Текст книги "Душа"

Автор книги: Эльза Триоле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

«Как он вырос, – подумал Луиджи, – теперь я, пожалуй, не смог бы донести его на руках, как в ту ночь, когда он лежал без чувств возле „Игрока“. Он поднялся с качалки.

– Ну беги, а то вдруг Натали одна.

XXI. Фантом

Натали действительно была одна, и ей было грустно: от нее только что ушла Мари, жена Андре, и разговор получился нелегкий. Андре по-прежнему сходит с ума, он никак не может привыкнуть, что ему отхватило руку: глядит на пустой рукав и плачет. Никакими силами его не заставишь носить протез. Напрасно старалась Мари его урезонить, твердила, что пора уже привыкнуть, смириться со своим положением… Тут уж ничего не поделаешь. Все бесполезно. Но он никак не может взять в толк, что руки нет, руки он не видит, а чувствует ее, словно она есть, словно она его дразнит, врет ему. Он уж сам не знает, чему верить – глазам или тому, что чувствует. Словом, просто с ума сходит…

Луиджи сердито оттолкнул кресло.

– Я же им сотни раз говорил: все инвалиды ощущают отрезанную руку или ногу, это вовсе не бред, не безумие… Это обычное явление.

– Да, конечно, – согласилась Натали, – но Мари понять этого не может, она пытается вразумить Андре, доказывает ему, что он все сочиняет… А он вопит, что врет не он, а врет рука! Он чувствует ее, даже когда ему не больно. Он, мол, знает, что сейчас ее повернул, положил так или этак… А Мари от этого сама обезумела.

– Обезумела, – Луиджи, который было сел, снова поднялся. – Ей-богу, не знаю, что бы я твоей Мари сделал! Она нам всю работу на нет сводит…

– Верно! – Кристо рассердился на Мари не меньше Луиджи. – Ведь Луиджи дал им специальную брошюру о явлении фантома. Ты видела, Натали?

Натали встала на защиту жены Андре. Действительно легко потерять голову, когда Андре показывает на пустое место и уверяет, что у него ломит большой палец… Болит на расстоянии, фактически в пустом пространстве! Мари и смеется и плачет.

– По-моему, ты сама тоже не особенно хорошо понимаешь! – Луиджи рассердился на Натали! Такого еще не бывало… – Инвалид чувствует отрезанную руку или ногу так, будто они все еще существуют, будто они на месте, это всем известно, это вовсе не выдумка, а факт, проверенный веками. Ничего инвалиды не сочиняют, они говорят истинную правду! И вовсе не обязательно чувствовать боль, скажем, в отрезанной руке, чтобы ощущать ее как часть собственного тела. А почему? – Луиджи овладел собой, он говорил теперь спокойно. – Такой большой ученый, как Рене Лериш, предполагает, что ощущение это вызывается периферическим раздражением нервов культи, оно-то и порождает руку-фантом. Но существует иная гипотеза, более, я бы сказал, волнующая: мы якобы ощущаем свое тело изнутри так, словно оно отделено от пространства чертой, ощущаем, если хочешь, свой силуэт… Такова гипотеза «телесной схемы». Пока наш организм цел, телесная схема, какой мы видим ее извне, и такая, какой мы ощущаем ее изнутри, фактически идентичны. Но когда у нас отняли, скажем, руку, тогда то, что мы видим глазами, и то, что мы ощущаем изнутри, не совпадает. Объективно рука ампутирована, субъективно – она по-прежнему является частью нашего тела. Объективно – материя исчезла, субъективно – она существует, упорно продолжает быть. Для одних телесная схема, вернее, чувство места, занимаемого нашим телом в пространстве, – свойство врожденное; для других – она результат нашего жизненного опыта.

Луиджи замолчал, и Кристо тут же поспешил выразить свое мнение:

– Это результат нашего опыта, ведь мы растем, верно? Если мы хотим все чувствовать как оно есть но правде, тогда ощущение своих пределов должно все время меняться, верно? Десять лет назад я кончался вот здесь. – Кристо показал на свои коленки, – а через десять лет я буду уже вон где, – Кристо вскинул вверх руку – Человек должен иметь опыт, чтобы вести себя правильно, в соответствии с тем местом, которое он занимает в пространстве, и не делать слишком широких или слишком мелких движений. Как для того, чтобы вести грузовик или же малолитражку.

