но Кердок наклонился над станком, повернувшись спиной и спрятав голову, а при таком положении его можно было только ранить.
И Морис Рембо, согнувшись, выжидал.
Прошла минута, и мастер возвратился к лодке.
В это время послышался подавленный крик в том месте, где Морис оставил Кэт. Он понял, что девушка, измученная страшным волнением, не выдержала и выдала свое присутствие.
Морис Рембо вскочил, держа в руке револьвер.
Но метис, не заметив его, бросился уже с кинжалом в руке по направлению к подозрительному месту…
Мысль об опасности, которая угрожала той, которую он любил, заставила Мориса Рембо вздрогнуть. Перешагнув через нижнюю часть покатого навеса, он подбежал к Кердоку в тот момент, когда тот повернулся, услыхав за собой шаги.
И прежде чем негодяй успел поднять руку, он всадил ему пулю между глазами.
Кердок упал, как пласт.
Второй выстрел в ухо Морис Рембо сделал для уверенности, что тот больше не встанет.
Затем он бросился к девушке, лежавшей в обмороке у черной стены.
– Кэт, моя дорогая, это я!
Его пламенные речи привели ее в себя, и еще под впечатлением невыразимого ужаса она конвульсивно прижалась к нему, повторяя:
– Морис… Морис!
– Не бойтесь, – сказал он, – он убит! Уйдем скорее, прежде чем сюда пришли!
Он поддерживал ее, так как она чуть не упала снова при виде вытянувшегося трупа.
Когда они подошли к двери каземата, она прошептала:
– Что я могу сказать вам?
– Кэт, – взывал он, прижимая ее к себе, – Кэт, моя невеста…
– Да, ваша невеста, которая будет вас ждать или не переживет вас!
И на пороге каземата он как жених поцеловал ее в лоб.
Глава 9
Утренний отлет
Проводив Кэт без всяких неприятных встреч, Морис Рембо поспешно, усиленно, нервно постучал в дверь капитана Бродвея, так как по странной случайности оба револьверных выстрела, раздавшиеся в гроте, не были слышны нигде в крепости, настолько толсты были скалистые стены, отделявшие различные уголки крепости.
Очень встревоженный кратким рассказом молодого инженера, не обмолвившегося о присутствии там Кэт, капитан спустился на гауптвахту. Здесь было сосредоточено множество кнопок электрических звонков, сообщающихся с отделениями, казематами офицеров и тремя башнями и дающих возможность призвать к оружию весь гарнизон.
Он узнал здесь, что часовые, стоявшие у аэроплана, были отосланы Кердоком в полночь, причем он уверял очень властно, что инженер не нуждается больше в них. Убедившись в этом, капитан сам нажал кнопки звонков, и вестовые были тотчас отправлены во все концы казарм для оповещения о призыве всех к оружию.
Сигнализация шпиона с платформы, несомненно, имела исключительной целью привлечь при помощи условных знаков японский десант. Японские крейсера стояли в ожидании, пока крепость Мидуэй, обессиленная сыпавшимися на нее снарядами, не решит сдаться.
Нужно было ожидать высадки, неожиданного нападения, вроде отбитого в первую ночь.
План Кердока был ясен: ввести японцев в грот и отдать в их распоряжение обходную лестницу, затворы которой он изменил, переместив засов на двери.
Сопровождая их по лабиринту казематов и дав им возможность напасть на караульный пост подъемного моста с тыла, он таким образом позволил бы другим частям десанта проникнуть в крепость через главный вход. И всякое сопротивление было бы невозможно.
Если даже допустить, что прибывшим вовремя отрядом нападающие были бы отброшены обратно от лестницы, то неприятель все-таки завладел бы гротом. В подобном случае такое близкое соседство японцев с крепостью, при их большой опытности в обращении со взрывчатыми снарядами, было бы очень опасно.
Наконец, завладев гротом, они уничтожили бы или скорее воспользовались бы аэропланом для своих целей, так как они слишком изобретательны, слишком рассудительны, чтобы не извлечь из него пользы.
– И последняя надежда крепости была бы разбита, результаты шестидневного труда были бы уничтожены.
Капитан Бродвей, отдавая последние распоряжения для приготовления к бою, все время думал об этом. Он не переставал выражать свою глубокую благодарность молодому французу, своевременное вмешательство которого спасло крепость Мидуэй от угрожавшей ей страшной опасности.
– Вы оказали нам эту услугу, – сказал американский офицер, – в ту именно минуту, когда раненый майор возложил на меня командование крепостью… когда от этого зависела моя личная честь… Вы спасли мне больше, чем жизнь, мой дорогой друг, и я никогда не забуду этого…
Морис Рембо хотел крикнуть: «Нет, это не я, – это Кэт Гезей, волшебная покровительница крепости, та, которую я люблю, спасла всех нас! Если бы ей не пришла внезапная мысль спуститься в грот задолго до отъезда, в то время, когда Кердок, удалив караул, мог рассчитывать на полное отсутствие свидетелей в продолжение, по крайней мере, двух часов, изменник завершил бы свое преступное намерение, и в настоящую минуту японцы вошли бы в Мидуэй. Если бы нарождающаяся любовь девушки не внушила ей мысль собственноручно прикрепить к рукоятке аэроплана образок и цветок!..»
Но он не высказал и сохранил в глубине своей души безмолвные выражения благодарности любимой девушке. Он предоставил себя в распоряжение капитана Бродвея для передачи его приказаний и завершения его диспозиции.
Когда все было исполнено, он вспомнил о цветных фонарях, которых не оказалось в руках Кердока. Он, вероятно, поместил их снаружи, для того, чтобы показать неприятелю место, удобное для приступа.
Морис спустился в грот и поднялся на угольную платформу.
Луна исчезла за линией горизонта, бросая свой последний пучок света на поверхность воды, и, очевидно, за утесом уже занимались первые лучи рассвета. Это был момент, когда на минуту еще держалась темнота, соединяя море и небо в однообразную тень, усыпанную сверкающими и отражающимися звездами.
В разных концах платформы инженер увидел оба фонаря, обращенных к морю. Они были довольно грубой работы, но сделаны так, что не пропускали ни одного луча ни назад, ни в обе стороны; очевидно, Кердок их смастерил сам.
Прежде чем снять их, инженер задумался. Вся крепость была на ногах, не могло произойти ничего неожиданного. Если японцы высадятся, то они будут встречены так, что надолго потеряют желание снова явиться сюда. Лучше всего, если их проучат в эту же ночь.
И Морис Рембо оставил фонари на их местах.
Возвратившись к капитану Бродвею, он сообщил ему об этом обстоятельстве и снова задумался.
Если фланговые митральезы изрешетят снарядами его площадку, то на ней образуются по всем направлениям борозды и царапины, которые будут мешать аэроплану скользить на полозьях.
Но лейтенант Пири, командовавший артиллерийским отрядом, назначенным для обслуживания митральез, уверил его, что стрельба из его орудий будет навесная, а не прицельная, и он отдаст приказ в этом смысле.
