Текст книги "Сийм-Силач"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

СИЙМ В ЦИРКЕ

Сийм-Силач хотел было вернуться вместе с дареными лошадками в Чтохочуйск, но тут нагрянула зима и замела все стежки-дорожки.

Изнеженные заморские пони дрожали от холода и чуть не силком затащили Сийма погреться под огромный купол цирка.

Там было красиво и пестро, как летом в саду. Сийма даже разморило от тепла. И люди показались ему славными и приветливыми. Клоуны в широченных шароварах потешали публику, канатоходцы выделывали головокружительные сальто-мортале, а жонглер так ловко подбрасывал тарелки, что ни одна не упала и не разбилась. Черный плащ фокусника топорщился на груди – столько было спрятано у него за па-эухой белых зайцев; а из бархатной шляпы он знай себе вынимал цветные платки, словно было их там у него видимо-невидимо.

Вся эта пестрота, шум и гам ошеломили Сийма. Он неуклюже топтался на месте, с надеждой поглядывая на истрепанный башмак и рваную сандалию. Но те сами не знали, куда податься.

Первыми освоились лошадки. Они весело гарцевали и игриво пофыркивали.

Маг-волшебник вытряс из-за пазухи всех зайцев, подошел к растерянному Сийму, пристально посмотрел ему в глаза и посоветовал поступить в цирк.

Наверное, он уже слыхал, что молот и мастерок, лопата и лом не пришлись силачу по руке, вот и предложил ему совсем другое занятие.

Обычно Сийм терпеть не мог никаких советов, поучений и приказов.

Великан предпочитал жить сам по себе. Но взгляд мага словно гипнотизировал его, и Сийм немало удивился, когда сообразил, что охотно соглашается на все предложения фокусника.

С этого дня Сийма будто подменили. Правда, на новой должности с него каждый день сходило семь потов, но зато и слава не заставила себя долго ждать.

Перед самым Новым годом на площади установили огромный щит, на котором были нарисованы все одиннадцать лошадок и Сийм к ним в придачу.

Красочная афиша гласила, что каждый вечер на манеже под руководством Сийма-Силача выступают одиннадцать пони: Малыш, Голыш, Стриж, Дама, Уран, Буран, Маран, Панама, Эльма, Бельма и несравненный Шельма.

Сийм долго ломал голову, пока сам не придумал все эти клички. Последнюю он, правда, считал не очень удачной, ну, да ладно, сойдет и она.

Прочитав афишу, народ валом повалил в цирк. Ребята, которые по нескольку раз смотрели представление, завидев своих любимцев, сразу начинали хлопать в ладоши и громко скандировать:

 
Ма-лыш, Го-лыш, Стриж, Да-ма,
У-ран, Бу-ран, Ма-ран, Па-на-ма,
Эль-ма, Бель-ма
и не-срав-нен-ный Шель-ма!
 

Лошадки уже запомнили свои имена и, когда их окликали, приветливо кивали головками. А коренник Шельма выходил вперед и встряхивал шелковистой гривой.

Во всех газетах были напечатаны фотографии Сийма-Силача и серых в яблоках лошадок. Дети посылали лошадкам письма и рисунки. Цирковой номер хвалили на каждом собрании, а в юбилей цирка Сийма наградили грамотой в желтой папке.

Сийм и лошадки, не щадя сил, выступали всю зиму напролет, но когда в воздухе запахло весной и в окна стали заглядывать прозрачные сосульки, великан закручинился и повесил нос.

Думал-гадал он, в чем причина грусти, да так ничего и не придумал. Теперь на него не действовал даже пронзительный взгляд мага-волшебника. А может быть, просто от яркого солнца у фокусника выцвели глаза и лишились былой силы?

В конце концов махнул Сийм-Силач рукой и решил: день придет – заботу принесет, ночь придет – заботу унесет.

Ну, да ладно, опять незаметно подкрался вечер. Ожидая своего выхода на арену, Сийм прихорашивался перед зеркалом. Желтый башмак и синяя сандалия давно были заброшены. Теперь на Сийме были красные сапоги в гармошку и новые черные брюки с лампасами. Но как ни роскошно выглядели эти брюки, нет-нет да и вспомнит Сийм видавшие виды старые штаны.

