Текст книги "Шпионки в Париже"

Автор книги: Эмиль Массар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

V: Маргерит Франсиллар
«Я прошу прощения у Бога и у Франции!» – Женщины в разведывательной службе

Ниже среднего роста, как говорится в приметах, довольно миленькая, с очень длинными и ярко рыжими волосами, Маргерит казалась незначительной. Она была портнихой в Гренобле и честно работала, пока шпион, устроившийся в этом регионе задолго до войны, не сделал из нее свою любовницу. Шпион этот с началом войны поднялся по должности и стал руководителем немецкого шпионского центра в Женеве.

Маргерит, знала ли она точную профессию своего любовника? Она утверждала, что нет. Как бы то ни было, она ему беспрекословно повиновалась; я говорю «задаром», потому что немец ей не давал почти ничего.

Сначала бедная девушка стала курьером между Швейцарией и Савойей. Она перевозила в своей хозяйственной сумке – совсем просто – записки, которые незнакомые люди вручали ей для ее друга. На границе об этом просигнализировали, и вскоре Сюрте Женераль (сыскная полиция) установила за ней незаметную слежку, такой скромный эскорт, который к лицу скромному человеку и не дает себя заметить.

Инспекторы ухаживали за ней, в надежде вызвать ее на откровенность. Но Маргерит говорила мало и была верна: никакие попытки не смогли отвлечь ее от «своего долга».

Случай был редким. Ей позволили продолжать свои поездки некоторое время, так как, следя за нею, сыщики обнаруживали секретных агентов, действующих на этой части Франции, и по очереди сажали их в тюрьму. Она, таким образом, служила, сама об этом не подозревая, связью между полицией и шпионами.

Исчезнувшая!

Вечером она исчезла. Все поиски, проведенные в Гренобле, не дали результатов.

Но случай – который так часто помогает полиции – навел наших агентов на след одной из ее подруг, которой она сказала:

– Мой любовник не хочет больше, чтобы я оставалась в Гренобле. Куча народу, которые за мной следуют и цепляются ко мне, все очень настойчивые и слишком любезные. Я полагаю, что мой Франц очень ревнует. Он настоятельно требует, чтобы я уехала в Париж, и он мне действительно посоветовал оставить город, чтобы никто об этом не узнал. Так что я сяду на поезд на ближайшем вокзале, а когда прибуду в Париж, я тебе напишу.

Полицейские, упустившие ее, вздохнули с облегчением. То, что оставалось сделать, было детской игрой. На самом деле Маргерит не замедлила прислать своей подруге красивую почтовую открытку, на которой стоял ее адрес в отеле Латинского квартала.

Теперь Маргерит Франсиллар была выслежена.

В Париже она снова принялась встречаться с индивидами любых национальностей, вручавшими ей маленькие записки, которые она должна была передавать в Женеву. Были среди них румыны, испанцы, греки, датчане, шведы, даже неверные эльзасцы, которые, по очереди, приходили с ответными визитами к ней в отель.

Мышеловка

Жилище Маргерит превратилось в мышеловку, потому полиция действительно воздерживалась от ее ареста. Это верно, что она отлучалась время от времени, чтобы доставить сообщения для главы шпионажа в Швейцарии. Но эти передачи не представляли больше никакой опасности. На самом деле, если она отказалась предать своего любовника, чтобы просто предавать Францию – так как теперь знали, что она не игнорировала больше роль, которую ей пришлось играть – она охотно принимала приглашения на завтраки или на ужины, которые ей направляли агенты, ответственные за слежку за ней. Это была хорошая девушка! И в то время, пока она была за столом – она легко позволяла себя опоить – люди, очень любознательные по своей профессии, отправлялись в ее отель, рылись в ее ящиках, копировали или фотографировали документы, предназначенные нашим врагам, и снова все приводили в порядок.

Она потом без хлопот могла уезжать в Женеву. Было известно, что у нее было в сумке. И чтобы облегчить ее миссию, ей без колебаний обеспечивали легкость и простоту поездки. Ах, женщины! Как глупы те, кто используют их в работах, требующих осторожности и скромности. Так как, рано или поздно, они совершают оплошность и компрометируют или навсегда губят тех, кто ими пользуется.

Потому-то англичане никогда не хотели использовать женщин в разведывательной службе.

Благодаря Маргерит Франсиллар – и нескольким бутылкам шампанского – мы смогли разоблачить дюжину опасных агентов, которых мы не могли бы взять без нее. В конце, она выболтала немного, но так никогда и не выдала сообщников.

