Текст книги "Тень ворона"

Автор книги: Эллис Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Приподняв на ладони голову покойника и правой рукой подперев ему спину, он поднес свечу, которую подставил брат Эдмунд, успевший осмотреть труп до прихода аббата Радульфуса и приора Роберта, и показал на затылок с венчиком курчавых волос и шею погибшего. Там зияла открытая рана с рваными краями, но цвет ее был бледным, так как после долгого пребывания в воде на ней не оставалось уже следов крови. Рана начиналась от края тонзуры и тянулась вниз до самой шеи, заканчиваясь в ямке у основания черепа.

– Сюда пришелся удар по голове, священник получил его прежде, чем упал в воду, – сказал Кадфаэль.

– Удар сзади! – брезгливо и презрительно произнес аббат, пристально вглядываясь в затылок Эйлиота. – Ты уверен, что он утонул? Быть может, он умер от удара? Из твоих слов можно заключить, что это не несчастный случай, но преднамеренное убийство. Или это могло выйти нечаянно? Возможно такое? Дорога вся в рытвинах, в тот вечер они обледенели. Мог ли он удариться так при падении ?

– Сомневаюсь. Поскользнувшийся человек может плюхнуться в сидячее положение или даже упасть навзничь, однако редко кому случается хлопнуться плашмя на спину с такой силой, чтобы проломить себе макушку. Подобного не могло случиться на твердой дороге, разве что на голом льду. И заметьте еще, что удар главным образом пришелся не на выпуклую часть затылка, как следовало бы ожидать, а на впадину в основании черепа, так что лопнула кожа на шее, словно его стукнули тяжелым предметом с зазубренным краем. Кроме того, вы сами видели его башмаки, подбитые войлоком. Я думаю, что они были достаточно надежны. В тот вечер он обезопасил себя от падения лучше, чем кто бы то ни было.

– Значит, кто-то его ударил, – подытожил Радульфус. – Мог ли такой удар убить его?

– Нет! Ни в коем случае! Его череп цел. Таким ударом нельзя убить и даже серьезно покалечить. Но от него можно было ненадолго потерять сознание или могла закружиться голова, так что, упав в воду, Эйлиот был совершенно беспомощен. А упал он либо сам, либо его столкнули, – с сожалением закончил Кадфаэль.

– И какая же из двух возможностей представляется тебе наиболее вероятной? – с невозмутимым хладнокровием продолжал спрашивать аббат.

– В темноте, – начал Кадфаэль, – любой человек может оступиться и шагнуть не туда, особенно на подмытом обрывистом берегу. Вот только зачем ему было идти дальше, когда он забрел на эту тропинку и миновал последний дом? Не думаю, что рассеченный затылок – следствие печального падения, а рассек он его прежде, чем угодить в воду. Это сделала чужая рука, кто-то, по-видимому, шел с ним рядом, и этот кто-то причастен к его смерти.

– А в самой ране не осталось ли каких-нибудь следов, указывающих на то, каким способом и с помощью какого орудия был нанесен этот удар? – поинтересовался брат Эдмунд, который не раз уже участвовал вместе с Кадфаэлем в подобных расследованиях и хорошо понимал, как полезно узнать его мнение даже о мелочах, но по голосу было понятно, что на этот раз брат Эдмунд не питает больших надежд.

– Откуда им быть? – попросту ответил Кадфаэль. – Он пролежал в воде целую ночь, все на нем промокло, все смыто водой. Если к ране прилипли комочки земли или обрывки травы, вода их давно вымыла. Но я думаю, что ничего такого и не было. После удара по голове он не мог отойти далеко, а находился он в тот момент сразу за водостоком, иначе течение отнесло бы его в противоположную сторону. Точно так же никто не мог перенести или отволочь его, бесчувственного, далеко от того места, где это случилось, потому что он – мужчина крупный и тяжелый, а удар был не смертельный и лишь ненадолго его оглушил. Судя по всему, он упал в воду не далее как в десяти шагах от того места, где мы его нашли. А главное в том, что, поскольку это случилось уже за мельницей, он упал на заросшей травой тропинке, а не на наезженной дороге. Трава там хоть и побита морозом, но растет достаточно густо, и если бы он поскользнулся и упал, это могло его оглушить, но разбить в кровь голову он никак не мог. Ну вот, я рассказал вам все, что можно заключить, глядя на это бедное тело, – устало закончил Кадфаэль. – А дальше решайте сами!

– Убийство! – возмущенно воскликнул приор Роберт, ужаснувшись. – Мы думаем, что это убийство. Что нам теперь делать, отец аббат?

В мрачном раздумье Радульфус постоял минуту-другую над бесчувственным телом отца Эйлиота. Никогда аббата не видели таким тихим и спокойным, как сейчас, никогда еще он так терпеливо не выслушивал чужое мнение.

– Боюсь, Роберт, нам ничего не осталось, как только оповестить помощника лорда шерифа, поскольку сам Хью Берингар в отъезде по другим делам. – Не сводя глаз с бледного лица священника, лежавшего на холодной каменной плите, он произнес с задумчивостью: – Я знаю, что он не сумел добиться любви к себе, но никак не думал, что за такой короткий срок он вызвал такую ненависть!

Глава шестая

Молодой Алан Хербард, замещавший шерифа в его отсутствие, сломя голову примчался из замка в сопровождении самого опытного сержанта Уильяма Уордена и еще двух стражников. Если Хербард был еще не очень хорошо знаком с Форгейтом и его обитателями, то Уилл Уорден знал их отлично и нисколько не обольщался насчет горячей любви прихожан к своему новому священнику.

– Тут никто не будет горько оплакивать его кончину, – высказал он напрямик свои мысли, бесстрастно глядя на покойника. – Он славно постарался, чтобы настроить против себя всех до единого. Но каков бы он ни был, кончил он плачевно. Печальная кончина!

Они осмотрели рану на его голове, приняли к сведению отчеты всех, кто участвовал в поисках, и внимательно выслушали соображения брата Эдмунда и брата Кадфаэля, а также рассказ почтенной Диоты о том, как ее хозяин вечером ушел из дома и как она провела тревожную ночь, напрасно ожидая его возвращения.

Диота не пожелала уйти домой и все это время дожидалась их прихода, чтобы повторить им все, что знала. Несмотря на измученный вид, говорила она спокойным и ровным тоном, как бы предоставив разгадывать эту тайну тем, кто снял с нее эту заботу. Бенет все время держался рядом с ней, он был внимателен и заботлив, но смотрел мрачно, угрюмо хмурил брови, и глаза его выражали плохо скрытое недоумение.

– Если позволишь, – обратился юноша к Кадфаэлю, как только представители закона удалились из монастыря, чтобы побеседовать с провостом Форгейта, который лучше всех знал своих односельчан, – я бы хотел отвести тетушку домой погреться у очага. Ей нужно отдохнуть. – Он просительно взглянул на Кадфаэля и добавил: – Я ненадолго, ведь я могу понадобиться здесь.

– Оставайся там, сколько будет нужно, – с готовностью согласился Кадфаэль. – Если будут вопросы, я отвечу вместо тебя. Да и что ты можешь сказать? Я знаю, что ты пришел в церковь задолго до начала службы. – Кроме того, Кадфаэль знал, где юноша побывал после церкви, причем скорее всего не один. Но об этом монах промолчал. – Не заходил ли при тебе разговор о том, как собираются поступить в отношении вдовы Хэммет? Она ведь теперь осталась совсем одна: кроме тебя, у нее никого нет, и здесь ей все чужое. Но я уверен, что аббат Радульфус позаботится о ней и ее не оставят без помощи.

– Он сам приходил поговорить с ней, – ответил Бенет, и на лице его при упоминании об этом проявлении человечности вспыхнул отсвет свойственной ему жизнерадостности. – Он сказал ей, чтобы она не беспокоилась: раз она приехала сюда с добрым намерением честно послужить Церкви, то Церковь о ней позаботится и обеспечит ее. Он сказал: «Оставайся жить в доме, пока приход не передадут новому священнику, а там видно будет». Он обещал, что ее не выставят на улицу.

– Вот и хорошо! Значит, вам обоим не о чем беспокоиться. Как ни ужасно случившееся, ни ты, ни она в этом не виноваты, так что не надо терзать себя напрасными тревогами.

Диота и Бенет слушали Кадфаэля с застывшими, потрясенными лицами, на которых не было и намека на горе по усопшему или чувства облегчения, лишь какое-то глухое смирение перед судьбой.

– Возвращайтесь домой и ложитесь спать, если хотите, – сказал Кадфаэль Бенету, – Ей будет спокойнее, если сегодня ты останешься с ней.

Бенет не ответил ему ни «да», ни «нет», женщина тоже ничего не сказала. Они молча вышли из привратницкой, где провели все утро в полной неизвестности, и, перейдя через тракт, удалились по искрящейся серебристым инеем деревенской улице, которая начиналась у монастырских ворот.

Кадфаэль не слишком удивился, когда менее часа спустя Бенет вернулся назад, не воспользовавшись тем, что был отпущен домой до утра. Сначала юноша отправился в сад, но, не застав там Кадфаэля, нашел его в сарайчике, где тот, против обыкновения, сидел без дела. Бенет молча уселся рядом и уныло вздохнул.

– Согласен, – сказал Кадфаэль, вздрогнув и как бы очнувшись от своих мыслей. – Всем нам сегодня как-то не по себе, что и неудивительно. Но тебе не из-за чего расстраиваться и винить себя. А как тетушка? Ты оставил ее одну?

– Нет, – ответил Бенет. – С ней там соседка, хотя я не уверен, что тетушка рада ее заботам. Наверное, скоро придут и другие кумушки, они так и сгорают от любопытства и постараются выведать у нее все подробности. Судя по первой гостье, они соберутся не для того, чтобы вместе плакать по усопшему. Они будут трещать, как сороки, и еще засветло разнесут вести по всему приходу.

– И скоро умолкнут, помяни мое слово, – рассудительно возразил Кадфаэль. – Стоит только вмешаться Алану Хербарду или кому-нибудь из сержантов. Едва туда явятся представители закона, наступит гробовое молчание. Они начнут расспросы, и окажется, что во всем Форгейте ни одна живая душа ничего слыхом не слыхала и ведать не ведает.

Бенет беспокойно заерзал на лавке, словно его томила если не больная совесть, то ломота в костях.

– Я и не подозревал, что его возненавидели такой лютой ненавистью. Ты и впрямь думаешь, что они будут молчать, как заговорщики, и, даже если знают, кто его погубил, все равно ничего не скажут ?

– Да, думаю, что так. Потому что, наверное, всяк про себя чувствует, что один господь уберег его от греха. Иначе любой из них мог бы оказаться на месте преступника. Но как бы там ни было, тебе-то не о чем беспокоиться! Не ты же проломил ему голову? – совершенно спокойно спросил вдруг Кадфаэль.

– Нет, не я, – бесхитростно ответил Бенет, не поднимая глаз от сложенных на коленях рук; в следующий момент он вскинул взгляд на своего собеседника и с любопытством спросил: – А почему ты так в этом уверен?

– Ну, во-первых, я видел тебя в церкви задолго до начала службы, и хотя никто точно не знает, когда именно умер Эйлиот, я все же полагаю, что это произошло позднее. Во-вторых, я не вижу у тебя причины таить на него обиду, ведь ты сам говоришь, что не ожидал у людей такой озлобленности против него. А в-третьих, и это самое главное, насколько я тебя узнал, ты, мой мальчик, уж коли обозлишься до смерти, никогда не нападешь на врага сзади.

– Что ж, я рад! Спасибо на добром слове! – сказал Бенет, на мгновение просияв. – Ну а как думаешь, что же случилось на самом деле? По крайней мере, насколько известно, ты последний видел его живым. Неужели поблизости не было ни души? Может, кто-то был? Ты никого не видел? Может, кто-нибудь все-таки крался за ним следом?

– За воротами не было ни души. Несколько человек шли из Форгейта в церковь, но в город никто не направлялся. Если кто-то и видел Эйлиота, он должен был встретиться с ним раньше меня и не мог бы понять, куда тот держит путь. Разве что Эйлиот сам бы ему сказал. Но, судя по тому, как он промчался мимо меня, не думаю, чтобы он останавливался, повстречав кого-то другого.

Обдумав услышанное, Бенет произнес, как бы рассуждая сам с собой:

– А ведь его дом совсем рядом! Выйдя из Форгейта, сразу оказываешься напротив монастырских ворот. Вряд ли успеешь кого-то повстречать или тебя кто-то остановит.

– Предоставь лучше властям ломать себе голову над тем, как и что там было, – посоветовал Кадфаэль. – Среди людей, которых они встретят, не будет недостатка в тех, кто не станет притворяться огорченным из-за того, что они лишились Эйлиота, но что касается показаний, то я сомневаюсь, что они многого добьются от местных жителей – будь то мужчина, женщина или ребенок. Что уж тут скрывать – этот человек сеял вокруг себя обиду на каждом шагу! Возможно, он был превосходным секретарем, когда занимался деловой перепиской, счетами и грамотами, но он не имел ни малейшего понятия о том, как надо обходиться с обыкновенными грешными людьми, как убеждать их и как утешать. А для чего, как не для этого, существуют приходские священники ?

Ночью мороз не ослаб, стало даже еще холоднее. Около берега, где росли камыши, пруд покрылся ледяной коркой, глубокие места еще оставались свободными ото льда, не заледенела и полоска текучей воды возле впадения мельничной протоки, и мальчишки, которые спозаранку отправились на пруд в надежде походить по льду, воротились разочарованными. Долбить мерзлую землю, чтобы выкопать могилу для отца Эйлиота, было еще не время, никто не рассчитывал, что помощник шерифа так скоро даст разрешение на похороны, но благодаря морозной погоде спешить с ними было незачем.

Весь Форгейт, казалось, затаил дыхание в напряженном ожидании. Разговоров хватало, но они велись вполголоса и только между проверенными друзьями, и в то же время в воздухе витала какая-то тайная, суеверная радость, словно благополучно пронесло нависшую над головами грозовую тучу. Те, кто не решались высказаться открыто, обменивались молчаливыми взглядами. Чувство облегчения овладело всеми, это было заметно с первого взгляда.

Но вместе с тем ощущался и страх. Кто-то же избавил Форгейт от свалившегося на него бедствия, и теперь каждый, кто в душе мечтал об этом, испытывал такое чувство, словно и на него легла часть вины. Все упорно молчали, делали вид, что ничего не видели, и гнали от себя прочь малейшую догадку, чтобы нечаянно не выдать своих подозрений перед властями, но наедине с собою каждый поневоле строил предположения, стараясь угадать, кто же это взял на себя роль всеобщего спасителя.

За привычными повседневными делами Кадфаэль думал о своем, мысли его неизбежно вращались вокруг смерти отца Эйлиота. Никто, конечно, не сообщит Алану про вспашку лежавшего под паром поля Эдвина, про обиду Элгара, про неосвященную могилу умершего сынишки Сентвина, да и про остальные обиды, из-за которых Эйлиот стал ненавистен всем в округе, однако в этом и не было необходимости. Уиллу Уордену они, должно быть, все уже известны, включая, наверное, и такие мелкие, о которых даже не докладывали аббату. Каждого из обиженных допросят о том, где он был в ночь перед рождеством, а Уилл уж сообразит, где получить подтверждение, что так оно и было. Ибо как бы ни сочувствовали жители Форгейта человеку, убившему Эйлиота, как бы дружно ни покрывали его, правду следовало выяснить, потому что, пока она не откроется, ни для кого не будет душевного покоя. Именно поэтому Кадфаэль, вопреки собственному чувству, желал найти разгадку. А еще из-за аббата. Ведь аббат Радульфус считает себя вдвойне виноватым: сперва в том, что дал пастве негодного пастыря, а затем в том, что не предотвратил его смерть и допустил, чтобы его забодал до смерти один из разъяренных овнов.

«Как это ни горько, – заключил свои размышления Кадфаэль, – правду ничем не заменишь».

Между тем, отвлекаясь иногда от своих мыслей на дела повседневные, Кадфаэль не раз порадовался тому, что Бенет успел вовремя, до того как ударили морозы, закончить зимнюю вскопку и так рьяно взялся за сорняки, что повыдергал их со всех грядок. Теперь земля могла спокойно почивать под слоем инея и чисто ухоженный травный сад мог мирно спать до весны, как наевшийся ежик, что свернулся под грудой сухой листвы и впал в спячку. Хороший работник этот Бенет! Веселый и необидчивый! С ним приятно быть вместе. Сейчас он немного приуныл из-за смерти человека, который привез его с собой и не причинил ему никакого зла, но врожденная жизнерадостность в конце концов возьмет в нем верх. От будущего монаха в нем, кажется, нет и следа. Не сказалась ли в этом случае единственная человеческая слабость отца Эйлиота? Иначе зачем ему было представлять этого юношу, который сопровождал его в качестве конюха, как человека, желающего стать монахом, но еще не совсем решившегося на этот шаг? Или он солгал, надеясь таким образом поскорее сбыть его с рук? Бенет решительно утверждал, что никогда не высказывал ничего подобного, а, по наблюдениям Кадфаэля, Бенет врать не умеет! Впрочем, если хорошенько подумать, то сейчас он никак не походил на деревенского увальня – простого, неграмотного паренька, каким он прикидывался, когда впервые появился в травном саду! Но в мгновение ока он вновь надевает эту личину, когда с ним разговаривает приор Роберт.

«Либо он считает меня слепым, – сказал себе Кадфаэль, – либо не желает передо мной притворяться. А я вполне уверен, что слепым он меня не считает».

Ну что же! Еще денек-другой, и вернется Хью. Как только его отпустит король, он, не задерживаясь, поедет домой. Залогом тому Элин и Жиль, оставшиеся в Шрусбери. Дай-то бог, чтобы он вернулся с благоприятным ответом!

Видимо, Хью и впрямь очень торопился вернуться к жене и сыну, ибо поздно вечером двадцать седьмого декабря он уже прибыл в Шрусбери, где Алан Хербард тотчас же сбросил с души бремя, доложив ему о требовавшем расследования и взбудоражившем всю округу происшествии – смерти священника, которую, вместо того чтобы оплакивать; восприняли как милость божью, но которая тем не менее требует к себе самого пристального внимания со стороны королевского шерифа. Наутро Хью явился к аббату сразу же после заутрени, зная, что здесь услышит самое точное изложение событий, после чего он хотел потолковать с аббатом о враждебных отношениях, которые сложились между священником и прихожанами. А кроме того, Хью и сам хотел поделиться с аббатом кое-чем весьма серьезным.

Кадфаэль еще не знал о возвращении Хью Берингара, когда тот неожиданно появился у него в сарайчике. Около полудня Кадфаэль услыхал звук, похожий на бьющееся стекло, и скрип шагов по обледеневшему гравию. Узнав знакомую походку, он вздрогнул, не веря своим ушам, и застыл со ступкой в руке.

– Вот это да! – воскликнул он радостно. – А я и не рассчитывал увидеть тебя раньше, чем дня через два. Славно! Надеюсь, не ошибусь, если скажу, что знаки благоприятны! – Высвободившись из объятий друга, он отстранился от него на расстояние вытянутой руки, внимательно изучая выражение его лица. – Да, у тебя вид победителя! Стало быть, утвердили в должности ?

– Утвердили, дружище! Утвердили! И поскорее выпихнули назад, в мое графство, чтобы смотрел за хозяйским добром! Может, мне повезло, Кадфаэль, что он вернулся отощавший и голодный, с незажившими шрамами от оков. Он жаждет действия, мести и крови. Если он сохранит в себе эту яростную энергию, то чего доброго покончит с междоусобицей еще в этом году. Но он скоро остынет, – закончил Хью философски. – Его, как всегда, надолго не хватит. Господи, я так спешил, что до сих пор кости ломит! Не найдется ли у тебя вина и полчасика свободного времени, чтобы поболтать со мной?

Хью с наслаждением развалился на деревянной лавке и вытянул ноги ступнями к теплой жаровне, а Кадфаэль, принеся графин и кружки, сел рядом с ним, с удовольствием поглядывая на легкую худощавую фигуру своего друга и его тонкое, выразительное лицо. Хью принес с собой все богатство внешнего мира: ведь он только что побывал при дворе, был утвержден в должности! И этот человек не из тех, кто быстро остывает, как Стефан, он не бросает одно дело ради другого, а доводит его до конца. Или король теперь переменился? Быть может, лишения и страдания, которые Стефан претерпел в Бристольском плену, положили конец его былой нерешительности? Но Хью, кажется, не верит, что король способен на такую великую перемену.

– На рождественском пиру он вновь был в своей короне. Пышное было действо! Стефану надо отдать должное: поглядеть на него – вот это король так король! Он спрашивал меня наедине, как обстоят дела в наших краях, и я доложил ему во всех подробностях, каковы наши отношения с графом Честерским и сколь надежным союзником показал себя Овейн Гуинеддский на севере. Кажется, Стефан остался мною доволен, – по крайней мере, он меня крепко хлопал по плечу. Ну и ручища, скажу тебе, Кадфаэль, что твоя лопата! И поручил мне впредь управлять делами графства от его имени в качестве законного шерифа. Он даже вспомнил, как назначал меня на должность помощника Прескота! По-моему, это редкая черта для королей, за это мы, наверное, и держим сторону Стефана, хотя порой он доводит нас до отчаяния. В итоге я получил не только его благословение, но и здоровенный тумак в качестве напутствия, чтобы скорее скакал назад и принимался за дело. Я думаю, когда зима пойдет на убыль, он наведается в наши северные края, чтобы склонить на свою сторону тех, кто еще колеблется. Хорошо, что по пути туда я сообразил подготовить себе четыре подставы на тот случай, если придется спешить домой, – порадовался Хью своей предусмотрительности. – А своего серого я оставил дожидаться в Оксфорде. И вот я тут. Хорошо все-таки вернуться домой!

– Алан Хербард тоже, поди, рад, что ты опять дома, – сказал Кадфаэль. – Без тебя он попал в переплет. Нельзя сказать, чтобы он испугался взяться за дело, но вряд ли его обрадовала такая неожиданность. Надо думать, он уже рассказал тебе все, что тут у нас приключилось? И ведь в самый сочельник! Поганое дело!

– Да уж, рассказывал. Я к тебе прямо от аббата, хотел узнать его мнение. Отца Эйлиота я и видел-то мельком, но достаточно слышал о нем. За короткий срок его тут все возненавидели. Как по-твоему, есть ли для этого основания? Я не мог требовать от аббата Радульфуса, чтобы он выступил против собственного ставленника, но, кажется, он и сам о нем не очень-то лестного мнения.

– У Эйлиота не было милосердия и кротости, – просто сказал Кадфаэль. – Если добавить крупицу того и другого, получился бы неплохой человек, но ему это было не дано. Он налетел на наш приход внезапно, как грозовая туча.

– Ты уверен, что тут убийство? Я видел тело и знаю про рану на голове. Трудно понять, откуда она взялась, если это несчастный случай и если он был один.

– Это тебе придется расследовать и узнать, какой бедняга обозлился настолько, что позволил бесу попутать себя нанести этот удар, – сказал Кадфаэль. – Но в Форгейте ты не найдешь помощников. В душе они все на стороне того, кто избавил их от этой черной тени.

– Вот и Алан говорит то же самое, – сказал Хью, слегка улыбнувшись при воспоминании. – Местных людей он знает как облупленных, даром что молод. Радуется, поди, что мне, а не ему придется приставать к ним и вытягивать показания. Ничего не поделаешь! Буду заниматься этим, раз так надо. Мне и без того велено воздерживаться от милосердия и кротости в делах королевской службы, – сказал Хью с сожалением. – Король намерен безжалостно преследовать своих врагов, и соответствующие указания он раздает направо и налево. Мне как раз поручены поиски одного из них в нашем графстве.

– Помнится, однажды он уже давал тебе такое поручение, а ты исполнил его на свой лад, – сказал Кадфаэль, подливая другу вина. – Ты поступил совсем не так, как у него было задумано. Но потом он не возражал против твоего решения. Возможно, он и теперь пожалеет о своих словах и сам будет рад, если ты не выкажешь охотничьей прыти. Впрочем, зачем я говорю то, что ты и сам знаешь не хуже меня!

– Я могу расстараться для видимости, – согласился Хью, широко улыбаясь, – но при этом буду держать в уме, что чрезмерное усердие ему самому может не понравиться, когда обида его поостынет. Не припомню, чтобы он когда-нибудь долго таил злобу. В Шрусбери он повел себя люто и с тех пор не любит об этом вспоминать. А дело у меня, Кадфаэль, такое. Еще нынче летом, когда корона и скипетр, казалось, были уже в руках императрицы, Фиц-Алан заслал сюда из Нормандии двоих своих лазутчиков, чтобы разведать, много ли у императрицы сторонников и не пора ли послать ей подкрепление. Уж как их там обнаружили, я не знаю, но, когда счастье ей изменило и она со своей армией отступила сначала к Лондону, а потом и дальше на юг, эти двое оказались отрезанными от своих, их уже преследовали по пятам, и они едва ушли от погони. Один, как стало известно, благополучно улизнул, сев на корабль в Данвиче, а второй, после того как его упустили на юге, скрылся будто бы где-то на севере и пытается связаться со здешними сторонниками Анжуйского дома, надеясь на их помощь. Поэтому всем королевским шерифам поручено его искать. После тягот жестокого плена король Стефан не расположен прощать врагов и забывать обиды. Я вынужден изображать служебное рвение, а это значит, что нужно публично объявить о розыске вражеского лазутчика, что и будет сделано. Что касается меня, то я рад, что один из них благополучно уплыл и вернулся домой к жене. Я также не огорчусь, если узнаю, что и второй отправился следом. Если подумать, за что мне преследовать этих молодых парней, которые в одиночку, рискуя жизнью, отважились явиться сюда, чтобы послужить своему делу! Не только я, но и Стефан их простит, когда сменит гнев на милость.

– Ты говоришь как-то очень уж определенно, – с удивлением заметил Кадфаэль. – С чего ты взял, что это молодые люди ? И как узнал, что сбежавший в Нормандию уже женат?

– Да просто потому, что о них все известно, дорогой мой Кадфаэль! Эти двое действительно еще совсем юнцы. Они приближенные Фиц-Алана. Оленя, за которым мы охотимся, зовут Ниниан Бэчилер. Другой, который благополучно ушел от погони, такой же молодой человек, по имени Торольд Бланд. Его-то мы с тобой хорошо помним! – Хью рассмеялся, увидев, как при этих словах лицо Кадфаэля просветлело от нечаянной радости. – Да, тот самый паренек, которого ты года два-три тому назад прятал на старой мельнице в лугах Гайи. Говорят, что он стал теперь зятем Фалька Эдни, ближайшего друга и соратника Фиц-Алана. Так что Годит поставила-таки на своем!

– Как не помнить! – Кадфаэль с теплым чувством вспомнил Годит Эдни, девушку, которая недолгое время пряталась у него под видом мальчишки Годрика, ученика садовника, и молодого человека, которого они вместе с нею спасли и отправили в Уэльс. – Так, значит, теперь они – муж и жена! Да уж, Годит поставила-таки на своем!

– Подумать только, я мог бы на ней жениться! – произнес Хью. – Если бы мой батюшка пожил дольше и я не приехал бы в Шрусбери, чтобы предоставить полученный в наследство дом в распоряжение короля Стефана, и не встретил бы Элин, то, глядишь, и женился бы на Годит! Но думаю, никто ни о чем не жалеет! Она вышла замуж за славного парня, а я женился на Элин.

– Ты уверен, что ему удалось выбраться из Англии и переправиться домой?

– Таковы сведения. Хорошо бы и товарищу его повезло так же! Если он похож на Торольда, я этого от души желаю, – искренне сказал Хью. – Только пусть он сделает мне одолжение и не попадается на моем пути! Если ты, Кадфаэль, случайно его повстречаешь, а у тебя то и дело случаются неожиданные встречи, то спрячь, убери его куда-нибудь с глаз долой. Мне совсем не улыбается засадить доброго малого в темницу ради чьих-то там интересов, которые я обязан блюсти по долгу службы.

– Ты можешь сослаться на вполне уважительную причину, из-за которой пришлось отложить это дело в долгий ящик, – рассудительно подсказал Кадфаэль. – Едва ты вернулся из поездки, как тут на тебя свалилось убийство, причем убийство священника!

– Верно! Я могу сослаться на то, что это расследование имело первоочередное значение, – согласился Хью. Отставив пустую кружку, он поднялся, собираясь идти. – Ведь это убийство и впрямь свалилось как снег на голову, а Бэчилера, поди, и след простыл. Однако для видимости показать свое рвение все-таки не помешает, и беды от этого не будет.

Кадфаэль вышел проводить друга в сад. В это время на краю сада, там, где росли розы, показался Бенет. Он поднимался вверх по отлогому склону, ведущему к гороховым полям возле ручья. На ходу он насвистывал веселую песенку и помахивал в такт топором, которым только что прорубал лунки во льду на рыбьих прудах, чтобы рыба не задохнулась без воздуха.

– Как ты сказал, Хью, звали этого молодого Бэчилера, которого тебе велено изловить ?

– Ниниан. По крайней мере так мне сказали.

– Ах да! – вспомнил Кадфаэль. – Так и есть – Ниниан!

Пообедав вместе с другими работниками, Бенет вернулся в сад и с сомнением огляделся вокруг. Ткнув носком башмака промерзшие комья недавно вскопанной грядки, он перевел взгляд на подстриженные кусты живой изгороди. Они стояли, густо посеребренные инеем, который совсем не таял, а только нарастал с каждым днем все толще. При малейшем движении ветки звенели, точно стекло. Промерзшие комья на грядках смерзлись до каменной крепости.

– Чем мне теперь заняться? – спросил Бенет, с громким топотом входя в сарайчик Кадфаэля. – Из-за этой стужи все дела стали. В такой день не попашешь и не покопаешь землю. А уж книги переписывать и того трудней, – сказал он, закатывая глаза при одной мысли о монахах в скриптории, где закоченевшими пальцами те выводят буквицы, которые надо еще золотить, покрывая тончайшими лепестками дорогого золота, когда и ровную строчку вывести – дело непростое! – А они все работают, бедняги! Махая лопатой или топором, хоть согреешься! Хочешь, наколю чурок для жаровни? Хорошо, что тебе надо готовить отвары, можно хоть жаровню топить! А то и мы посинеем от холода, как писцы.

– В такой день в теплой комнате с самого утра разведен огонь, – спокойно сказал Кадфаэль. – А когда уж совсем невозможно становится держать в руке перо или кисточку, им разрешено прекращать работу. Ты вскопал у меня все грядки, подрезал деревья и подстриг кусты, так что не стесняйся, если разок довелось побездельничать. А если хочешь, можешь поколдовать вместе со мной. Чему бы ни учиться, все когда-нибудь пригодится.

Бенет был охоч до любого дела. Подойдя поближе, он с любопытством заглянул в горшок, кипевший на железной подставке над раскаленными углями, в котором Кадфаэль что-то помешивал. В уединенном сарайчике Кадфаэля Бенет вел себя как ни в чем не бывало, точно отбросил тревогу и грусть, которые в день рождества совсем было приглушили его природную жизнерадостность. Смерть – дело житейское, и когда мыслящего человека близко коснется чужая смерть, он видит в ней отзвук своей собственной, но молодость отходчива. Да и кем был для Бенета отец Эйлиот! Он сделал доброе дело, взяв его вместе с Диотой в дорогу, но и сам получил от этого немалую выгоду – Бенет услужал ему не за страх, а за совесть, так что они были в расчете.