Текст книги "Душа"

Автор книги: Эльза Триоле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Эльза Триоле
Душа

I. Потайной ящик Парижа

«Дракула – дурак», «Ай-да Дракула!», «Дракула – бабник». Вдоль всего коридора, насквозь прорезавшего дом, эти надписи повторялись, как повторяется в метро реклама аперитива Дюбонне. Коридор был длинный, коленчатый, тускло освещенный электрическими лампочками без абажура, бросавшими розоватый отблеск на грязные стены; обитые клеенкой двери никогда не отпирались, будто существовали лишь для декорации, но на каждой был небрежно выведен черной краской номер. Впрочем, одна дверь все-таки открывалась, дверь в квартиру Петраччи, которая находилась за последним поворотом коридора, там, где он выводил во двор-колодец. И хотя никто не знал, при чем тут Дракула и не являются ли надписи на стенах коридора просто рекламой ему, слово это так примелькалось, что именем Дракулы даже окрестили автомат для продажи жевательной резинки – последнее изобретение Луиджи Петраччи, на которое он недавно взял патент. Когда жена Луиджи Натали разливала гостям вино, она обычно приговаривала: «Ничего, Дракула угощает…»

Дом имел два фасада: один выходил на улицу П. под № 3, другой – на улицу Р. под № 36. Так обширны и глубоки были недра этого здания, что, несмотря на два фасада, дневному свету никак не удавалось пронизать его из конца в конец – из улицы П. в улицу Р. Поэтому и пришлось устроить в самой середине двор-колодец. Фантазер-архитектор, столкнувшись с множеством неразрешимых проблем, прибег к этому спасительному коридору, вдоль стен которого неизвестно чья праздная рука начертала имя Дракулы, столь же таинственного, как Фантомас. Кроме упомянутого двора-колодца, свет проникал в нутро этого расползшегося в ширину дома еще из другого источника, но на него, бог весть почему, имела права лишь небольшая квартира Петраччи, помещавшаяся в нижнем этаже и выходившая окнами в большой сад, скрытый от взоров прохожих, не имевший ни со стороны улицы П., ни со стороны улицы Р. ни калитки, ни ворот, ни надписей вроде: «Запрещается ставить машины, только проезд». Потайные ящики Парижа…

К Петраччи попадали с улицы П., то есть с фасада дома № 3, но для этого требовалось пройти по коридору имени Дракулы; можно было попасть к ним также с фасада дома № 36 по улице Р., куда выходили две пыльные витрины лавки-мастерской Луиджи. Улица П. была широкая, спокойная; построенные в начале века дома, где жили люди с достатком, не обезобразила коммерция. Прохожие здесь попадались редко, а стоявшие вдоль тротуара длинной вереницей машины мирно дремали день и ночь, как баржи на канале, ожидавшие, когда волею судеб откроется шлюз. Дом под № 3, который со стороны коридора Дракулы выходил во двор-колодец, куда сбегали черные лестницы, имел также парадный вход, с ковром, лифтом, большим тускловатым зеркалом, а в нише стояла обнаженная дева, чуть склонившаяся вперед и деликатно прикрывавшая ладонью гипсовую грудь.