– Возможно… Не забывай, что все это область гипотез. Не подумай ради бога, что телесная схема – это абсолютная истина. Возможно, это просто философское понятие. Однако в патологических случаях, как, например, в случае ампутации руки, схема становится материальной. Тут как бы вступают в соревнование материя субъективная и материя объективная… недоступные нам взаимоотношения между телом и неуловимой душой. Leibseeleproblem[5]5
  Проблема душа – плоть (нем.).


[Закрыть]… Возможно, нам удастся решить ее на искусственном человеке. Решить, еще не совсем поняв…

– Вот было бы хорошо, – заметил Кристо. – Теоретически это можно сделать, а практически воспроизвести миллиарды клеток нашего мозга…

– У меня болит рука, – прервала его Натали, – как у тебя с протезом Андре? Ты должен завтра непременно зайти к Андре, ему худо. Даже у меня разболелась его рука-фантом, нет правда, мне больно.

Луиджи улыбнулся Натали.

– Обязательно зайду. Мне никак не удается снять шум электрического моторчика в протезе… Еле-еле, а все-таки слышно. Зато я получил из Америки перчатку – что-то сказочное! Из кожи, ей-богу, из настоящей кожи…

– Зайди к ним, Луиджи. Не знаю, что они там оба вытворяют… Они друг друга с ума сведут. Мари твердит Андре, конечно ради его спокойствия, что его рука, рука-фантом, с каждым днем уменьшается и скоро от нее останется только культя.

Луиджи поднял стул и с грохотом швырнул его об пол.

– Ух, эта женщина! – на сей раз разразилась настоящая гроза. – Я с ней бог знает что сделаю! Тоже нашлась умница! Сотни раз я ей говорил, пусть не сует нос не в свое дело! Андре должен ощущать свою ампутированную руку, как будто она существует по-прежнему… – Луиджи овладел собой и заговорил поучительным тоном: – Пойми меня хорошенько, Натали, при таком положении искусственная рука никогда не сможет стать рукой-фантомом и полностью заменить ампутированную. Андре не будет ощущать ее как свою, настоящую, как часть собственного тела. Как только он почувствует, что рука его кончается на уровне культи, он на всю жизнь останется калекой, уже нельзя будет добиться полного восстановления, то есть вернуть ему чувство полноценности, что он как все. Если он перестанет ощущать свою руку-фантом, придется обучать его этому ощущению заново, с таким расчетом, чтобы сокращение мускулов в культе находилось в соответствии с движениями руки-фантома.

Натали и Кристо сидели молча. Луиджи так редко выходил из себя… Впрочем, оно и понятно, он с утра до ночи трудится, чтобы помочь Андре, а за спиной у него разрушают весь его труд. Луиджи снова взорвался:

– А во всем виноваты наши идиотские представления о здравом смысле… Плевать я хотел на здравый смысл!… Иду к ним немедленно!

– Подожди-ка, – сказала Натали, – я сегодня закончила свою серию… А Мишетта испекла бриошь в честь слова «конец». Мишетта!

Натали отложила кисточку, выпрямилась, постучала за спиной в стенку, появилась Мишетта с бриошью и кофе. Кристо оживился… Не известно, то ли при виде бриоши, то ли в голове у него созрел новый план?

– Раз ты кончила, Натали, сделай новую серию рисунков об искусственной руке. Начинать надо с пирата Барбароссы… Как он потерял в схватке руку и как ему сделали новую… У Луиджи в книге есть картинки… И рассказать о руке Геца фон Берлихенгена… Ему кузнец в 1509 году выковал руку н скрыл в ладони механизм. А потом парижский слесарь сделал железную перчатку. А потом ты расскажешь о том, что делали в XIX веке. Можешь выдумать историю… Будто один господин идет на охоту, все равно какой господин, происходит несчастный случай, и тогда хирург-дантист из Берлина Баллиф, смастерил ему руку, совсем как живую. Первую такую руку. А кончить надо ножницами, и Андре, и электрическим протезом Луиджи. О том, как он использовал мускульную силу культи, чтобы пустить в ход электрический моторчик и привести в движение пальцы.

– Ну, ну, не будем преувеличивать! Я простой механик, ремесленник… – сурово охладил пыл мальчика Луиджи, – иногда мне удается кое-что изобрести, но прототип электрической руки был уже выполнен в 1940 году в Берлинской богадельне, и с тех пор их там делают сотнями, да и во Франции тоже. Мне хотелось бы, как вы знаете, – тут Луиджи потупил глаза и понизил голос, – сделать более совершенную электрическую руку, управляемую мозгом. Натали кашлянула.

