Текст книги "Манолито-очкарик (др.перевод)"

Автор книги: Эльвира Линдо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Видимо, на приятеля твоего отца электроды и израсходовали, оживляя его, а за другими

в Штаты поехать не было времени, чтобы спасти отца Пакито Медина – сказал кто-то сзади.

– Ну и морда у этого приятеля отца Манолито, – вякнула Толстуха Хессика, которая уже

не толстая.

– У друга твоего отца харя еще больше, – крикнул я.

Тогда одни принялись кричать, что у друга моего отца большая морда, другие кинулись

защищать отцовского друга, отца и меня. Сита Асунсьон стукнула по столу указкой, но мы продолжали орать. Мы замолчали после третьего удара. Это всегда так, это математика.

– Хорошо. Я только хочу, чтобы вы вели себя с ним хорошо, и чтобы никто не спрашивал

его об отце.

– Почему? – спросил Артуро Роман.

Сита Асунсьон вышла из класса, и никому и в голову не пришло продолжать

расспрашивать ее о Пакито Медина. Мы надоедливы и приставучи, но не дураки.

На следующий день в школу пришел Пакито Медина. Сита усадила его на первый ряд.

Три дня мы довольно внимательно приглядывались к нему, раздумывая о нем по ночам. На четвертый день Пакито Медина на перемене показал нам значок со щитом футбольного клуба “Райо Вальекано” и заявил:

– Меня зовут Франсиско, я из “Райо Вальекано”, как и мой отец.

– Твой отец умер? – спросил я, не придавая значения вопросу, который вертелся в голове у

всех, но был запретным.

– Да, на самом деле раньше мы жили в Вальекасе, и когда отец умер, мама захотела, чтобы

мы сменили район.

Всю перемену мы подробно расспрашивали его обо всем. В конце-то концов, это был наш

первый товарищ, у которого не было отца. Потом мы узнали о каких-то вещах из его прежней жизни, и теперь почти никто не возвращался к этим разговорам, если только пытаясь убедить Пакито Медина бросить “Райо Вальекано” и переключиться на “Реал Мадрид”. Кроме того, Пакито Медина очень быстро стал знаменитым и помимо смерти отца. Оказывается, Пакито Медина десятый ребенок в семье. Сита всегда говорит:

– Пакито Медина – ребенок для конкурса.

Когда училка так говорит, она имеет в виду не какой-нибудь там телеконкурс, а

Нобелевскую премию или что-то в этом роде.

Пакито Медина отличается от других нормальных ребят, он всегда ходит чистеньким.

Ногти Пакито Медина, как со вселенской выставки. Зубы всегда почищены. Тетрадки Пакито Медина похожи на книги. Короче, Пакито заслуживает Нобелевскую премию.

По правде говоря, когда ты встречаешься с таким умным малым, тебя гложет совесть.

Когда Пакито перестал быть новичком и превратился в старичка, как и мы, в глубине души все мы надеялись на то, что он проколется хоть в чем-то, на физкультуре, например. Но, не тут-то было. Пакито вышел во двор в спортивном костюме цвета морской волны с буквами, означающими “Райо Вальекано” и прыгнул через коня так, будто был японским олимпийцем. Пакито Медина никогда никого не обижает, не дерется с Джихадом и никогда не пинает чужие портфели. Он не такой, как мы.

Ушастик говорит, что Пакито Медина – марсианин, и что инопланетяне сунули его к нам

в школу, чтобы мы посходили с ума от зависти, а когда мы сойдем с ума, он уйдет в другие школы, а потом в другие, и опять в другие, и так до тех пор, пока не будут уничтожены все дети во всем мире. Он – странное существо.

Доказательство того, что Пакито Медина – марсианин, мы получили однажды в

раздевалке. Оказывается, у него есть два пупка. Один нормальный, как у всех землян, а другой, поменьше, сбоку. Моя теория такова, что Пакито Медина родом с планеты, на которой женщины – сиамские близнецы, и дети соединены с матерями двумя пуповинами. В раздевалке мы тысячу пятьсот раз задали вопрос о его необычном пупке, но Пакито на него не ответил, а только сказал:

– Это с рождения.

Это – доказательство того, что Пакито Медина не из этого мира.