Были у Сийма еще и два сюртука, белые с золотыми пуговицами. Пока один в стирке, он в другом выступает. Цирк – это тебе не Чтохочуйск, где можно в любых лохмотьях на люди показываться.

Натянул Сийм сюртук и принялся размалевывать лицо. Щеки намазал красным так, что они стали похожи на помидоры, кончик носа выкрасил в синий цвет, вокруг глаз навел кисточкой белые круги.

Зеленую треугольную шляпу нахлобучил на самые уши – так она ему больше шла. Набил карманы кусочками сахара и стал ждать сигнала.

Ну, да ладно, пришло время выхода. Цирковые служители впрягли Сийма-Силача в серебристую коляску, раздвинули занавес, и великан легкой рысью выбежал на арену. Публика весело засмеялась. А Сийм знал, что смех – залог здоровья.

Посреди арены стояли платформа с лестницей и столб. На столбе висела большая афиша с надписью:

КОРОННЫЙ НОМЕР!

Сийм остановился у столба, взял с платформы рожок и затрубил. Из-за занавеса, пританцовывая на задних ножках, появились серые в яблоках лошадки. Одни в цилиндрах, другие в шляпах с перьями. Под аплодисменты публики они изящно взбежали по лесенке на платформу и расселись в серебристой коляске на скамейках. Сийм протрубил в рожок, коренник Шельма тряхнул гривой, так что на шее у него зазвенели бубенцы. Это означало: все места заняты, можно трогать.

Сийм вобрал голову в плечи, носком красного сапога забил по опилкам манежа, как конь копытами, и вывел коляску на круг.

Публика помирала со смеху. Сийм, хоть и не оглядывался, но знал, что коренник Шельма раскручивает губами рулон бумаги, на котором все могли прочесть: «Плацкарты для одиннадцати уважаемых граждан-лошадей». Потом Шельма ровно одиннадцать раз поднял и опустил переднюю ногу в знак того, что пассажиры в полном сборе. И Сийм рысцой затрусил по кругу. Взмокнув от тяжелой работы, он стал отфыркиваться. Получалось это у него очень здорово. Будто в серебристую карету и впрямь запрягли настоящего битюга.

Когда Сийм заканчивал третий круг, из-под бархатного занавеса на арену выкатился серый зайчонок. Цирковой портной сшил ему крохотный треух и повязал на шею клетчатый шарф. Заяц на полном ходу одним махом прыгнул в серебристую коляску. Дети, уже видевшие это представление, кричали кореннику:

– Шельма! Шельма! Заяц в коляске!

Шельма вскинул голову, оглянулся, но сделал вид, будто не замечает спрятавшегося под скамейку зайчишку.

Дети громко кричали:

– Заяц под скамейкой!

Наконец Шельма внял их подсказке, согнул передние ноги, как складной нож, заглянул под скамейку и увидел там зайца-безбилетника. Ну и рассердился же Шельма на озорника! Он укоризненно закачал головой, так что черный цилиндр с одного уха скатился на другое. Зайцу стало стыдно. Натянув треух на самые глаза, он сжался в комок и соскочил с коляски. Сделав вид, будто аплодисменты зрителей испугали его, косой притаился под платформой. На самом деле он просто хитрил. На следующем кругу, когда умаявшийся Сийм снова зафыркал и стянул с головы свою треуголку, плутишка воспользовался случаем и прыгнул прямо в шляпу. Сийм испугался, как бы не уронить зайчонка, и быстрым движением напялил шляпу на голову. Пускай косой у него на макушке покатается, раз уж в коляске для него нет места.

Зрители смеялись так заразительно, что лицо Сийма само собой расплылось в улыбке. Проказы находчивого зайчишки рассмешили лошадок. Они заржали звонкими голосами и так ловко застучали никелированными подковками, что из металлического перезвона стала складываться известная песенка:

 
Славное местечко это, на гнездо похожее…
 

Заяц, сидевший под треугольной шляпой Сийма, и впрямь чувствовал себя как в гнезде.