– Откуда приходят мои деньги? – небрежно отвечала она на вопросы, которые ей задавали. – Да от моего любовника из Женевы, который каждый раз меняет свои банкноты, чтобы дать мне французскую валюту. И он мне только оплачивает то, что я приношу ему маленькие бумажки, на которых, как видно, нет ничего важного. Это нетрудно и это приносит доход… Мой любовник – конечно, немец, хотя он и говорит, что немецкоязычный швейцарец, и возможно, что если бы узнали, что я несу, мне бы не посчастливилось. Но нет никакой опасности: женщина, у нее не может быть ничего важного…

Когда почти все корреспонденты Маргерит Франсиллар были взяты, ее роль была закончена. Она была арестована.

Трогательная церемония

Франсиллар сидела в Сен-Лазаре в знаменитой камере № 12, которая видела госпожу Стенель, госпожу Кайо, Мату Хари и других известных дам. Ее жизнь заключенной была образцовой. Очень набожная, она послушно слушала сестер милосердия. В сущности, она была глубоко беззаботной.

10 января 1917 года стало ее последним днем или скорее ее последней ночью, так как, разбуженная утром в 4 ч. 30, она умерла в 6 часов.

Она желала услышать мессу. Я не забуду никогда эту церемонию, которая состоялась в старинной часовне крипты.

Под темным сводом, в вековых аркадах, под светом свечей блестел алтарь. Священник торжественно совершал службу во впечатляющем молчании. Витала смерть. На плитах тридцать монахинь были повергнуты на землю, касаясь лбами камня, в то время, как горящие свечи создавали изменчивые отражения на их синих платьях и белых чепчиках.

Маргерит Франсиллар сидела между двумя сестрами, ее красивые рыжие волосы были распущены за спиной. Я стоял за нею. Она помолилась несколько секунд, затем снова стала безразличной, осмотрелась, даже поворачивала голову. Похоже, ее мало впечатлило величие места.

Все те, кто присутствовали на этой сцене, восхитительной в своей простоте, сохранили в памяти неизгладимое воспоминание о горестной красавице и о религиозном величии.

– Ite, missa est, – закончил мессу священник.

Последние рекомендации

Маргерит Франсиллар встала, как если бы она собиралась выйти из церкви, чтобы потом в нее вернуться. Смелый аббат Жеиспиц поспешил ей помочь.

– Я справлюсь и одна, – ответила она. – Я не боюсь.

– Хотите ли вы что-то написать?

– Спасибо. У меня нет никого, кто интересовался бы мной.

Почтенный капеллан обнял ее, и я услышал, как он давал ей последние рекомендации:

– Дитя мое, – произнес священник. – Скоро вы отправитесь на небо. Господь Бог ждет вас и примет вас там. Но пообещайте мне: когда вы предстанете перед солдатами, крикните от всего вашего маленького сердца: «Я прошу прощения у Бога и у Франции! Да здравствует Франция!» Вы мне это обещаете?

– Да, отец мой.

Маргерит сказала эти слова. Она медленно, вялым шагом, двинулась к столбу. Она тихо оттолкнула повязку, которой ей хотели завязать глаза, и, повернувшись к расстрельной команде, крикнула своим слабым голосом, но мы ее услышали:

«Я прошу прощения… Бог… Да здравствует Франция!»

Сраженная бедняжка замерла, привязанная к столбу за руку.

Войска промаршировали мимо…

VI: Тишлли и госпожа Дюсиметьер

Мышление шпионок

Вот госпожа Антуанетта Тишлли, в девичестве Дюфэ, родившаяся в Париже 29 ноября 1870 года у немецкой матери, бывшая горничная в парижском отеле «Мёрис».

Она фигурировала в регистрах немецкого шпионажа под шифром Zud 160.

Тишлли до своего ареста находилась во Франкфурте-на-Майне. Она побывала в Хартуме, прежде чем осесть во Франкфурте 20 августа 1914 года.

В 1915 году Тишлли работала в большом отеле в Мангейме. Там она и связалась с центром шпионажа в Лоррахе, о котором она, разумеется, знала уже давно.

У нее было трое детей, один из них был солдатом 117-го пехотного полка.

Тишлли не была безобидной шпионкой вроде малышки Франсиллар. Не была она и женщиной с умом Маты Хари. Она просто была опасной женщиной, не ограничивавшейся доставкой писем, как портниха из Гренобля, не вращавшейся в высшем свете, как Мата Хари, но, тем не менее, сумевшей получать важные военные сведения.

