355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элоиза Джеймс » Жажда любви » Текст книги (страница 1)
Жажда любви
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 22:27

Текст книги "Жажда любви"


Автор книги: Элоиза Джеймс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Элоиза Джеймс
Жажда любви

Прелюдия

Ноябрь 1780 года

Поместье маркиза Уортона и Малмсбери

Далеко не всякая женщина ясно понимает, почему никто не хочет на ней жениться. Но и ясное осознание подобной проблемы – утешение, по правде говоря, весьма слабое. Однако в отношении леди Роберты Сент-Джайлз все было ясно как день – причиной всему полное отсутствие поклонников.

Карикатура в «Рамблерз мэгэзин» изображала леди Роберту со сгорбленной спиной и единственной сросшейся бровью, пересекавшей бугристый лоб. Отец, стоявший рядом с ней на коленях, молил прохожего найти ему достойного супруга для дочери.

Эта часть, к величайшему сожалению Роберты, не искажала истины. Отец действительно пал на колени посреди одной из улиц Бата. По мнению девушки, прозвище Безумный Маркиз, данное репортером отцу, также было довольно точным.

– Инбридинг, – изрек отец, когда она бросила перед ним журнал. – Они полагают, что на твою внешность повлияло огромное количество близкородственных браков. Интересно! В конце концов, ты, например, могла оказаться буйно-помешанной или…

– Но, папа, – почти заплакала девушка, – неужели ты не можешь заставить их напечатать опровержение? Я вовсе не урод и не горбата! Кто теперь захочет жениться на мне?

– Поверь, солнышко, ты воистину прелестна, – заверил отец, сведя брови. – Я напишу пеан[1]1
  Хвалебная или свадебная песнь (греч.).


[Закрыть]
в честь твоей красоты и опубликую его в «Рамблерз». В нем я подробно объясню, почему был так расстроен, и снабжу его комментариями о похождениях прожженных развратников.

«Рамблерз мэгэзин» напечатал восемьсот восемнадцать строф, сочиненных маркизом и полных укоров в адрес некоего бесстыдного щеголя, ни с того ни с сего прилюдно поцеловавшего Роберту и даже не соизволившего извиниться. Но заодно в журнале еще раз напечатали оскорбительную карикатуру. Где-то под грудой возмущенных сетований маркиза, описывавших опасности гулянья по улицам Бата, было похоронено восторженное описание внешности Роберты, в котором она сравнивалась с ослепительными пышногрудыми грациями. Мало того, в стихах утверждалось, что она, единственная дочь маркиза «так же «элегантно-свободна, как и эти восхитительные создания».

Напрасно твердила Роберта, что термин «элегантно-свободна» мало что говорит широкой публике о состоянии ее спины и что слово «пышногрудые» прямо указывает на то, что изяществом фигуры она не отличается, то есть попросту толста.

– Ничего подобного! – безмятежно заявил маркиз. – Здесь ясно изложено все, что необходимо знать людям. Каждый, у кого есть мозги, сразу сообразит, что ты обладаешь очаровательно роскошной фигурой, точеными чертами лица и хорошим приданым, не говоря уже о том, что отойдет тебе по завещанию. Как видишь, я весьма остроумно намекнул на твое приданое.

Все, что видела Роберта, – строку, объявлявшую о том, что ее приданое – цветущее дерево персика.

– Это для рифмы, – пояснил отец, начиная сердиться. – К слову «приданое» трудно подобрать рифму, поэтому пришлось срифмовать его с персиковым деревом. В данном случае дерево – это, очевидно, синекдоха.

Роберта непонимающе уставилась на него.

– Это стилистический оборот, состоящий в употреблении целого в значении части, – нетерпеливо добавил он. – А целое – это поместье Уортонов и Малмсбери. Ты прекрасно знаешь, что у нас не менее одиннадцати персиковых деревьев. Конечно, поместье отойдет к племяннику, но сады не входят в майорат и поэтому останутся тебе.

Может, и нашелся какой-нибудь умник, понявший из стихотворения маркиза, что его дочь обладает не только одиннадцатью персиковыми деревьями, но и стройной фигурой. Но ни один из этих счастливцев не явился в Уилтшир, чтобы своими глазами увидеть все это. Следовало учитывать и тот факт, что оригинал карикатуры много месяцев стоял в витрине «Хамфриз принт шоп».