Ну да ладно, не знаю, помнишь ли ты, что давно я рассказал тебе, что в тот день я пришел

в класс на контрольную по природоведению, не имея ни единой мыслишки. А также рассказал, что у всей ватаги в голове было пусто так же, как у меня. Так что мы спросили Пакито Медина, очень ли его колышет то, что мы все, как один, спишем у него. Видишь ли, правда такова, что, когда ты понимаешь, что списать у кого-нибудь – это вопрос жизни, то тебе по барабану, у кого. Будь он с нашей Земли или с другой планеты, в конце концов, мы все вращаемся вокруг Солнца.

Пакито Медина очень обрадовался, что мы попросили его об этом маленьком одолжении.

Вот вам и второе доказательство того, что он – иноплнетянин. Я дал бы списать одному, и за плату, а не всем, но тебя это не колышет.

Сита Асунсьон написала на доске вопрос на тему жидкого, твердого и газообразного

состояния. Все мы взираем на него с ненавистью. Такой вопрос я не пожелаю даже злейшему врагу.

Пакито Медина начал писать, давая возможность скатать написанное позади сидящему, а

тот в свою очередь давал списать тем, кто сидит еще дальше, и так по очереди до нас с Ушастиком. Мы с ним сидим на “камчатке”, на последних рядах.

Я был необычайно взволнован. В такие моменты ты думаешь, что возможен мир во всем

мире, потому что все живущие люди образуют дружную цепочку. Я передал контрольную Джихаду, чтобы он ее списал, а Джихад, сепаратист, отщепенец эдакий, возьми да и скажи:

– Я приволок из дома шпору, на фига мне скатывать у Пакито Медина.

С этими словами Джихад достал шпору из носа. Он сунул ее туда, свернув в малюсенький

рулончик. Это еще что. Один раз матери пришлось везти его в больницу, потому что шпаргалки поднялись по ноздре вверх и чуть не повредили мозг.

На следующий день все мы ждали оценки за контрольную. Я представлял, как сита

Асунсьон скажет: “Манолито Гарсия Морено – отлично, превосходно. “А также представлял, как приду домой со своей пятеркой, и как мама расскажет об этом Луисе: “Представляешь, мой Манолито получил пятерку”.

Но все оказалось не так, реальная жизнь никогда не совпадает с моими мечтами и

мыслями. Сита Асунсьон вошла в класс, и вместо того, чтобы начать распределять пятерки начала раздавать письма. Зачем, она никому не объяснила. Нас было десятеро: я, Ушастик, Сусана, Артуро Роман, экс-толстуха Хессика, Пакито Медина и еще четверо, которых ты не знаешь. Наконец сита произнесла:

– Вы настолько глупы, что даже списать не можете.

Оказалось, что сита нас раскусила. А все потому, что Пакито Медина прокололся, он

ошибся в вопросе. Вместо того, чтобы писать о жидком и газообразном состоянии, он накалякал об атмосферных слоях, понимаешь о стратосфере и других.

– Пакито Медина ошибся, а остальные оказались дураками, – заключила сита Асунсьон.

И вот ведь что смешно – наши родители узнали о том, что мы не только ничего не знаем, но даже не можем списать. Впервые в жизни училка разозлилась на Пакито Медина, потому что, по ее словам, давать списывать также глупо, и что совсем непростительно, что такой умный ребенок ошибся в вопросе. На этом биржевая ценность Пакито Медина упала на несколько пунктов. В этом году шведская Академия не вручит ему Нобелевскую премию.

Самое забавное то, что Джихад все-таки написал контрольную. Да уж, порой жизнь

преподносит весьма печальные сюрпризы, такие, как этот.

– Хорошо еще, хоть трояк, – ворчит Джихад. – Из-за соплей буквы не видно, вот ведь

досада.

Мы с Ушастком возвращались домой с письмом в портфеле. Бывают случаи, когда письма

лежат на тебе стальным грузом, особенно если они несут плохие новости. Ушастик не боялся так, как я, поскольку его мать с отцом в разводе, она чувствует себя виновной во всем плохом, что случается с сыном. Она почти никогда его не ругает, так что у Ушастика в одно ухо все влетает, а в другое вылетает.