– Ох, до чего же у меня болит рука, до чего болит! – она поднялась. – Твоя мама звонила, Кристо, ты, кажется, пообещал ей присмотреть за Малышом, все ваши куда-то уходят вечером…

– Всегда, когда что-нибудь интересное, обязательно я им нужен. Иду!

И Кристо убежал, безропотный и взбешенный, унося два куска бриоши – Малышу и себе.

Натали прошлась по комнате, заполняя всю ее мягким колыханием тела, разлетающейся одеждой. Потом сердито проговорила:

– Почему-то взрослые вечно донимают вас своими делами… Даже не интересуются, помешали вам или нет. А у Кристо исключительная память! Даты, имена… Как по-твоему? Не слишком ли о многом ты с ним говоришь, а?

Луиджи взялся за кофе.

– С Кристо никогда ничего не бывает слишком. У него предрасположение к метафизическим страхам, а я считаю, что лучше заменить эту метафизику конкретными медицинскими сведениями. Медицина поначалу действует успокоительно. Он роется в моих книгах…

– Такая уж у него привычка. Когда он жил у нас, он читал подряд все, что попадалось под руку: и Александра Дюма, и поваренные книги…

– Ну, если только поваренные, это еще полбеды. А вот вчера он меня спросил: что такое деперсонализация?

– А что это такое?

– Так вот… это когда человек теряет ощущение своего тела… будто тело принадлежит не ему или превратилось в труп. Поэтому-то я счел более разумным сказать Кристо, что это субъективное чувство в отношении парализованной руки или ноги, которая объективно является частью нашего тела… Это его заинтересовало, и теперь он бредит субъективностью в связи с рукой-фантомом… Таким образом я смягчил действие яда, а то он, видите ли, принялся уже рассуждать о деперсонализации.

– Эти нынешние дети… Со дня сотворения мира твердят: нет больше детей. Ты заметил, каким языком он говорит? Ученый, да и только. А как вырос!

Да, Луиджи заметил.

XXII. Супермужчина (2)

А когда Натали не видела Кристо, ее снова окутывал густой туман, и она даже не пыталась из него выбраться. Люди и вещи вокруг нее казались бесплотными и, как только она приближалась к ним, таяли прямо на глазах… Поэтому-то и она жила словно потерпевшая кораблекрушение, и, как ни странно это покажется, именно Дани вызвал у Натали такую вспышку гнева, что она невольно отметила этот час на циферблате своей жизни.

Супермужчина появился как-то под вечер. Он по-светски склонился перед Натали, поцеловал ей руку.

– Я вернулся в ваш дом, в эту пещеру, в вашу обитель, мадам… Оливье как-то приводил меня сюда, но я никак не мог выдумать подходящий предлог, чтобы вновь с вами увидеться. Но вот я перед вами, и я взволнован. Именно здесь, у вас, та мертвая точка, где замирает движение, конечная остановка! Эталоны всех чувств хранятся, мадам, в вашем шкафу на полках вместе с простынями. С их помощью вы без труда находите всему свою меру… У вас так хорошо…

Дани взял стул, подтащил его к печке.

– Что вы пришли мне поведать? – Натали, чуть встревожившись, отложила перо. – Надеюсь, никого еще не убили? Кстати, о простынях – я не в состоянии вытаскивать их всякий раз, когда человеку не по себе, у меня их просто не хватит…

– Я никого не убил, я влюблен…

– Что ж, чудесно… – Натали снова взялась за перо.

– …влюблен в дитя. Влюблен в ее детство. Любви все нипочем. В том, что зовется прогрессом, есть беспорядок, кривая его ассимиляции показывает высокую температуру, небывалые взлеты и падения… А любви все нипочем. Но если говорить о прогрессе… Что такое неассимплированный или плохо ассимилированный прогресс? Имеется горстка людей, которые устремляются ввысь, а все остальные трюхают позади. Когда и где отставшие нагонят передовых? В сфере потребления? Одни открывают принцип телевидения, другие довольствуются тем, что смотрят по телевидению идиотские картины.

– Мое поколение, – сказала Натали, – может лишь констатировать и потреблять, мы живем фантастическими отсветами науки… Но вот вы, молодые…

– Крохотный человеческий мозг молодых столь же не способен охватить целое, как и мозг старшего поколения. Мы живем в эпоху все большей и большей специализации. В медицине лечат теперь человека по кубическим сантиметрам… глаза, нос, зубы, мозг, кожу, волосы… Как будто наш организм не единое целое. Как будто мир не единое целое. Я решил поступить на медицинский факультет.