Но поскольку маркиз решительно отказывался предпринять еще одну поездку в тот город, где так несправедливо обошлись с его дочерью, Роберта Сент-Джайлз быстро обнаружила, что приближается семимильными шагами к самому неприятному этапу своей жизни, обозначенному как «стародевичество».

Прошло два года. И каждые несколько месяцев перед глазами Роберты проплывало ее будущее. Жизнь, потраченная на составление каталогов и переписку отцовских стихотворений, а также раскладывание по алфавиту отказов, полученных от различных издателей, для более позднего использования возможными биографами маркиза. Каждый раз она восставала. И каждый раз дело кончалось ничем: не помогали ни увещевания, ни мольбы, ни слезы, ни даже угрозы сжечь все стихотворения, какие только найдутся в доме. Только когда она схватила оду «Заварному крему, принесенному мне Мэри» и швырнула ее в огонь, до отца дошла вся серьезность ее намерений.

И только удерживая в своем владении единственный оставшийся экземпляр оды, она добилась разрешения посетить новогодний бал у леди Чомли.

– Нам придется остаться на ночь, – буркнул отец, неодобрительно выпятив нижнюю губу.

– Мы поедем вдвоем, – постановила Роберта. – Без миссис Гроуп.

– Без миссис Гроуп?! – возмутился отец и уже раскрыл рот, чтобы поднять крик, но…

– Папа, ты же хочешь, чтобы мне уделяли хоть какое-то внимание? Из-за миссис Гроуп я неизменно остаюсь в тени!

– Пфф!

– И мне понадобится новое платье.

– Превосходная мысль! Вчера я был в деревне, и один из детей миссис Партнелл бегал по площади, буквально посинев от холода. Думаю, ей твой заказ придется весьма кстати.

Роберта едва успела раскрыть рот, как отец повелительно поднял руку:

– Ты ведь не захочешь платья от другой модистки, дорогая? Или совершенно не думаешь о бедной миссис Партнелл и ее восьмерых ребятишках?

– Я думаю о перекошенных лифах миссис Партнелл! – отрезала Роберта.

Но ее отец мрачно нахмурился, ибо имел вполне определенное мнение о легкомысленной природе моды, а вместе с ним и твердое намерение всеми силами поддерживать жителей деревни, какими бы грубыми и неуклюжими ни оказывались изделия местных мастеров.

К несчастью, и новогодний бал не принес ничего нового. Ни одного поклонника…

Отец так и не согласился оставить дома миссис Гроуп.

– Это слишком ранит ее чувства, дорогая, – утверждал он, и поэтому Роберта провела вечер, наблюдая, как присутствующие перешептываются при виде откровенной потаскухи, неведомым образом затесавшейся в их общество. Никто не интересовался, действительно ли горбата дочь Безумного Маркиза, все слишком откровенно пялились на его шлюху. Хозяйка была возмущена дерзостью гостя, посмевшего привести на бал свою любовницу, и не стала тратить драгоценное время, представляя Роберту молодым людям.

Отец танцевал с миссис Гроуп. Роберта терпеливо сидела у стены. Прическа миссис Гроуп была украшена лентами, перьями, цветами, драгоценностями и птичкой из папье-маше. Поэтому Роберте было легко различить парочку в толпе и притвориться, будто она знать не знает своего родителя. Стоило пышному плюмажу устремиться туда, где сидела девушка, та поспешно ускользала и принималась бродить по залу. И столько раз навестила дамскую комнату, что окружающие скорее всего вообразили, будто у нее в дополнение к невидимому горбу еще и некое недомогание по женской части.

Наконец часов в одиннадцать некий джентльмен пригласил ее танцевать. Он оказался викарием леди Чомли и немедленно разразился путаной лекцией на тему откровенных потаскух. Кажется, он даже сравнивал миссис Гроуп с Марией Магдалиной, но поскольку, следуя правилам танца, они постоянно разлучались, до Роберты попросту не успевал доходить смысл очередного предложения.