А мне всегда достается на орехи, никто мне не посочувствует никому меня не жалко. Я

уже затылком чувствовал затрещину, которую отвесит мне мать. Мне было так жаль себя. Хорошо еще, отец приходит домой так поздно и такой уставший, что у него нет желания меня ругать. Мне так нравится, что он – водитель грузовика. Если бы он работал в офисе, как отец Сусаны, то приходил бы в пять вечера, полный энергии, чтобы всыпать по первое число. Как бы то ни было, а мне с лихвой предостаточно и матери. Дедуля за спиной называет ее “полковница”, а назвать ее так в глаза он не осмеливается. Даром что полковница.

Нас с Ушастиком догнал Пакито Медина. Он был таким спокойным.

– Сита Асунсьон тоже дала мне конверт. – Он продемонстрировал его с таким видом,

будто это был не конверт, а диплом.

– Это что же получается, я единственный, кого пилят в его же доме? Я быстро пошагал

дальше, бешено топая по земле ногами. Я по горло был сыт своими друзьями.

Пакито Медина побежал следом за мной, чтобы не отстать:

– Манолито! Меня тоже будут ругать.

– Я в это не верю. Как можно верить чуваку, который говорит тебе, что его будут ругать, а

сам и в ус не дует.

– Отцом клянусь.

Если он клялся отцом, тогда стоило этому верить. В любом случае, Пакито Медина был на

редкость странным.

– И тебе все равно, что тебя будут пилить?

– Нет, не все равно, – он стал очень серьезным. Конечно, меня будут не очень сильно

ругать, потому что я всегда вел себя хорошо. Не знаю, как я это делаю, но я всегда веду себя хорошо.

– А со мной все происходит совсем наоборот, – сказал я. – Ума не приложу, как я это

делаю, но я всегда веду себя плохо.

– Я сыт этим по горло, – заявил Пакито Медина.

– Я тоже по горло.

– Если когда-нибудь ты сядешь за мной, я дам тебе списать, обещаю.

– Только пусть это будет день, когда ты не ошибешься в вопросе, если тебе это не важно.

– Не важно, – подтвердил он и добавил – когда с тобой случается что-нибудь плохое, ты

должен думать, что все это пройдет, хотя ты и не веришь в это. И иногда, ты будешь вспоминать об этом так, будто это произошло с кем-то другим.

Думаю, что эти слова я буду помнить, пока я жив.

– А откуда ты это знаешь? – спросил я.

– Мне сказал так однажды мой отец.

Я постарался подумать об этом в тот момент, когда мать открыла конверт из школы.

Тогда я подумал: “Все это пройдет, через три месяца мне все будет безразлично, а через три года мне покажется, что все это происходило с другим”. Я старался продолжать думать об этом и дальше, когда увидел, какими глазами на меня смотрит мать, прочитав записку. А когда она отвесила мне оплеуху, увесистую, известную всем, затрещину, я вообще не мог думать. Еще и наказала меня до конца недели.

И вот теперь я могу думать только о том, что у меня остаются еще два дня, которые я

проведу, сидя взаперти, хуже гориллы в зоопарке, черствый, как хлеб, до отвала обожравшись арахиса. А еще я думаю о том, что Пакито Медина явно инопланетянин. Не знаю, откуда он взялся с Марса, Венеры или Юпитера, но откуда бы он ни был, ясно одно: жители его планеты гораздо добрее землян.

“Oscar Mayer” – марка колбасных изделий

Глава 8. Не знаю, зачем я это сделал

Не знаю, почему я так поступил. Идея пришла мне в голову по дороге домой, когда мы с

Ушастиком шли и играли в “вязанку слов”*. Сусана говорит, что это дурацкая игра, но если бы мы стали обращать внимание на эту девчонку, мы вообще ни во что не играли бы. Ей всегда нужно сказать:

– Это дурацкая игра.

– Тогда придумай что-нибудь сама, черт бы тебя подрал, – сказал я ей однажды, когда она

меня совсем достала.

Видимо, напрасно я это сказал. Ей взбрело в голову, чтобы мы встали посреди дороги

и стояли бы там до тех пор, пока не подъедет машина, а в последнюю секунду отбегали бы. Мы должны были выходить на дорогу парами, взявшись за руки, чтобы перекрыть путь. При этом побеждала та пара, которая дольше продержалась на проезжей части. Сеньоры, ехавшие в машине, высовывали руки из окошек и свистели, видя, что Джихад и Сусана не отбегают в сторону. Ну и натерпелся же я. Я даже протестовать не мог, только молча глотал слюну, и сердце мое подступило к горлу, а душа ушла в пятки. А у Ушастика уши стали краснющие, как помидоры. А все дело в том, что у Ушастика есть одно свойство – когда ему угрожает опасность, его уши меняют цвет. Ученые со всего света пытались найти этому объяснение, но так и не нашли. Но, как говорит мой дедуля, не всегда и не на все есть научные ответы.

Ну что ж, вот и пробил наш с Ушастиком час Х. Взявшись за руки, мы вышли с ним на

середину дороги. Вдруг мы увидели, что к нам неумолимо приближается огромный автобус. Нам с Ушастиком все это показалось усмешкой смерти. Такой же усмешкой тебе кажется все, когда ты загибаешься на Северном полюсе. Ушастик вырвал руку и со всех ног бросился на тротуар. Джихад кричал:

– Эй, вы, посмотрите, ну и храбрый же этот чувак!

Этим чуваком был я, Манолито-очкарик. Автобусу меня не одолеть. Ни автобусу, ни

Джамбо** со мной не справиться, потому что я собирался силой мысли остановить это четырехколесное чудовище. Ты даже не представляешь, как я был удивлен, заметив, что автобус остановился. Ведь одно дело, когда ты представляешь себе, что твои мысли имеют суперсилу, и совсем другое, когда они имеют ее по-настоящему. Это большая разница. Автобус остановился отчаянно, нет, нечаянно, вот черт, совсем запутался, ну это, в смысле неожиданно. Друзья мне аплодировали. Вдруг я увидел, что дверца автобуса открылась, и подумал про себя, что вот сейчас водитель меня спросит: “Как ты это сделал, Манолито? Как ты смог усилием мысли лишить меня возможности управлять автобусом, можно сказать, выхватил руль из рук?””

Но в ту же секунду до меня дошло, что водитель, видимо, никогда не спросит меня об этом. Это был не какой-то там незнакомый шофер, а сеньор Солис, водитель школьного автобуса. Когда я находился в двух с половиной метрах от него, то понял, что мне не доведется поздравить себя с могущественными способностями моей мысли. Сеньор Солис сграбастал меня за шиворот, чтобы отволочь к директрисе.

– Неужели ты не понимал, что мог погибнуть сам и погубить меня? – спросил он меня.

Сеньор Солис назвал меня чокнутым мальчишкой-камикадзе. Мои дружки перестали хлопать и покинули тротуар. Проще говоря, они попросту смылись. Сеньор Солис так громко на меня орал, что забрызгал слюной стекла моих очков. Вдруг несколько машин, стоящих позади автобуса сеньора Солиса, принялись гудеть, потому что хотели проехать. Сеньор Солис был вынужден залезть в автобус, сказав напоследок, что на этот раз он в самый последний момент избавляет меня от электрического стула, и что лучше мне уйти, как можно дальше.

Я вернулся домой только с заплеванным сеньором Солисом правым стеклом очков, потому что бывают в жизни человека такие моменты, когда он не может даже почиститься.

Вечером мне не хотелось полдничать, и я почти ничего не ел на ужин. Мама сказала:

– С ним что-то стряслось.

Короче, мне пришлось все скрывать и притворяться, поскольку я совсем не хотел, чтобы матушка прознала про то, что ее сын гораздо хуже, чем она себе представляла.

Ночью мне приснилось, что мы с сеньором Солисом лежим рядышком в гробах. Меня ничуть не волновало, что я лежу в гробу, зато очень напрягало то, что никто не позаботился отчистить всем вам уже известный плевок сеньора Солиса, и я не мог увидеть, кто присутствовал на моих похоронах.

Проснулся я в холодном поту, как просыпаются главные герои фильмов, и разбудил деда, чтобы рассказать ему о том, что со мной произошло. Дед ответил, что я не всегда должен делать то, что говорят друзья, и, что будь я смелым, я бы не стал делать то, что хотели эти отъявленные хулиганы.