Представление подошло к концу. Сийм свернул с круга и покатил за распахнутый бархатный занавес.

Аплодисментам не было конца. Цирковые служители выпрягли из коляски тяжело отдувающегося Сийма, лошадки соскочили на пол, и вся процессия вышла на манеж кланяться зрителям. Впереди всех Сийм с коренником, который семенил на задних ногах, а передней дружески держал Сийма под руку. Остальные лошадки трусцой поспешали за ними, и их цилиндры и шляпы с перьями смешно прыгали вверх-вниз.

На середине сцены Сийм, как положено вежливому артисту, приподнял шляпу. Зайка, внезапно оказавшись на виду, кубарем скатился вниз, так что на манеже взвился фонтан опилок. Но заяц был тоже не лыком шит. Чинно прижав передние лапки к груди, он приветственно затряс хвостиком.

Сийм-Силач разделил между лошадками сахар, потом пошарил за полями шляпы, вытащил четырехлистный клевер и дал его за труды зайчонку.

А назавтра пришла-загудела дружная весна. Весело забарабанила капель, со звоном посыпались сосульки, снежные сугробы оседали прямо на глазах. У Сийма-Силача жалобно защемило сердце, и странное беспокойство снова завладело им. Но ведь он был человек служивый, да к тому же знаменитый, и должен был каждый вечер выходить на арену.

По всей земле прошел слух об умных пегих лошадках и о Сийме-Силаче. Цирк всегда был набит до отказа. Из дальних далей приезжали в город люди на автобусах, чтобы полюбоваться удивительными лошадками.

Кто знает, как сложилась бы дальше жизнь Сийма, если бы однажды вечером в цирке не появился Кутть-комбайнер.

Перед началом представления Сийм любил разглядывать через щелочку в занавесе публику. И вот как-то в первом ряду увидел своего закадычного друга. На коленях Куття лежала шестиугольная фуражка, и он старательно надраивал носовым платком металлическую кокарду. Покончив с этим делом, Кутть расстегнул пальто и стал глазеть по сторонам.

Сийм ужасно расстроился. Подумать только, форсистый Кутть, тот самый, который косил комбайном картофельную ботву и разбил в лепешку выигранный в лотерею автомобиль, увидит его в роли рысака, который катает лошадей. Кутть и так заносится больше, чем надо: мол, он, Кутть, – комбайнер, специалист, а Сийм – силач, и все.

Стал думать великан, как бы ему хоть разок при Кутте разыграть из себя важную шишку. И не придумал ничего лучше, чем изменить номер.

Прогнал он услужливых конюхов и стал сам мудрить над коляской и серыми лошадками.

Когда подошло время выхода и служители подали знак, серебристая коляска выкатила на арену.

Только на этот раз все было наоборот. Сийм запряг лошадок в коляску, а сам развалился в ней барином. Ребята, уже знавшие всех пони по именам, прямо-таки замерли от изумления. Да и лошадкам совсем не понравилось ходить в упряжке. Они упрямились и вставали на дыбы. Известное дело, легче кататься, чем саночки возить.

Но Сийм-Силач совсем не думал об этом. Натянув вожжи, он восседал в серебристой коляске, как турецкий султан, не понимая, чем сегодня недовольны зрители. Сийм заставил упирающихся пони пройти один круг, потом второй, но в зале никто даже не улыбнулся. Тогда он вспомнил, что публика особенно весело смеялась, когда коренник Шельма раскручивал бумажный рулон и показывал, что там написано.

Сийм подумал, что у него сильные руки, и ему не обязательно раскатывать рулон губами. Широким жестом распахнул он транспарант, на котором большими буквами было выведено: «Плацкарты для одиннадцати уважаемых граждан-лошадей». Но никто из зрителей даже рта не открыл. Люди пожимали плечами и перешептывались.