К несчастью, они лицом к лицу столкнулись с маркизом и миссис Гроуп именно в тот момент, когда священник излагал свое мнение о шлюхах.

– Я уловил значение ваших слов, сэр, но миссис Гроуп ни в коем случае не шлюха! – раздраженно отрезал маркиз.

Сердце Роберты упало, но она безуспешно попыталась повернуть партнера в другую сторону.

Однако маленький, похожий на надутого голубя человечек уперся, расправил плечи и отпарировал:

– Советую на свободе подумать о моих словах, иначе горе вашей бессмертной душе!

Все, кому выпал счастливый жребий оказаться поблизости, прекратили танцевать, сообразив, что происходящее куда интереснее любого представления.

И маркиз их не разочаровал.

– Миссис Гроуп – одинокая женщина, чья душа достаточно добра, чтобы принять мое обожание! – проревел он так громко, что каждое слово разносилось по залу. – И она не более распутна, чем моя дочь, украшение и сокровище моего дома!

Совершенно ясно, что при этом заявлении все как один повернулись к Роберте, дабы своими глазами узреть признаки распутства на ее лице. Столь откровенный интерес был проявлен к ней впервые за вечер. Охнув, она бросилась в дамскую комнату.

В следующие полчаса девушка приняла несколько важных решений. Самое первое – с нее довольно унижений. Ей нужен муж, который никогда, ни при каких обстоятельствах не станет устраивать публичных спектаклей, выставляя себя напоказ. Кроме того, он не должен иметь ничего общего с поэзией. Второе: единственный шанс найти мужа – уехать в Лондон без отца или миссис Гроуп. Она отправится туда, выберет подходящего джентльмена и сумеет устроить собственный брак. Каким-нибудь образом.

Вернувшись на свое место в углу, она с новым интересом принялась разглядывать общество в поисках подходящего кандидата.

– Кто этот джентльмен? – спросила она проходившего мимо лакея, который в продолжение всего вечера бросал в ее сторону жалостливые взгляды.

– Который именно, мисс?

Она отметила, что у него приятная улыбка и, похоже, очень колючий парик.

– Тот, что в зеленом фраке.

Определение «зеленый» явно не отдавало фраку должного: очень светлая ткань была вышита черными цветами. Впервые в жизни Роберта видела столь изысканный костюм. Да и сам его обладатель был высок и двигался с бессознательной грацией истинного атлета. В отличие от других джентльменов, обильно потеющих во время танцев, на нем не было парика. Темная масса волнистых волос была прошита серебряными прядками и связана на затылке светло-зеленой лентой. Весьма опасная смесь беззаботности и поразительной элегантности…

Лакей протянул Роберте бокал, чтобы оправдать столь долгую, на взгляд общества, беседу.

– Это его светлость герцог Вильерс. Здорово играет в шахматы. Неужели никогда о нем не слышали?

Девушка покачала головой и взяла бокал.

– Говорят, он лучший шахматист Англии, – добавил лакей и, чуть подавшись вперед, прошептал: – Леди Чомли считает, что в забавах кое-какого рода ему нет равных… простите мою дерзость.

Глаза его так лукаво блеснули, что с уст Роберты сорвался невольный смешок.

– Я весь вечер наблюдал за вами, – продолжал молодой человек – вы все время притопывали ногой. Там, под лестницей, у нас свой бал. И похоже, никто не знает, что вы здесь. Почему бы вам не спуститься вниз и не потанцевать со мной?

– Не могу! Кто-нибудь обязательно…

Роберта огляделась. Зал был битком набит смеющимися, танцующими аристократами. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Никто вот уже больше часа не обмолвился с ней ни словом. Отец куда-то исчез вместе с миссис Гроуп, поскольку еще раз удостоверился, что она «невинная жертва», как он выразился, когда подсаживал ее в экипаж.

– Там; в лакейской, никто не узнает, что вы леди, – уговаривал паренек, – особенно в этом платье, мисс. Примут вас за горничную какой-нибудь леди. По крайней мере там вы хоть сможете потанцевать!

– Согласна, – прошептала Роберта.