– Значит, с карьерой фокусника уже покончено?

Дани нахмурился, озабоченно наморщил лоб: очевидно, он начисто позабыл о своей мечте стать фокусником. Поэтому он и пропустил вопрос Натали мимо ушей.

– Один врач уже не способен теперь лечить человека в целом. Никто не в силах объять то, что происходит в мире… А ведь каждый наш жест вызывает неисчислимую череду последствий. Узкая специализация безусловно разделит человечество куда резче, нежели классы при капитализме… Взаимозависимость в процессе общего развития факт неоспоримый…

Говорил он еще долго, много. Натали рассеянно слушала… Дани ее раздражал. И она вдруг прервала его.

– Одно меня в вас удивляет – это полнейшее отсутствие уважения к тому, что было сделано в минувшие века, к тем условиям, в каких это делалось. Неужели вы жертва бескультурья?

– Нет!… Я просто жертва специализации…

– А в какой именно области?

– В поэзии!

– Поэзия – это сфера универсального.

– В наши дни универсальности больше не существует… – Дани печально покачал головой, – Тут уж старайся не старайся. Я перестал систематически работать. Пусть все идет, как идет. Гора необходимых знаний все растет. Вот вам частный пример: мне пришлось на уроках истории учить на одну войну больше, чем вам, на ту самую, которую вы пережили, которая оставила на вас своп рубцы… Для меня имена ваших героев – это просто названия улиц. Такие люди, как Этьен д'Орв, Гп Моке, значат для меня не больше, чем для вас Леопольд Робер или полковник Молль. Несчастные малыши: через какую-нибудь сотню лет им столько придется всего запоминать, чтобы получить диплом об окончании школы! Правда, память будет играть все меньшую и меньшую роль, коль скоро вычислительные и прочие машины станут выполнять за человека всю умственную гимнастику, и мозг его постепенно атрофируется, равно как и ноги… Эти последние заменит автомобиль…

– Мишетта! – кликнула Натали. – Дай кофе и торт…

Ей не хотелось вступать в спор с этим шалопаем.

– Чудесно! – Дани со всеми удобствами расположился за овальным столом. – Вот они, наиболее гармонические плоды цивилизации…

Мишетта с грохотом поставила на стол блюдечки и чашки, Дани и Натали молчали. За окном в сумерках, которые уже переходили в ночной мрак, деревья судорожно взмахивали голыми ветвями.

– Налить?

Натали сказала: «Налей». Мишетта налила кофе, нарезала торт и ушла на кухню, притворив за собой дверь. Дани с нескрываемым удовольствием пил обжигающе горячий кофе. Только сейчас он начал понемногу согреваться… Хотя на сей раз он щеголял в черных брюках, залоснившихся на заду, и в толстом черном пуловере под самую шею, он, очевидно, изрядно продрог, добираясь до Натали…

– Вчера, вернее, сегодня ночью, вспоминали о вас, мадам.

– Вот как, и где?

– В ночном кафе… А говорил человек, который боготворит вас.

Натали пошевелилась на стуле, будто ей стало неловко в собственной коже.

– Сосед по столу, – продолжал Дани, – оплатил наш счет. Мы были с Оливье и еще одним парнем… Весьма солидный господин, сидел он в одиночестве… По-моему, педагог. Перед ним на столике лежала газета с вашей иллюстрированной серией. С этого и началось. Правда, забавно?

Натали не ответила.

Дани пустился в объяснения. «Старики» нередко заговаривают с ними, с молодежью, в кафе, к примеру в ночном заведении на Сен-Жермен де Пре. Дани считается непревзойденным мастером завязывать такие беседы и слово за слово вызвать в «старике» желание доставить своим молодым и в большинстве случаев безденежным сотрапезникам удовольствие: для этого достаточно открыть журнал, хотя бы «Нувель ревю франсэз», – рекомендуется не показывать обложку – так любопытнее! – и начать царапать что-нибудь, что по виду напоминало бы стихи, говорить с каким-то третьестепенным статистом через голову жертвы, намеченной для психологического опыта… Лишь в редких случаях не завязывается разговор, и обычно все кончается тем, что вам говорят: «Да бросьте, я заплачу…» Дани уверял, что никогда он не доходит до того, чтобы прямо и открыто просить денег: так недолго и разочаровать стариков, отнять у них пресловутую иллюзию опытности, радость дышать воздухом юности. Случается – их удается купить, но бывает кое-кто начинает злиться и посылает нас подальше.

Натали взяла себе второй кусок торта и не предложила Дани.

Старик, который заплатил за них в кафе, заплатил за настоящий ужин, тип неглупый и забавный. Два или три раза он осаживал Оливье… После того злополучного приключения Оливье как-то удивительно действует всем на нервы. Под конец старик ему сказал: «Вы просто юный болван, и в этом нет ничего необычного, я сам когда-то был таким же… И было это не так уж давно… в то время дама, которая делает иллюстрированные серии, была самой пленительной женщиной на свете»… Тогда, понятно, Оливье пришел в волнение и сказал, что он знает эту даму, и Дани тоже сказал, что знает ее; тут уж пришел в волнение старик.

Натали, казалось, слушала только из вежливости. Никакого вопроса она не задала.

– Вам неинтересно? А нас это просто захватило… Натали промолчала.

– Старик сообщил нам, что вы были больше, чем красавица, вы были неземной красоты! Он вас знал по мастерской на Монпарнасе, вы сидели с ним рядом и рисовали с гипса и живой натуры… Это была мастерская одного крупного художника, влюбленного в вас, и все ученики тоже были в вас влюблены. И в один прекрасный день, когда натурщица не пришла, вы позировали обнаженная, просто решили оказать услугу товарищам и заработать несколько франков… Правда это или нет? Но жить вы ни с кем не желали. А потом вдруг начали жить со всеми подряд… а затем у вас была настоящая большая любовь, но он умер – говорят, он был гениальным художником, – тогда вы пустились во все тяжкие, были на содержании. Затем вы исчезли, пошли слухи, что вы вышли замуж и родили ребенка. И все боготворили вас, до того вы были соблазнительны и милы…

– Аминь, – сказала Натали, – вот как творится история. Если уж вы так любопытны от природы и вам так хочется знать мою биографию с первых дней младенчества, добавьте к полученным вами сведениям еще и другие, на этот раз подлинные. Моя мать была стрелочницей, а отец работал путевым обходчиком, и родилась я в доме у железнодорожного переезда неподалеку от Эг-Морта. Надо вам сказать, что в ту пору железнодорожные шлагбаумы открывались как обыкновенные ворота, даже были на петлях… Приходилось открывать и потом закрывать четыре створки, а сходились они неплотно… Как-то раз моя мать пошла открыть барьер крестьянину, который вел двух лошадей. Послышался гул приближающегося поезда, одна лошадь испугалась н выскочила на рельсы через эти плохо прикрытые створки. Ее раздавило. Мать так перепугалась, что тут же родила. Вот как я появилась на свет: из-за катастрофы.

– А потом? – спросил Дани, так как Натали замолчала.

– Потом… потом я росла у железнодорожных путей. Они были черные, покрыты щебенкой. Между шпалами не росло ни травинки, а рельсы бежали далеко-далеко, до самого горизонта. Когда слышалось пыхтение поезда и когда он проходил мимо, я начинала реветь и утыкалась в мамин подол. Все окутывало черным дымом, все пахло углем, и всякий раз я думала, что наступает конец света. Мне до сих пор это снится…

– А потом?

Натали натянула на плечи шаль, концами которой играл сквозняк, и ворчливо спросила:

– Что вы хотите? Чтобы я рассказала вам всю свою жизнь?

Дани опустил маленькие черные глазки и выдержал паузу.

– Явно не везет, – проговорил он. – Вы не хотите… Она не хочет. А недавно я схлопотал по морде, прямо на улице.

– Это еще что за выдумки? – Натали подняла на Дани недоверчивый взгляд.

– На Фобур-Сент-Онорэ… Напротив обувного магазина «Седрик» я сделал неприличное предложение одной старой мегере…

– То есть?

– Все получилось ужасно. Положение у меня было неважное, потому это и пришло мне в голову. Несколько часов подряд я шатался по улицам. Шел я с Елисейских полей, точнее от Дрега, где я поссорился с парнями из-за автомобильной аварии… я был свидетелем и, по-видимому, сказал не то, что следовало, и подвел их со страховкой. Они меня заранее научили, что говорить, а я все перепутал; а они сказали, что я нарочно это сделал, потому что нельзя же быть таким круглым идиотом… Я уже решил, что они меня пришьют! Я обозлился и сдрейфил, да, сдрейфил, уж не прогневайтесь, мадам… Вы представления не имеете, на что способны такие типчики… Я убежал и бродил всю ночь, боялся возвратиться домой. К утру я совсем изголодался, а денег не было ни гроша… После бессонной ночи еще больше есть хочется, ведь правда?… Тогда я и подумал, а почему бы не попытать счастья в качестве альфонса? Для мужчины это не так-то легко; если я, скажем, пристану к молодой женщине, пусть даже некрасивой, она непременно решит, что я ею прельстился, и если согласится – что мне тогда делать? Значит, надо выбрать достаточно старую п уродливую, словом, такую, которая не будет строить себе иллюзий…

– Что вы говорите? Что он такое говорит…

Дани продолжал:

– Я устроился у витрины и стал ждать. Разные проходили, но я считал, что все это товар неподходящий. Наконец появляется… Ну прямо жандарм в юбке… Огромные башмаки, черная фетровая шляпа, черное пальто, сама краснорожая, в прыщах, в очках… Я иду за ней, шепчу ей в ухо: «Не доставит ли вам удовольствие провести время в обществе молодого человека, мадам?» Она не сразу поняла, что это я к ней обращаюсь… А потом спрашивает: «Что, что, мсье? Что вам надо?» Ну, я начал объяснять, предлагал ей и то и это… Она остановилась да как заорет при всем честном народе! Сначала орала: «Паршивый мальчишка! Вот она, современная молодежь!… Сейчас позову полицейского!» Но я и в ус не дую, думаю про себя, если я брошусь бежать, люди решат, что я ее, старуху, обокрал. Она все больше расходится, а в руках у нее был зонтик, так она меня этим зонтиком как хватит по морде! А зонтик большой, мужской. Я стою, не шевелюсь, ничего не говорю, позволяю бить себя по морде, в душе-то я надеялся, что меня примут за ее непокорного внука. Люди уже начали собираться, но тут бабка, слава богу, отчалила… У меня хватило духа остаться на месте, и я стал глазеть на обувь в витрине…

– Что это вы такое говорите? – повторила Натали. – Что за язык… Вы лжете или нет?

Дани вытянул шею и указал не слишком чистым ногтем на свежую царапину, украшавшую его скулу.

– Зонтик, – кратко пояснил он.

Лицо Натали передернулось.

– Убирайтесь, – голос ее прерывался, – идите разыгрывать альфонса в другое место.

– Нет, – возразил Дани, – я устал и мне некуда идти.

– А ну, катись отсюда!

Натали приподнялась, и Дани, пряча ухмылку в узкой черной бородке, с любопытством глядел, как перед ним встает этот вдруг оживший монумент. Однако при первом шаге Натали он отступил.

– Я пошутил, мадам… – выдавил он с трудом.

– Катись отсюда!

Дани отступил еще на шаг, но в последнюю минуту оправился и стал выписывать ногами круги, размахивая зажатым в руке шарфом, словно шляпой со страусовыми перьями. Толкнув дверь спиной, он исчез со словами: «Мое почтение, мадам!»

– Паршивый мальчишка, – вздохнула Натали, совсем как та дама с Фобур-Сент-Онорэ, и застучала в стену: – Мишетта!

Мишетта просунула голову в дверь.

– Чего это ты расстучалась? Слава богу, не глухая!

– Кофе!

– Кофе перед тобой!

– Свежего…

Мишетта хлопнула дверью.

– Мишетта! – завопила Натали, и Мишетта снова вбежала в комнату. – Пить…

И вдруг потеряла голос.

Мишетта, обезумев от страха, налила ей стакан воды, и руки у нее ходуном ходили.

– Что с тобой, Натали, да что это с тобой? Ты больна? Позвать Луиджи? Позвать доктора?

– Молчи, да помолчи же… Пойду лягу.

Мишетта помогла ей дойти до спальни, открыла дверь.

– Можешь идти, Мишетта, милая…

Мишетта бросилась в магазин… Луиджи там не оказалось. Она обзвонила все мастерские… Господи, где же у нее голова! Луиджи повел Кристо в Паноптикум, ведь сегодня четверг. А вдруг Натали умрет… Она вернулась в квартиру, бесшумно приоткрыла дверь спальни… Натали, казалось, спала, дышала ровно. Мишетта пошла к себе на кухню и разрыдалась.