Под предлогом поиска работы, она проникала на мастерские и военные заводы. Она нанималась, работала около недели, внимательно наблюдала за всем, что ее окружало, и очень часто посылала донесения.

Когда она уставала от своего тяжелого труда, она отдыхала в отеле и завязывала отношения с мастерами, преимущественно с механиками, выполнявшими заказы для артиллерии, для авиации или для беспроволочного телеграфа.

В маленьких ресторанах, у виноторговцев, она слушала разговоры. Она очень любила сплетничать с консьержками и слушать чтение писем, присланных с фронта солдатским женам.

Короче, Тишлли бывала повсюду и узнавала обо всем. Она была крайне активна и следовала от точки до точки инструкциям, которые ей посылал ее шеф Грубер.

Обыск, проведенный по ее адресу в «Отель де ла Марин» на Бульваре Монпарнас, 59, принес очень хороший «улов», и шпионка вынуждена была сознаться.

Особенностью данного случая был способ, который она использовала для передачи сведений.

Тишлли воспользовалась новыми средствами. Например: квадратик бумаги с сообщением, сделанным невидимыми чернилами, прикрывался сверху почтовой маркой; листок бумаги помещался между двумя почтовыми открытками, склеенными вместе; зубчики почтовой марки вырезались особым образом, и т.д… и т.д…

Она совершала многочисленные поездки в Швейцарию; она легко получала пропуска, благодаря тому, что ее сын был в армии.

Именно почтовый контроль в Понтарлье позволил арестовать ее.

Документы, найденные у Тишлли, были интересны; они относились к перемещениям войск, зонам обороны и т.д. Представ перед судом 20 декабря 1916 года, она была расстреляна 15 марта 1917 года.

Когда ее забирали в Сен-Лазар, она протестовала:

– Нельзя казнить женщину: всегда было договорено, что женщин не казнят! – кричала она.

Она была высокой и худой, с довольно жестким и вульгарным выражением лица, одетая как работница.

Когда во дворе тюрьмы она садилась в машину, то сказала мне:

– Господин офицер, я не убивала: меня тоже нельзя убивать! Это несправедливо. Я не проливала крови, вы не должны проливать мою!

«А кровь, которую из-за вас пришлось пролить другим?» – подумал я, но промолчал.

Мышление некоторых шпионок было таково: они думали, что если они не стреляли из винтовки и не бросали гранаты, то не сделали ничего предосудительного! Но их предательские действие были более вредными, более кровавыми, чем залп пушек или пулеметная очередь: они приводили к внезапному нападению врага и к гибели тысяч французов.

Тишлли, перед расстрельным столбом, взяла себя в руки и отказалась от повязки.

Было много других женщин, арестованных в Париже за шпионаж. Все они не были расстреляны.

Вот история, немного похожая на историю Тишлли:

Люси Бэр, родившаяся 3 августа 1865 в Сент-Мари-о-Мин (на Верхнем Рейне), была руководительницей благотворительного учреждения на вокзале, на улице Рю-Сен-Поль, 8. Она занималась также в благотворительной организации Защиты молодых девушек, вместе с госпожой Сигфрид, женщиной депутата из Гавра, которая, разумеется, и не догадывалась о планах и мыслях этой так называемой француженки.

Люси Бэр руководила этими организациями по оказанию помощи вместе с некоей Эмильен-Роз Дюсиметьер – имя, предопределенное для расстрельного столба – проживавшей на Рю-Сен-Жак, 328, и родившейся в 1896 году в Верхней Савойе.

Ничего конкретного не было найдено против Люси Бэр, история которой окончилась в ее пользу постановлением о прекращении дела.

Но ее подруга, госпожа Дюсиметьер – она не сбилась с предопределенного пути – была приговорена к смертной казни и помилована.

Эта женщина познакомилась в Женеве с неким Вальтером, немецким шпионом, и стала его любовницей.

В Париже она посещала солдат и унтер-офицеров, стараясь выведать у них информацию. Она сумела даже устроиться медицинской сестрой, благодаря вышеупомянутым благотворительным учреждениям, в госпитале госпожи Мари Ланелонг, на Рю-Тольбиак. Там она тоже расспрашивала раненых. Ее арестовали утром, когда она выходила из отеля на Рю-Бельшоссе, 8, вместе с пехотным аджюданом.