Впервые за весь вечер перед ней склонялись молодые люди. Она придумала себе злющую хозяйку и очень веселилась, описывая, какая это пытка – одевать капризную госпожу, Дважды она танцевала со «своим» лакеем и трижды – с незнакомыми. Наконец, поняв, что все-таки существует некая отдаленная возможность того, что отец ее хватится, Роберта поднялась наверх.

И тут же сообразила, что имеется еще одна, гораздо более вероятная возможность того, что отец забыл о ней и отправился ночевать в гостиницу.

Роберта побежала по коридору, оставив открытой обитую фланелью дверь лакейской, и с размаху врезалась в герцога Вильерса, сбив последнего с ног.

Он посмотрел на нее снизу, взглядом, холодным, как зимний дождь, и, не шевелясь, изрек, хрипловатым, чуть тягучим голосом, от которого по телу Роберты прошла дрожь:

– Передайте дворецкому, что ему следует научить вас приличным манерам.

Роберта судорожно моргнула и сделала реверанс, ошеломленная истинно мужской чувственностью, волнами исходящей от него, этим поразительным лицом со впалыми щеками и пресыщенным взглядом прищуренных глаз. Он казался воплощением всего того, что отсутствовало в отце. Подобный человек никогда не сделается всеобщим посмешищем.

Жизнь с отцом приучила ее точно анализировать собственные эмоции, в противном случае риск того, что их препарирует поэт, был достаточно велик. Поэтому она мгновенно поняла, что чувствует в этот момент. Вожделение. И подтверждением тому служат поэтические произведения отца, посвященные этому предмету.

Герцог встал и бесцеремонно приподнял ее подбородок.

– Как странно, что в этой полутемной дыре, рядом с лакейской, можно отыскать столь поразительную красоту.

И тут Роберта испытала истинное торжество. Очевидно, он не считает, что у нее бугристый лоб и сгорбленная спина! Значит, вожделение было взаимным!

– Э-э-э… – протянула она, пытаясь придумать, чем ответить. Не откровенным же предложением?!

– Рыжие волосы, – мечтательно прошептал он. – Удивительно высокие арки бровей, слегка раскосые глаза. Темно-рубиновые губы. Я мог бы нарисовать вас акварелью.

От его описания у Роберты поползли мурашки по коже. Она ощущала себя лошадью, выставленной на продажу.

– Предпочитаю не выглядеть слишком размытой. Не пишете ли вы маслом? – выпалила она.

Герцог вскинул брови.

– Хм… никакого передника горничной. Боюсь, я неверно определил ваш статус.

– Собственно говоря, я иду в бальный зал. Пытаюсь разыскать родных.

Он обвел глазами ее простенькое платьице с неровными складками на юбке, выглядевшей так, словно девушка шила ее сама.

Герцог уронил руку.

– Это делает вас еще более заманчивой и запретной добычей. Девица из обедневшей, но благородной семьи… Я бы поимел вас немедленно, будь у вас в кармане не больше нескольких пенни, дорогая. Но даже у меня имеются кое-какие убогие моральные принципы. Вернее, причуды.

– Вы слишком много на себя берете, – бросила она, – и к тому же обладаете чересчур богатым воображением.

Под этим Роберта имела в виду, что он весьма поспешно и ошибочно посчитал ее бедной… хотя, судя по ее одежде, ошибиться было легко. Но он пришел к более очевидному заключению:

– К сожалению, и вам я недоступен. Зато расскажу секрет своего успеха у женщин. И не возьму за это и полпенни, поскольку даже этого в вашем кошельке не найдется.

Роберта выжидала, любуясь цветом его фрака и волнистым совершенством волос.

– Собственно, плевать мне на то, получу я вас или нет.

– Не получите! – уязвленно заверила девушка. – Потому что я испытываю к вам абсолютно те же самые чувства.

– В этом случае я поцелую ваши пальчики и удалюсь. Он почтительно шаркнул ногой, а Роберта зачарованно наблюдала, как полы его фрака ложатся безупречными складками. Недаром она была дочерью поэта! Бледно-зеленый – все же неточное описание цвета его костюма. Скорее, эта шелковая тафта имеет оттенок, называемый «селадон», совсем как зелень молодых листочков. А черная вышивка при ближайшем рассмотрении оказалась цвета тутовых ягод.