Улица Р., узкая и шумная, насчитывала за собой века. Облезлые старые особняки давно пришли в ветхость, кренились под тяжестью вывесок, пестрели изразцами молочной, бистро, мясной лавки, торговавшей кониной. Во дворах разошедшиеся от времени замшелые плиты, наружные деревянные лестницы, пристройки, застекленные, матовые от пыли люки над подвалами; ящики из-под товаров, отбросы и тюки – все это молчаливо скрывало воспоминания о прошлом… На тротуарах улицы Р. между лотками с фруктами и овощами играли мальчишки… По улице проходили хозяйки с кошелками, рабочие с сумками, грозно рычали такси и грузовики, еле тащившиеся, чуть не касаясь боками лотков, чуть не сшибая с них помидоры и бифштексы. Дом № 36 – плоский и серый, со множеством квартир и с магазином Луиджи Петраччи в нижнем этаже – казался на этом фоне вполне современной постройкой. Сам Луиджи родился в соседнем доме № 34, где в глубине двора по-прежнему помещалась «Фирма Петраччи, основанная в 1850 году», выпускавшая заводные игрушки. Когда Луиджи снял помещение в доме № 36 с просторным подвалом и квартиркой позади магазина, ему как-то не приходило в голову, что можно пользоваться двумя выходами (в квартиру попадали через магазин или через коридор Дракулы), и, однако, именно наличие двух выходов помогло Натали в 1941 году скрыться: она вошла в магазин и, следуя за служащим Луиджи, которому успела шепнуть только одно слово: «Гестапо», прошла никем не замеченная через дверь, тогда еще замаскированную, в квартиру, выходившую в коридор Дракулы и на улицу П. Натали схватили потом, но не здесь. После Освобождения ей захотелось взглянуть на это странное место, которое она видела лишь мельком, место, которому она тогда была обязана своим спасением. Она вышла из концлагеря, изменилась до неузнаваемости. Однако Луиджи узнал ее, он на всю жизнь запомнил ее мимолетное появление. Только на сей раз Натали не торопилась: так она отсюда и не ушла. В то время, в 1945 году, она еще не была тучной.

II. Подобно саду за окном

А тучной она стала потом. Натали Петраччи почти не выходила из дому, передвигалась с трудом, и друзья и знакомые, наведывавшиеся к ней, были уверены, что застанут ее дома, что она никуда не денется, как Луксорский обелиск с площади Согласия. Улица Р., которая, так сказать, была свидетельницей появления Луиджи Петраччи на свет божий, почти совсем не знала госпожу Петраччи, так как в тех редких случаях, когда Натали выходила из дому, она предпочитала пользоваться коридором Дракулы: машине было легче остановиться на улице П. перед домом № 3, чем на вечно загруженной улице Р., где вообще невозможно было подъехать к нужному вам дому. Зато со служанкой Петраччи – Мишеттой – была накоротке вся улица Р. Мишетта ходила сюда за покупками, потому что со стороны Дракулы лавок не было, там была настоящая пустыня. Вот уже пятнадцать лет, как Мишетта, щуплая брюнетка с бельмом на глазу, сновала по улице Р., и именно благодаря ей госпожа Петраччи приобрела всеобщее уважение – хоть и инвалид, а трудится с утра до вечера и хорошо зарабатывает.

Когда бы Мишетта ни открыла вам дверь со стороны Дракулы, вы непременно обнаружили бы Натали перед рисовальной доской. На ней широкое бесформенное платье, как у таитянской королевы Помарэ, на покатых плечах лежит шаль, не скрывая длинной мощной шеи, похожей на горлышко бутылки Перрье; гладкие блестящие волосы, причесанные на прямой пробор, собраны в тяжелый узел на затылке, и во время разговора она то и дело вынимает из пучка маленький гребетлок и проводит им по волосам, как бы подчеркивая то или иное слово, – такая уж у нее привычка. Лицо у нее красивое, правильное и даже двойной подбородок не портит чистой линии овала. Если в комнату входит кто-нибудь из завсегдатаев или друзей, она поднимет от рисунка глаза, протянет не глядя руку, постучит в стену кухни за спиной и, когда Мишетта заглянет в дверь, скажет: «Мишетта, кофе…» И, возможно, вам придется чуточку подождать, пока Натали, отложив перо, разогнет спину и улыбнется.