На следствии она во всем призналась. Она знала, что ее Вальтер был австрийским шпионом.

Как мы уже сказали, она была приговорена к смертной казни Третьим военным трибуналом 24 апреля 1917 года, но 29 июня 1917 года ее наказание смягчили, заменив пожизненными каторжными работами.

В том же деле была замешана Катрин С., швейцарка в возрасте 76 лет, проживавшая с госпожой Дюсиметьер на Рю-Сен-Жак, 328, и, как и она, переписывавшаяся с Вальтером. Ее отпустили ввиду прекращения уголовного преследования.

VI: Сети танцовщицы

Константен Кудуаянис, граф Коста де Смирнос действует в артистическом мире

Однажды в отеле «Фуге» на Елисейских полях грек Константен Кудуаянис [встречается также написание Константин Кудуаинис] столкнулся с красивой танцовщицей – речь не о Мате Хари – которую, чтобы не давать ее настоящее имя, мы здесь назовем Ивонной. Он о ней узнал, когда она танцевала в Синаи, в Румынии, и он сам представился ей как драматический актер.

Актерам всегда легче познакомиться друг с другом. Впрочем, скромностью он не отличался:

– Я очень известен в афинском театре, – сказал он, – и даже популярен во всей Греции. Я – важная особа. Не буду от вас скрывать, я – граф Коста де Смирнос…

Ему было, чем ослепить танцовщицу без ангажемента. Но Ивонна точно не была женщиной легкого поведения и обладала – и наверняка и сейчас обладает – большим умом. Вот его портрет, который она описала после своей встречи:

«Некрасивый, с вытянутым лицом, погруженный в себя, как будто в тайной печали, волосы черные, усы подстрижены на американский манер, глаз, сверкающий под неизменным моноклем, довольно изящно одетый, ухоженные руки, он создавал впечатление человека, который много путешествовал, много видел и был довольно сдержанным…»

Первая оплошность

Константен – давайте назовем его совсем кратко Константеном – говорил по-гречески, по-румынски, по-испански, по-английски и по-немецки. Танцовщица тоже. Первая его оплошность привлекла ее внимание:

– Мой отец, – рассказывал Константен, – мне присылает пособие в 1800 франков в месяц. Кроме того, я получаю большие комиссионные по всем сделкам, которые я делаю для него в Европе…

А ведь он представился как артист. Ивонна заметила это, но не стала настаивать. Затем, как положено, начался флирт.

Как раз в те дни в Париже узнали новость о торпедировании немцами «Лузитании». Константен попытался оправдать это преступление, утверждая, что судно должно было везти боеприпасы, и добавил:

– Немцы сильны… Союзникам будет очень трудно, слишком трудно победить. Но это неважно, давайте выпьем за Францию!

Обо всех событиях Константен вначале очень громко высказывал мнение, благоприятное для союзников, но потом говорил в явно пессимистическом и пораженческом тоне.

Грек не прекращал хвастаться.

– У меня есть очень красивая квартира на Бульваре Осман (она была в доме 118), которую я снял из расчета ста пятидесяти франков в месяц.

– За такую цену вы вряд ли смогли бы снять что-то особенное, – заметила танцовщица, не упускавшая случая «подколоть» его.

Чтобы отомстить, Константен, ее не предупреждая, решил снимать квартиру, соседнюю с нею. Он хотел, таким образом, привлечь к себе молодую женщину. Но она, в свою очередь, переехала. Грек продолжал ей надоедать, и, под предлогом, что он был болен, добился, что она стала навещать его в мансарде, которая была его настоящим адресом.

Оберточная бумага

То, что произошло вначале, показалось маловажным. Ивонна внезапно заметила, как живо Константен схватил оберточную бумагу, которую она не заметила; он ее смял, и вместо того, чтобы выбросить в камин, засунул в ящик, который снова закрыл на ключ.

Ивонна, мечтательница, спрашивала себя, какую ценность мог иметь на самом деле для него этот серый, испачканный и разорванный клочок бумаги…

Константен очень смущенно рассказал, что его мать была немкой, что его отец был грек, что родился он в Лефкаде, в Греции, и что восхитительная женщина, немка, разрушила его жизнь и стала причиной его падения…

– Я стал бандитом из-за этой женщины, меня втянули насильно, я – несчастный человек!

И, обхватив голову руками, он разрыдался.

Эти полупризнания и странные поступки этого человека задели за живое любопытство Ивонны, которая поклялась, что раскроет его тайну.