Какое изысканное сочетание! Достаточное, чтобы заставить ее полностью изменить мнение. Но то, что она испытывала сейчас, было слишком глубоким для столь легкомысленной эмоции, как вожделение.

То, что чувствовала она, было не вожделением. Любовью. Впервые в жизни Роберта влюбилась.

Влюбилась!

– Я еду в Лондон, – объявила она отцу, едва переступив порог дома. – Мое сердце томится в оковах, и я должна следовать его зову.

Хотя столь напыщенный язык не был свойственен Роберте – та обычно выражалась попроще, – все же на этот раз она сочла нужным процитировать одно из стихотворений отца.

– Ни за что! – воскликнул тот, игнорируя ее литературную ссылку. – Я…

– Без тебя, – перебила она. – И без миссис Гроуп.

– Ни за что!

Битва продолжалась с месяц. До тех пор, пока почтальон не принес мартовский выпуск «Рамблерз мэгэзин».

На этот раз карикатуры были еще ужаснее. Ее изобразили не только сгорбленной и с неестественно широкими бровями, но и стоящей на коленях перед человеком в ливрее. Судя по гнусному рисунку, Роберта умоляла лакея взять ее в жены.

«Что дочь, что отец! – гласила подпись. – Мы всегда подозревали, что безумие – болезнь наследственная».

Роберта ничуть не сомневалась, что карикатура распродается в «Хамфриз принт шоп», как горячие пирожки.

– Моя совесть чиста! – прогремел отец, как только понял намек. – Но ты! Ты могла сообразить, что репортеры светской хроники платят слугам за любые добытые сплетни? Как ты могла, особенно учитывая тот факт, что мы с миссис Гроуп и без того постоянно появляемся на страницах «Таун энд кантри мэгэзин»?! Кто-то неплохо заработал на твоей глупости! И нет смысла просить меня написать еще одну поэму: здесь мое дарование бессильно.

Ярость маркиза улеглась только после написания четырехсот строк ямбическим пентаметром, в котором призыв «змея, уползай прочь» рифмовался со словами «единственная дочь» – что само по себе, согласитесь блестящая находка.

Досада Роберты смягчалась только постоянным напоминанием о том, что она собирается выйти замуж за герцога Вильерса, заказать шелковые платья оттенка «селадон» и больше в жизни не слышать ни одного стихотворения.

Она приказала запрячь отцовский экипаж, не парадный, разумеется, но все же достаточно презентабельный. Велела второй горничной сопровождать ее в Лондон и уехала, сжимая в руке саквояж, набитый неприглядной одеждой, сшитой миссис Партнелл. Там же лежали кошелек с довольно умеренной суммой и стихотворение отца – единственная рекомендация, которую тот согласился ей дать.

– О, дерзкий новый мир! – прошептала она про себя, но тут же сморщила нос. Больше никакой поэзии! Герцог Вильерс скорее всего никогда не слышал о Джоне Донне и, возможно, не смог бы отличить сонет от оды.

Словом, само совершенство!

Глава 1

10 апреля 1783 года

Бомонт-Хаус, Кенсингтон

– Замужняя парижанка должна иметь любовника, иначе она никто. И ей простят даже двоих.

Дверь гостиной распахнулась, но молодая дама, сидевшая к ней спиной, не обратила внимания на это обстоятельство.

– Два?! – воскликнул изысканно одетый молодой человек. – Полагаю, французы – абсолютно счастливая нация. А вот когда я был там в последний раз, они показались мне довольно надутыми. Должно быть, переполнены сознанием собственного богатства и значимости и поэтому боятся свободно вздохнуть, словно съели после ужина сразу три порции заварного крема.

– А вот три любовника – это уже перебор, – продолжала женщина. – Хотя я знавала и тех, которые считали такое количество отнюдь не чрезмерным.

От ее тихого смеха у мужчин замирало сердце и начиналось волнение в нижней области. Даже без слов было ясно, что она вполне способна справиться с одним… или даже тремя французами.

Ее муж закрыл за собой дверь и ступил в комнату.

Молодой человек поднял глаза, встал и без особенной спешки отвесил поклон.