– Если бы Джихад с Сусаной были так храбры, как говорят, они бы не смылись, а остались защищать друга, – добавил дедуля.

Выходит, что он признавал, что сеньор Солис прав. Первый раз за всю мою жизнь дедуля оказался на стороне другой команды. Я заревел, потому что чувствовал себя таким одиноким на всей нашей планете под названием Земля.

Тогда дедуля сказал, что раз я заверил его в том, что не совершу больше такой грандиозной глупости, то начиная прямо с этого момента, мы больше не будем об этом вспоминать.

– В конце концов, все ошибаются, – подбодрил меня дедуля. – Вон конь о четырех ногах, и тот спотыкается. Спи!

Ах, да, так вот, как я сказал в самом начале, мы с Ушастиком шли по дороге несколько дней спустя после этой ужасной истории, играя в “вязанку слов”.

– Номерок, – сказал Ушастый.

– Кряква, – продолжил я. – Как видишь, эта игра менее опасна, чем игры, которые нравятся Сусане и Джихаду. Единственное, что в ней плохого, это то, что она всегда заканчивается ничьей, потому что в конце концов кто-нибудь из нас говорит:

– Инок.

– Окорок, – продолжает второй.

– Капуцин, – ставит финальную точку первый. А дальше все несется по замкнутому кругу:

– Инок – окорок – капуцин, – и так до скончания времен, или до тех пор, пока мы не попрощаемся и не разойдемся по своим делам, потому что мы до чертиков надоели друг другу.

Да, так вот, мы закончили играть в эту знаменитую “вязанку слов”, когда мне стукнуло в голову то, что я сделаю через несколько минут. Я кивнул Ушастику головой, прощаясь с ним, и побежал к подъезду. Там, дрожа от возбуждения, я открыл свой портфель и достал из него три толстенных фломастера, которые подарил нам на Рождество Мартин из рыбного магазина, и которые лежат в упаковке “Счастливой Пасхи. Рыбный магазин Мартин”. Моя мама, которой вечно нужно ко всему придраться, ворчит: “Экое удовольствие! Подари он нам килограмм креветок, вот уж зубы-то порадовались бы!”.

Я снял колпачки с суперфломастеров и начал подниматься по лестнице, проводя концами фломастеров по стене. “Классно, мне нравится,” – подумал я про себя. Я провел три полосы: красную синюю и черную. Я старался, чтобы они получались прямыми и были похожи на перила. Вроде нормально получилось. Я рисовал фантастические перила и так добрался до третьего этажа. “Почему до третьего,” – спросишь ты. Да потому, что я живу на третьем, все испанцы об этом знают.

Дверь мне открыла мама и, как всегда, посмотрела на мои руки. Она так делает всегда,

когда я прихожу с улицы. Мама глядит на руки и понимаёт, где я был, когда, а иногда, и с кем. Однажды мы с дедом припозднились. Мама схватила мою руку, понюхала ее и выдала дедуле: ”Возможно, ты считаешь очень миленьким делом угощать ребенка креветками. А нормальную еду буду есть я.”

Да я ведь тебе еще раньше сказал, что мать не работает в ЦРУ только потому, что

американцы не дали ей такой возможности, но разведчица она – высший класс.

Ладно, проехали. Мы остановились на том, что мама посмотрела на мои руки и увидела,

что они все в пятнах от фломастера. Вдруг она так побледнела, стала белой, как дверь, увидев мои фантастически изумительные перила. Она начала спускаться по лестнице, идя по следу моих перил. Думаю, она дошла до входной двери. Дуралей шел за ней, ведя пальцем по моим цветным линиям. Потом я услышал, как мама очень-очень медленно поднимается по лестнице. А когда моя мама делает что-нибудь очень-очень медленно, это значит, что вот-вот разразится Третья Мировая война. Когда через секунду подошла мама, я начал хныкать, посматривая, не смогу ли я избежать смертельного приговора. Я плакал, тихонечко всхлипывая, потому что кто-то сказал мне, что плакать нужно тихо, приберегая слезы, чтобы их запасов хватило еще часов на пять.

Да, ребята, интуиция меня не подвела. Когда матушка добралась до третьего этажа, она

дала мне подобающую случаю затрещину.

С матушкой не заключают контракт на третью часть “Малыша-каратиста” только потому,

что нет справедливости в этом мире. Но, мама в сотню тысяч раз лучше, чем Учитель Малыша-каратиста. Когда она дает затрещину, как я уже говорил, я думаю: “Ну вот, пусть это будет самая глупая затрещина.”

А через полчасика я начинаю ощущать в ушибленном месте такой жар, что разбей на

моем затылке яйцо, и получишь яичницу. Этим все сказано. И все же я тысячу раз предпочитаю подзатыльник словесной нахлобучке. Когда мама находит для ругани подходящую тему и оседлывает своего любимого конька, тебе хана. Это нудятина может длиться недели, иногда месяцы, и даже годы.

В тот день темой были мои художества.

– Нет, этот ребенок сведет меня в могилу, – сказала мама, – он изрисовал фломастерами

всю лестницу. Кроме того, мы не можем скрыть, что это был именно он, потому что вся эта мазня тянется к нашей двери. Соседи заставят нас заплатить за покраску, и мы останемся без денег…

Мама продолжала говорить. Она все говорила и говорила, и говорила, но я ее уже не

слушал. Теперь уже слезы лились из моих глаз от беспокойства и тревоги. Я представлял себя и всю свою семью на улице, как мы умираем от холода, в рваных рубашках, просим милостыню, чтобы съесть на полдник жалкий бутербродик с кремом, как те семьи, что жили когда-то на площади Пуэрта-дель-Соль. Они пели, чтобы получить подаяние. Дедуля дал им триста песет, чтобы они немного помолчали, потому что лично он не мог этого вытерпеть. Люди аплодировали этой невероятно умной дедулиной идее, потому что на самом деле эта семейка пела хуже всех известных мне семей. Дедуля говорит, что теперь эта семья зарабатывает себе на жизнь, бродя по паркам с плакатом: “Если ты не подашь нам, мы запоем (у нас есть флейта и четырехструнная гитара).”

Думаю, они довольно неплохо живут, огребают золотые горы. Люди наполняют их

бейсболку золотыми монетами. Мой дедуля выбивается из толпы и приводит в порядок людскую жизнь. Он прямо-таки Супермен, но с меньшими возможностями. Мы с Дуралеем называем его Суперпростатик.

А матушка все продолжала трындеть о своем:

– Скоро начнут приходить соседи и выговаривать мне: “Поглядеть только, руки бы связать

твоему Манолито” и “А кто теперь будет платить за ремонт?” А потом, вечером, придет твой отец и скажет: “Это все ты виновата, ты подарила ему фломастеры” и “Ты мне скажешь, как мы оплатим в этом месяце непредвиденные расходы?”

Тогда дедуля встал со стула, как будто он находился в Конгрессе депутатов, поднял руку,

словно желая сказать нечто очень важное, и произнес:

– Не волнуйтесь, потому что… я в туалет на минутку.

Дело вовсе не в том, что мы должны были волноваться из-за того, что он пошел в туалет.

Дело в том, что из-за проклятущего простатита дедулю приспичивает совершенно неожиданно, и он вынужден прерваться на самом интересном месте, не закончив лучшие в своей жизни фразы. Вернувшись, дедуля продолжил:

– Не беспокойтесь, потому что дед Николас все уладит.

Дуралей захлопал в ладоши. Для него-то все в жизни очень просто, а у меня, когда я был

маленьким, все проходило точно так же, как сейчас.

– Каталина, – продолжил дедуля со своего депутатско-конгрессменского стула, – ни слова

больше.

Когда мама ушла на кухню, чтобы прибраться, дедуля с таинственным видом попросил у

меня побольше фломастеров. Я пошел за портфелем и дал деду то, что он просил. Так же загадочно дедуля подмигнул мне и вышел за дверь, ничего не объясняя.

По-прежнему сидя на диване, я умирал от любопытства. Больше выдержать я не мог,

встал и также тихо, как дедуля, незаметно выскользнул за дверь. Увидев то, что увидел, я не мог поверить своим глазам. С тобой произошло бы то же самое. Мой дедуля рисовал фломастерами еще три полосы с третьего до четвертого этажа. Я очень быстро подкрался к нему и прошептал:

– Дедуля.

– Черт возьми, Манолито, ты меня напугал, я чуть не умер, – признался дедуля. Мы тихо

перешептывались, так же, как шепчемся, лежа в кровати.

– Дедуля, что ты делаешь?

– Я собираюсь нарисовать полоски до четвертого этажа. Так никто не сможет обвинить в

этом тебя. С тем же успехом они могут обвинять и тех, кто живет на четвертом этаже. Сколько бы тебя ни обвиняли, ты упорно все отрицай. А теперь ступай домой.

Суперпростатик снова принялся действовать. Я вошел в квартиру, но где-то минут через

пять мы услышали вопли, доносившиеся с лестничной клетки. Мама, Дуралей и я вышли на лестницу. Со второго этажа поднялась Луиса, и кто-то, кого я не знаю, как зовут, спустился с пятого.

– Да что же это такое? Я открываю дверь, и что я вижу? Дон Николас фломастерами

рисует полоски рядом с моей дверью. Разве я могу это терпеть? Конечно же, нет! И как только вы могли до этого дойти?!

Тут до соседей стало доходить, что известные тебе полосы тянулись по всей лестнице.

Мама молчала, а когда моя мама молчит, это значит, что Земля перестала вращаться вокруг Солнца, это доказано. Слово взяла Луиса:

– Дон Николас, это позволительно ребенку, такому, как Манолито, но, предосудительно

заниматься этим такому пожилому человеку, как Вы.

Думаю, это был удобный для меня случай сказать, что это сделал я, но дедуля меня

опередил:

– Дамы и господа, – произнес дедуля голосом умирающего. Так говорят актеры в фильмах,

когда умирают. – Думаю, я вот-вот потеряю сознание, у меня кружится голова.

Мама подхватила деда под руки, и они вдвоем вошли в квартиру. Соседи молчали, не

зная, что сказать друг другу. Луиса, которой всегда нужно было растопить лед в отношениях, тут же поставила диагноз:

– Это от недостатка кровоснабжения мозга. Мой дед тоже начал делать глупости от

недостатка кровоснабжения, а через три с половиной месяца помер.

Теперь зарыдал я. Луиса обняла меня и прижала к себе, вытирая мне слезы руками. Ее

руки пахли чесноком. В доме Луисы всё едят с чесноком, вплоть до десерта. Я видел это своими собственными очками.

Тот, с четвертого этажа не знал, куда ему деться, потому что теперь все считали, что

плохо кричать на деда с недостаточным кровоснабжением.

Из квартиры вышла мама, высвободила меня из рук Луисы и обняла. Руки моей мамы

пахли средством “Прил-лимон”, которое используется у нас дома для посудомоечной машины.

– Я не хотела, чтобы кто-нибудь это знал, – сказала мама, – но… у моего отца старческое

слабоумие, поэтому он и разрисовал лестницу, потеряв голову. Мы заплатим, сколько нужно.

– Никоим образом, – сказала Луиса, – в конце концов, эти полосы никому не мешают.

Нужно быть милосердными по отношению к несчастным старичкам, которые скоро покинут нашу планету Земля.

У меня появились чертики в глазах – узнать, что твой дед – сумасшедший старик,

которому жить-то осталось всего три с половиной месяца – это слишком жестоко для такого внука, как я.

Все попрощались с нами довольно уныло, выразив нам соболезнования. Тот, с четвертого

этажа, сразу превратился в убийцу стариков и ушел к себе в квартиру, а мы вернулись к себе.

Я стоял в уголке и смотрел, что делал дедуля. Он спокойно размачивал черствый пончик в стакане с молоком.

Ему всегда нравилось все черствое, ну, хлеб там или булки, чтобы размачивать их в

молоке с сахаром. Он называет это “забавной похлебкой”. Мой бедненький дедуля вдруг показался мне таким странным: он был не совсем нормальным, потому что всегда предпочитал черствые булки, позавчерашний хлеб и всегда искал в холодильнике остатки вчерашней еды. Мама всегда говорит: “В моем доме никогда не выбрасывают еду в мусорное ведро, дед берет это на себя. Его можно использовать в качестве помойки”.

Мне очень-очень жаль, что дедуля сумасшедший, правда. Мне жалко и страшно – а вдруг

он нападет на меня вечером, в сумерках? Наступил вечер, а потом и ночь. Все так нелегко, когда ты должен ложиться спать с сумасшедшим дедом, но для всех это не имело никакого значения. Отец, как всегда, ворчал из-за ужина:

– Опять свекольная ботва, опять подножный корм. Каталина, ты хочешь меня убить? Ну,

надоело же!

Дуралей, как всегда, смеялся над глупостями деда, не понимая, что это были не простые

дурачества, а помешательство из-за недостаточного кровоснабжения мозга. Когда мама мыла мне ноги перед тем, как уложить спать, я спросил ее, могу ли я спать с Дуралеем.

– Сынок, какая муха тебя укусила? Ты никогда не хотел ложиться с ним. Нам пришлось

остеклить балкон, чтобы вы с дедом могли находиться там, а теперь ты говоришь мне, что хочешь спать с братом. Ты рехнулся.

– А безумие передается по наследству?

– А ты считаешь меня сумасшедшей?

– Не тебя, я сказал про деда.

– Ах, вот оно что, – сказала мама, загадочно смеясь. Ее смех звучал, как колокольчик.

Вот и наступил момент истины. Мы с дедулей закрылись в комнате, как закрывались

всегда по вечерам с включенным радио.

– Манолито, паренек, иди-ка сюда, погрей мне ноги, – позвал меня дедуля и дал двадцать

пять песет для моей свиньи, как и всегда. Я лег в его кровать. Вот ты был бы таким храбрым, чтобы отказать сумасшедшему с недостатком кровоснабжения? Когда ноги деда согрелись, он вздохнул и сказал то же, что и всегда перед сном:

– Какое облегчение, совсем другое дело.

Но, сегодня дедуля продолжил разговор:

– Сначала меня чуть не хватил удар, когда мужик с четвертого этажа открыл дверь и

застукал, как я разрисовываю полосы на стенах его лестничной площадки, а потом меня осенило, и я сказал, что у меня кружится голова, а уже потом сказал твоей матери о старческом слабоумии. Но ты же не скажешь, что мы все поступили плохо, Манолито?

Значит, мама соврала, дедуля прикинулся сумасшедшим, соседи проглотили эту сказку, а

я… я тоже поверил. Бывали случаи, когда я был глупее, чем казалось на первый взгляд.

– Так значит, ты не сумасшедший, и не умрешь через три с половиной месяца?

– Конечно, нет. Я измызгался, но мозг у меня чист, как у младенца.

Вот это денек выдался. Запас моих слез иссяк, и я надеялся, что завтра не произойдет

ничего плохого, и мне не доведется совершить никакого преступления. Но, одно мне было ясно – иногда я не понимал, почему я делал какие-то вещи.

– Дедуля, – спросил я, – я не понимаю, зачем я это сделал? Ну, разрисовал стены лестницы

фломастерами.

Тогда дедуля мне ответил, что человек не всегда понимает, зачем он делает то, или

другое. А еще сказал, что с тех пор, как существуют фломастеры, во всем мире многие дети разрисовывали стены, и никто из них не знал, зачем.

– А когда фломастеров не было, дедуля? – задал я следующий вопрос.

– Когда не было фломастеров, на стенах рисовали карандашами, – ответил дедуля, – а до

карандашей – красками, а еще раньше тем, что под руку подвернется.

После долгих размышлений я сказал:

– Скорее всего, дети, которые рисовали животных в альтамирских пещерах, тоже

получали нагоняй.

– Скорее всего, так.

– И обрати внимание, – от возбуждения я даже привстал на кровати, – теперь люди платят,

чтобы увидеть эти рисунки.

– Как видишь.

Я заснул довольный и счастливый. Думаю, это была самая счастливая ночь в моей жизни,

потому что я избавился от самого худшего в жизни нагоняя, потому что мой дедушка не сумасшедший, потому что он будет жить и не умрет до 1999 года, и потому, что через пять веков ученые со всего мира приедут сюда, чтобы посмотреть на полосы в карабанчельском доме. И во всех школьных учебниках будущего напечатают фотки.

На следующий день перед тем, как пойти в школу, я снова достал один из фломастеров