Натали Петраччи работает для газет. Ей заказывают рассказы в картинках, она делает текст и рисунки. Работает она также и для мастерской Петраччи; это она создает новые образцы кукол, осликов, зайчиков, собак и кошек, это по ее моделям сделана амазонка на лошади, крокодил… это она готовит макеты для движущихся фигур в рождественских витринах. А затем мастерская Петраччи налаживает серийный выпуск игрушек, иногда даже со звуком и светом, вдыхает в них жизнь, снабжая движущим механизмом или электрической батарейкой. Для них двоих, для Натали и Луиджи, денег вполне хватало бы, если бы все не поглощали новые работы и изыскания Луиджи. Изобретения – они обходятся дорого!

Луиджи имеет множество патентов, начиная с пробки-наливалки и кончая приборами для самолетов. Крупные заводы обращаются к нему как к непревзойденному мастеру с просьбой выполнить опытный образец новой детали, что не приносит Луиджи ни особых денег, ни славы, а лишь ту радость, какую дает изобретателю удачное решение. Однако подлинная его страсть – это автоматы, малые и большие; он прямо-таки родился с этой страстью к автоматам. Он руководит мастерской, где еще отец его начал изготовлять заводные игрушки и выпускал их небольшими партиями; кроме того, в подвале у него есть собственная мастерская, где он работает над новыми механизмами и занимается починкой старых. Лавка и подвал забиты механическими биллиардами, различными автоматами, испорченными juke-boxes[1]1
  Музыкальные автоматы (англ.).


[Закрыть], терпеливо ждущими своей очереди. Есть там также редчайшие вещи, допотопные автоматы, которые доверяют Луиджи, потому что, пожалуй, один он во всем Париже способен возродить к жизни деликатные старинные механизмы. Для этого у него хватает таланта, необходимых знаний, а так же и терпения, а терпение порождается его страстью к автоматам.

Странный он человек, этот Луиджи Петраччи, он даже никогда в технической школе не учился и не там приобрел свое умение. Механика – это у него врожденное, любовь к ней он всосал с молоком матери. Старая улица Р. знала Луиджи с первого дня его рождения: ведь он появился на свет божий в глубине двора дома № 34, где его дед, слесарь, выходец с Корсики, открыл мастерскую. Старожилы еще помнят, как Луиджи с ранцем за плечами бегал в городскую школу и ухитрялся на ходу стянуть с лотка яблоко или морковку… Помнят они также, как семья Петраччи гордилась Луиджи, когда он смастерил первый автомат для владельца мелочной лавки – маленькую луну, покачивающую головой справа налево… Помнят они также Луиджи-юношу, в двубортном пиджаке, доходившем до половины его округлых бедер… На их глазах он отправился в семнадцатом году на фронт, на их глазах госпожа Петраччи-мать, славная женщина, заливалась слезами, на их глазах Луиджи вернулся с войны с орденами и ранениями. Он был тогда еще очень молод, но успел наскочить на мину, и тут наступило перемирие. Он совсем оправился от ран и как раз в это время покинул улицу Р., и лишь изредка у мастерской отца останавливался его автомобиль. Никто не знал, откуда у него такая куча денег… Видели только, как из машины выходил низкорослый Луиджи в шляпе на густых кудрях, в перчатках, словом – щеголь немыслимый. Вот в эту пору он и приобрел для мастерской новые станки и снял по соседству магазин с подвалом и квартирой, годами пустовавшие. Когда его мать скончалась, Луиджи устроил ей такие пышные похороны, каких на улице Р. никогда и не видывали. Но когда умер его отец, по общим предположениям сын был где-то в Америке. И грустно было видеть, как ушел в лучший мир старик Петраччи, а сын даже не закрыл ему глаза. Фирмой, основанной в 1850 году, управлял служащий, нанятый Луиджи, находилась она в состоянии мирной дремоты, когда словно вихрь появился сам Луиджи – и тут же снова исчез. «Скачки» – уверяли одни, «женщины» – уверяли другие, «дела» – уверяли третьи… Корсиканцы, они друг за друга горой стоят. Потом в один прекрасный день, задолго до войны 40-го года, он снова вернулся и уже никуда больше не уезжал. Теперь Луиджи Петраччи вечно сидел в своем магазинчике за пыльной витриной в серой куртке, с пролысиной, идущей ото лба к макушке, и в очках с толстыми стеклами, скрывавшими глаза. Магазин быстро наполнился всеми этими биллиардами и другими увечными механизмами, ожидающими ремонта. Его клиенты были в общем-то странные типы, или слишком хорошо, или слишком плохо одетые, но, в конце концов, Луиджи Петраччи чинил механизмы и не интересовался их владельцами. Ведь ветеринар лечит любых кошек и собак, чьи бы они ни были. То же самое с людьми. Моральный облик клиентов не касался бизнеса Луиджи. Впрочем, у него были также вполне добропорядочные клиенты, важные господа и даже дамы, кавалеры ордена Почетного легиона и все такое прочее…

В сущности, на улице Р. осталось не так уж много свидетелей жизненного пути Луиджи Петраччи. Одни умерли, другие переехали. Но вовсе не обязательно знать, кто и когда выстроил старый дом, известно только, что он стоял на месте еще до того, как открылась механическая прачечная «Прессинг», еще до того, как переоборудовали бистро, теперь оно ярко, до рези в глазах освещено неоном, там завели электрический биллиард и только что установили телевизор. А молодые обитатели улицы Р., так те даже не помнили, когда именно появились Натали и Мишетта, хотя было это после сорок пятого года.

Вот уже пятнадцать лет Луиджи и Натали жили вместе. Одной ляжки Натали вполне хватило бы, чтобы выкроить из нее щуплого Луиджи. Но оба любили друг друга и такими, какие они есть. Будь Натали безногая или прокаженная, Луиджи все равно бы ее любил. Он преданно ухаживал за ней, словно желая вымолить прощение за всех тех, кто не знал страданий. А в глазах Натали Луиджи был бальзамом для ее ран, родником в ее пустыне. И их союз был потаенным, подобно тому саду за окном, подобно их спальне, куда имела право входить одна лишь Мишетта.

III. Проклятый игрок

Между клиентами, посещавшими магазин Луиджи, и квартирой за магазином, где царила Натали, существовала непроницаемая перегородка. Гости Натали не имели права ходить к ней через магазин Луиджи, а клиентам Луиджи не полагалось ходить через квартиру. И если вам не открывали со стороны коридора Дракулы, не стоило и обращаться к Луиджи и объяснять ему, что звонок у двери не работает. «Постучите еще раз, – говорил Луиджи, – ничем не могу вам помочь…» А это просто означало, что Натали никого не желает видеть, что у нее много работы или что она не в настроении.

А ведь поначалу Фи-Фи был лишь постоянным клиентом магазина и только потому, что выдался на редкость суматошный и жаркий день, Луиджи провел его коридорчиком за лавкой в их квартиру.

– Натали, – сказал Луиджи, – это наш старый клиент, друзья зовут его просто Фи-Фи… У него сломался биллиард, и ему не терпится получить его обратно, пускай посидит с тобой, на улице жара несусветная, а в магазине полно народу! Я зайду за ним попозже, когда установлю, что такое стряслось с его биллиардом.

– Мишетта, – кликнула Натали, – дай закусить… Садитесь в кресло, Фи-Фи…

Фи-Фи сел в кресло, а Натали, не обращая внимания на неожиданного гостя, продолжала работать. Фи-Фи огляделся. Комната была обжита до последнего уголка, на столе бумага для рисования, был еще стол, овальный, старое кресло, обитое коричневой тканью, диван и повсюду книги, на стенах, на эмалированной печурке, на полу… Корзина для бумаг полна доверху… Солнечный луч скользнул по волосам Натали, нацелился на Ларусса, стоявшего на вращающейся этажерке… Эта особа, жена Луиджи, видимо, не собирается вступать с ним в беседу. Ну ладно, подождем, благо здесь прохладно. Дама внушительных размеров… глыбина… Нелегко, должно быть, солнцу заглядывать сюда, в нижний этаж, особенно из-за огромных деревьев, растущих под окном. Странный сад в самом сердце Парижа, среди его камней и макадама. Замурованные деревья… темно-зеленые тона. Фи-Фи встал с кресла, подошел к окну… Удивительно, до чего тихо в этой комнате. А сад-то большой. Напротив флигель с закрытыми ставнями, крыльцо, каменные ступеньки спускаются прямо в некошеную траву… Должно быть, никто никогда не выходит на это крыльцо. Фи-Фи снова уселся. Голова Натали с блестящими гладкими волосами была по-прежнему наклонена над рисунком… Тяжелый узел лежал на мощной шее. Наконец она подняла голову, показала свой гладкий лоб, ясный и бледный, как репа, долго пролежавшая в подвале. Вытащила из пучка гребешок и пригладила свои и без того гладкие волосы движением, очевидно уже давно вошедшим в привычку.

– Луиджи мне говорил о вас, – сказала она. – Если не ошибаюсь, вы летчик и вернулись откуда-то, где идет война… А что вы сейчас делаете?

– Подыхаю с тоски…

Натали понимающе покачала головой:

– Это из-за войны вы такой стали?

– Думаю, скорее из-за того, что больше не воюю. Мирная жизнь – это такая преснятина.

Вошла Мишетта с подносом и поставила его на низенький столик возле Натали. Натали налила кофе. Под шалью п рукавом угадывались очертания ее руки, очевидно толстой, как ляжка, зато пальцы были длинные, хорошей формы и ловкие.

– Ясно, – проговорила она, протягивая Фи-Фи чашку кофе, – если Луиджи в порядке исключения приводит ко мне человека, то уж обязательно подонка.

Фи-Фп поставил на столик чашку.

– Мадам!

– Это уж как вам будет угодно…

Фи-Фи не поднялся с кресла, не ушел, он снова взял чашку. В конце концов, пусть его здесь считают отбросом человечества – ему все равно, сидеть ли рядом с этой махиной или еще где-нибудь… Но коль скоро она себе позволяет… он тоже задаст ей вопрос, хотя такие непозволительные вопросы женщинам не задают.

– А как вы, мадам, ухитрились стать такой? – он обвел пальцем в воздухе силуэт Натали, но не мог удержаться и добавил: – Лицо у вас красивое.

– Вот как? – Натали поставила круглый локоть на край стола, подперла ладонью подбородок и задумчиво произнесла: – Представьте себе, как-то была я в министерстве, ну, как бывшая узница концлагеря… и проходила по коридору, а в конце коридора висело огромное зеркало. Вот я и подумала что за великанша идет навстречу? И даже оглянулась… чтобы посмотреть на нее. А оказалось – в коридоре я одна, и великанша эта – я! Просто я себя не узнала…

Фи-Фи не смеялся.

– А раньше я была тоненькая… словом, в самый раз. Но в лагере боши проделали со мной разные вещи…

– Проделали с вами… – повторил Фи-Фи и стряхнул с сигареты пепел.

– Да, миленький мой почетный бандит… А какой чудак прозвал вас Фи-Фи? Вот уж вы не Фи-Фи…

Фи-Фи хмуро объяснил, жуя каждое слово, как кончик потухшей сигареты:

– Ф. Ф. И.[2]2
  Ф. Ф. И. – (Forces Franсais Interieurs) – Французские внутренние силы – организация, созданная в годы Сопротивления. – Здесь и далее примечания редактора.


[Закрыть] – Фи-Фи… Тогда я был моложе. И еще не превратился в труп… Холодный и липкий на ощупь… Миленький бандит это еще куда ни шло. Но почетный… не слишком ли много чести?

– Ну-ну, ладно…

Воцарилось молчание.

– Странно все-таки, – начал Фи-Фи без улыбки.

– Что странно?

– Эта встреча в министерском зеркале.

Натали поставила чашку, окунула кисточку в тушь и начала расписывать фон рисунка.

– А потом дошло до теперешних размеров, – проговорила она, внимательно приглядываясь к движениям собственной руки. – Луиджи таскал меня по врачам. Но, надо полагать, там мне сделали нечто радикальное…

Фи-Фи раздул шею так, что чуть было не лопнул воротничок сорочки из белого шелка, и ощерил свои еще целые зубы:

– Научные гадости гаже всех прочих…

– Война способствует развитию науки, – откликнулась Натали, глядя на него поверх рисунка. – Может быть, поэтому вы скучаете без нее? А?

– Сжальтесь, мадам…

Не спрашивая разрешения хозяйки, Фи-Фи налил себе еще чашку кофе и вдруг начал говорить, говорить…

– Вы только подумайте, мадам, с тех пор как я уже не летчик… И бог свидетель, что не по своей вине я перестал летать. С тех пор как у меня в Индокитае произошли неприятности с начальством и я ушел из армии, за что только я не брался! Служил в банке, был актером, был представителем одной книжной фирмы, сотрудничал в газете… Играл на бирже… От одного бюро путешествий ездил в Португалию, Бразилию и Канаду. Меня легко берут на работу, я на первый взгляд парень подходящий, никак не подумаешь, что у меня червь в душе… Должно быть, я слишком сладкий плод. Я не люблю ни спорта, ни искусства, ни коммерции, ни любви… И дохну от скуки! Ведь нашли же вакцину против туберкулеза и полиомиелита… Да и против скуки изобретают сильные средства… радио, кино, спорт… Но, должно быть, они вроде дезинсекционных средств: вместе с паразитами убивают насекомых, которые созданы природой, чтобы бороться с этими паразитами. В конечном счете неизвестно чего от них больше – вреда или пользы. Лучший способ не скучать – это все-таки приключение, но для этого требуется отвага… А меня это больше не прельщает. Словом, скучно до одури.

Натали вздохнула.

– Плохи ваши дела… А я ничего предложить не могу. Разве что пастушью свирель. Пастух, скучающий с глазу на глаз со своими овечками, – в этом есть какой-то элемент развлечения. Нет? Мечты? Тоже нет? Тогда уж и сама не знаю…

Тут Натали чихнула. В их квартире было прохладно, и как-то не верилось, что Париж весь размяк и размок от невыносимой жары. Натали чихнула еще раз… потом второй, третий – раз десять подряд. Чихала она, как кошка, – негромко, деликатно, быстро. Фи-Фи, не сдержавшись, рассмеялся… Между двумя ап-чхи Натали попыталась объяснить.

– Дело не в этом… – проговорила она со слезами на глазах, сжимая в руке носовой платок, – но, когда я вот так чихаю, значит, где-нибудь началась буря…

– Где?

Фи-Фи корчился от смеха.

– Не важно где, в Японии или в Ницце.

Мишетта приоткрыла дверь:

– Подать горячего кофе? Да? Опять тебя, бедняжка, разобрало! Я принесла соленого масла, тетка мне из Бретани прислала.

Она ушла и прикрыла за собой дверь.

– Почему это прелестное дитя с вами на «ты» и почему при такой физиономии оно зовется Мишеттой?

Натали, чуть успокоившись, вытерла мокрые глаза:

– Потому, что ее из-за меня пытали и она ничего не сказала, и потому, что во всем французском языке нет такого нежного слова, какое могло бы определить ее суть.

Мишетта снова просунула в полуоткрытую дверь свое похожее на размалеванный череп лицо.

– Я иду за покупками, Натали, пусть мсье откроет в случае чего…

Фи-Фи поднялся, чтобы налить горячего кофе хозяйке.

– Сколько сахара? Молока надо?

– Два куска… А молока побольше. Сделайте мне тартинку и себе тоже…

Было это восемь лет назад. С тех пор они хорошо узнали друг друга.