Тут как раз подоспел заяц. Косой выскочил на середину арены и уставился круглыми глазками на лошадей, которые сегодня почему-то были не пассажирами, и на Сийма, который не был лошадью. Хорошо еще, что из-под съехавшего на нос треуха не видел он сидевшего в первом ряду Куття комбайнера, у которого лицо прямо-таки перекосилось от скуки. А то бы заяц с перепугу тут же убежал за занавес. Там, за кулисами, видно, тоже все переполошились – тяжелая ткань шевелилась как от сквозняка.

А Сийм все крепче натягивал вожжи и посылал в зал счастливые улыбки.

Зайчонок набрался храбрости, зажмурился и вскочил на полном ходу в коляску, как всегда это делал. Великану места было не жалко, и он посадил зайчишку себе на колено.

Понукаемые Сиймом лошадки еле-еле плелись, понуря головы. Кое-кто из них даже потерял головные уборы. Цилиндры и шляпы путались под ногами у лошадок, они втаптывали их в опилки.

Кто знает, как долго кружила бы по арене серебристая коляска, если бы озорные мальчишки не стали пронзительно свистеть, сунув два пальца в рот.

Серые лошадки, привыкшие к аплодисментам и веселому смеху, испугались и понесли. Не приди им на помощь конюхи, они, чего доброго, изорвали бы красивый, бархатный занавес в клочья.

И вдруг Сийм все понял. Он нравился зрителям только до тех пор, пока возил коляску и громко фыркал.

Зато волшебник с магическим взглядом думал совсем иначе. Он сказал, что Сийм-Силач подобен лягушке, которая надулась и себя напоказ выставила, а искусство чванства не терпит.

СИЙМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ОТЧИЙ ДОМ

Призывное журчание весенних ручейков донеслось до цирка. Великан был уже не в силах противиться охватившей его жажде дальних странствий. Ноги, обутые в красные сапоги, так и чесались, так и зудели, Сийм просто не мог больше сидеть на месте. Сапогам надоело топтать опилки, они стосковались по дождю и ветру.

Конечно, жалко было расставаться с лошадками. До самой полночи сидел незадачливый ездок возле своих серых в яблоках пони и гладил их шелковые гривы. Будь его воля, Сийм просто-напросто забрал бы лошадок с собой, но циркачи рассудили иначе. Маг-волшебник был убежден, что Сийм не настолько жесток, чтобы забрать четвероногих артистов и лишить зрителей радости. Канатоходцы тоже считали, что нехорошо думать только о своем удовольствии. Ведь цирк для того и создан, чтоб добрые люди мо[ли здесь повеселиться. Ловкий жонглер пообещал, что в разгар лета цирк за свой счет повезет пони купаться и загорать к морю. Так что Сийм может о них не тревожиться.

Ну, да ладно, вот и пробил час разлуки. Ресницы у Сийма, у циркачей и даже у серых лошадок были мокрые, в уголках глаз стояли слезы. Но пони стряхнули с себя печаль, застучали никелированными подковками, и в этом перестуке снова зазвучала знакомая песенка:

 
Славное местечко это, на гнездо похожее…
 

Сийм-Силач отдал последний листок клевера понуро сидевшему зайцу, который то и дело прикладывал к глазам клетчатый шарф, вывернул наизнанку карманы и роздал весь сахар четвероногим артистам, чтобы подсластить им горечь разлуки.

Все вздыхали, Сийм обещал вскоре навестить друзей, и не успели циркачи глазом моргнуть, как носок красного сапога с любопытством выглянул за дверь и почти силком утащил за собой Сийма.

Первый же встретившийся на пути ручеек промочил красные сапоги. Но выглянуло солнышко, высушило сапоги, а заодно выдубило и лицо Сийма, так что стало оно по-весеннему загорелым. Ну, да ладно. Расстегнул Сийм золотые пуговки сюртука, сдвинул на затылок зеленую треугольную шляпу и пошел дальше. В груди у него запело, и с губ сорвался свист. И вот странно, высвистывалась все время одна и та же знакомая песенка:

 
Славное местечко это, на гнездо похожее…
 

Красные сапоги мерили асфальт, топали по проселкам, прыгали через – канавы, пока не вывели Сийма-Силача на раскисшую тропку. Свист оборвался, и до Сийма донесся многоголосый птичий щебет. Птицы словно сговорились: все та же мелодия о славном местечке неслась над лугами.

Ни минуты не колеблясь, любопытные сапоги свернули на топкую тропинку, не тревожась о том, что выпачкались в грязи снизу доверху.

Подойдя к покосившимся воротам, Сийм растерянно остановился. Он не понимал – то ли сапоги его сюда привели, то ли сам он решил в кои веки заглянуть в дом своих прадедов.

С трудом раскрыл он ворота, так что натужно заскрипели ржавые петли. Слева росли каштан и ель, справа – береза и рябина. Деревья эти посадил еще его покойный отец – Мате. Вдруг Сийм почувствовал, что зеленая шляпа сама собой слетела с его головы. Оказалось, она зацепилась за липкие каштановые почки и повисла на ветке. Но парень смутился, даже одна щека у него покраснела. Как же он забыл, что на пороге отчего дома положено снимать шляпу!

Треуголка так и осталась висеть на ветке, а верзила Сийм, почесывая затылок, зашагал к дому.

Но вот беда: пока он странствовал по белу свету, ключи от дома где-то затерялись. На дверях висел большой ржавый замок. А Сийм, как назло, за всю жизнь не встретил человека, который научил бы его взламывать замки. Ну, да ладно, не зря же люди зовут его силачом – он поднатужился и снял дверь с петель.

Покуда Сийм путешествовал, в родительском доме неустанно трудились пауки и оплели все комнаты вдоль и поперек цепкой паутиной. Чихая и размахивая руками, прокладывал великан себе дорогу. На кухонном столе, словно ил на дне моря, лежал толстый слой пыли. Старый медный колокол, еще прадедами подвешенный на перекладине, был опутан паутиной, как густой сетью. Сийм трахнул кулаком по колоколу – и словно мучной ларь провалился. Пыль облаком взвилась под потолок. Сийм еще раз ударил в колокол, на этот раз он отозвался. Сначала звук был слабый, немощный, будто колокол хрипло откашливался, но скоро старая медь запела в полный голос.

В былые времена, когда Сийм жил в этом доме вместе с родителями, мать звонила в колокол, сзывая семью к трапезе. И вот колокол гудит как раньше, да только пусто на столе, холоден очаг, а в закоптелых котлах давным-давно не осталось ни крошки. Только старые мыши, помнившие этот звон, высунули на всякий случай носы из щелей и вопросительно уставились глазками-пуговками на Сийма. Известное дело, надоело мышам всухомятку грызть бревна да жевать сухой мох в пазах, захотелось полакомиться хлебными крошками.

Тяжело опустился Сийм на скамью и стал вытряхивать пыль из-за ворота. И хоть был он здоровенный мужчина, стало ему жалко себя до слез. Сапоги тоже не знали, куда вести его дальше. Они устали, были покрыты грязью и пылью, и только местами еще проглядывал веселый красный цвет.

Закручинился Сийм, что нет рядом с ним родной матушки, которая, бывало, весь день усердно скребла котлы, сметала сор, поддерживала огонь в очаге, и там всегда уютно шумел чайник.

Мыши глядели-глядели на приунывшего великана и, потеряв надежду на угощение, снова попрятались в норки. Разве дождешься чего от такого неумехи?

Сийм шумно вздохнул, так что поднялся столб пыли, а паутина заколыхалась, как водоросли на дне морском. У парня даже в груди защемило, когда он вспомнил отца. Каждый день старик мел метлой порог, ему ничего не стоило выточить вместо потерянного ключа новый.

Сийму в голову не приходило, что дело мастера боится. Он знать не знал, что, не учась, и лаптя не сплетешь. Думал, просто инструменты не пришлись ему по руке.

Ну, да ладно. Живот у Сийма совсем подвело, и он вконец расстроился. Пока его не было дома, мыши опустошили все закрома и кадки, выгрызли самые сочные местечки в бревнах. Да и что толку с этих бревен! Великан, хоть зубы у него и крепкие, в самые голодные дни не жаловал дерева – от опилок чихать начинал. Сийм снова шумно вздохнул, и клуб пыли выкатился через порог во двор.

Так сидел он на кухне, охал да вздыхал, пока облако пыли не докатилось до ближнего двора. И соседка – звали ее Смышленая Трийну, – заслышав звон колокола, догадалась, что в покинутом доме кто-то поселился.

Трийну не любила отказывать себе в удовольствии поразузнать новости и, путаясь в широком подоле юбки, вихрем влетела в дом. Ну и удивилась же Трийну, когда увидела за столом самого Сийма-Силача. Давно с нетерпением ждала она, когда вернется он в родительский дом.

Надо сказать, что Трийну любила поиграть на органе, но удавалось ей это редко. Где в деревне найдешь человека, у которого есть время раздувать мехи органа. А Трийну знала, что другого такого ветрогона, как Сийм, во всей округе не сыщешь. Поэтому, увидев Сийма, Смышленая Трийну даже подпрыгнула от радости. Маленькой цепкой рукой схватила она его огромную лапищу и потащила в кирку.

Сийм понимал, что по работе и плата. А за Трийну дело не станет – на плите у нее всегда чугун наваристого супа стоит. Потому-то силач стал так усердно раздувать мехи, что трубы органа затрещали от мощного напора воздуха.

Трийну включила регистры и стала играть одну мелодию за другой. Кирка гудела, а со шпиля музыка взмывала под самые небеса.

А Сийм-Силач знай себе орудовал мехами, и на душе у него становилось все светлей и светлей. Он решил, что если человек умеет хоть ветер гонять по трубам, значит, он уже чего-нибудь да стоит.

СИЙМ ИЩЕТ В ЛЕСУ СВОЮ СУЖЕНУЮ

Пять дней подряд играла Трийну на органе, и все пять дней Сийм усердно орудовал мехами. Поутру, наевшись до отвала каши, он до самого обеда гонял ветер по трубам органа, а потом за обе щеки уписывал наваристую похлебку.

Торжественные звуки органа неслись над полями и лугами, вливались в многоголосный весенний шум. С треском лопались почки на деревьях. Трийну не сомневалась, что ее музыка помогает весне побыстрей набрать силу.

На пятый день к вечеру Трийну пожаловалась, что она мозоли на пальцах набила. Придется на некоторое время отказаться от игры. Да и об огороде пора подумать – ветер и солнце подсушили землю, чего доброго, время сева проворонишь. Сийм сообразил, что иссякли для него молочные реки и растаяли кисельные берега. Кончилась работа ветрогона, а вместе с ней и вся эта распрекрасная жизнь.

Красным сапогам тоже понравилось нажимать на педали. Одно удовольствие стоять на сухих чистых досках – каждый сапог как новенький, будто в магазине за стеклянной витриной. Оставшись без работы, сапоги недоуменно косились друг на друга. Они были растерянны не меньше, чем их хозяин, с тревогой думавший о завтрашнем дне.

Трийну пожалела соседа. Не зря, видно, называли ее Смышленой – тут же дала Сийму добрый совет.

– Хватит, – сказала она, – бродить бобылем по свету, пора жениться.

Выслушал Сийм Трийну и понял, что старуха дело говорит. Разве плохо, коли дома у тебя прибрано, сюртук с золотыми пуговицами выстиран, а в духовке жаркое томится? Да и мышам, изголодавшимся на опилках и сухом мху, станет вольготнее – нет, нет да и перепадут крошки с хозяйского стола.

Ну, да ладно, устами Трийну мед бы пить. Неизвестно только, где жену взять. Присвистнула Трийну уголком рта – она всегда так делала, когда хорошая мысль приходила ей в голову, – и выложила свой план. Старуха наказала Сийму пойти погулять в березовую рощу. Там иногда можно встретить Киллу и Эллу – дочек грибного царя Сморчка. Трийну прищурила один глаз, а другим хитро глянула на Сийма и больше ничего ему не сказала.

Великан решил, что нечего понапрасну терять время, и в тот же вечер отправился в березняк поджидать царевен. Ждал-ждал, караулил-караулил, пока сон его не сморил. Подложил Сийм руку под голову, думал подремать немного, а сам захрапел во всю богатырскую мочь. Так, чего доброго, спал бы Сийм на пригорке до полудня, да набрела на него Киллу.

Долго расталкивала она парня. Наконец Сийм проснулся, увидел Киллу, и лицо его расплылось в улыбке: словно крохотные грибы боровички, смотрели на него карие девичьи глаза. Когда увалень Сийм сообразил, что перед ним и вправду одна из сморчковых дочек, кровь отхлынула у него с лица. Как завороженный смотрел он на девушку и не мог оторвать от нее глаз.

Киллу и впрямь была хороша. Карие глазки, как буравчики, острые. Пышные каштановые волосы зачесаны на одно ухо, коса до колен достает. К кончику косы привязано лукошко, полное строчков и весенних опят. На ногах полосатые чулки и белые парусиновые тапочки, несмотря на весеннюю слякоть – вот чудо! – совсем чистые. И вовсе уже необычным было платье Киллу, переливавшееся всеми оттенками зеленого цвета. Сбоку платье напоминало елочку, с плеча – молоденькую кудрявую березку, а рукава были изумрудно-зеленые, как трава-мурава после дождя.

Киллу приподняла косу над ухом, прислушалась и, прижав пальчик к губам, подала Сийму знак, чтобы он сидел потише и не дышал так шумно. Сийм затаил дыхание и тоже навострил уши. Но ничего, кроме щебета птиц и шелеста берез, не услыхал. А Киллу на цыпочках отошла в сторону и крохотным топориком подсекла белоснежный гриб-дождевик, похожий на куриное яйцо. Сийм раньше и не заметил за поясом у девушки маленький топорик. Теперь, когда она заткнула его обратно, Сийм подивился, зачем же она не ножом, а топориком грибы срезает.

Наконец он набрался храбрости, вздохнул глубоко несколько раз и спросил, к чему это она прислушивается.

Киллу приветливо объяснила Сийму, что одно ухо у нее особенно чуткое. Стоит приподнять косу, и она сразу слышит, в каком месте гриб, шурша, пробивается к свету. Еще Киллу рассказала, что ее ухо не выносит грохота и гама. Чего доброго, слух притупится, если толстая коса не защитит его от лишних звуков.

Речь Киллу пришлась Сийму по сердцу. Насмотрелся он в городе на вертихвосток, которые кокетливо возводили на голове башни из волос или укладывали косы на затылке пирожком. Киллу же, подумал он, и одета и причесана очень продуманно. Лесные звери не заметят ее в зеленом платье среди деревьев, а значит, и не испугаются. Пояс она туго затянула, чтобы топорик не упал. И коса у нее была как раз такой толщины, чтобы защитить ухо от шума, и как раз такой длины, чтобы удобно было носить лукошко.

Сийму стало досадно и стыдно, что его белый парадный сюртук измят и испачкан. Даже настроение испортилось. И он решил поправить дело. Блеснуть чем-нибудь перед Киллу, чтоб уж наверняка прийтись ей по сердцу. Пусть она не думает, будто перед ней какой-то недотепа! Сийм ухарски обхватил ствол березки и с корнем вырвал ее из земли. Киллу вскрикнуть не успела, как деревцо с поникшими ветками и вздыбленными корнями пало к ее ногам.

С испугу девушка так стиснула щеки ладошками, что рот ее стал похож на букву «О», карие глаза с удивлением уставились на парня. А Сийм-Силач, решив удивить ее еще больше, схватил огромный валун, взвалил его себе на грудь, но никак не мог придумать, что делать с ним дальше. И Киллу ему советом не помогла. Сийму не оставалось ничего другого, как поднять камень над головой и швырнуть его с размаху оземь. Валун до половины ушел в землю.