– Ваша светлость…

– Лорд Корбин! – ответил герцог Бомонт, кланяясь, в свою очередь. Корбин был как раз во вкусе Джеммы: элегантен, уверен в себе и куда более умен, чем казалось на первый взгляд. Собственно говоря, он был бы ценным приобретением для парламента… хотя вряд ли унизится до чего-то, хотя бы отдаленно напоминавшего работу.

Граф Гриффин, шурин герцога, тоже поднялся и небрежно поклонился.

– Ваш слуга, Гриффин, – изрек граф, ответив тем же.

– Присоединяйтесь к нам, Бомонт, – потребовала жена, глядя на мужа с выражением полнейшего дружелюбия. – Как я рада видеть вас! Разве палата лордов сегодня не заседает?

Эта небольшая речь была неотъемлемой частью той войны, которую они вели последние восемь лет: беседа, расцвеченная тонкими намеками, скрытыми уколами, но при этом неизменно вежливая. Никаких грубых эмоций: это не для людей их происхождения и воспитания.

– Разумеется, заседает. Но я решил провести немного времени с вами, тем более что вы только что вернулись из Парижа.

Герцог ощерился в некоем подобии улыбки.

– И уже по нему скучаю, – картинно вздохнула Джемма. – Как чудесно, что вы тоже здесь, дорогой!

Слегка подавшись вперед, она коснулась веером его плеча.

– Я только жду приезда Харриет, герцогини Берроу, и тогда мы сможем решить, какое главное украшение для завтрашнего бала нужно поставить в центре стола.

– Да, Фаул упомянул, что мы даем бал.

– Дорогой, только не говори, что я забыла тебе сообщить! Знаю, это почти безумие, но подготовка дала мне возможность чем-то заняться на обратном пути в Лондон.

Судя по виду, она искренне раскаивалась, и, насколько знал Элайджа, так оно и было. Игра в супружескую жизнь, которую они вели, требовала строго учтивых манер на публике. Правда, оставаясь друг с другом наедине, они вели себя немного иначе.

– Он только что дал тебе это понять! – вмешался брат. – Тебе следует получше следить за собой, сестрица. Ты, к сожалению, привыкла единовластно править в доме.

– О, это было крайне невоспитанно с моей стороны, – призналась Джемма, вскакивая так порывисто, что шелковые юбки взвихрились вокруг узких щиколоток. Сегодня она надела светло-голубое, расшитое незабудками платье – шедевр французской модистки, с корсажем, облегавшим изгибы груди и тонкую талию, и широченной юбкой на фижмах.

Джемма протянула руку. После минутного колебания Элайджа ее взял. Жена улыбнулась ему истинно материнской улыбкой, как непослушному сыну, не желающему умываться по утрам.

– Повторяю: я очень рада, что вы смогли разделить с нами компанию. И хотя я уверена, что вкус этих джентльменов безупречен, – она одарила Корбина сияющей улыбкой, – мнение мужа, разумеется, должно быть решающим. Клянусь, прошло слишком много времени с той поры, когда я чувствовала, что муж у меня есть, и теперь для меня все это внове. Наверное, я надоем вам до слез, прося одобрить мои ленты или веер!

В прежние времена, в первые дни их супружеской жизни, Элайджа, возможно, вышел бы из себя. Но с тех пор его закалили постоянные парламентские битвы, где ставки были куда более высоки, чем какие-то ленты и безделушки.

– Совершенно уверен, что Корбин вполне способен заменить меня в этих случаях, – обронил он с тщательно выверенными безразличием и учтивостью.

– Наши сердца воистину бьются в одном ритме, Бомонт, – заметила Джемма.

– В этом случае, – усмехнулся брат, – довольно странно, что вы столько времени проводите врозь. Нет, я вовсе не собираюсь подвергать сомнению этот трогательный пример супружеского согласия, столь редкого в наш развращенный век и долженствующего стать источником вдохновения для нас всех, но не могла бы ты показать мне чертово главное украшение?! У меня деловое свидание на Бонд-стрит, а твоя подруга, герцогиня, что-то не спешит появиться.

– Это будет в соседней комнате, если Каро все успела подготовить. Когда вы приехали, она еще только приступала к делу.