– Убили ли вы кого-нибудь? Вы украли деньги? Будьте откровенны со мной. Я буду снисходительна. Вы кого-то убили и сбежали?

– Нет, – ответил Константен, – еще хуже!

И грек вытащил танцовщицу на улицу, оборачиваясь каждый раз, как будто опасаясь слежки.

Ивонна была взволнована, потрясена всем, что она замечала каждый день. Она решила разгадать загадку, разоблачить этого типа, и для этого продолжила свои отношения с этим странным человеком.

Проходящий полк

Однажды утром на улице зазвучали трубы. Константен, который был с танцовщицей, быстро сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и, став на тротуаре, принялся внимательно рассматривать проходивших солдат.

– Что это на вас нашло? – спросила Ивонна.

– Я люблю и восхищаюсь французскими солдатами. Я хотел их увидеть, когда они проходили близко.

И машинально он неоднократно повторял количество, составленное из трех цифр. Это был как раз номер полка, который только что прошел. Затем он возобновил разговор:

– Вы знакомы с офицерами? Я обожаю офицеров; это – обычно образованные и хорошо воспитанные люди. Накануне вы встретили одного: не могли ли бы вы меня ему представить?

Танцовщица обещала, и грек, доверившись ей, продолжал: (дальше мы расскажем о событиях со слов самой Ивонны)

– Я хотел бы вам сказать об очень важных вещах, – произнес Константен в более или менее притворном порыве страсти… Но я вас очень опасаюсь!

– Вы глубоко ошибаетесь. Я – женщина, способная хранить тайну.

Тогда, слегка взволнованным и страстным голосом, он спросил:

– У вас наверняка много связей?

– Конечно.

– Только в театральном мире?

– Нет, нет, во всем мире.

– Политика?… Армия?

– Да.

Он пару секунд поразмышлял, затем, пристально глядя на танцовщицу, спросил:

– Нам удалось бы с вами заработать много денег, настоящее состояние, если бы вы захотели… Позже я расскажу вам как… Скажите мне сразу же: знаете ли вы, где находится в этот момент генерал Жоффр?

– Я не занимаюсь перемещениями генералиссимуса.

Крик ярости

В этот момент, грек заметил на камине комнаты Ивонны портрет молодого солдата в походной форме:

– Кто это? – спросил он настойчиво. – Ваш брат, или ваш любовник?… Я не вижу номера его полка: скажите его мне!

– Я его забыла.

Тогда, в яростном тоне, Константен проскрипел:

– Жаль, что я этого не узнал, тогда я сделал бы так, чтобы весь полк был уничтожен.

Ивонна, когда рассказывала об этой сцене, призналась, что с этого момента она была уверена, что Константен был шпионом.

Константен должен был погубить себя сам своим хвастовством. Заметив однажды камеристку Ивонны, которая плакала с письмом в руке, он спросил ее о причине такой большой печали.

– Мой муж в плену в Германии, – рассказала горничная.

– Ваш муж военнопленный? Но не плачьте. Скажите мне, где он находится, номер его корпуса и его полка, и я обещаю, что его немедленно выпустят!

– Но я не хочу быть чем-то обязанной немцам, – ответила камеристка. – У господина, несомненно, есть связи в Германии?

– Возможно, – ответил Константен. – Я нейтрален и вправе иметь высокие связи еще и в Берлине.

Вечером грек, который не пожелал пойти в Комическую оперу, «потому что это была французская музыка», попросил Ивонну выпроводить свою горничную, так как ему нужно было сделать ей свои «откровения».

Удар из-за шторы

Танцовщица притворилась, что повиновалась ему, спрятала камеристку за штору, и Константен, как-то вдруг заснул или потерял сознание на несколько минут… Внезапно, он проснулся, подскочил к двери со словами:

– Бонна была там; она слушала и должна была услышать то, в чем я вас признался во сне. Я ее задушу!…

– Успокойтесь, – сказала Ивонна. Она не могла слышать и ничего не знает. Но я, я знаю все!

Грек нисколько не казался запуганным. Он тут же стал теплее и принялся смеяться. Все это было не серьезно, – сказал он. – Это даже не был лунатизм. Что меня огорчает, – добавил он, – так это большая поездка, которая мне предстоит: в Орлеан, в Тур, в Бордо. Он сказал, что уезжает на следующий день, и напишет ей…

Он действительно уехал, и Ивонна полагала, что из-за своей неловкости она его упустила.