Сийм решил, что своими геройскими подвигами он уже завоевал теплый уголок в сердце Киллу, и, не откладывая дела в долгий ящик, спросил дочку царя Сморчка, пойдет ли она за него замуж.

Киллу нахмурила брови и отрицательно покачала головой.

Видно, гордая, упрямится. Ну что ж, придется попытать счастья иначе. Сийм слыхал, что привередницам понравиться трудно, надо сначала за ними поухаживать. И, растянув рот до ушей, он легонько толкнул Киллу плечом и дернул ее за косу.

Киллу отрубила топориком березовый прутик и стегнула Сийма по рукам.

Тогда великан решил рассмешить девушку, сердито глядевшую на него исподлобья. Пустился от нее наутек по лужайке, гогоча и фыркая. Сийм тряс головой и так вспахивал каблуками землю на поворотах, что пучки травы и лепешки мха летели под самые верхушки берез. Но и это не помогло. Киллу смотрела на него мрачнее тучи.

Тяжело отдуваясь, потеряв всякую надежду, Сийм остановился перед царской дочкой, понурил голову и стал ждать ее решения.

– Видно, и вправду пришла пора надеть на этого коня уздечку, – сказала наконец Киллу. – А то он, чего доброго, переломает весь березняк, раскидает все камни и вытопчет подлесок вместе с грибами.

Сийм обрадовался, решив, что царевна согласна пойти за него замуж. Кто же, как не эта разумница, сможет его обуздать!

Но у Киллу было другое на уме. Она поднесла к губам ладони, сложенные трубочкой, и стала кликать Эллу, вторую дочку царя Сморчка.

Потом приподняла косу, прислушалась и заулыбалась. Карие глаза ее весело заблестели.

Сийм всматривался в подлесок, как вдруг откуда-то сверху послышался сильный треск. Великан поднял голову и увидел дородную белобрысую девицу, которая спускалась по стволу высокой березы. Она спрыгнула на землю, подбежала к Киллу, и Сийм догадался, что это и есть Эллу.

Ну, да ладно. Сийм молча разглядывал ее и ждал, что скажет Киллу. Эллу тоже девушка хоть куда! Платье на ней, как мухомор – красное в белую крапинку, все в золотисто-желтых заплатах. Видно, не раз она его рвала, лазая по деревьям. Светлые волосы подстрижены под горшок, над бровями и на затылке одной длины. Щеки что наливные яблочки, губы как малина, а глаза словно незабудки. Верно, в поселковой лавке для Эллу тоже не нашлось подходящей обуви – она была босая, и Сийм мог вволю любоваться ее розовыми пятками.

Эллу, по кличке Мухоловка, тоже с любопытством разглядывала Сийма. И вдруг прыснула в кулак. Сийм догадался, что понравился ей.

Так как Смышленая Трийну не уточнила, какую из дочерей грибного царя Сморчка Сийм должен взять в жены, он подумал, что и Эллу он вполне может прийтись по душе.

Рассудительная Киллу тут же принялась их сватать.

Она приказала им встать спиной к спине и сказала, что ростом они тютелька в тютельку. Потом начала выпытывать, сумеет ли Сийм удержать царскую дочь.

Великан схватил Эллу за руку и держал ее до тех пор, пока Киллу не засмеялась. Памятуя обо всех его проделках, Киллу спросила, где корень всех его бед. Детина Сийм поднял сначала одну, потом другую ногу и показал подметки красных сапог. Никакого корня под ними не оказалось.

Но и этого Киллу показалось мало. Внезапно она протянула руку в сторону дремучей ели и испуганно вскрикнула. Сийм был не из робкого десятка, он решительно направился туда, где таилась опасность. Этого Киллу было достаточно. Конечно, никакого медведя или волка она за елью не видела – просто осмотрительная девушка решила испытать храбрость Сийма.

Эллу смеялась в кулак, Киллу подобрела, и парень совсем приободрился.

А почему бы им с Эллу и не поладить, подумал великан. А где лад, там и клад.