Элайджа едва удержался, чтобы не спросить, кто такая Каро.

– Я во всем полагаюсь на нее, – продолжала Джемма. – В жизни не видела столь безупречного вкуса у женщины. Если, разумеется, не считать ее величества королевы Марии Антуанетты.

Элайджа ответил красноречивым взглядом, яснее всяких слов показывавшим, что именно он думает о тех, кто хвастается близостью к французской королеве.

– Итак, мы идем, джентльмены? – сухо осведомился он, обращаясь к Корбину и Гриффину. – Герцогиня считается законодательницей парижских мод. Лично я никогда не забуду бал-маскарад семьдесят девятого.

– Разве вы там были? – удивилась Джемма. – Боже! Я совершенно об этом забыла.

Она похлопала веером по его руке.

– Теперь припоминаю. Все мужчины были в костюмах сатиров, – невероятно забавно, смею вас уверить, – и только вы один надели черное с белым, представ перед всем миром завзятым парламентским пингвином.

Он отпустил ее руку и снова поклонился.

– Увы, мне вряд ли пойдет хвост сатира.

– Да и для французских задниц это не лучшее украшение!

Но герцог на сей раз промолчал.

– Оба члена моей семьи отказались присоединиться к веселью, – вздохнула Джемма. – Истинные англичане: так напыщенны, так…

– Так прилично одеты, – вставил Гриффин. – В ту ночь многие выставляли напоказ колени, которые лучше никогда бы не показывать при свете. Я все еще не в силах забыть костлявые, узловатые конечности графа д'Оверня.

Джемма выглянула в приоткрытую дверь, ведущую в бальный зал, и захлопала в ладоши:

– Как чудесно все выглядит, Каро! Ты великолепна, как всегда великолепна!

Корбин немедленно последовал за Джеммой, так что Элайдже осталось только схватить шурина за локоть:

– Кто эта Каро, черт возьми?

– Смертоносно умная женщина. Секретарь Джеммы, – пояснил Гриффин. – Крутится возле нее вот уже четыре-пять лет. Вы ни разу ее не встречали?

Элайджа пожал плечами:

– Мои надежды ограничиваются одним горячим желанием: лишь бы она не уничтожила мою карьеру. Я верно понял, что все способности секретаря Джеммы направлены на устройство скандалов?

– Говорил же я, что вам это вряд ли понравится.

Они подошли к порогу. Гриффин распахнул дверь и отошел в сторону.

– Вот вам типичный пример ее деятельности.

Элайджа сделал шаг и оцепенел.

– Ад и проклятие! – выдохнул он.

– Зато лучше, чем сатиры. Никаких хвостов, – утешил Гриффин.

Элайджа осматривал комнату, чувствуя, как испаряются с таким трудом обретенные спокойствие и самообладание. Огромный стол красного дерева, обычно стоявший в столовой, сейчас был передвинут в центр бального зала. Но вместо посуды на нем красовалась гигантская розовая раковина, очевидно, вылепленная из глины. Повсюду были разбросаны розы. Длинные гирлянды цветов свисали с потолка до пола.

Сквозь туман, застилавший мозги, до герцога донеслись восклицания Джеммы, восхищавшейся цветами.

– Совсем как настоящие! И морские раковины! – взвизгнула она. – Изумительно, Каро!

На взгляд Элайджи, ничего изумительного в открывшемся зрелище не было.

На центральном украшении не было ни единого лоскутка.

Мало того, оно было выкрашено золотой краской. Жемчужины, приклеенные к телу через равные промежутки, можно было не брать в расчет.

Шурин наблюдал за обнаженной женщиной пристальным похотливым взглядом, из тех, которые так презирал Элайджа, хотя, нужно признать, только мертвец остался бы равнодушным при виде подобного украшения.

– По крайней мере у нее нет хвоста, – заметил Гриффин.

В этот самый момент молодая позолоченная дама наклонилась вбок, повозилась с маленьким возвышением, на котором стояла, и за ее изящной попкой вырос изумительный веер из павлиньих перьев.

– Пожалуй, я чересчур поспешил с выводами! – обрадовался Гриффин.

– Будь оно все проклято! – выдохнул Элайджа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю